Глава Третья Ноле и Еца

Глава Третья

Ноле и Еца

Известно высказывание, что за каждым успешным мужчиной стоит сильная и влиятельная женщина. Это изречение понемногу утрачивает справедливость в нынешних социальных обстоятельствах: в условиях распада браков, однополых связей и групп вместо прежних семейных структур. Но в применении к Новаку Джоковичу оно по-прежнему остается в силе. За его успехом, несомненно, стоит женщина. Эта женщина – Елена Генчич.

Возможно, когда-нибудь наделенный богатым воображением кинорежиссер снимет фильм о взаимоотношениях Джоковича и Генчич. И, может быть, назовет его «Ноле и Еца» – именами, которыми эти двое звали друг друга («Ноле» – типичное уменьшительное от имени «Новак», а «Еца» или «Ека» – распространенная в определенной возрастной группе короткая форма имени «Елена»). Это будет сдержанный и строгий фильм, где особую роль будет играть выражение глаз мальчика, играющего Новака, и такую же ключевую роль – классическая музыка, – может быть, «Адажиетто» из 5-й симфонии Малера, как в потрясающем фильме Лукино Висконти «Смерть в Венеции» (1971 г.). Необычная, врезающаяся в память музыка – и необычные, не поддающееся никаким стандартным попыткам классифицировать их, отношения между двумя людьми. Скорее всего, Джокович стал бы прославленным теннисистом и без Генчич, но наверняка без нее он не стал бы той личностью, какой является сейчас.

Генчич работала не только с Джоковичем, но и с Моникой Селеш, и сыграла небольшую, но значительную роль в годы становления Горана Иванишевича как спортсмена. За все это Елена Генчич вправе претендовать на звание одного из выдающихся теннисных тренеров своей эпохи. Впрочем, она не только отрицала сей факт, но даже не любила называть себя тренером. Во времена, когда практически было невозможно заниматься чем-либо профессионально, не имея официального образования, она вела тренерскую работу вплоть до последней недели своей жизни, ни разу не сдав квалификационных экзаменов или тестов на тренера. В университете она получила диплом по истории искусств, ее второй специальностью была психология, карьеру она строила как продюсер, редактор и режиссер на телевидении.

Елена Генчич, дочь серба и австриячки, родилась в октябре 1936 г. Ее семья занимала в Югославии довольно видное положение. Дед, Лазарь Генчич, изучал медицину в Вене, стал руководителем в системе здравоохранения и основал военный госпиталь. Он твердо верил в то, что в здоровом теле – здоровый дух, и требовал, чтобы его дети и внуки занимались физкультурой на свежем воздухе каждый день, в любую погоду.

Двоюродный дедушка Елены занимал пост министра внутренних дел в первом правительстве Югославии после Первой мировой войны. Отец, Йован, мечтал о карьере пианиста, и хотя его мечта не сбылась, он стал уважаемым юристом. Известная актриса Ана Маринкович (1882–1973) приходилась Елене теткой. В детстве, следуя примеру отца, Елена училась играть на фортепиано и достигла неплохих успехов, но ее подлинной страстью были два вида спорта – теннис и гандбол. Она входила в сборную Югославии по гандболу и завоевала 32 национальных теннисных титула.

В то время теннис был спортом любителей, а Югославия – страной с социалистической (контролируемой государством) экономикой. Генчич не приходилось ни за что платить, но от нее ожидали отдачи – пусть обучает спортивную молодежь. Поэтому неофициальной тренерской работой она занялась еще задолго до того, как в 1976 г. закончила участвовать в турнирах.

В Югославии в 1950–1960-х гг. поездки за границу разрешались только двум лучшим игрокам. Сопровождающей свиты, как это принято сегодня, им не полагалось. Генчич нередко приходилось играть в Уимблдоне или в Форест-Хилс (бывшем месте проведения Открытого чемпионата США) уже на следующий день после утомительного путешествия. Одно из поражений в самом начале турнира побудило ее задуматься о помощи таким игрокам, как Селеш и Джокович. «Я знала, что когда перестану участвовать в турнирах, то буду помогать молодым играть в теннис, – рассказывала она, – особенно тем, у кого нет тренера. Мне хотелось объяснять и показывать им, как надо играть, поэтому я воспользовалась поражением во втором круге в Форест-Хилс, чтобы заняться покупкой книг. В Америке публикуются отличные статьи и книги по теннису, поэтому я не покупала ничего другого, только эти книги, особенно Вика Брейдена, и собирала библиотеку».

Когда в 1968 г. теннис стал профессиональным видом спорта, Генчич исполнился 31 год, и она уже, говоря объективно, вышла из того возраста, когда ракетка могла бы стать для нее единственным источником средств к существованию. К тому же в это время начала складываться ее карьера на телевидении. Но, как и следовало ожидать, к Генчич обратились с просьбой заняться организационной стороной тенниса. Поскольку она выступала за белградский клуб «Партизан» (ведущие европейские клубы объединяют разные виды спорта, поэтому к белградским клубам «Партизан» и «Црвена Звезда», широко известным своими футбольными командами, относятся также и команды по другим видам спорта), то руководство клуба пригласило известную теннисистку присоединиться к их работе. Дальше ее ждало место президента клуба, а возможно, и Югославской федерации тенниса. Так она и продвигалась вверх по непрофессиональной административной лестнице, совмещая эту деятельность с основной работой на телевидении. Эта двойная жизнь ей явно доставляла радость.

Два мира Елены Генчич никогда не соприкасались. Ее карьера на телевидении не имела никакого отношения к спорту. Она работала почти исключительно над передачами, посвященными культуре, преимущественно истории сербского и мирового искусства, а также над программами о классической музыке и театре. Каждые пять лет она меняла направление, поскольку ее интересы были разносторонними. Но в сфере спорта на телевидении она не работала никогда, так как на югославском телевидении политические и спортивные репортажи были объединены в одной редакции, а культура и искусство – в другой.

Ситуация начала меняться с наступлением 1980-х гг., когда Генчич, отметившая к тому времени сорокалетие, обратила внимание на одну девочку, которая выглядела слишком маленькой для своих восьми лет. Она была этнической венгеркой из Нови-Сада, города на севере Сербии, 20 % населения которого составляли этнические венгры. Девочку звали Моника Селеш. «Она была такой маленькой, совсем крошечной, – вспоминала Елена Генчич, – но я разглядела что-то у нее в глазах. Я всматривалась в глаза каждого ребенка. Когда ко мне приводили мальчика или девочку и им хватало выдержки смотреть на меня дольше 10–15 секунд не отводя взгляд, я говорила: „У этого ребенка есть умение сосредоточиваться, мотивация и терпение – возможно, он будет старательно тренироваться“. Обычно, когда заговариваешь с шести– или семилетним ребенком, он быстро начинает смотреть по сторонам. Некоторое время я наблюдала за Моникой. Ее отец Карой пригласил меня к ним в Нови-Сад. В общей сложности я проработала с Моникой более трех лет и часто сопровождала ее в поездках».

Во многих источниках говорится, что Елена Генчич тренировала Монику. Но ее официальным тренером Генчич никогда не была. Она была капитаном команды юниоров Югославской федерации тенниса и сопровождала самых одаренных спортсменов в поездках. Больших достижений ждали не только от Моники Селеш. Еще один способный югославский теннисист, хорват Горан Иванишевич, был всего полутора годами старше Моники. Вместе с Селеш и Иванишевичем Генчич побывала на турнирах в Брюле, Германия (на родине Штеффи Граф), и в Блуа, Франция. Но единственными официальными тренерами Моники Селеш считались ее отец Карой и брат Золтан, проводившие вместе с ней на корте долгие часы. (Моника не считает своим тренером даже Ника Боллетьери, хотя признает, что он оказал ей неоценимую помощь.)

Смена рода деятельности Генчич, вероятно, к тому времени уже назрела: с трудом верится, что при таком складе характера она могла не стать тренером по теннису. Тем не менее именно в ходе наблюдения за Селеш ее спортивное и педагогическое «я» собралось в единое целое, что в конце концов и сделало ее официальным наставником молодых теннисистов. Однажды, находясь в отпуске по болезни, она сказала себе: «Елена, рано или поздно ты все равно уйдешь с телевидения. У нас нет тренера, а ты ведь в университете вела занятия по теннису, твое второе образование – психолог, так почему бы тебе самой не стать тренером? Любого можно научить форхендам, бекхендам и смэшам, но гораздо труднее объяснить, как выигрывать матчи и быть психологически устойчивым. Как распознать будущего чемпиона? Возможно, я и сама чему-нибудь научусь!»

Это было не просто обучение. Елена Генчич была одной из семи детей в семье (четыре девочки и три мальчика), но своих детей не имела. Работой с Селеш началась ее «большая семья», то бишь подготовка нескольких способных молодых игроков.

Селеш очень высоко отзывается о наставнице:

«Я отношусь к ней с большим уважением не только за ее достижения в теннисе, но и за все, что она сделала для женщин и девочек Сербии. Женщин не ставили в один ряд с мужчинами, у них не было таких же возможностей: моему отцу всегда приходилось сражаться за то, чтобы нам предоставляли удобное место для тренировок, я начинала играть на автостоянке, и это было одной из причин, по которым мы решили уехать, когда мне исполнилось 11 лет – зачастую мы просто не могли найти корт. Елена стала первопроходцем в женском теннисе. Ана Иванович и Елена Янкович, вероятно, даже не сознают, скольким обязаны ей. В последний раз я видела Елену Генчич, когда мне было 11 лет, но до сих пор очень тепло вспоминаю о ней. От нее исходило тепло, она всегда улыбалась. Эта добрая душа посвятила свою жизнь теннису в стране, где женщинам не было места в спорте».

Испытанием для «доброй души» стала работа с юным Иванишевичем, который уже тогда слыл неуправляемым ребенком. «Когда мы оставались с ним вдвоем, у меня не возникало никаких трудностей, – рассказывала Елена Генчич. – Мы с Гораном и Моникой всюду ездили вместе, и все спрашивали меня, как я справляюсь с Иванишевичем. А я отвечала: „Он замечательный!“ Я никогда не говорила ему обидных слов, всегда была настроена позитивно. Неприятности с ним возникали у всех, кроме меня. И Моника помогала мне справиться с Гораном – они очень сдружились. Я относилась к ним как к родным детям».

В общих чертах все так и было, но ошибается тот, кто думает, что все шло как по маслу. На европейский чемпионат в Гейдельберге, в котором участвовали спортсмены младше 14 лет, Генчич привезла обоих своих подопечных. 12-летняя Селеш выиграла, чего от нее и ждали (всего четыре года отделяли ее от победы на Открытом чемпионате Франции), а Иванишевича дисквалифицировали в полуфинале за неподобающее поведение и по меньшей мере одну сломанную ракетку. «У него разыгрались нервы, – признавала Генчич, – это было отталкивающее зрелище».

Однажды Генчич, Селеш и Иванишевича поселили в одном гостиничном номере – на престижном турнире «Оранж Боул». Явно провоцирующая ситуация для неуправляемого ребенка. Как-то днем, когда Генчич и Селеш прилегли вздремнуть, Иванишевич оторвал голову у куклы, которая принадлежала Селеш. «Елена наказала меня, – вспоминает Иванишевич. – Сказала: „Больше не смей так делать“, и мне пришлось бегать несколько кругов только потому, что я оторвал кукле голову». На вопрос, зачем ему понадобилось калечить куклу, Иванишевич отвечает: «Кукла была противная и действовала мне на нервы. В 12 лет творишь всякие глупости». Селеш не припоминает подобного случая.

В 1992 г. президент государственного туристического агентства Genex предложил Генчич стать директором теннисного лагеря, который предполагалось организовать в туристическом комплексе агентства в Копаонике. Копаоник – центр горнолыжного спорта и пешего туризма в горах на границе Сербии и Косово. В зимние месяцы курорт пользовался популярностью, но летом, несмотря на живописность ландшафта, туда мало кто приезжал. Поэтому организация летней теннисной школы и обустройство пяти хард-кортов напротив небольшого торгового центра казались удачной идеей.

Генчич заинтересовалась этим предложением, однако посчитала проблематичным срок работы летнего лагеря – девять недель. Она еще не брала отпуск, но даже если бы ей дали сразу все полагающиеся дни, то девяти недель все равно бы не набралось. Руководство югославского телевидения пошло Елене навстречу – решило дать ей три дополнительные недели отпуска, – и Генчич согласилась. Вопрос об оплате не возникал – Генчич ничего не требовала, а лагерь был государственным. Ей было предоставлено необходимое теннисное оборудование и выделено по одному тренеру на корт. У Генчич появилась возможность разработать свою программу тренировок, объяснять тренерам их задачи, осуществлять за ними строгий надзор и следить за всеми кортами на правах руководителя. Поскольку ее имя кое-что значило для родителей юных спортсменов, лагерь быстро сделался популярным.

В первое же утро, примерно через час после начала работы, Генчич обратила внимание на мальчика, который не входил в группу теннисистов, но стоял, прижавшись к ограде одного из кортов, и пристально наблюдал за происходящим. Поначалу ей было не до него, но мальчик не уходил, и она, разговаривая с одним из тренеров, заметила, что у них появился увлеченный зритель. Потом руководительница лагеря перешла на другой корт. Мальчик следовал за ней – он явно хотел видеть то же, за чем наблюдала она. Он оставался на своем посту до конца тренировки.

Когда в лагере был объявлен обеденный перерыв, Генчич подошла к мальчику.

– Привет! я видела, ты смотрел на нас. Ты знаешь, что это за спорт?

– Да, это теннис, – ответил мальчик. – Месяц назад в Белграде я пробовал играть.

– Сколько тебе лет?

– Пять.

– А ты хотел бы играть с нами? – спросила Генчич.

– Я как раз ждал, когда вы меня позовете.

Дерзость мальчишки стала для Генчич неожиданностью.

– Ладно, – сказала она, – можешь позаниматься с нами сегодня днем. Как тебя зовут?

– Новак. Новак Джокович.

– Долго ты здесь пробудешь?

– Все лето.

– Ты что же, живешь здесь?

– Мама с папой здесь работают, у них пиццерия напротив кортов.

– Сможешь прийти в два? Сейчас у нас двухчасовой обеденный перерыв, а в два мы продолжим занятия. Ракетка у тебя есть?

– Есть.

– А обувь и все остальное?

– Тоже есть.

– Хорошо, тогда до встречи в два.

Прежде чем уйти обедать, Генчич подозвала тренеров:

– Пожалуйста, понаблюдайте за этим мальчиком. Особенно за его глазами. Он пришел сюда один, без родителей или еще кого-то – любопытно!

В Копаонике Генчич жила неподалеку от кортов, в многоэтажном доме, и видела корты из своего окна. В половине второго посмотрела вниз: мальчик уже ждал ее с сумкой. Так что Генчич вернулась на корты раньше, чем требовалось.

– К сожалению, – соврала она, – я забыла, как тебя зовут.

– Меня зовут Новак, – ответил мальчик. – Не забывайте больше.

– Извини, сынок, больше никогда не забуду.

Переведя взгляд на его сумку, Генчич продолжала:

– Итак, давай поговорим о теннисе. Что у тебя в сумке?

– Все, что мне нужно, – и он показал ей одну ракетку, одну бутылку воды, два напульсника, полотенце, банан и три чистых майки.

– Как ты узнал, что тебе понадобится?

– Видел по телевизору.

– И кого же ты видел?

– Сампраса, Агасси, Эдберга.

Шла вторая неделя «Уимблдона», и по телевидению часто показывали теннис.

– Кто собрал тебе сумку? – продолжала расспросы Генчич. – Мама?

Мальчик сердито нахмурился.

– Я сам! Ведь это я буду играть здесь в теннис, а не мама.

– Ох, Новак, опять я ошиблась! Ты уж извини меня, пожалуйста.

Только в декабре 2012 г., спустя более чем 20 лет, Джокович признался Еце, что в тот раз он соврал и что сумку ему действительно собрала мама. Впрочем, насмотревшись тенниса по телевизору, это же он объяснил матери, что именно должно лежать в сумке. Но дело, конечно, было не в том, кто и что положил в спортивную сумку. Мальчик показал, что у него есть характер, и Генчич это поняла. «Пять лет, а уже такой самолюбивый! – вспоминала она. – Он считал, что я обязана помнить его имя – а я и не забывала, я испытывала его, как делала всегда, а его умение смотреть прямо в глаза во время разговора сразу навело меня на мысль, что это незаурядный мальчик».

Генчич утверждала, что в первый же день увидела достаточно, чтобы понять: перед ней потенциальный чемпион мира. К тому времени Моника Селеш уже была первой ракеткой мира в женском разряде, а теперь появился мальчик, который, как казалось Генчич, мог добиться тех же результатов в мужском.

«Я проверяла его так же, как всех моих новичков, и выяснила, что он может все. Поначалу я показывала ему, как выполнять удары, но вскоре поняла, что у него превосходная моторика, умение полностью сосредоточиваться, способность внимательно слушать и наблюдать. Я созвала других тренеров и сказала им: „Понаблюдайте за этим мальчиком“. Через несколько минут я предложила ему поиграть – он был так счастлив! С тремя или четырьмя тренерами я работала больше 20 лет, и я обратилась к одному из них: „Не хотела я этого говорить: вот увидите, в этой группе Новак надолго не задержится, ему место среди старших“. Я не сказала, что он очень хорош в игре. Ему самому предстояло доказать это. Я старалась не давить на него – чтобы стать лучшим, ему нужна была психологическая устойчивость».

Как-то в конце дня Генчич попросила мальчика познакомить ее с его родителями. Долго идти не пришлось – пиццерия и вправду находилась через дорогу. В итоге состоялся разговор – быть может, он и был первым шагом к звездной карьере Джоковича. Генчич рассказывала:

«Он стоял за матерью, прижимаясь головой к ее боку. Я объясняла его родителям, что именно увидела в Новаке: „У вас золотой ребенок. За восемь лет, с тех пор, как я перестала работать с Моникой Селеш, мне ни разу не попадался такой талант, как ваш сын. К семнадцати годам он войдет в первую пятерку мира“. Они потрясенно переглянулись и уставились на меня. Кто я такая, они не знали, слышали только, что я тренер из лагеря. Внезапно стало ясно, насколько прочная эмоциональная связь существует между Новаком и мной. Когда он услышал про первую пятерку, то медленно, шаг за шагом, приблизился и прильнул к моей спине. И я поняла, что мы настроены на одну и ту же волну».

Такие воспоминания сохранились у Генчич о событиях давнего июньского дня 1992 г. Верны ли они? Да они похожи на сказку! Неужели ничуть не приукрашены? Вполне возможно, что да, ведь Генчич – профессиональный телережиссер, знающий, как вдохнуть жизнь в выдумку, как ее расцветить и сделать правдоподобной. Так что, скорее всего, она чуточку отлакировала действительность. Однако сам Джокович подтверждал правдивость ее рассказа во многих интервью, как и другие очевидцы тех событий.

Главная особенность Генчич заключалась в том, что ее интересовало развитие спортсмена-теннисиста прежде всего как личности. К деньгам она была равнодушна: получая бесчисленные предложения руководить частными теннисными школами, она неизменно отказывалась. Она придерживалась левоцентристских политических взглядов, ее ничуть не смущало существование в условиях броз-титовско-милошевичской экономики, и если ей предлагали тренировать кого-то за деньги, то всем, богатым и бедным, Генчич объясняла: «Я сама была теннисисткой, поэтому моей целью было не получить то-то и то-то, а исключительно помогать». Она с уважением относилась к тем, кого тренировала: «Я никогда не считала себя лучшей, я просто стараюсь совершенствоваться сама и помогать детям стать лучше. Сделать ребенка лучше всех – моя цель номер один». Пока я брал у Генчич интервью для этой книги, она имела массу возможностей представить себя куда большей провидицей, чем была на самом деле, подсластить или возвысить свой образ. Но она этого не делала. Так что даже если в ее рассказе после обкатки на многочисленных слушателях что-то и стало выглядеть преувеличенным, то суть его осталась правдивой.

Однако предсказанное Еленой Генчич развитие событий показалось слишком странным и стремительным ни о чем подобном не помышлявшей чете Джоковичей. Поэтому можно простить им то, что они с некоторым недоверием отнеслись к незнакомой пятидесятилетней женщине-тренеру, которая как с неба свалилась к ним в ресторан в сопровождении их первенца и сообщила, что к 17 годам он будет чемпионом мира. Ничуть не смущаясь их реакцией, Генчич продолжала расписывать невероятные перспективы маленького Новака. Якобы она даже заявила его родителям: «Этот мальчик мой, я должна сделать его лучшим в мире», что прозвучало почти как угроза. По ее словам, вскоре после этого она пришла к выводу, что должна бросить все дела, кроме работы на телевидении – необходимой, чтобы иметь средства на жизнь, – и позаботиться о достойном начале спортивной карьеры Джоковича.

Поначалу Джоковичи молчали. Потом, после завершения разговора, попытались выяснить, кто эта странная женщина, действительно ли она не в своем уме или это только кажется. Все, кто знал Елену Генчич, рассказывали Джоковичам, что именно она нашла Монику Селеш и работала с ней, – в то время это были лучшие рекомендации, какие только могла получить Генчич. И Джоковичи разрешили ей тренировать сына.

Но уже на следующий день она заставила их спуститься с небес на землю. Сказала: «Если вы хотите, чтобы я работала с Новаком, у меня есть только одно условие: я сделаю все возможное в том, что касается тенниса, но деньги, которые потребуются для этого, – это ваша проблема, а не моя». Опытный тренер знала, что в ближайшие пару лет им предстоят значительные расходы на экипировку, на участие в турнирах, на поездки и т. п. Поначалу все доставалось бесплатно, Генчич не требовала никаких гонораров; пользуясь своим положением президента белградского теннисного клуба «Партизан», одного из двух государственных теннисных клубов страны, Генчич снабжала Новака ракетками, мячами и всем необходимым. Но для того, чтобы добиться успеха в условиях жесткой конкуренции, Новаку вскоре должны были потребоваться деньги.

Работа Генчич с Джоковичем началась на второй день после открытия летнего теннисного лагеря. Генчич разработала для своего подопечного программу, рассчитанную на пять лет. Требовалось принять во внимание то, что он посещал школу в Белграде, но летние и частично зимние месяцы проводил в Копаонике, где его родители зарабатывали на жизнь благодаря пиццерии и бутику. Рождественские каникулы Джоковича продолжались всего три недели, но Генчич встретилась с директором его школы и попросила еще неделю для тренировок.

Условие Генчич, согласно которому она заботилась обо всех вопросах, связанных с теннисом, а находить деньги предоставила родителям, оградило мальчика от растущих в семье и в стране финансовых проблем, которые постепенно обострялись: уже бушевала сербо-хорватская война, зарождающийся капитализм постепенно вытеснял экономику социализма, в условиях которой Югославия существовала с 1945 г.

Подготовленная для Новака программа предусматривала не только тренировки, но и соревнования на протяжении пяти лет, в ней указывалась примерная стоимость участия в турнирах на каждый год – таким образом семья знала, какие средства ей предстоит найти. «В жизни семьи Джоковича наступил чрезвычайно трудный период, – рассказывала Генчич. – Я понимала, что у них ничего нет, но я и сама была в том же положении. И я посоветовала им поискать спонсоров. Деньги они нашли, но на каких-то жутких условиях. Срджан не скрывал, что брал кредиты под высокий процент, а когда наступал день выплаты и у него был пустой кошелек, деньги порой требовали вернуть, буквально приставив нож к горлу. Единственным способом выплатить первый кредит было взять второй, как правило, под еще более высокий процент».

Если в наши дни Новак Джокович занимает исключительное положение среди своих соотечественников, то к членам его семьи это не относится. Его отец и дядя нажили немало врагов как в обществе в целом, так и в теннисных кругах. В начале 2011 г. с участием семьи Джоковичей был осуществлен переворот в Сербской федерации тенниса, в результате чего президент федерации тенниса Слободан Живоинович вскоре после победы Сербии на Кубке Дэвиса в 2010 г. был смещен, а его место занял Вук Еремич, президент Генеральной Ассамблеи ООН и союзник Срджана Джоковича. Однако Генчич утверждает, что эти события следует понимать в более широком контексте:

«Люди, критикующие его родителей, не знают и не желают знать подробности истории семьи Джоковичей с самого начала. Они видят только нынешние деньги и считают его [Срджана] заносчивым и высокомерным. У этой семьи было много друзей – до тех пор, пока ей не понадобились деньги для Новака. Это было ужасно. Родители знали, что Новак станет лучшим, но откуда взять деньги? Деньги они искали день и ночь. Срджан страшно злился, но все-таки стучался в любую дверь, обращался за помощью в том числе и к правительству, и всякий раз слышал одно и то же: „Да кто он такой, этот мальчишка?“, „Для такого малыша у нас денег нет!“. Теперь родителям нравится повторять: „Это мы сделали его!“ Я очень рада, что Срджан считает случившееся своей заслугой, потому что он действительно много сделал, чтобы у сына была возможность участвовать в турнирах. До сих пор семье Джоковичей жилось очень трудно. Сейчас у них есть деньги, но их жизнью я не интересуюсь. Мне интересны только успехи Новака и [его младших братьев] Марко и Джордже».

Работа по превращению Новака Джоковича в теннисиста мирового класса шла медленно, но уверенно. Он быстро прогрессировал, однако физически был еще мал, поэтому Генчич ничего не оставалось, как только ждать, когда он подрастет, чтобы увеличить нагрузки.

Сама Генчич играла до эпохи Коннорса и Эверт, поэтому неудивительно, что она обучала подопечного одноручному бэкхенду. В итоге почти весь первый год теннисной учебы Джокович играл слева одной рукой. Однажды, когда ему было шесть с половиной лет, он, гуляя с Генчич, вежливо спросил: «Еца, можно мне попробовать играть слева двумя руками?» Генчич ответила: «Можно, конечно, но сначала я объясню тебе, как надо держать ракетку при двуручном бэкхенде, поскольку тут возможны три варианта: играть, как левша играет форхенд, играть одноручный бэкхенд с поддержкой второй рукой или играть по-настоящему двумя руками. Попробуй все три, а через неделю скажи, какой больше тебе подходит, и определись, хочешь ты играть двумя руками или одной». Ровно через неделю Джокович без напоминаний подошел к ней и объявил: «Неделя прошла, я хотел сказать, что буду играть слева двумя руками». Генчич сказала, что это хорошо, если только он будет продолжать выполнять резаные удары одной рукой и пользоваться ими как приемом для выхода к сетке. Джокович ответил, что, по его мнению, двуручные бекхенды получаются у него сильнее одноручных. Генчич кивнула: «Ладно, мы над этим поработаем». И они продолжали работать очень медленно, без какого-либо нажима с ее стороны, и вскоре наставница убедилась, что Новак настолько сообразителен и легко обучаем, что освоил удар слева двумя руками так, словно это ничего ему не стоило.

Одно из главных достоинств Джоковича – работа ног, за что его хвалили с самого начала. По словам Генчич, она с первого дня поняла, что он хороший горнолыжник – то же самое она могла сказать и о себе. Поэтому она упорно учила его использовать в теннисной игре имевшуюся у него гибкость ног и голеностопов – важнейшее качество горнолыжника. Это позволило ему даже скользить по кортам с твердым покрытием – сейчас такое умение встречается часто, а тогда им мало кто обладал.

Еще одна особенность Генчич как тренера заключалась в том, что она старалась приучить своих подопечных следить по телевизору за тем, как играют теннисные кумиры. Она расспрашивала Джоковича, что привлекает его в игре таких теннисистов, как Пит Сампрас, Стефан Эдберг и Андре Агасси. Однажды Джокович сказал, что хочет овладеть таким ударом справа по линии в движении, как Сампрас, и Генчич пообещала научить его. Ему хотелось после подачи перемещаться к сетке и играть с лета, как Эдберг, и Генчич объяснила ему, как это делается (и слегка расстраивалась, видя, что он редко применяет и то и другое в своей игре). Когда Джокович признался, что хотел бы играть справа, как Агасси, Генчич посоветовала ему понаблюдать, где Агасси находится во время обмена ударами. «Агасси стоит внутри корта, – пояснила она, – вот и я научила Новака располагаться прямо на задней линии или чуть внутри корта. Это важно, потому что он был мал ростом и еще довольно слаб, поэтому должен был бить по восходящему мячу и идти к сетке после очень быстрого выноса ракетки в мяч. Он понаблюдал за Агасси и начал играть как тот. И это было замечательно, потому что он был еще недостаточно силен и ему приходилось заканчивать розыгрыш очка как можно быстрее. Я тоже советовала ему не втягиваться в долгие обмены ударами: если соперник сыграл чуть короче, сразу переходи в атаку».

Джокович научился отличным ударам с лета, но применял их нехотя. Однажды он объяснил: «Еца, ты хочешь, чтобы я играл с лета, но когда я выхожу к сетке, то чувствую себя, как на поле боя под обстрелом тысячи снарядов».

Кроме того, Генчич обратила внимание на то, что юный Новак никогда не жалуется на усталость. Наоборот, он часто просил разрешения задержаться на корте еще на часок после тренировки. «Все они играли утром по четыре часа, – рассказывала она о лагере в Копаонике, – затем отдыхали два часа и тренировались еще два, итого шесть часов, в том числе два уходили на общефизическую подготовку. Так мы занимались каждый день, за исключением случаев, когда шел дождь».

Джокович никогда не уставал психологически. Всякий раз, заканчивая тренировку, Генчич уже знала: этот мальчик будет расспрашивать ее обо всем, чем они занимались. Однажды она сказала ему: «Новак, у меня два университетских диплома, а теперь, кажется, есть третий – из-за твоих вопросов, на которые мне приходится отвечать!»

Генчич также утверждала, что делала все возможное, чтобы помочь ему быстрее подрасти. «Он очень поздно пошел в рост», – объясняла она.

«Я читала книги по физиологии и расспрашивала, какие упражнения могут помочь мальчику стать выше ростом. И обнаружила, что при выполнении девяти упражнений по три раза в день можно стать заметно выше ростом. Упражнения очень простые, но выполнять их надо по полной, иначе толку не будет. Я уделяла внимание общефизической подготовке, но только на теннисном корте – развитию гибкости, подвижности, умению ускоряться. Но я никогда не устраивала ему силовых тренировок или бега на длинные дистанции. К этому нужно было приступать позже, когда он начнет интенсивно расти и его мышцы начнут удлиняться. Это придаст им гибкость, и тогда станет можно поработать над их укреплением. Но к тому моменту я уже не тренировала Новака».

Через несколько месяцев поползли слухи о мальчике, на которого стоит посмотреть. Отчасти распространению слухов способствовал он сам. В возрасте семи лет Новака пригласили в передачу национального телевидения, где одни дети брали интервью у других: в бейсболке, повернутой козырьком на затылок, Джокович держался весьма самоуверенно и сообщил, что ему пророчат славу первой ракетки мира. Клип этой передачи до сих пор можно найти в Интернете, и даже те, кто не понимает по-сербски, наверняка заметят, что Джокович буквально излучает уверенность – однако это уверенность семилетнего ребенка, в которой нет и тени высокомерия; он всего лишь максимально откровенно отвечает на вопросы. «Когда мне было семь или восемь лет, я говорил, что буду первым теннисистом мира, – рассказывал Джокович в интервью американскому телеканалу CBS в 2012 г., – и большинство людей смеялись надо мной. Наша страна тогда переживала критический период, и казалось, что вероятность этого – не выше одного процента». Однако он верил, что справится, и даже разыграл сцену величайшего личного триумфа, которому предстояло свершиться почти двадцать лет спустя: поднял над головой дешевую пластмассовую вазочку, словно выигранный кубок. При этом он чуть ли не впервые в жизни заговорил по-английски: «Привет, я Новак Джокович, чемпион „Уимблдона“».

Ранние успехи юного Новака заметил Душан Вемич – человек, который позднее стал его товарищем по команде на Кубке Дэвиса и одним из его тренеров. Вемич был на одиннадцать лет старше Новака и входил в молодежную сборную белградского «Партизана». Однажды он тренировался по соседству с кортом, на котором Генчич занималась с семилетним Джоковичем. «Даже на том этапе он в каком-то смысле был почти самостоятельным, – вспоминает Вемич. – Было видно, что он похож на детей, одаренных в разных областях – в математике, музыке, – которых можно увидеть по телевизору: они похожи на маленьких профессоров. Вот и он был таким ребенком: очень умным, красноречивым, с ясной головой, полной отличных мыслей. В нем было что-то, что давало ему возможность проявить себя в разных ситуациях. Чем труднее положение, тем лучше он с ним справлялся. Потом, став профессионалом, он раз за разом доказывал это».

Несмотря на то, что Джокович проводил три четверти года в Белграде, своей теннисной базой он считал Копаоник. Летом он играл на трех хард-кортах, а зимой, когда эти корты засыпал снег, пользовался спортивным залом при «Гранд-отеле», построенном в 1980-х гг. Этот зал по размерам соответствовал теннисному корту. В Белграде корты имели грунтовое покрытие, в итоге Джокович играл на кортах с твердым и грунтовым покрытием, а также на крытом корте, то есть получал всестороннее теннисное образование. Однако речь шла не только о теннисе: Генчич хотела, чтобы в ее лагерях все мальчики и девочки общались друг с другом. В итоге возникло большое молодежное сообщество с типичными для него дружбами и конфликтами. В двадцать с небольшим лет, предаваясь воспоминаниям вместе с Генчич, Джокович сказал ей: «Знаешь, Еца, Копаоник – моя гора Олимп».

Джокович называет Генчич своей «теннисной мамой», и поскольку она тренировала его с пяти до двенадцати лет, то, несомненно, успела обучить его основам тенниса. Но сама она считала, что этим ее роль не исчерпывается.

Генчич можно было бы назвать «инструктором по индивидуальному развитию» Джоковича, поскольку она готовила его к различным аспектам жизни, зная, что ему предстоит с ними столкнуться. Генчич учила подопечного, как вести себя за столом. Она понимала, что он вырос в семье, которая сводила концы с концами, не более того, а в роли теннисиста высшего уровня ему придется садиться за стол, где каждому полагается не только один нож, одна вилка и один бокал. Поэтому Генчич объясняла, из каких бокалов принято пить аперитив, из каких – белое вино, шампанское и т. п.

Помня о традициях их патриархальной семьи и о том, что она, женщина, пришла в эту семью прививать старшему сыну нечто непривычное для них, Генчич знакомила мальчика с правилами поведения за столом и тому подобными вещами, только когда они оставались один на один. Джокович лишь однажды спросил, зачем она рассказывает ему об этикете.

«Каждый день, начиная со второго дня нашего знакомства, я твердила ему: „Ты будешь лучшим в мире“. Я говорила, что мы должны работать и верить друг другу. Если чего-то не понимаешь – спроси меня. Если тебе кажется, что ты недоработал, – доработай. Я говорила его родителям: „Не давите на своего сына, он должен быть личностью. Мотивация должна исходить от него“. Но все это произносилось в приватной обстановке, поэтому Новак не слышал, что я говорила его родителям, а его родители не слышали, что я говорила ему».

Генчич всерьез увлекалась музыкой, литературой и общим образованием. Однажды она сказала Джоковичу, что любит классическую музыку и в минуты усталости ложится и слушает ее. Потом она предложила ему попробовать тоже, и познакомила его с некоторыми классическими произведениями. Она рассказывала:

«Я всегда объясняла ему, кто композитор, что это – барокко или романтизм, кто такой Бетховен и т. п. Мы выбирали, что послушать, в зависимости от степени его утомленности и его интереса. Когда Новак сильно уставал, мы слушали фортепианную музыку Шопена, Дебюсси, Грига, под которую можно медленно расслабляться. Поскольку наши рабочие дни обычно заканчивались неподалеку от моего дома, я очень часто играла ему на пианино. Поначалу я по его глазам видела, что он предпочитает хэви-метал и тому подобное, но я сказала, что он должен научиться слушать и классику. Рок и хэви-метал он слушал в течение получаса перед сном, потом он стал слушать и то и другое. Я никогда не говорила ему: „Этого делать нельзя“. Ужасно так говорить подростку.

Однажды днем, когда Новаку было лет семь, я страшно устала, возможно, была слегка подавлена и искала, какую музыку послушать. Мне нравится яркая оркестровая музыка, поэтому я включила увертюру „1812 год“ – для себя. А потом заметила, что Новак тоже слушает, и немного прибавила громкость. Вдруг он сказал: „Еца, у меня мурашки по коже“. Так внимательно он слушал. Я сказала ему: „Так, Новак, сейчас я объясню тебе кое-что очень важное. Во время матча ты можешь оказаться в одной из двух ситуаций. Одна из них – в твою пользу, когда ты близок к победе, тебя отделяют от нее один или два очка, и ты чувствуешь, как по телу бегут мурашки. В такой ситуации спокойно заканчивай матч, не возбуждайся, сохраняй спокойствие. Но ты можешь оказаться и в нескольких очках от поражения, и вот тогда вспомни эту музыку и свои ощущения – ты почувствуешь прилив адреналина, и тогда вполне можешь выиграть“. Думаю, этот урок стал важным для его психологической устойчивости».

Генчич не только поощряла чтение стихов – особенно сербских и русских поэтов, – но и убедила Джоковича заняться изучением по меньшей мере двух иностранных языков. Английский был очевидным выбором, а в качестве второго языка Джокович выбрал немецкий, который пригодился ему, когда в двенадцатилетнем возрасте он начал ездить в Мюнхен.

И наконец, Генчич рассказала своему подопечному историю о Николе Тесле. Для большинства туристов Тесла – просто название международного аэропорта в Белграде. Однако человек, в честь которого его назвали, был выдающейся, хоть и несколько эксцентричной фигурой в истории науки. Серб, эмигрировавший в Америку, Тесла считается «отцом» переменного тока. Некоторые приписывают ему научные исследования, лежащие в основе крупных открытий, сделанных Эдисоном, Маркони и другими. Генчич много знала про Теслу и однажды нашла посвященную ему статью в газете, где существовала хорошая рубрика о культуре, предназначенная для детей. В то время, в семь с половиной лет, Джокович заинтересовался и начал расспрашивать Генчич о Тесле. Она ответила: «В чем заключался первый принцип Николы Теслы? – В визуализации. Сначала он мысленно представлял себе новую идею, затем излагал ее на бумаге и, наконец, пытался осуществить». Джокович все понял, и только один раз уточнил, что такое «визуализация»: «Как думаешь, мы увидим будущее, которое еще не наступило?» В то время ему было семь лет.

Генчич объяснила ему, что в теннисе визуализация – чрезвычайно важный элемент тренировки. И она включила симфоническую поэму Сметаны «Влтава», сказав, что Новак обязательно должен ее услышать, а когда музыка смолкнет – рассказать ей, что он видел, что чувствовал и что еще связано у него с этой музыкой – короче, о своей визуализации. Потом Генчич поделилась с ним собственными ощущениями. Она признаёт, что с «Влтавой» допустила одну ошибку – объяснила, что это река, но лишь потому, что считала своим долгом помочь семилетнему ребенку, а на самом деле этот ребенок в помощи не нуждался. Иногда они ежедневно занимались визуализацией под музыку – этим объясняется, почему Джокович так хорошо разбирается в классике и до сих пор обращается к ней, чтобы привести свои мысли в порядок.

Воспитание юных теннисистов распространялось и на изучение природы. Однажды она предложила своей летней группе в Копаонике выбор: либо тренировка, либо четырехчасовая прогулка в горах, и все, в том числе и Джокович, предпочли горы. Генчич рассказывала подопечным о флоре и фауне, часто объясняла, почему ей нравится что-нибудь. Джоковича она научила собирать цветы для букетов. Однажды, когда ему было лет девять, он составил огромный и красивый букет, и приятно удивленная Генчич похвалила его, а потом сорвала голубой цветок, который, по ее мнению, мог удачно дополнить букет. Увидев это, Джокович сказал: «Еца, ты что, не видишь? Этот цветок уже есть в букете». И он действительно там был, просто Генчич не заметила. Она поспешила признать свою ошибку. Оказывается, в тот день у матери Джоковича был день рождения, и ему было важно составить букет самому, без посторонней помощи.

Разумеется, племянница известной актрисы получила всестороннее образование и в области искусства. Юный Новаче (первые несколько месяцев Генчич звала его «Новаче») понял это сразу. Когда ему было семь с половиной лет, незадолго до дня рождения Генчич он уговорил своих родителей купить ей в подарок картину. На поиски подходящего полотна он потратил два часа и наконец нашел его на рынке. Эта картина висела в гостиной Генчич среди более известных работ художника Маринковича до самой ее смерти.

Мы никогда не узнаем, каким стал бы Джокович без влияния Елены Генчич. Но ее старание приоб щить его к плодам своего разностороннего образования, несомненно, дало свои плоды. А самому Джоковичу хватило природного интеллекта, чтобы понять, из какой среды она вышла и почему все, чему она учит его, поможет ему в будущем.

Поскольку штурм вершин в теннисе, проходящий в условиях свирепой конкуренции, требует решимости, то вполне возможно, что без помощи Генчич путь Джоковича к этим вершинам дался бы ему куда тяжелее. Может быть, он повторил бы судьбу Андре Агасси, природная любознательность и добродушие которого в конце концов восторжествовали над его необузданными юношеской агрессией и бунтарством. Однако на это ушло много лет и, вполне возможно, стоило Агасси полудюжины титулов Большого шлема в одиночном разряде.

С самого начала вера наставницы в то, что Джокович станет лучшим теннисистом мира, была непоколебима. Поэтому она считала необходимым научить его не только хорошему удару слева, но и выступлениям на публике, поощряла его не только ходить к сетке, но и осваивать английский, быть любезным, предупредительным и дипломатичным. Генчич утверждала, что ее подопечный любит всех – может, она и ошибалась, однако Джокович изо всех сил старался, чтобы все, с кем ему доводилось общаться, чувствовали, что они ему очень нравятся.

Между игроком и тренером складываются странные отношения. Бывают тренеры, которые становятся проклятием для одних игроков, но с другими у них возникает союз, словно заключенный на небесах. Нужны особые флюиды, возможно, подходящий момент для знакомства. Для некоторых игроков Генчич могла оказаться катастрофой – кто-то из них мог так и не стать чемпионом только потому, что его учила Генчич, а не тренер, придерживающийся более традиционных, стандартных методов. Но Джоковичу повезло с тренером.

Даже в те месяцы жизни, которые оказались для нее последними, Генчич не называла себя профессиональным тренером. «Я не профессионал, потому что это означает работу за деньги, а я за деньги никогда не работала, – говорила она. – Деньги мне не нужны, потому что я тренирую детей. Я соглашаюсь заниматься с ними, даже если их родители не в состоянии платить. На протяжении почти всей моей жизни в Югославии и Сербии у меня были отличные теннисные корты, потому что все расходы в школе тенниса брало на себя правительство. Мы могли закупать через школу теннисные мячи, ракетки, струны для них, государство оплачивало тренерскую работу».

В каком-то смысле Генчич была милой чудачкой. Даже когда ей было уже за семьдесят, она проводила на корте по 10 часов в день, тренировала и руководила другими тренерами, и поток детей, желающих учиться играть в теннис у нее, не иссякал. Каждый день ее обед состоял из одних и тех же блюд – батон хлеба и литр кефира. Однажды на день рождения ученики вместе с родителями в качестве дружеской шутки подарили ей те же самые литр кефира и батон.

Официально Генчич была первым тренером Джоковича – женщина, научившая его играть в теннис. Когда ему минуло двенадцать и он начал заниматься с другими белградскими тренерами, а также периодически обучаться в школе Ники Пилича в Германии, Ека стала просто другом и бывшим тренером. Джокович часто навещал ее; но с тех пор как он регулярно стал играть в турнирах, у него оставалось все меньше времени для встреч с Генчич. После его совершеннолетия целых четыре года он вообще не виделся с ней. Генчич говорила, что все понимает, но чувствовалось: продолжительные периоды разлуки тревожат ее. В это же время у Джоковича вошло в привычку упоминать в интервью сербскому телевидению или радио какие-нибудь классические музыкальные произведения. Иногда он говорил: «Мне нравится слушать Чайковского» или называл другого композитора. Генчич считала, что таким образом Джокович дает ей понять, что думает о ней, даже когда у него нет времени поддерживать с ней связь. Как-то, говоря с ней, Джокович подтвердил, что так и было задумано – неизвестно, сказал ли он это просто для того, чтобы порадовать пожилую женщину, к которой питал безмерные привязанность и благодарность, но хотелось бы верить, что упоминания классических произведений действительно были зашифрованными посланиями.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.