Глава двадцать вторая ФИЛЬМ В ФИНЛЯНДИИ

Глава двадцать вторая ФИЛЬМ В ФИНЛЯНДИИ

После восстановления нормальных контактов между Международной лигой хоккея на льду и североамериканским хоккеем во второй половине 70-х годов встал вопрос о новой формуле проведения чемпионатов мира. Канадцы ничтоже сумняшеся предложили исключить из группы сильнейших бесперспективных, по их мнению, финнов и создать элитный дивизион, состоявший из сборных Канады, СССР, Чехословакии и Швеции. Команда Финляндии, надо сказать, занимала в турнирах четвертые-пятые места, а в 1978 году и вовсе скатилась на седьмую позицию.

Реализация канадского предложения отбросила бы финский хоккей на многие годы назад. Вмешался, рассказывают, президент страны Урхо Калева Кекконен, сам большой любитель спорта. Он обратился к советскому руководству, с которым у главы Финского государства были очень хорошие отношения. После этого соответствующие указания были получены советской делегацией, на конгрессе ИИХФ она горой встала за Финляндию и отстояла ее как участницу чемпионата мира в группе сильнейших.

Тарасов всегда считал финский хоккей перспективным. У него в Финляндии было много друзей. Один из самых близких — Олли Пулкканен, после войны игравший в составе сборной страны, возглавлявший ее одно время в роли генерального менеджера и создавший национальный «Фонд поддержки хоккея».

Идея о фильме с Тарасовым зародилась у Пулкканена еще в 1979 году. Об этом не понаслышке знает советский дипломат Лев Паузин, работавший тогда в посольстве СССР в Хельсинки пресс-атташе. Пулкканен, преклонявшийся перед гением Тарасова, хорошо знал заместителя представителя «Аэрофлота» в Финляндии, известного летчика-испытателя, Героя Советского Союза Георгия Мосолова, несколько лет возглавлявшего Федерацию хоккея СССР (при нем, к слову, случилась отставка Тарасова и Чернышева из сборной), и попросил его посодействовать реализации идеи. Мосолов познакомил Пулкканена с Паузиным, и постепенно идея о фильме начала приобретать реальные черты.

Пулкканен создал «Фонд поддержки хоккея», в который вошли люди, решившие вкладывать средства в развитие детского и юниорского хоккея. В Финляндии считалось, что энхаэловская школа лучше советской, но Пулкканен придерживался иного мнения. «Если финны, — говорил он, — хотят когда-либо добиться успеха, они обязательно должны перенять то, что рождалось и продолжает рождаться в голове Тарасова».

Пулкканен постоянно приглашал Тарасова в гости на свою небольшую, скромную дачу на берегу озера под Хельсинки. Анатолий Владимирович приезжал туда на машине — и один, и вместе с дочерью Галей и внуком Алексеем. В один из приездов, после непременной сауны, Олли сказал: «Толя, ты стареешь. Ты должен оставить память. Я бы хотел сделать учебный фильм с твоим участием. Мы готовы финансировать создание ленты. Ты мог бы привезти сюда двух-трех своих знаменитых воспитанников. И мы бы выполнили задуманное на базе какой-нибудь нестоличной команды. По заранее написанному сценарию». — «Мы сделаем всё, что нужно, и безо всякого сценария», — ответил Тарасов.

В те времена одной только идеи, даже той, которую готовы были профинансировать спонсоры, и согласия ключевой фигуры фильма — Тарасова — было недостаточно. Требовалась еще поддержка советского посольства, которому предстояло обратиться в Москву и обосновать необходимость воплощения задуманного в жизнь. Паузин, при разговоре Пулкканена с Тарасовым присутствовавший, рассказывал мне, что отправился к советскому послу в Хельсинки Владимиру Соболеву, для того чтобы тот подписал соответствующую телеграмму в Спорткомитет.

Соболев поругивал Паузина за пристрастие к хоккею и называл не пресс-атташе, а «хоккейным атташе». Однако идеей проникся моментально и депешу в Москву подписал без разговоров. Советский посол был человеком жестким, но справедливым. В 1986 году финская фирма «Пуолиматка», принимавшая деятельное участие в протезировании Льва Ивановича Яшина, пригласила великого спортсмена и гражданина вместе с супругой Валентиной Тимофеевной в Финляндию. Возникла необходимость в замене протеза. Валентину Тимофеевну пытались не пустить с мужем. Соболев направил официальное письмо в Госкомспорт с просьбой разрешить ей выезд. В ответ от спортивного начальника страны Марата Грамова пришла отписка, смысл которой заключался в том, что Валентина Тимофеевна не может выехать… из-за загруженности по работе. Соболев отправил вторую телеграмму, более жесткую, и супруги Яшины выехали вместе.

На послание Соболева Спорткомитет отреагировал оригинально: «Зачем делать фильм с Тарасовым? Он же отошел от дел. Давайте с Тихоновым». Пулкканен был непреклонен: только с Тарасовым. В противном случае никакого фильма не будет. Москве пришлось согласиться.

Тарасов приехал в Финляндию вместе с Анатолием Фирсовым и Владимиром Лутченко. К работе над фильмом они привлекали и Николая Макарова, работавшего тогда по контракту в финском клубе «Йокерит».

Жили гости Пулкканена неподалеку от города Коувола.

Время было благодатное. По утрам после завтрака под руководством Анатолия Владимировича Фирсов, Лутченко и иногда примкнувший к ним Макаров (у него всё же был контракт с «Йокеритом») отправлялись в лес по грибы и ягоды. Тарасов специально просил Макарова раздобыть для него трехлитровые банки — для заготовок.

Спустя день-другой я сам отправился в «лагерь киногруппы». Подъезжая к гостинице, вспомнил, что не знаю, в каком номере живет Анатолий Владимирович, ради интервью с которым приехал. Поставив машину на гостиничную стоянку, посмотрел на здание и место проживания тренера определил мгновенно: на балконе рядком сушились на веревочке банные веники.

Номер свой Анатолий Владимирович называл «избушкой лесника». Тарасова в Финляндии безмерно уважали. В виде исключения разрешили держать в «избушке» электрическую плитку, предоставленную Олли. Тарасов отваривал на ней грибы. Когда я появился у него в номере, он сидел на табуретке в ванной и чистил утренний «улов». «Не могу ни минуты сидеть без дела, — сказал Тарасов. — А места здесь — грибные и ягодные».

Из той поездки, как рассказывала Татьяна Анатольевна, отец вернулся с четырьмя сумками. Дочери предположили, что там подарки. А когда открыли, обнаружили ягоды и грибы. Часть грибов, собранных буквально накануне отъезда, была не обработана, и сестры тут же получили задание отправляться на кухню.

Помимо сумок с дарами финского леса привез тогда Тарасов и пластиковое ведро с грибами, засоленными по всем правилам. Для таможенников на финско-советской границе ведро стало настоящим испытанием. Как проверить, что в нем? Но Тарасова хорошо знали по обе стороны границы и поверили ему на слово.

Грибы таможня Тарасову оставила в неприкосновенности, а вот видеомагнитофон и кассеты к нему — подарок финнов — изъяла. Тарасову пришлось писать письмо на имя председателя Спорткомитета СССР Марата Грамова:

«Уважаемый Марат Владимирович!

Вам известно, что мне было поручено написание сценария, подготовка спортсменов и участие в съемке фильма по совершенствованию атлетизма и техники юного хоккеиста. Докладываю, что фильм в содружестве с финскими специалистами и советскими спортсменами (В. Лутченко, А. Фирсов) снят.

По окончании работы мне финские организаторы съемки фильма вручили подарок — видеомагнитофон с комплектом кассет. О подарке я уведомил работников советского посольства и получил “добро”.

В настоящее время видеомагнитофон и кассеты после изъятия их таможней находятся в В/О “Союзспортобеспечение”.

Для моей постоянной работы со слушателями ВШТ, для проведения различных семинаров с тренерами, юными хоккеистами, в том числе “Золотой шайбы”, крайне желательно иметь видеомагнитофон. Он нужен и для моей творческой методической работы.

С уважением — А. Тарасов».

Поразительная картина. Выдающийся тренер с мировым именем съездил в соседнюю страну, хоккейная общественность которой была счастлива заполучить для съемок фильма «по совершенствованию атлетизма и техники юного хоккеиста» специалиста такого уровня, в знак благодарности за проделанную работу организаторы поездки сделали ему скромный, но весьма необходимый для творческой деятельности подарок; подарок этот доблестная таможня изъяла, с какой-то стати не стала хранить его на стеллаже своего склада, а передала в непонятную организацию под названием «Союзспортобеспечение», и Тарасов вынужден (с неизбежной для подобных бумаг долей унижения) клянчить у спорткомитетовского председателя то, что по праву принадлежит только ему, Тарасову, и никому больше!

Дальше — интереснее. Кто-то из руководителей Управления хоккея начертал 2 марта 1984 года (съемки фильма проходили осенью 83-го) под подписью Тарасова: «Просьбу поддерживаю», и прошение тренера отправилось наверх. Резолюция высокого начальства, датированная 21 марта, была следующей (формулировка сохранена):

«Т. Березину Ю. А.

В соответствии с решением руководства СК СССР от 20.03.84 прошу выдать в подотчет лично т. Тарасову А. В.».

И далее — ссылка на протокол заседания руководства № 4 от 20.03.84.

Начальство разрешило вернуть Тарасову его видеомагнитофон, записью в протоколе превращенный им, начальством, в подотчетный, а значит, принадлежащий отныне не Тарасову, а Спорткомитету!

Олли Пулкканен знал что делал: целенаправленно инвестировал свою дружбу с Тарасовым в развитие финского хоккея. От имени «Фонда поддержки хоккея» он бесплатно разослал кассету с почти получасовым фильмом о тарасовских тренировках, его методических рекомендациях по занятиям с детскими и юношескими командами во все хоккейные школы страны. Финские тренеры с привычной для жителей этой страны основательностью сразу же принялись за дело. Тарасовские методики стали для них не догмой, но определили направление, по которому они пошли, привнося что-то свое. Спустя годы это принесло ошеломляющие результаты.

Первого серьезного успеха финский хоккей добился в 1995 году. Сборная впервые в истории выиграла чемпионат мира. Да еще проходивший не где-нибудь, а в соседней Швеции, с которой Финляндия пребывает в состоянии давней непрекращающейся войны в спортивной сфере. Простое знакомство со сведениями о возрасте новоиспеченных чемпионов мира не могло не поразить. Большинству из них в 1983 году, когда Тарасов привозил в Финляндию Анатолия Фирсова и Владимира Лутченко, было от восьми до тринадцати лет. «Финские птенцы», «вылетевшие из тарасовского гнезда», — так их можно было назвать. Редкий случай: сразу три финских нападающих — Саку Койву, Вилле Пелтонен и Йере Лехтинен (первому в 83-м было девять лет, двум другим — десять) — вошли в состав символической сборной чемпионата мира.

На тарасовском фильме учились — и неплохо выучились! — не только чемпионы мира-95, но и многие другие финские дети и юноши, превратившиеся затем в грозную хоккейную силу.

Пулкканен всё организовал идеально. Ему помогли не только спонсоры из «Фонда поддержки хоккея», но и его друг — мэр города Коувола. Фильм имел колоссальный успех. Лев Паузин рассказал мне любопытный эпизод, связанный с завершением съемок. Он приехал в Коуволу на следующий день. Накануне был организован небольшой товарищеский ужин. Не обошлось, понятное дело, без рюмочки-другой. Тарасов уезжал от гостиницы на «мазде». Рядом стоял микроавтобус с клюшками и баулами с хоккейным снаряжением. Фирсов и Лутченко хотели поехать в Хельсинки в автомобиле дипломата. За ними он, собственно, и приехал. Тарасов строго посмотрел на Паузина и сказал: «Ребята поедут в микроавтобусе. На баулах, потому что они вчера нарушили режим». И «нарушители» — 42-летний Анатолий Фирсов и 34-летний Владимир Лутченко, — понурив головы, отправились в микроавтобус, Тарасов внимательно за этим проследил и сам закрыл за ними дверь.

В Доме советской культуры и науки в Хельсинки, незадолго до возвращения домой, Тарасов выступал перед финскими мальчишками, занимавшимися хоккеем, и их родителями. Зал был заполнен. Слева на сцене — трибуна. За ней мэтр: с крупной головой, изгибом крупного носа, с большими руками, обхватившими края трибуны. Внимательный взгляд из-под густых бровей… И после экспрессивного: «Здравствуйте, мальчишки!..» и небольшой паузы: «Я всегда уважал финского солдата, стойкого, смелого и крепкого в бою, и не могу поэтому понять, отчего финские хоккеисты никак не могут научиться выигрывать в хоккей?»

С присущей Тарасову убежденностью он говорил ребятам о том, что только от их добросовестного отношения к тренировкам, соблюдения режима, уважения партнеров зависит, как сложится их хоккейное будущее. «Но не хоккей главное, — сказал тогда Тарасов, словно выступал не в финской столице, а перед московскими мальчуганами. — Главное, чтобы вы выросли достойными гражданами своей страны, чтобы всегда любили свою родину».

Тарасов никогда не избегал встреч с детьми и выступлений перед ними и их родителями. В 1987 году в Ванкувере он провел два показательных урока с тринадцати- и пятнадцатилетними мальчишками — занятия собрали на трибунах несколько сотен зрителей. А вечером в зале местного кинотеатра ответил на десятки самых разных вопросов, заданных ему ребятами и взрослыми.

Любопытны воспоминания о том приезде Тарасова в Финляндию Ристо Пакаринена — одного из тех финских мальчишек, которым довелось получить уроки непосредственно от Анатолия Владимировича. Ристо не стал профессиональным хоккеистом, выбрал профессию журналиста:

«В хоккей в наши дни играют практически круглый год. Финские команды, к примеру, начинают первые в сезоне показательные матчи уже в начале августа, пока весь остальной мир еще жарит шашлыки. Похоже, что игроки в хорошей форме в любое время — они не ленятся ни в августе, ни в апреле.

Летом я всякий раз чувствую, что у меня появился очередной шанс привести себя в форму. Мне это не особо удается, но каждое лето я продолжаю попытки. Я даже делаю некоторые старые упражнения из тех времен, когда я еще что-то мог. А когда никто не смотрит, я пытаюсь взбежать по дереву. Мне нужно сделать не менее трех шагов по стволу, чтобы остаться довольным собой.

Когда я был еще новичком в спорте и учился в старших классах, наш главный хоккейный городок посетили гости из Советского Союза. Нашу команду пригласили попрактиковаться на теннисном корте нашей школы, где проходил внесезонный мастер-класс Анатолия Тарасова, “отца русского хоккея”.

И мы пришли — все двадцать или около того. Мы стояли шеренгой под палящим солнцем, оглядывались в ожидании узнать, чего он от нас захочет, переводили дыхание после быстрой пробежки. Запыхались все, за исключением трех моих товарищей по команде, которые упростили себе задачу и срезали путь, пройдя через дыру в изгороди, вместо того чтобы перепрыгнуть через нее, как это предполагалось тренером.

Дядя Анатолий был недоволен. В качестве наказания за лень и — без сомнения — отсутствие характера эти три игрока должны были сделать по три кувырка прямо там, на асфальте.

Никакой пощады.

После небольшой разминки господин Т. повел нас на лужайку на краю школьного двора. Мы стояли линейкой, пока он объяснял упражнение переводчику, который затем говорил нам, что надо делать, а сам тренер отходил в тень и наблюдал.

“Сначала вы должны взбежать по дереву, нужно сделать три шага по стволу, но постарайтесь осилить четыре”, — сказал он. Правда, он сказал это по-русски, так что сперва мы просто стояли, уставившись на него, ожидая, пока переводчик сделает свою работу. Ну а потом мы просто стояли, уставившись на него, пытаясь понять, не шутит ли он.

Это была береза, не слишком большая, но достаточно крепкая, чтобы выдержать… пробежку по ней. Никто из нас ничего подобного раньше не делал, поэтому среди нас раздавались нервные смешки.

“Затем вы продолжите бежать и сделаете три опорных прыжка”, — сказал он.

Мы переглядывались, пытаясь понять, правильно ли мы поняли переводчика. Возможно, это переводчик сам неправильно понял Тарасова? Там не было никаких спортивных снарядов, только лужайка. Не было никакой опоры, чтобы совершить прыжок, тем более такой, который мы никогда не делали, не было матов, на которые можно было бы приземлиться.

“А затем бегите обратно в конец шеренги”.

Я дождался своей очереди, сделал глубокий вдох и рванул в сторону березы. Первый, второй, третий, вверх, вверх, вверх, и четвертый, и вниз.

Побежал к следующему этапу и, не задумываясь, я, прежде ни разу не делавший опорных прыжков, прыгнул и попытался что-то изобразить в воздухе, а затем приземлился на спину на лужайке.

Мне казалось очевидным, что это была не только непосильная задача, но и просто идиотизм — заставлять юных ребят прыгать спиной на жесткую землю. Но когда Анатолий Владимирович говорил: “Прыгай!”, ты лишь спрашивал: “Как высоко?”

Помимо прочего Тарасов однажды рассказал, как видел двух юных игроков, которые пришли на тренировку, и сразу понял, кто из них станет лучшим спортсменом, еще до того, как увидел их в игре.

Естественно, это был тот из них, кто сам носил свою сумку со снаряжением.

Так что я сделал еще один глубокий вдох, подпрыгнул, повращал своим 55-килограммовым телом во все возможные стороны — и приземлился на спину. Боль была еще более сильной, чем в первый раз, но я все равно должен был совершить третью попытку.

Лишь спустя несколько лет я осознал, что Тарасов не пытался научить нас прыгать и делать развороты в воздухе.

Он учил нас подниматься после падений».

Очень точное наблюдение: Тарасов всегда учил подниматься после падений. Себя и других.

В Финляндии Тарасова интересовало буквально всё, что имело отношение к жизни этой небольшой страны. Его изрядно повеселил мой рассказ о любимых цифрах финнов. До сих пор приходится иногда не только слышать, но и читать, что в Финляндии — сухой закон. Когда-то он там был, но себя, понятно, не оправдал, как и практиковавшаяся одно время карточная система. Финны в шутку утверждают, что их любимыми цифрами являются 5, 4, 3, 2, 1 и 0 — именно в такой последовательности, поскольку 5.4.32 (5 апреля 1932 года) в 10 утра открылись наконец магазины государственной корпорации «Алко», которая только и имела — до вступления в Евросоюз — право продавать в специально оборудованных магазинах (витрины непременно зашторены) алкогольные напитки, включая нормальной крепости пиво, — монополия, определенная законодательством.

Внимательно выслушивал Тарасов, великий парильщик, и рассказы о банной культуре в Финляндии.

В Москве доблестью считается высидеть (да еще кто кого пересидит!) при температуре 120 градусов. В Финляндии давно уже путем исследований, в которых участвовали ученые и врачи, пришли к выводу, что оптимальная для организма температура в парилке — 80-90 градусов, максимум — 100.

Однажды автору этих строк довелось париться в резиденции финского премьер-министра Мауно Койвисто, который, кстати, был затем долгие годы президентом страны. В парилке — два термометра. Один, расположенной в неприметном месте, показывал 90 градусов, другой, на виду, — 120. «Как же так получается?» — поинтересовался я у Койвисто. «Тот, на котором 120, — ответил он, — декоративный. Он предназначен для иностранцев, которые прежде о бане и не слышали. Представьте, возвращаются они в свою страну и с гордостью рассказывают, что сидели в сауне при температуре 120 градусов. Замечательно».

Баня в Финляндии — культ, религия. В стране, число жителей которой едва превышает пять миллионов человек, почти полтора миллиона бань. Их нет только в самолетах и поездах, хотя говорят, что если бы в Финляндии существовали такие же расстояния, как в России, то в поездах дальнего следования обязательно появились бы бани.

Анатолий Владимирович в начале 60-х годов имел честь общаться с Урхо Калева Кекконеном. Более того, он его… парил в бане! Произошло это при удивительных обстоятельствах, самым непосредственным образом связанных с политическими проблемами, возникшими тогда во взаимоотношениях между Советским Союзом и Финляндией. Проблемы эти обозначены в истории как «нотный кризис». СССР, озабоченный проявлениями, как считали в Москве, милитаристских настроений в Западной Германии и пассивной реакцией на это со стороны Хельсинки, заявил о возможном — в соответствии с пунктами, имеющимися в Договоре о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи от 1948 года, — проведении «военных консультаций» с Финляндией. Для переговоров по этому вопросу Никита Хрущев пригласил Кекконена в Новосибирск (что в Финляндии, к слову, было воспринято весьма негативно). Принимали Кекконена в Новосибирске по высшему разряду. Его поселили в комфортабельном гостевом домике, недавно построенном. Домик находился рядом с дачным поселком Сибирского военного округа и тренировочным комплексом местной армейской команды СКА. Президента Финляндии свозили в Академгородок, побывал он в Новосибирском оперном театре на «Щелкунчике». Переговоры, однако, продвигались с большим трудом. Было принято решение на какое-то время прервать их и дать гостям возможность передохнуть. Вариант с охотой отбросили сразу, с лыжной прогулкой — тоже: она могла затянуться до вечера, а в Новосибирске в ту пору не было ни одной освещаемой трассы. И остановились на бане, тем более что гостевой домик находился рядом с баней, построенной для хоккейной команды.

Дипломат Андрей Бакланов, сын тогдашнего командующего Сибирским военным округом генерал-полковника Глеба Бакланова, рассказывает, что Хрущев обратился к его отцу с вопросом: можно ли за короткий период организовать всё «на должном политико-протокольном уровне?» После утвердительного ответа командующего Хрущев попросил продумать, кто бы мог неназойливо помочь президенту Финляндии получить представление об особенностях сибирского варианта банной традиции и поспособствовать появлению хорошего настроения у финского гостя. И командующий округом обратился к находившемуся тогда в Новосибирске Тарасову, который был в то время отставлен из сборной и из ЦСКА и являлся тренером-консультантом местной армейской команды. Бакланов и Тарасов, стоит напомнить, были знакомы, они встречались после войны в Москве, где одно время работал Глеб Владимирович.

«Отец, — рассказывает Андрей Бакланов, — пригласил Анатолия Владимировича к себе и попросил вместе с сотрудниками протокола подготовить мероприятие, дать необходимые ценные указания двум-трем спортсменам, которые могли бы оказать необходимую техническую помощь. Тарасов сразу сказал: “Никто лучше меня самого эту миссию не выполнит”. Условились, что в начале встречи он сам представится Кекконену и, не вдаваясь в подробности, объяснит, что находится в Новосибирске временно по делам хоккейной команды».

На ужин Кекконен пришел в необыкновенно приподнятом настроении. Как и надеялся Хрущев, выигрышно прозвучала тема русского, сибирского гостеприимства, включая организацию замечательной бани. В тосте президент Финляндии сказал: «Я много раз бывал в СССР, но вышло так, что лишь сегодня смог по-настоящему оценить, насколько изменилась жизнь советских людей, как вырос их культурный уровень. В бане было несколько человек. Я разговорился с одним из них. Разговор шел на самые различные темы, культуры, истории, искусства, спорта. Я был просто поражен, насколько высок уровень знаний этого человека. Если в далекой Сибири, в загородном поселке живут такие широко образованные и культурные люди, значит, в вашей стране действительно произошла культурная революция». Хрущев был очень доволен, хотя и не понял, какими знаниями в области культуры мог неизвестный ему банщик так пронять финского президента.

Почему вдруг Кекконен заговорил о простом банщике, а не о Тарасове, который должен был перед мероприятием, как они уславливались с Глебом Баклановым, назваться финскому президенту? Оказывается, Тарасов в последний момент решил изменить сценарий своего участия и скромно отрекомендовался местным знатоком и любителем сибирской бани.

«Правда, — считает Андрей Бакланов, — есть и другая версия. Кекконен был тонким и наблюдательным человеком и возможно, сразу разгадал “подставку”, принял правила игры и сделал психологический ход навстречу Хрущеву. Значимым же является лишь то, что все исторические фигуры, принимавшие участие в том эпизоде, проявили поучительную способность быстро действовать, использовать в самом широком диапазоне открывающиеся, в том числе неожиданные, нестандартные возможности для пользы дела».

У Тарасова с давних времен сложились свои банные традиции, и он им не изменял. В бане у него непременно была высокая температура, но при этом имелись и вода для того, чтобы бросать ее в печь на камни, и веники, которые Тарасов заготавливал сам. Когда температура приближается к 120 градусам или переваливает за эту отметку, следует взять обычную мочалку, окунуть ее в холодную воду, вложить в рот: станет легче дышать и пар не обожжет горло. Тарасов, по рассказу Вячеслава Колоскова, шел еще дальше. Он ложился на полку, наливал в шайку холодную воду, опускал туда голову и пил. Его обрабатывали в четыре веника, а ему — хоть бы что! Выходя из парилки после такой экзекуции, Тарасов, когда был помоложе, окунался с головой в холодную воду, налитую во вместительную бочку, сделанную на даче по его заказу.

Александр Гомельский называл Тарасова «великим парильщиком». Он никогда не смотрел на чины, приговаривая, что в бане все равны. «Как-то в Архангельском, — вспоминал Гомельский, — в баню зашел тогдашний министр обороны маршал Гречко. Он попытался отказаться от парения с мылом. Тарасов ни в какую. Попадались под его веник и другие маршалы. Как он мучил всех: навалится пузом и на все просьбы пощадить отвечает: “Терпи, здоровее будешь!” Вообще “попасть под него” в парилке дорогого стоило».

Шведский хоккейный тренер Томми Сандлин, блестяще работавший с «Брюнесом», рассказывал Николаю Вуколову историю своего знакомства с Анатолием Владимировичем:

«Это был мой первый визит в Москву. “Брюнес” прилетел играть с ЦСКА на Кубок европейских чемпионов. Сам Тарасов приехал встречать команду на аэродром. Он настоял, чтобы я, Хенри Янссон и нападающий Торд Лундстрем, бывший тогда капитаном “Брюнеса”, немедленно поехали в штаб-квартиру ЦСКА на прием…

Когда мы приехали, стол уже был накрыт с чисто русским размахом по тарасовским, как нам потом объяснили, рецептам. Соленые огурчики, грибки собственного посола, всякая рыба, икра, жареное мясо. Баня нагревалась, водка охлаждалась. Я никогда не пил водки и поэтому встревожился. Как я справлюсь со всем этим?” — спросил я Торда, но тот только рассмеялся в ответ: “Держи фасон!”

О, эта беспощадная баня в исполнении Тарасова, когда он окроплял наши тела большим дубовым веником, а я лежал, уткнувшись лицом в шайку с холодной водой! Еще хуже было с водкой, которую пили из больших стаканов, и мне дали понять, что содержимое должно выпиваться в один прием. Это входило в русскую традицию, иначе человек провозглашался неискренним. Я давился, чувствовал, как все бурлит и горит у меня в пищеводе, но так или иначе всё каким-то образом попало в мой желудок. Когда же передо мной возник второй стакан, вновь наполненный, я не вынес этого, и водка пошла горлом назад.

“Юниор”, — сострадательным голосом громко провозгласил Тарасов и снисходительно похлопал меня своей широкой ладонью по голове. Находившиеся рядом Торд и Анатолий Фирсов смеялись до хрипоты.

Затем Тарасов исчез, и “Брюнес” поехал на тренировку на каток ЦСКА. Я на лед не выходил и с совершенно белым лицом сидел перед раздевалкой. Хокан Виберг, который всегда всё замечал, усмотрел нечто странное в моем облике и поинтересовался, что произошло. “Я упоил Тарасова так, что он завалился под стол”, — хвастливо изрек я. Игроки, знавшие о моем неприятии спиртного, смотрели на меня с большим сомнением.

И в этот момент появился Тарасов, одетый в военную форму, с иголочки, благоухающий одеколоном. Он как ни в чем не бывало уселся рядом на скамейку с блокнотом и, наблюдая за тренировкой, что-то стал там записывать. Мне же потом для восстановления потребовалась целая ночь».

Однажды в середине 60-х годов Тарасов зазвал в баню приехавшего в Москву американского журналиста, пожелавшего поближе познакомиться с советским хоккеем вообще и с ЦСКА в частности. Неделю он наблюдал за тренировками, бывал на базе, общался с игроками, изумлялся нагрузкам, предлагавшимся Тарасовым на тренировках по атлетизму. Попытался даже сам потренироваться, но после простейшей разминки ему понадобилась помощь врача. С Тарасовым у американца была договоренность, что вопросы тренеру он задаст в конце своего пребывания в Москве. Анатолий Владимирович предложил сделать это в Селезневских банях — там обычно парились хоккеисты ЦСКА. Банщик отвел гостям отдельный уголок, Тарасов попросил поддать пару по «высшему разряду», замочил дубовые веники в холодной воде, развел в шайке мыло и отправил переводчика за американцем. «Он, — вспоминал Тарасов, вошел в парную в плавках, что-то весело напевая. Я ему помахал рукой, приглашая к себе на полок. Поднялся он на три-четыре ступеньки, сразу как-то присел и бросился назад. В ту минуту мне было его искренне жаль. Не испытал он всей прелести русской бани. Не ощутил неповторимых запахов хвои, дуба, пряностей, которые обычно добавляют для аромата в кипяток. Его тело не ощутило прикосновения мягких дубовых листьев, так хорошо воздействующих на кожу, на настроение. Не получилась, к сожалению, и наша беседа».

К Финляндии Тарасов относился очень хорошо. Можно даже сказать, любил эту страну. Его команды часто играли на финских стадионах. И всегда — успешно. На одной из фотографий, запечатлевших победившую на чемпионате мира в Тампере в 1965 году сборную, вместе с командой — Михаил Шолохов: неподалеку от Тарасова, в каракулевой шапке, в пальто с каракулевым воротником. Будущий нобелевский лауреат (15 октября того же года ему была присуждена высокая литературная премия, а 10 декабря вручена) приехал в Финляндию по приглашению финского писателя Маргги Ларни. Так получилось, что во время этой поездки писатель впервые в жизни побывал на хоккейном матче. Тарасов рассказывал Владимиру Акопяну, как в перерыве между периодами одной из игр буквально на ходу спросил у Шолохова:

— Ну, каково впечатление? Как, нравится игра?

— Трудно объяснить, — ответил Шолохов, — только вот ладони постоянно потеют.

У Шолохова поначалу не было ни аккредитации на чемпионат, ни даже разового пропуска. Он прошел на стадион, прицепив к пиджаку бейджик, который руководитель советской специализированной туристической журналистской группы попросил у аккредитованного на чемпионате корреспондента «Московского комсомольца» Александра Левинсона. Фотографий на репортерские пропуска в те времена не делали, и Шолохов прошел на арену, как «Aleksandr Levinson. USSR»! К «Московскому комсомольцу» писатель, как известно, имел самое непосредственное отношение: в этой газете, называвшейся тогда «Юношеская правда», в 1923 году он опубликовал свои первые заметки, а в январе следующего года — первый рассказ «Родинка».

Шолохов, от спорта человек в общем-то далекий, рассказывал в одном из интервью, что в Тампере «даже кричал» во время хоккейного матча: «Там особая игра. Там не сам процесс игры меня интересовал, а выиграют ли наши. Больше патриотизма, чем болезни».

…Последний раз в Финляндии Тарасов в сопровождении дочери Галины побывал в 1991 году. 28 апреля он был вынужден вернуться в Москву. В Турку он находился в качестве гостя чемпионата мира по приглашению возглавлявшего тогда оргкомитет турнира Олли Пулкканена. Финские врачи провели обследование Тарасова. У них возникли подозрения, что левая нога может подвергнуться воздействию тромба, и они посоветовали срочно выехать домой для продолжения курса лечения.

Несмотря на серьезно пошатнувшееся здоровье, Тарасов поехал на Олимпиаду-94 в норвежский Лиллехаммер. Эти Олимпийские игры стали последними для него.

Он не мог без хоккея. Его вновь сопровождала Галина. Тарасов запомнился Юрзинову, входившему тогда в тренерский штаб российской сборной, сраженным горем: «До сих пор перед глазами, как шведы после хитрого буллита Форсберга прыгают, обнимаются, празднуют первое для шведского хоккея олимпийское золото. И — Тарасов на трибуне. Он не сдвинулся с места даже после награждения. Вместе с Галиной остался во Дворце. Более несчастного человека я никогда не видел. Для Анатолия Владимировича иного места, кроме первого, не существовало. А здесь в матче за бронзу (за бронзу!) 0:4. От финнов! Мне так жалко его было, что едва сдержал слезы…»

Что же увидел Тарасов на последнем в своей жизни хоккейном турнире Олимпиады? Посредственную российскую команду, подавляющее большинство игроков которой даже не пыталось компенсировать индивидуальное и коллективное неумение самоотдачей, искренней жаждой борьбы с игрой на грани фола, со злостью, страстью, требовательностью к себе и партнеру. Хоккеисты тарасовских поколений от стыда под лед бы забились, если бы два раза подряд проиграли финнам с общим счетом 0:9, и не показывались бы до следующей весны.

Выражение «психология победителей» — достаточно объемное. Эту психологию невозможно привить в одночасье хоккеистам, для которых самая большая в мире радость — обыграть (речь о 90-х годах) «Ладу», «Трактор», «Химик», получить за победу от 100 до 500 долларов, съездить на коммерческий турнир и время от времени спрашивать тренера: «Когда же меня продадите? Мало я для вас сделал?»

На «пересменке СССР — Россия» было безжалостно растрачено многое из того, что в спорте вообще и в хоккее в частности накапливалось десятилетиями. «Психология победителей» — среди растрат. Она создавалась с первых матче чемпионата страны, со встреч с ЛТЦ. Не все хоккеисты прошлых поколений сборной были суперзвездами, но ни одного из них нельзя было упрекнуть в том, что он уходит от борьбы, уклоняется от силовых стычек, не в состоянии (или боится) «осадить» в нужный момент соперника, словом, не бьется до конца. При Тарасове бились все. Выигрывая и проигрывая. Об этом с горечью и думал, опершись двумя руками на костыль, при помощи которого он только и мог передвигаться, пожилой грузный человек, сидя радом с дочерью Галиной на опустевшей трибуне лиллехаммерского катка.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.