Белая кость социализма

Белая кость социализма

Цаган ясн – белая кость – так называли в степи представителей калмыцкой знати. Ханов, нойонов поистребили, выжгли огнем представителей духовенства, но слова «цаган ясн» не исчезли из употребления, не забылись в калмыцком народе. Природа не терпит пустоты даже при социализме. Белой костью стали называть партийное начальство, высшую администрацию. И слова «цаган ясн» зажили второй жизнью.

Помню, один неграмотный старик, слушая репортаж о торжественных похоронах государственного деятеля, долго качал головой:

– Торжественные похороны, торжественные похороны… Чего торжествовать-то? Ведь человек все-таки, не зверь какой был. Чего они там, наверху, людоеды, что ли?

После армии я пришел снова на завод – там ничего не изменилось. Я работал слесарем-сборщиком. Ничего не изменилось не только на заводе, но и в городе и в республике, кроме одного – я уже был другим.

В провинциальных городах время течет медленно и неспешно. И я после армии начал задыхаться в городе детства.

В те дни мне в руки попался калмыцкий гороскоп, отпечатанный на машинке. По меркам того времени – вещь почти диссидентская, полузапретная. Гороскопы в те годы не появлялись в печати. Как всякий воспитанный при советском строе человек, которому выпала удача держать в руках полуподпольный трактат, я не выкинул его на помойку, не отнес в КГБ или в партком, а стал внимательно изучать. Ведь уже класса с восьмого советский гражданин начинает понимать: если в официальной печати кого-то ругают, значит, это – хороший человек, а если что-то запрещают, значит, там – правда.

Как я уже говорил, мой год рождения – шестьдесят второй – именовался годом Тигра. «…И наступят те дни, когда душа верующих уменьшится и станет величиной с локоть, сам человек станет пуглив и труслив, как заяц, и потускнеет сияние великого и чистого учения Будды. Люди предадутся пьянству и станут алчны, а никчемные будут править на земле. И тогда появится он, Тигр, желтый и могучий хранитель Земли, владыка восточных стран. От его грозного рыка содрогнется Земля, в страхе разбегутся жалкие никчемные правители, замолкнут лживые речи и просветлеет разум заблудившихся. Рожденные в год Тигра призваны править этим Временем, неся благородство и благодать своему народу…»

Прочитав это, я подумал тогда: наверное, в каком-нибудь далеком Симбирске или в Москве уже родился такой человек. Может быть даже, мой ровесник, который сможет наш перевернутый мир поставить с головы на ноги. Интересно, о чем думает сейчас этот парень, мой ровесник? А может быть, он моложе или старше меня на двенадцать лет, ведь год Тигра по буддийскому календарю повторяется через каждые двенадцать лет. Интересно, с чего начнет он грядущие перемены? Как они будут происходить?

Да, именно в тот год у меня возникло острое предчувствие грядущих перемен. Что-то зрело в воздухе тех лет, накапливалось, становилось все труднее и труднее дышать, как это бывает перед грозой. Страна жаждала воздуха Свободы. Нервами, всем существом своим я почти физически ощущал, что где-то там, на другом конце советской империи, живет, думает, уже действует грядущий реформатор. С каких шагов начнет он свои преобразования: с политических реформ или с экономических? Или одновременно? А что важнее?

Чтобы попытаться предугадать это, я обложился учебниками и пособиями по экономике, политике, искал статистические сборники, внимательно изучал газеты.

Эта игра воображения здорово помогла мне при сдаче вступительных экзаменов в МГИМО – самый престижный, самый недоступный в СССР вуз.

Я никогда не мечтал стать дипломатом. Дипломат, посол – эти слова были из той красивой, недосягаемой, номенклатурно-элитной жизни, о которой я, слесарь-сборщик провинциального завода, имел довольно смутное представление.

О МГИМО ходили по стране упорные слухи как о блатном, семейном институте, где обучаются дети самых верхних эшелонов власти.

И вот то ли в пику окружающим, то ли из желания доказать себе, что я тоже чего-то стою, я подал документы на самое престижное, самое трудное – японское отделение. Процент успеха был практически нулевой, но и терять мне было нечего. И еще очень уж хотелось проверить себя: смогу или нет?

– Ни армия, ни завод ничему тебя не научили, – укоряли родители, когда я заявил о своем решении. – Вечно ты лезешь куда не надо. Спустись на землю.

– Но Слава же поступил, – настаивал я.

– Ну что ты сравниваешь себя со Славой? Тебе до Славы ой-ей-ей как далеко!

Да, это была серьезная моральная поддержка! Ничего не скажешь! Впрочем, родители всегда ко мне относились с некоторой настороженностью. К тому же надо знать нравы маленького провинциального города. Здесь все друг с другом знакомы, слухи распространяются мгновенно, обрастают домыслами, комментариями.

В общем, родители не хотели, чтобы смеялись за моей спиной, тыча пальцем: «Ишь ты, в дипломаты полез! Вообразил из себя, слесарь!» Меня же подобные пересуды никогда не волновали: на чужой роток не накинешь платок! Таков человек. Еще в Евангелии сказано: «Нет пророка в своем отечестве».

Впрочем, и людей тоже можно понять. Один мой знакомый как-то сказал:

– Россия – может быть, единственная страна в мире, где всегда был переизбыток талантов, поэтому они обесценились. Сотни тысяч таких людей сидят сейчас по деревням и районным центрам, сажают картошку, сторожат амбары, глушат себя водкой. Может, у человека талант косметолога или химика, но, чтобы развить его, нужно ехать в центр: в Москву, в крупный город. А там нужна прописка. Кто ее даст? Вот и сидят таланты по окраинам. Они не нужны стране. Стране нужны посредственности. Стандарт. Стандартные дома, стандартная одежда, зарплата, мысли, поведение. Все довольны, все равны. Так легче управлять. В России таланты выживают не благодаря государству, а вопреки. Не поехал бы Ломоносов в столицу – пас бы всю жизнь свиней в деревне.

Он во многом был прав. Живя в маленьком городе, я видел, как множество умных, способных людей глушили свою тоску запоями, как огромная, невостребованная обществом энергия тратилась впустую – на интриги, сплетни, нелепую борьбу, беспричинную яростную злобу…

Когда долго едешь по летней степи и однообразный пейзаж начинает убаюкивать тебя, вдруг где-то впереди или сбоку соткется из прозрачного воздуха, наберет плотность и начнет колдовать и завораживать тебя мираж.

И спутаются реальность и воображение, и не поймешь, где кончается явь и начинается сказка, потому что внезапно стерлись границы и одно перетекает в другое.

Говорят, однажды даосскому философу Чжуан-цзы приснилась бабочка. Проснувшись, философ долго размышлял: бабочка ли ему приснилась или он приснился бабочке?

А что такое реальность? Является ли сон реальностью или наша реальность – это сон? Потом, когда в стране начались крутые перемены, я вспомнил, как задолго до этого я ясно ощутил грядущий приход реформатора.

Настал день отлета в Москву, на экзамены. Я ехал в аэропорт и вдруг из окна увидел чайку, кружащую над степью. Ничего необычного в этом не было. Территория Калмыкии – бывшее дно Каспийского моря, и древний инстинкт заставляет залетать этих морских птиц далеко в степь. Как вестники далекого прошлого, низко летят они над выжженной безжалостным солнцем степью, гортанно и тоскливо кричат и плачут, много лет ища гнездовья своих предков. Но в то утро я словно бы впервые увидел этих чаек, и острая тоска вдруг сжала сердце. Я глубоко вдохнул густой и терпкий настой степных трав, солоноватый раскаленный воздух и нырнул в брюхо самолета.

Начинался еще один этап моей жизни. Что ждет меня впереди? Как встретит закрученная нехваткой времени, заботами, суетой, безжалостная к неудачникам, отравленная своей гордыней Москва?

Самолет вырулил на взлетную полосу, застыл, взревели моторы, нервная дрожь побежала по металлическому корпусу, «ЯК-40» рванул по бетонке.

Я смотрел в иллюминатор. Под крылом самолета лежал мой родной малоэтажный, неказистый, придавленный к земле, свернувшийся комочком, как котенок-сирота, город. И острое чувство жалости и любви заполнило меня, и снова светло и пронзительно затосковала душа, и это чувство не отпускало до самой Москвы…

Поступил я на японское отделение МГИМО неожиданно легко. Но какой-то большой радости от этого не испытал. Наоборот, было ощущение неудовлетворенности и горечи. Все происходило не так, как я себе это представлял.

Я шел по Тверскому бульвару. С тополей летел белый пух, легкий ветерок закручивал его в белые воронки, относил к кромке тротуара. С веселым визгом носились дети, шахматисты на скамейках щелкали шахматными часами, распятое на ветвях деревьев, светило солнце. Обычная будничная московская жизнь, но она шла мимо меня. Не знаю почему, но какая-то смутная обида поселилась в моей душе, словно Москва обманула меня. И только потом я понял, откуда это состояние. Не было со мной моих друзей, и не с кем было поделиться радостью.

За годы армии, работы на заводе я истосковался по учебе и с жадностью накинулся на книги. Главный политический институт страны в основном объединял молодежь, неудержимо рвущуюся сделать карьеру, занять высшую ступеньку на служебной лестнице. Надо отдать должное: поставив цель, студенты упорно шли к ее осуществлению. МГИМО давал возможность официально жить за границей, и это был один из самых коротких путей наверх. Неудивительно, что здесь учились дети, внуки, близкие родственники представителей партийной элиты. Внук Громыко, внук Брежнева, сын Щелокова – белая кость. Учились также дети партийных верхов социалистических государств, союзных республик, секретарей обкомов и крайкомов, генералитета.

И конечно же на каждом курсе сразу же образовывалось ядро «золотой молодежи»; многие бежали к ним на поклон, перед ними заискивали, старались подружиться с отпрыском могучей фамилии, обреченным на успех при распределении. Впрочем, многие из этой «золотой молодежи» были вполне приличными, нормальными ребятами, со своими недостатками (а у кого их нет?), со своими плюсами и минусами. Бежали кланяться, угодить, оказать услугу. А чему удивляться? Раболепие в нашей стране культивировалось с самого рождения. Официально это называлось «предан делу партии и правительства и лично…». Лично – ценилось выше. И не каждого допускали к этому сладкому и сытному – Лично Самому.

На второй или третий день занятий я услышал разговор двух студентов:

– Я записался на семинары Петрова и Сидорова.

– Зачем?

– Ну как же, Петров – секретарь парторганизации, а Сидоров – председатель комиссии по распределению. Уже пару раз на семинаре выступил. Пусть запомнят меня. Примелькаться надо, понимаешь? В память запасть.

– А вот я с внуком Брежнева познакомился.

Первый завистливо присвистнул. Познакомиться с внуком Брежнева или Громыко – это означало выиграть миллион долларов, а может, и больше.

– Познакомишь? – В голосе и зависть, и мольба, и надежда – все вместе.

Да, было и такое. В главном политическом институте страны учились самые перспективные особи социализма. Такие будут исполнять приказы не задумываясь. Рвать на себе рубаху, стучать кулаком по трибуне, требуя смерти всех, неугодных Хозяину. Много раз я слышал о МГИМО как о блатном институте, но, воспитанный в провинциальном городе, к слухам этим относился недоверчиво. И вот – подтверждалось.

«Черт подери, и вот с такими мне придется пять лет жить бок о бок», – подумал я. И, еще не успев очароваться институтом, я начал в нем разочаровываться. Хотя чему было удивляться? Это была нормальная генерация социализма, и даже далеко не худшая. Разве в других институтах таких не было? Одни пили водку и садились в тюрьмы, другие делали карьеру, третьи плыли по течению. Нормальное поколение детей Павликов Морозовых и Нагульновых.

Надо отдать должное, знания в МГИМО давали крепкие. Я не лез с дружбой к детям высокопоставленных, не искал лазейки сделать быструю карьеру, шел в общем среднем потоке.

Лекции, семинары, консультации. Многие исторические события предстали передо мной в новом, неожиданном ракурсе. История тайной дипломатии, политический, экономический анализ стран, углубленное изучение культуры, быта, обычаев, религии. Лингафонные кабинеты, психология поведения, искусство общения, история политических движений и переворотов и многое, многое другое. Все это было для меня, провинциала, открытием. Я удивлялся тонкостям дипломатической игры, поражался хитросплетению интриг, вникал в скрытый для глаз механизм политических шагов. Для меня открывались тайные пружины, управляющие государством и миром.

Сырьевой потенциал страны, промышленный, научный, выгодное географическое расположение, наличие морских портов, железных дорог, автомобильных трасс – все становилось скрытым предметом политической и дипломатической войны, конечная цель которой – мировое господство.

Осознание этого пришло не сразу. По мере накопления знаний менялись и мои взгляды. Со временем я начал все больше и больше убеждаться, что политика – грязное дело. Вся история политики строится на тотальном обмане, хитрости, праве сильного. Хотя были и исключения.

За три столетия до рождения Христа великий индийский царь Ашока одержал военную победу над противником. Однако страшное кровопролитие побудило его в корне изменить свое сознание. С этого времени он отвергает войну и прокладывает дорогу к миру. Сохранились высеченные на камне и металле послания Ашоки к своему народу и грядущим поколениям, где царь говорит о своем раскаянии и отвращении к войне. «Единственной победой, – говорит он, – является победа над самим собой и завоевание людских сердец с помощью закона, долга и благочестия».

Он заключает мир с соседями и с далекими царствами, руководствуясь великим законом Будды – ненасилия, непринуждения, религиозной терпимости. Вся страна покрывается сетью больниц и садов, колодцев и дорог. В третьем веке до нашей эры царь Ашока открывает четыре университета, и студенты из ближних и дальних стран едут в его страну на учебу.

Ашока открывает специальные учебные заведения для женщин. Запрещается жертвоприношение животных. С Ашоки начинается распространение по миру вегетарианства. Особый указ Ашока издает о лечении и заботе о животных как о братьях наших меньших. За тридцать шесть лет правления Ашоки Индия совершила невиданный духовный взлет. Писатель-фантаст Герберт Дж. Уэллс пишет: «Среди тысяч имен монархов, заполняющих страницы истории, их величеств, их светлостей, королевских высочеств и тому подобных имя Ашоки светит почти как одинокая звезда».

Был еще великий Махатма Ганди, который через много веков поднял духовное знамя Ашоки, и его борьба за освобождение Индии против владычества Англии путем отказа от насилия могла бы послужить примером для стран и народов. Его учение могло бы обогатить мир, поднять Человечество на новую ступень развития. Могло бы. Но Человечество не захотело развиваться духовно, оно предпочло материальные блага.

Так что исключения были, но они лишь подтверждают правило: из уроков истории человечество извлекает слишком мало уроков.

В те годы я думал: может быть, учения Будды, Христа, Магомета, великих святых – все это вырванные и разбросанные по миру главы одной Великой книги «Морального закона Человечества»? Может быть, наступит время, когда эти главы будут сведены воедино и мы наконец-то поймем, что Бог един и этот Бог – Моральный закон.

Некоторые ученые утверждают, что человечество пошло не по тому пути развития. Наш путь цивилизации – это тупиковый путь. Произошел резкий дисбаланс технических достижений и духовного развития. Космическо-ядерная эпоха началась не с атомных электростанций, а с испытания на людях атомной бомбы. Планета подошла к роковой черте. Когда мне говорят о прочности мира, о надежности армии, о кристальной честности наших дипломатов, я не очень-то верю. Я видел, как, обкурившись наркотиками, солдаты заступали на вахту, а рядом с ними была пусковая ракетная кнопка. Я видел офицеров, отдающих приказы с крутого похмелья. И эти приказы приводились в исполнение: ведь в армии приказы не обсуждаются. Я видел будущих дипломатов, готовых ради карьеры на все. А тот солдат, мой однополчанин, доведенный дедовщиной до отчаяния? Если он готов был убить обидчика, а потом будь что будет! Что ему-то терять? Какая ему разница: жать на спуск или на ракетную кнопку? Или другой солдат, которого не дождалась невеста. Он мечтал шарахнуть снарядом по городу, где жила изменница. Нет морального закона – и значит, все можно. Все разрешено.