Глава семнадцатая ТРЕНЕРСКИЙ ЦЕХ

Глава семнадцатая ТРЕНЕРСКИЙ ЦЕХ

Проведение любого тренировочного занятия было для Тарасова, как он сам говорил, «обязательным и приятным служебным долгом». В эти часы подлинного священнодействия никто не имел права отвлекать тренера даже на мгновение. Время, отведенное для урока, было для Тарасова самым дорогим. Он готовился к каждой тренировке с предельной тщательностью. Начинал с составления детального конспекта. Без него занятия не мыслил. Тарасов считал, что проводить урок следует так, чтобы каждый хоккеист «получил не только нужную долю физического и волевого заряда, но и почувствовал полезность тренировки».

Работал так сам и старательно приучал к такой работе всех, кто находился рядом. Юрий Моисеев, работяга из работяг, «шахтер» хоккея, — один из тех воспитанников Тарасова, кто стал отменным тренером. И где бы он ни работал, у него в тренерской комнате висел портрет Тарасова. Моисеев называл его «народным артистом в управлении коллективом: в нужный момент произносил нужные слова с нужной интонацией и с точной степенью громкости. Внимание игроков словно держал в руках».

Тарасов любил Моисеева. Быть может, и предполагал увидеть его в будущем тренером, но ставку на него, по ощущению игрока, «не делал», а рассчитывал — из той плеяды хоккеистов — в основном на Локтева, Фирсова и Ромишевского.

Самой громкой сенсацией чемпионатов мира в 60-х годах была названа победа сборной ГДР над шведской командой в Любляне-66 со счетом 4:1. Как поведал журналист Борис Левин, к победе восточных немцев приложил руку Тарасов.

Тренеры сборной ГДР попросили Тарасова накануне матча со шведами провести тренировку с командой. Левин приехал к концу занятия и увидел, как немецкие хоккеисты «измочаленные, на полусогнутых покидали лед». Тарасов в раздевалке сказал тренерам: «Завтра утром обязательно провести раскатку». Те в недоумении: «После сегодняшнего истязания, да еще завтра, в день игры, выходить на лед?» Тарасов: «Обязательно!» По дороге в гостиницу Левин в разговоре с Тарасовым предположил: «Завтра шведы измочаленным немцам отвезут штук десять — играючи». Тарасов в ответ: «Завтра немцы обыграют шведов, и это будет самая большая сенсация чемпионата».

Перед матчем Тарасов побывал в раздевалке сборной ГДР и попросил переводчика сказать команде: «На тренировке вы носились как черти. Так надо и сыграть. Вы сможете сегодня победить. В это нужно верить, твердо верить». После игры немецкие тренеры глазами искали Тарасова на трибуне, а капитан команды Иоахим Цише сказал: «Это — победа тренера Тарасова».

Тарасов постоянно бывал на тренировках специализированной детской школы ЦСКА, открытой по его настоятельной просьбе. Что бы ни говорили, какие бы примеры ни приводили (большей частью — совершенно некорректные) о переманивании уже будто бы состоявшихся игроков в ЦСКА, но Тарасов в клубе взял твердый курс: опираться на собственных воспитанников. И курсом этим следовал. Как-то вечером, в половине десятого (в дневное время льда на всех не хватало), Тарасов появился на занятии юношеской команды. Обнаружив, что у тренера нет конспекта, принялся сам, с листа, проводить урок.

Тарасова поражали случаи наплевательского, равнодушного отношения тренеров к своей работе. Он не понимал таких «специалистов». Как анекдот рассказывают историю о том, как ЦСКА, приехав в Киев, с вокзала отправился сначала на каток, чтобы оставить там баулы с амуницией, а потом поехал в отель. На катке готовились к предстоявшему матчу местные хоккеисты. Занятия проводил второй тренер. Тарасов поинтересовался: а где же старший? Ответ сразил его наповал. Старший тренер во время занятий своей команды находился в гостинице, где, словно клубный администратор, занимался размещением приехавшего соперника.

Куда бы Тарасов ни приезжал, где бы он ни находился, — всегда выкраивал время для того, чтобы побывать на тренировках хоккейной, баскетбольной, футбольной команд. Он сравнивал такие походы с работой золотоискателей, перебиравших тонны пород ради поиска золотой крупинки. Тарасов искал тренерские «крупинки золота» везде.

В 1965 году в Москву впервые приехала сборная Бразилии по футболу. Тарасов разузнал, где и когда она тренируется, и отправился в Лужники вместе с Михаилом Давидовичем Товаровским и преподавателем кафедры футбола Института физкультуры Руперто Сагасти. Сагасти — из испанских детей, приехавших в Советский Союз из объятой войной страны. Он всерьез занялся футболом, играл не на таком высоком уровне, как, скажем, Августино Гомес, многолетний капитан московского «Торпедо», но в составы московских клубов «Крылья Советов» и «Спартак» какое-то время проходил. Затем занялся изучением футбола как наукой. Он прекрасно владел испанским и португальским языками, работал под началам Товаровского, и Тарасов, которого Сагасти познакомил однажды в Москве с возглавлявшей компартию Испании Долорес Ибаррури, хотел прибегнуть к его помощи и задать вопросы, если ему представится такая возможность, бразильским тренерам.

Тарасов запомнил всё до мельчайших подробностей. Из-за ливня бразильцы занимались поначалу в стареньком легкоатлетическом манеже, располагавшемся тогда в подтрибунном помещении лужниковского стадиона, там, где в новые времена на арене появилась ВИП-зона. Комфорта не было никакого: беговой сектор, мешающие работе колонны, песчаный грунт, политый для мягкости водой, а потому раскисший и превратившийся в грязное месиво. А ведь приехали двукратные на тот момент чемпионы мира! Тарасов был поражен: «Никто не ворчал, не жаловался тренеру, не возмущался — ни одна знаменитость во главе с Пеле, ни один из кудесников футбола, избалованных шикарными полями». Мячи им в манеже не дали. Тренер по атлетической подготовке провел с ними простейшую 35-минутную разминку, названную Сагасти «БГТО» («Бразильцы готовятся к труду и обороне» — так испанец переиначил «Будь готов к труду и обороне» — детский вариант ГТО).

«Я не могу критиковать бразильского тренера, — вспоминал Тарасов лет десять спустя. — Он, несомненно, специалист, знаток своего дела, но мне показалось, что для столь именитой компании, где были Пеле, Сантос и Гарринча, можно было придумать и более “аппетитные” упражнения, более “вкусное тренировочное блюдо”». Лучшим исполнителем простеньких гимнастических упражнений и коротких пробежек Тарасов называл Пеле, наслаждавшегося работой без мяча.

Потом, когда команда приступила к занятиям с мячом, Тарасова удивило, с какой старательностью работали великие спортсмены. Энергии, выдумки у них было хоть отбавляй, но «эта увлеченность, этот порыв ничуть не мешали им строго следовать всем принятым у них на тренировках порядкам. Бразильцы немедленно подчинялись свистку тренера». Тарасов удивлялся тогда в Лужниках: советский тренерский корпус отсутствовал на тренировке сборной Бразилии — законодательницы мод в футболе того времени. Присутствовал только заместитель начальника управления футбола Спорткомитета Владимир Мошкаркин. Да и то, видимо, потому, что он занимался организационными делами, связанными с приездом бразильской команды, и обязан был находиться в Лужниках по долгу службы: мало ли какая просьба могла поступить от гостей.

Тарасов знал, что советские футбольные тренеры частенько жаловались: нет, дескать, возможности знакомиться с лучшими образцами современного мирового футбола. Неудачи во многом объясняли ограниченностью контактов с ведущими зарубежными клубами. Но вот возможность появилась — не кто-нибудь, а сборная Бразилии тренируется в Лужниках, но ни у кого не возникло желания познакомиться с лучшим на то время образцом футбола. Тарасов предполагал, что его футбольные коллеги могли не знать о времени и месте тренировки. Он и сам узнал об этом с «превеликим трудом». Но узнал ведь, не поленившись ради этого набрать не меньше дюжины телефонных номеров!

Проецируя ситуацию на хоккей, Тарасов с горечью говорил: «И у нас, хоккеистов, уже появилась тенденция к зазнайству и душевной лени, к равнодушию. Мы меньше теперь учимся у тех, кого обыгрываем, мы перестали вести разведку в хорошем смысле слова, перестали просматривать хоккейные встречи конкурентов, меньше интересуемся специальной литературой. Мы сейчас учимся меньше, чем прежде».

Тарасов побывал на сотнях тренировок иностранных команд. Его всегда интересовало, как работают коллеги — из любой команды, из любой сборной. Тарасова пускали на тренировки всегда, «красный свет» перед ним не зажигали: наоборот, гордились, что на каток во время работы пришел такой тренер. Из каждого такого похода Анатолий Владимирович непременно извлекал что-то полезное для себя. И в 50-е годы, когда он фактически начинал тренерскую карьеру на высоком уровне, и в 60-е, будучи уже известным в мировом хоккее специалистом, и в 70-80-е, после завершения практической работы. До конца жизни он ездил на все крупные соревнования и посещал все тренировки, какие только было возможно посетить.

Получая крупицы дополнительных знаний, Тарасов всегда вспоминал о мудром решении Михаила Товаровского, запретившего ему на заре становления советского хоккея отправиться за опытом в канадский лагерь. Только — сам, только — свое, ни в коем случае не идти по чужим стопам, а уж потом можно и на других поглядеть. «Не было у нас и консультантов, — говорил Тарасов. — И это очень хорошо, ибо, находись рядом с нами иностранные специалисты, мы вольно или невольно последовали бы их советам. Наш хоккей родился из природы нашего спорта. Из природы нашей жизни, наконец».

Канадцы научились воевать на площадке, тренировки у них всегда были на втором месте — их заменяла игровая практика. Тарасовский хоккей — это прежде всего объемные, творческие тренировки. Когда Тарасов вел речь о становлении советского хоккея, он никогда не употреблял местоимения «я», всегда — «мы». «Когда мы выдумывали наш хоккей, — говорил он, — а я горжусь тем, что вместе с другими тренерами, прежде всего с Чернышевым, к этому причастен, мы его действительно “выдумывали”».

Тарасов рассказывал, как побывал однажды на занятиях клуба «Эдмонтон Ойлерс» — команды Уэйна Гретцки. «Я еще раз убедился, — вспоминал он, — что наши заокеанские соперники никогда не дорастут до уровня наших занятий. Тренер шикарно одет. Он может пойти в этом костюме в театр, и никто не заметит, что на нем спортивная форма. Он ухожен, приглажен, мне всегда кажется даже, что иностранные тренеры надушены французскими духами. Он умело организует тренировку. Всё — по свистку. Но я не видел ни одного канадского тренера, кроме Скотти Боумэна, который проявил бы свой личный интерес к тому или иному игроку, чтобы он переживал за этого игрока или хотя бы ругал его. Чтобы он был близок к этому игроку. И другое. Я никогда не видел, чтобы ветеран учил, наставлял молодого игрока, чтобы хоккеисты помогали друг другу».

«…У них были прекрасные отношения с Эпштейном, — рассказывает о Тарасове Александр Пашков. — Когда они спорили о хоккее, то были непримиримыми оппонентами. Потому что Эпштейн продвигал свою систему игры, исходя из возможностей своей команды, а Тарасов — свою, исходя из требований, предъявляемых развитием мирового хоккея. Но за пределами катка они оба были очень близки. Тарасов звал Эпштейна Колей, а тот его — Анатолий Владимирович. Я как-то видел в Лужниках: они сидели и смотрели хоккей рядом, чуть ли не в обнимку. Тарасов был невероятный актер. На публике он мог сыграть всё что угодно — и дружбу, и ненависть».

Про артистизм Тарасова вспоминает и Владимир Юрзинов, которому мэтр, как начинающему, пытливому коллеге, всегда разрешал посещать тренировки ЦСКА. Как-то Юрзинов встал скромненько за бортиком с блокнотом — записывать ход занятия, фиксировать отдельные упражнения. Вдруг подкатывает Рагулин и шепотом: «Иди отсюда!» Юрзинов опешил: «Что случилось?» — «Специально для тебя Тарасов нас сейчас так гонять будет, что мало не покажется». Рагулин не преувеличивал. Тарасов обожал публику, даже если она состояла из одного человека. А уж если зрителей больше — всё, только держись! «Это я на себе испытал, — вспоминает Юрзинов. — Обычная зарядка в парковой зоне. Вдруг появляются случайные прохожие. Тарасов на глазах преображается и — громогласно: “Па-а-ашли, ребя-я-я-та! Па-а-ашли!” И мы, проклиная все на свете, прежде всего возникших из ниоткуда прохожих, кувыркаемся в лужах, играем в пятнашки, забравшись друг на друга. Из ушей — пар. И все это под громоподобное “Па-а-ашли!..” Прохожие в ужасе от увиденного, жмутся друг к другу. Тарасов же произведенным эффектом наслаждался».

«Я знал, как обыгрывать Тарасова», — утверждал спартаковский тренер Николай Карпов, один раз выигравший чемпионат страны. А Тарасову и знать было не надо, как обыгрывать Карпова и остальных коллег: он делал это регулярно из года в год.

Восемнадцать победных чемпионатов страны, восемь Кубков СССР, шесть Кубков европейских чемпионов. Почти 800 матчей во всесоюзном турнире, всего 86 проигранных встреч — в среднем по 3,3 за чемпионат. Коллеги Тарасова исключительно редко довольствовались разовыми победами над ним.

Тарасов говорил, что перед матчами ЦСКА в Воскресенске специально, для удобства более медлительных «химиков», на местной арене подтапливали лед. И Александр Гусев уверен в этом: на мягком льду катание не такое быстрое, вязкое, и шайба не так быстро скользит. Юрий Морозов, в «Химике» много лет игравший, называет это байкой: отношения между игроками ЦСКА и «Химика», считает он, были «хорошими», несмотря на то что «Тарасов настраивал на нас своих, а мы всё равно нередко у них выигрывали».

Столько написано о том, как якобы слабо тарасовский ЦСКА играл против воскресенского «Химика», которым руководил Николай Эпштейн! «С командой Эпштейна, — считает, например, Александр Нилин, — Тарасов соревновался очно, в большинстве случаев бездарно». Но это — понятия относительные. Ни в одном из чемпионатов страны, в котором ЦСКА приходилось встречаться с «Химиком», перед Тарасовым не стояла задача обыграть именно «Химик». Да и на «Химик» тренер настраивал свою команду точно так же, как на других соперников (может быть, только на «Спартак» и «Динамо» с большей экспрессией). Задача перед ЦСКА всегда стояла совсем другая — выиграть первенство. Обратимся к самому надежному определителю «силы» или «слабости» команды — показанным ею результатам.

Всего в чемпионатах СССР в те годы, когда ЦСКА тренировал Тарасов, а «Химик» — Эпштейн, начиная с сезона-1955/56 и заканчивая сезоном-1973/74, команды сыграли друг с другом 67 матчей. В 53 побеждал ЦСКА, пять встреч завершились ничейным результатом, а в девяти случаях выигрывал «Химик». Если учесть, что в сезоне-1960/61 ЦСКА поначалу тренировал Тарасов, потом Александр Виноградов, а в сезоне-1970/71 начинал ЦСКА с Борисом Кулагиным, которого в ноябре заменил Тарасов, то после необходимых корректив получается следующая картина: 51 раз — при Тарасове — выигрывал ЦСКА, пять матчей завершились вничью, в семи случаях победу праздновал «Химик», разница заброшенных и пропущенных шайб — 322:143 в пользу ЦСКА. Тарасовский ЦСКА взял у эпштейновского «Химика» 84,9 процента очков — куда уж больше?

Так что никак невозможно согласиться с выдумкой о том, что Тарасов с Эпштейном соревновался якобы «в большинстве случаев бездарно». ЦСКА с «Химиком» не соревновался, а просто его обыгрывал. Какое уж тут соревнование, если одна команда позволяет другой от щедрот своих взять у нее в среднем одно очко за сезон?!

«“Химику”, — не затрудняя себя проверкой цифири, сообщают тарасовские недоброжелатели, — Клуб армии проигрывал куда чаще, чем “Динамо” Чернышева». А ведь за тот же период времени, обозначенный в противостоянии ЦСКА — «Химик», армейцы взяли у «Динамо» 80 процентов очков — меньше, чем у «Химика». (У «Спартака», если вдруг возникнут вопросы, еще меньше — 72,7 процента.)

Разговоры относительно тактических схем, будто бы придуманных Эпштейном специально для матчей с ЦСКА, ни на чем не основаны. Сам Николай Семенович признавался, что перед играми с армейцами он ребятам своим и слов-то никаких не говорил. Для хоккеистов «Химика» ЦСКА был сильным раздражителем. «Сами обо всем договорятся, — вспоминал Эпштейн, — и понукать никого не надо. За счет этого и удавались игры на равных с ЦСКА…» С возрастом Николай Семенович, начитавшись о постоянно отбиравшихся «Химиком» очках у ЦСКА, и сам поверил в то, что играли «на равных»…

Приверженность «Химика» к оборонительным построениям (не только, к слову, в матчах против ЦСКА) объяснялась просто. У воскресенцев не было необходимого количества игроков, способных вести игру по-другому. «Однажды, — вспоминал Эпштейн, — подходит ко мне перед игрой Тарасов, обнимает за плечо и ласково так говорит: “Колюня, у тебя защита-то слабая. Надо тебе в атаку людей пускать, чаще нападать”. Ну, думаю, гусь ты, Анатолий Владимирович. Хитер — монтер. Я в атаку брошусь, а ты меня со своими орлами разнесешь в пух и прах. Кто же устоит перед такими армейскими нападающими, у него же там вся сборная, по сути, играет? Нет, соображаю про себя, я в атаку-то пойду, но только когда в тылах будет порядок». А какой уж тут порядок, если в восемнадцати сезонах тарасовско-эпштейновского «соревнования» у «Химика» лишь семь раз зафиксирована положительная разница заброшенных и пропущенных шайб?

Часто приводят два высказывания Эпштейна, в которых, по мнению Е. Рубина, «велика» доля правды. «Я бы ЦСКА потренировал, — говорил Николай Семенович. — Вот пусть бы он (Тарасов. — А. Г.) потренировал “Химик”». И еще: «Давайте раз и навсегда отдадим золотые медали ЦСКА, а сами будем бороться за серебряные». И в чем же здесь «доля правды»? С чего бы вдруг Тарасову тренировать «Химик»? Тренерскую позицию в клубе, фактически начиная в нем хоккей с нуля, он выстрадал своей адской работой. Позиция эта не была преподнесена ему на блюдечке с каемочкой. Тренерская работа Тарасова не дает ни малейших оснований сомневаться в ее качестве, именно она, а не какие-либо привходящие обстоятельства приносила ЦСКА чемпионские титулы. «За всю его долгую карьеру, — пишет Рубин, — Тарасову ни дня не пришлось работать не просто с посредственными, но вообще не с самыми сильными командами страны». Тарасов действительно всегда работал только с самой сильной в Советском Союзе командой. Но только потому она была самой сильной, что таковой ее сделал он сам.

Сын Николая Эпштейна Марк рассказывал в интервью газете «Спорт-экспресс», как однажды в сокольническом Дворце спорта на одном матче находились вместе Эпштейн и Скотти Боумэн: «В Сокольниках на хоккее сидел в ложе Скотти Боумэн. Отцу говорят: “Познакомить вас? Подниметесь к нему в ложу?” — “А что я к нему пойду? Пусть он спускается…” Так и не познакомились. Ну кто такой Боумэн? Отец-то с “Монреалем” выигрывал бы. Вот попробовал бы Боумэн в Воскресенске поработать…»

Насчет «Монреаля»… Вот сценка из одного из матчей ЦСКА — «Химик». Лужники. Счет долгое время держится ничейный — 1:1. И тут шайбу в ворота воскресенского клуба забрасывает Харламов. Тарасов зычным голосом, в расчете на то, чтобы быть услышанным в располагавшейся неподалеку от скамеек ложе прессы, обращается к своим игрокам: «Все на лед, поздравлять Харламова!» Призыв, разумеется, слышит и Эпштейн. И столь же громко: «Тоже мне, “Монреаль Канадиенс” обыграли!..»

Рассказывают, как Анатолий Владимирович настраивал иногда своих игроков на матчи с «Химиком» (об этом, в частности, пишет тот же Рубин, ссылаясь на информацию, полученную от Локтева): «Все маленькие, все бегут, у всех нос крючком! Неужели мне вас учить, как обыграть эту воскресенскую синагогу?!»

Сам Эпштейн, конечно же, был прекрасно осведомлен, что никаким антисемитом Тарасов, боготворивший Михаила Товаровского, крепко друживший с Александром Гомельским, помогавший Олегу Белаковскому, никогда не был и быть не мог. Такая установка Тарасова его только веселила. Как веселило и высказывание его друга Дмитрия Богинова: «Воскресенцы выбегают из своей зоны, как евреи из горящей синагоги».

Тарасову напрасно — прямо или косвенно — приписывают проявления антисемитизма. Для него национальностей не существовало.

Приписывают Тарасову также стремление использовать оборонительные наработки «Химика» для подготовки сборной к матчам с играющей будто бы в той же манере командой Чехословакии. Но и это не так. Тщательное изучение списка неофициальных матчей советской сборной с многочисленными клубными командами различных стран так и не выявило наличие среди ее спарринг-партнеров воскресенского «Химика». В разные годы сборная играла с рижской «Даугавой», московским «Локомотивом», горьковским «Торпедо», «Электросталью», СКА МВО (Калинин), не говоря уже о ЦСКА, «Динамо» и «Спартаке». «Химик» среди ее соперников не значится.

Странное дело. Когда Тарасов в своих статьях и книгах, в выступлениях на тренерских советах и совещаниях специалистов ратовал за развитие сбалансированного хоккея и критиковал однобокую приверженность некоторых коллег хоккею оборонительному, мнение великого тренера моментально подвергалось осуждению. Е. Рубин, например, считал, что Тарасов, пропагандируя атакующие методы ведения игры, пытался вынудить Николая Эпштейна отказаться от защитной тактики, благодаря которой «Химик» время от времени отбирал очки у ЦСКА. «Попытки Тарасова успешно бороться с этой тактикой на льду ни к чему не привели, — считает Рубин, называющий «Химик» «самым трудным противником для ЦСКА», — и Анатолий Владимирович прибег к обходному Маневру». На одном из заседаний Федерации хоккея СССР Тарасов, по словам Рубина, «потребовал осудить Эпштейна как тренера, который мешает прогрессу советского хоккея».

Документального подтверждения этому обнаружить не удалось. (О том, что «Химик» был для ЦСКА одним из самых легких соперников среди пребывающих в верхней части таблицы, уже говорилось.) Несложно, однако, найти программные выступления Тарасова по вопросам тактики хоккея, актуальные по сей день точно так же, как и сейчас актуальна в большей своей части книга футбольного тренера Бориса Аркадьева «Тактика футбольной игры». Одно из таких выступлений Анатолия Владимировича было опубликовано под общим заголовком «Тактика-75» в четырех подряд номерах еженедельника «Футбол-хоккей» (№ 27-30) за 1968 год. «Пишу — размышляю, фантазирую. Наверное, в чем-то не прав, — предварил Тарасов свои программные статьи. — Однако чувствую, что мы обязаны пытаться предугадать пути развития хоккея на несколько лет вперед. Это необходимо. Но чем руководствоваться, на что опереться? Мне кажется, разговор следует вести в нескольких направлениях. Надо сравнить нашу собственную тактику, сегодняшнюю и вчерашнюю. Кроме того, целесообразно сопоставить свои предположения с тактическими концепциями будущего соперника, который, конечно же, не во всех компонентах отстает от нас. Напротив, например, у канадцев много интересных, индивидуальных тактических мотивов». А вот суждение Тарасова из главки, затрагивающей вопросы обороны: «Нельзя создать сильную команду, не уделяя внимания обороне, ее надежности и прочности. Когда игроки спокойны за свой тыл, они свободны, раскованы в действиях и в тактических решениях. У них хорошее настроение, их не тревожат мысли о случайной неудаче».

Оборона для Тарасова всегда была «печкой», от которой он начинал свой тактический «танец», выстраивая игру и ЦСКА, и сборной. Но так же всегда он считал бесперспективными и устаревшими с точки зрения развития хоккея сугубо оборонительные методы. Однобокость ему претила. Тарасов ратовал не за так называемый атакующий хоккей в ущерб оборонительным построениям, а за хоккей гармоничный, сбалансированный, состоящий из трех игровых стадий — атаки, обороны и перехода из одной стадии в другую. Каждая из них — в момент применения — становится самой важной, каждая требует основательной физической готовности, игры на высоких скоростях и тактической выучки. Этим Тарасов и занимался на тренировках со своими игроками.

Таких споров, какие вели Тарасов и Эпштейн — в своем кругу и публично, в прессе, — сегодня нет и в помине, как нет, впрочем, и специалистов такого калибра, способных обсудить с безупречным знанием дела не хоккейное закулисье, а собственно хоккей. Тарасов сказал однажды Эпштейну, что если бы они сложили газетные гонорары за опубликованные в них споры, на эти деньги можно было закатить хороший банкет в хорошем ресторане.

Спорили не только по тактике, но и по вопросам, связанным с подготовкой команд, на каком фундаменте она должна строиться. Эпштейн придерживался той точки зрения, что фундамент — это техническое мастерство и тактическое мышление. Силу, ловкость, быстроту он считал качествами, безусловно, необходимыми, но легко совершенствуемыми. Тарасов же во главу угла ставил атлетизм: «Он был, есть и будет фундаментом, на котором базируется мастерство… Высокая скорость, сила, быстрота реакции, наконец, хорошо развитое качество ловкости — все это помогало спортсменам быстро приобретать технико-тактические навыки».

В рассуждениях о тактике Тарасов специально оговаривался: «В отдельные периоды матча, может быть, и полезно переходить на оборонительные варианты для сохранения победного результата, изматывания сил противника».

Да, он выделял атаку из всех игровых стадий, считал, что атакующие действия были, есть и будут козырем «нашего хоккея», но никогда не говорил, что это следует делать в ущерб обороне и тем более никогда не требовал кого-то осудить за «не ту тактику».

Иной вопрос: отношение Тарасова к однобоким подходам к тактике ведения игры, оправдываемым обычно отсутствием в составе высококлассных исполнителей. Тарасов был убежден, что «в той команде, где начинают разговор с обороны, с „нуля в своих воротах“, где изо дня в день тратят львиную долю времени на наигрывание оборонительных вариантов, там нет стабильных успехов, там не воспитываются игроки высокого класса». По мнению Тарасова, «лишь тактика высокой активности может заинтересовать спортсмена, принести ему радость исполнения сложной, объемной роли в команде, раскрыть в нем лучшие черты характера, быстро развить физические и волевые качества — а ведь все это крайне необходимо для хоккеиста высокого класса».

Тарасов высоко ценил Эпштейна, тренера, создавшего воскресенский «Химик», «по сути дела, на голом месте». «Николай Семенович, — писал он, — человек интересный, имеющий хоккейное кредо, свое, личное, мнение о тактических построениях, средствах и методах борьбы. И хотя оно не всегда было прогрессивным, с моей точки зрения, но что, на мой взгляд, особенно ценно, он всегда работал по своим конспектам и никогда по чужим. Прекрасный, тактичный собеседник, умевший воспитывать игроков без окрика, он завоевал уважение многих, в том числе и тренеров-соперников, что в нашей профессии в общем-то редкость».

В Советском Союзе тарасовскими оппонентами в тактических вопросах называли Николая Пучкова и Николая Эпштейна. Но называли без веских на то оснований. Не считать же таковыми случавшиеся иногда выигрыши у московских армейцев ленинградского СКА, который тренировал Пучков, и воскресенского «Химика» под управлением Эпштейна. «Спартак» и «Динамо» побеждали ЦСКА чаще, к тому же «Спартак» выигрывал и чемпионат страны. Однако никто не выставляет Николая Карпова, работавшего со «Спартаком» и побеждавшего с ним во всесоюзном первенстве, «тактическим оппонентом» Тарасова, хотя именно этого тренера Тарасов частенько хвалил за завидную тактическую оснащенность его команды.

В чем же заключалась «тактическая оппозиция» Пучкова и Эпштейна? Только в том, что они, как пишет в «Золотой книге сборной СССР по хоккею» Семен Вайханский, «ежегодно пытались убедить всесоюзный тренерский совет, что наша непобедимая сборная все больше отстает в тактическом плане от своих главных оппонентов — сборных Чехословакии и Швеции, игру которых они анализировали как раз по решению тренерского совета».

Выводы — об отставании в тактике — надо признать, удивительны на фоне постоянных побед на чемпионатах мира и Олимпиадах, безоговорочного превосходства ЦСКА на клубном европейском уровне и — самое главное! — на фоне непрекращающегося интереса, проявляемого чехословацкими и шведскими специалистами к проводимой Тарасовым работе, его подходам к тактическим решениям — локальным и глобальным.

И как же в таком случае — если принять на веру «тактическую оппозицию» Пучкова по отношению к Тарасову — расценивать следующее суждение выдающегося в прошлом вратаря, сделанное им уже в тренерские годы:

«Мне, например, совершенно ясно, почему А. Тарасов идет во главе развития тренерской мысли. Это человек, фанатично преданный хоккею, критически мыслящий, критически воспринимающий новинки в методике отечественного и зарубежного спорта, внимательно следящий за спортивной литературой как у нас, так и за границей. Он порой может ошибиться в игроках, в тактических планах. Но ему как раз свойственно творческое горение, он не сторонится неожиданностей, взлетов, то есть того, о чем писал Н. Старостин, говоря о подготовке звезд. Не удивительно, что ЦСКА воспитал столько выдающихся хоккеистов».

Пучков самокритично сожалел, что «всё новое, рождающееся в практике ведущих советских тренеров, не становится нашим достоянием». Он частенько слышал от коллег фразу: «Опыт ЦСКА не про нас!», но считал: «Как раз, наоборот, у ЦСКА и надо учиться, если мы, тренеры, хотим быть воспитателями классных хоккеистов, а не ремесленниками».

Идеи зарождались в творческой лаборатории Тарасова с того самого момента, как он стал тренером. Одни идеи отмирали, не выдержав проверки практикой. Другие — прижились. Со временем они обновлялись, дополнялись новыми. Основной же идеей практически с самого начала работы Тарасова в хоккее с шайбой оставалась одна — атлетизм.

Молодые тренеры XXI века на вопрос, чем была характерна деятельность Тарасова, обычно отвечают без запинки: «Хоккей он поставил на рельсы атлетизма». И пребывают в полной уверенности в том, что следуют по дорожкам, протоптанным великим Тарасовым. Но их подходы к атлетизму и подходы к нему Тарасова разнятся кардинально. У большинства современных молодых тренеров — заурядная, не требующая большого ума и творчества работа. У Тарасова атлетизм служил лишь базой для постоянного развития игрового мышления, творческих идей в тактике, импровизации, воспитания личности, способной мыслить и переиграть соперника, а не перебегать его.

Тарасов и сам был феноменальным импровизатором, умевшим видеть в хоккее больше чем игру, не признававшим штампы, догмы и из года в год представавшим неординарным созидателем. Он на ходу мог выдумать десятки новых упражнений и признавался, что вне хоккейной арены его «способности к фантазии и поиску снижаются, как бы меркнут».

Когда в начале нынешнего века шведы стали практиковать тактическую схему с двумя полузащитниками — 1+2+2, наша пресса зашлась от восторга: новинка в тактике, заставляющая пересмотреть подходы к этой сфере хоккея! Воистину новое — хорошо забытое старое. Борис Майоров в телерепортажах о матчах с участием шведской команды раз за разом объяснял публике, что всё это уже было, что в советском хоккее эта схема практиковалась, что придумал ее Тарасов. И не только придумал, но и внедрил в игру ЦСКА. Свои телевизионные репортажи Борис Александрович превращал в доступные для понимания интересные лекции об игре. «Уж не знаю, — говорил он, — поверил ли мне телезритель. У шведов эта игровая модель не пошла, и они отказались от нее. Зададимся вопросом: а, собственно, кто в мировом хоккее попробовал изменить классическую расстановку игроков? Только Тарасов! Только Тарасов обладал даром к масштабному новаторству».

У шведов дело не пошло лишь потому, что они отнеслись к внедрению этого тактического варианта формально, без соответствующей многонедельной подготовки в тренировочном режиме, полагая достаточным формальную расстановку и объяснение игрокам сути новшества на словах.

Тарасов же называл свое изобретение «системой». Это слово вошло в хоккейный обиход именно как обозначение игры с двумя хавбеками. Когда говорили «система», все знали, о чем идет речь. В своих работах, в частности в книге «Родоначальники и новички», Тарасов на нескольких страницах буквально по полочкам разложил суть игры по этой схеме — настоящее пособие для тренеров, поставивших перед собой задачу сформировать в своей команде пятерку с двумя хавбеками. Можно предположить, что в тарасовской картотеке, вместившей в себя тысячи всевозможных упражнений и оказавшейся — клад под ногами, да лень наклониться и поднять! — невостребованной, есть и те, которые помогут ответить на вопрос: благодаря каким тренировочным методам можно вести и совершенствовать игру с двумя хавбеками?

На новую придумку Тарасова подвигли размышления о том, как избавиться от слабостей в игре в обороне, обусловленной самими принципами действий двух защитников, и как в максимально возможной степени сбалансировать оборонительные и атакующие действия с учетом того, что звено «системы» практически всегда должно действовать против самого сильного звена соперника.

Полузащитников «системы» Тарасов называл «моторным отделением» звена, определяя им наиважнейшую роль в игре. Они — первые скрипки как при переходе пятерки от атаки к обороне, так и при скоростном выходе из обороны в атаку. Идеальным Тарасову виделся вариант, в котором один хавбек более тяготеет к обороне, обладает полным набором приемов защитника, но при этом и атакует умело, а другой, будучи не понаслышке знаком с тонкостями оборонительной игры, особенно силен в действиях при развитии атаки. «Вполне очевидно, — говорил Тарасов, — что на роль хавбека должен приглашаться игрок, не уступающий по сумме качеств классному нападающему. Хавбек — организатор, “мотор” звена, ему необходимо иметь высокий игровой авторитет для того, чтобы умело “командовать” партнерами. Роль эта полна хлопот. Пусть голы забивают нападающие, но объемная созидательная работа должна проводиться хавбеками. И тренеру надо уметь правильно оценивать действия этих хоккеистов. От их мастерства, слаженности игры впрямую зависит потенциал пятерки. Поэтому подбирать и готовить на эту роль следует спортсменов физически сильных, выносливых, обладающих завидными скоростными качествами и быстрым стартом».

Система игры с двумя хавбеками, по ходу матча в мгновение ока трансформировавшаяся в наиболее удобный для возникшей ситуации вариант, прошла в советском хоккее проверку в три этапа.

Первый, правда не полностью отработанный, а фрагментарный, продемонстрированный в самых важных матчах, зафиксирован на чемпионате мира 1967 года в Вене, безоговорочно выигранном советской командой — в семи матчах семь побед, «золото» за тур до финиша, всего девять пропущенных шайб при 58 заброшенных. Сильнейшим в австрийской столице стало звено, получившее название «фирсовского». Сильнейшим оно стало благодаря необычному тактическому построению. Звено сыграло превосходно, выиграв свои игровые отрезки во всех семи встречах и забросив почти столько шайб (28), сколько вся остальная команда. Фирсов возглавил список самых результативных игроков (11 + 11), Полупанов занял второе место (11+9), а Викулов — четвертое (6+6).

Формальной расстановкой была следующая: Иванов и Рагулин в обороне, Фирсов и два его молодых партнера — Полупанов и Викулов — в нападении. Но только — формальной. В этом убеждались соперники сборной СССР, столкнувшиеся — впервые в своей практике, а потому не знавшие, как этому явлению противостоять, — с необычным расположением хоккеистов пятерки при оборонительных и наступательных действиях.

Рагулин выступал в роли, если перейти на футбольную терминологию, стоппера, традиционной расстановкой не предусмотренной. В его обязанности входил жесткий контроль центральной зоны перед воротами. В единоборства с соперниками в углах своей территории площадки вступали Полупанов и Иванов, выступавшие в роли хавбеков. Вперед были отправлены два быстрых, всегда нацеленных на ворота нападающих — Фирсов и Викулов.

«Необычным расположением игроков у себя в зоне, — отмечал Тарасов, сам еще к такой расстановке не привыкший и традиционно продолжавший называть Викулова, Полупанова и Фирсова «тройкой», — команда приобретала возможность “построить” игру именно так, как нам хотелось: накоротке, недолго обороняться и очень быстро, внезапно контратаковать. Роль центрфорварда в атаке исполнял тот хавбек, которому удобнее и выгоднее, наконец, целесообразнее выйти в данный конкретный момент на ударную позицию. Довольно часто на переднюю линию выходил Иванов. Полупанов в этот момент оказывался в углу поля, за ним следили, и никто не ожидал, что впереди появится другой центральный нападающий — хавбек. Это создавало дополнительный элемент неожиданности и тем самым обусловливало так необходимое нам для контратаки численное превосходство».

Быстрота во многом достигалась благодаря появившейся у Фирсова и Викулова возможности избавиться от тесноты на площадке. На тридцатиметровой (по ширине) площадке на каждого из трех форвардов приходилось по 10 метров, на двух — по 15. Радикально менялся процесс поддержки нападающих из глубины. «Система» допускала полную взаимозаменяемость нападающих с хавбеками. Эта пятерка атаковала в Вене двумя эшелонами. К обороне приступала в то самое мгновение, где бы это ни происходило, когда теряла шайбу, причем в прессинге участвовали не три хоккеиста, а четыре.

Все четверо — хавбеки и нападающие — в зоне соперника, находясь в любой точке чужой территории (за воротами, в углах, на ближней или средней для броска позиции), непременно, как говорил Тарасов, «следовали важнейшему принципу современного хоккея: атакующий игрок, владеющий шайбой, должен угрожать воротам. Своими действиями следует заставить соперника хотя бы на секунду подумать, что ты можешь угрожать воротам». В этом случае, был убежден Тарасов, появлялась возможность добиться желанного — соперник обязан будет атаковать хоккеиста, владеющего шайбой, кто-то, стало быть, понадобится для страховки, и, значит, один из нападающих или хавбеков может на миг оказаться без опекуна.

Второй тарасовский эксперимент в этом направлении был проведен в конце 60-х годов. Тарасов тогда посчитал возможным разработку идеи только «с участием хоккеистов средних игровых достоинств». Звено им было подобрано из «крепких, дружных парней, способных совершать затяжные скоростные маневры». Оно и чемпионаты страны и мира выигрывало, и олимпийским чемпионом становилось — в составе ЦСКА и сборной СССР. Составляли «систему» центральный защитник Олег Зайцев, хавбеки Анатолий Ионов и Игорь Ромишевский, нападающие Евгений Мишаков и Юрий Моисеев. «Звено, — вспоминал Тарасов, — стабильно показывало быстрый, динамичный хоккей, крайне редко проигрывая свои микроматчи. От многих выдающихся хоккеистов и тренеров я слышал разговоры о том, что против этого звена всегда тяжело было играть. Своим высоким темпом они глушили игру соперников». Эта «бригада», кстати, была главной в акции по «укрощению канадцев» в знаменитом матче в Калинине.

Основным звеном в ЦСКА в то время было альметовское — лучшее в европейском хоккее. Когда Тарасов устраивал тренировочные двусторонние матчи, форвард этого звена, капитан команды Локтев просил, чтобы против лидеров тренер обязательно выставлял «систему». «Действуя против мощного в атаке и цепкого в обороне звена отважных ребят, — оценивал просьбу Локтева Тарасов, — наша первая тройка получала на тренировках как бы дополнительную закалку».

Отваги — на площадке и за ее пределами — тарасовским бойцам было не занимать.

В советские времена одной из важнейших форм поощрения ведущих спортсменов были магазины на колесах, или, как их называли футболисты и хоккеисты, «автолавки». В определенный день на тренировочную базу завозили коробки с дефицитными товарами, развешивали и раскладывали их в специально отведенном месте, чаще всего в комнатах и залах, предназначавшихся для проведения общекомандных собраний, и начиналась торговля. Иногда, правда, спортсмены отоваривались в специальных секциях крупных магазинов, в 200-й гумовской, например; но туда пускали редко, преобладали варианты с «автолавками».

После одной из побед хоккейного ЦСКА в чемпионате страны в расположении армейцев в Архангельском происходила бойкая торговля дефицитом, завершившаяся для команды неожиданно: Министерство обороны расщедрилось на подарки — каждый чемпион получил новенькую дубленку и ондатровую шапку. Облачившись в обновки, Евгений Мишаков отправился в гости к родственникам. Сам он из-под Егорьевска. Сел вечером в электричку, за окном темно, народу в вагоне немного, поднял воротник дубленки, шапку надвинул на нос и слегка прикорнул на скамейке. На очередной остановке в вагон вошли три парня хулиганистого вида, заметно, что в подпитии. Увидели в уголке человека в новой дубленке и шапке. Подсели: «Слышь, мужик, как-то несправедливо получается. Мы вот в курточках мерзнем, без шапок, а ты и в дубленке, и при шапке. Придется поделиться. Давай-ка сымай».

Мишаков, надо сказать, обладал, несмотря на свой невысокий рост, не только огромной физической силой, но и редким — даже для хоккея — бесстрашием. Он открыл глаза, внимательно посмотрел на объявившихся соседей, поднялся, снял шапку, аккуратно положил ее на скамейку — поближе к окну, и произнес — внятно и доходчиво: «Шапка — хрен с ней. А за дубленку — поборемся!» Горе-экспроприаторы под ударами Мишакова летали по вагону, словно бабочки.

Рассказал я эту историю своему другу, журналисту Николаю Вуколову, влюбленному в хоккей и много писавшему о хоккейных людях. Какое-то издание заказало ему материал о Мишакове, так что история пришлась кстати. Николай, человек въедливый, любой факт, каждую деталь проверял тщательно, сил и времени на это не жалел. Встретившись с Мишаковым, пересказал ему случай в электричке и поинтересовался: «Было?» — «Было, — ответил Вуколову Евгений, грузно навалившись локтями на край стола и внимательно глядя на журналиста своими узкими, но весьма при этом цепкими глазами. — Было, но не совсем так…» Николай подумал, что сейчас последует полное разоблачение всей этой истории. «А что не так, Женя?» — спросил он. «Я тогда, — сказал Мишаков, — не в Егорьевск ехал, а из Калинина в Москву».

…Удачный эксперимент Тарасов при подготовке к Олимпиаде-72 в Саппоро повторил на более высоком качественном уровне — с привлечением в «систему» игроков классом повыше тех, кто был задействован на втором этапе. В центральные защитники определили Александра Рагулина, на роль одного из хавбеков был «назначен» Анатолий Фирсов, роль другого, в зависимости от турнирной ситуации и особенностей игры соперника, поочередно исполняли Владимир Лутченко и Геннадий Цыганков. В нападение отрядили Владимира Викулова и Валерия Харламова. Это звено на протяжении всего сезона не проиграло ни одного микроматча, а в Саппоро убедительно переиграло всех соперников, особенно мощно действуя при развитии и завершении атаки: оно забросило 19 шайб из 33, проведенных сборной на Олимпиаде, а Харламов выиграл титул самого результативного игрока — 16 очков (9 заброшенных шайб и семь голевых передач). Для сравнения: на предыдущей Олимпиаде, в Гренобле в 1968 году, на счету Зайцева, Ромишевского, Ионова, Мишакова и Моисеева было лишь 8 заброшенных шайб из 48. Однако вне зоны действия цифровых показателей осталась титаническая черновая работа членов гренобльской «системы», успешно противостоявших сильнейшим звеньям соперников.

Для исполнителей этот тактический вариант, время опережавший, а потому не сразу понятый, был очень тяжелым и, как следствие, не всегда желанным. В одном из интервью Ионов назвал «систему» «чудачеством со стороны Тарасова»: «Заставил нас играть в непонятный хоккей. Не нравилась игра нам самим. Но что ты сделаешь против Тарасова? Приходилось мучиться. Корпели, пахали. У нас в пятерке вообще все большие трудяги были».

Тарасов, запланировавший развитие эксперимента на новом, более высоком качественном уровне, разумеется, рисковал, поскольку знал, что удачный тренерский опыт с одной группой хоккеистов не всегда приводит к удаче с другими. Но знал и о том, как и какие подбирать ключи к тем игрокам, с которыми он собирался экспериментировать, как и чем заинтересовать их, какими идеями всколыхнуть.

Переход одного из звеньев ЦСКА на «систему» происходил достаточное время в матчах чемпионата страны, для того чтобы убедиться в ее жизнеспособности. Он поставил перед Тарасовым исключительно важный вопрос: какой формулой — тактика под игроков или игроки под тактику — руководствоваться? Отвечая на этот вопрос для себя, Тарасов пришел к выводу, что «сформировавшемуся, сложившемуся хоккеисту нужно подобрать ту роль, с которой он справлялся бы и в которой была для него определенная перспектива». Однако, по мнению Тарасова, большие, принципиальные идеи должны по существу опережать практику, сегодняшние возможности спортсменов. «Вот почему, — говорил он, — мне кажется целесообразным готовить игроков к новым ролям, и в частности к “системе”, еще в юношеских командах. Заранее, исподволь воспитывать спортсменов, готовых к новой игре». «Если эксперимент упирается, — цитировал Тарасов Петра Леонидовича Капицу, — значит, потом пойдет хорошо».

У Тарасова, понятно, интересовались: а почему на тактические рельсы, характерные для «системы», не перевели другие звенья в ЦСКА и в сборной? Ведь практика показала, что даже в сложных условиях крупных соревнований она способствовала достижению очень хороших результатов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.