А вы на земле проживете…
А вы на земле проживете…
Поезд опять стоит. Выпали из графика движения. Небольшая станция. Толпится народ. У многих руки всунуты в рукава. Ветрено. Деревья голые. В лужах прошлогодняя рыжая трава. Картину дополняют толпящиеся на перроне люди, одетые в платье с удивительно монотонным рисунком и расцветкой. Как отличается эта толпа от западной., Вспомнилась шутка: «Каких только цветов костюмного материала у нас нет – черный, серый, стального цвета, цвета угля, кокса, сажи».
Когда же все-таки мы сможем по-настоящему заняться производством того, что нужно народу для его потребления? Когда мы перестанем вывозить за границу то, что нам нужно самим? Доживу ли я до того времени, когда мы будем экспортировать сталь, станки, машины, а покупать, ну, допустим, галстуки?
Прошло тридцать пять лет. Я жадно слежу за растущим экспортом нашей промышленной продукции. Мне часто приходится бывать за границей – я стараюсь покупать там для себя только галстуки.
Долго ли мы здесь простоим? – спрашивают проходящею мимо железнодорожника.
– Да, просто-им, – нараспев отвечает он. – Два встречных должны пропустить, да скорый нас нагоняет.
Прохожу в конец платформы. Откуда-то раздаемся красивый тенор:
А там в долине, где берег синий
И голубая даль,
Есть Россия, слышишь, страна,
Всем защитой служит она.
Тенор проникновенно передавал в песне свои чувства глубокой веры в страну.
Передо мной вновь всплыли картины недавнего прошлого. Всего три года прошло, как я уехал из Москвы, а сколько за это время пережито!
Перед глазами Эссен; огромный завод Круппа. Тоскливые глаза рабочих, боящихся как огня безработицы. А вот в они – безработные металлурги, которых я нанимал для работы на Кузнецком заводе.
Центр Парижа. Бульвары, и совсем рядом, на параллельной улице – проститутка на костыле, с длинными бледными пальцами и покрытыми черным лаком ногтями.
А вот наглые лица штурмовиков, когда они проводили у меня обыск. В памяти проходят улицы Бохума, Дюссельдорфа, Кельна, Берлина. И мне кажется, что я слышу барабанный бой и топот их тяжелых сапог. В ушах звучат слова песни, свидетельствующие о чрезвычайном самомнении и наглости:
Wer will mit uns zum Kampfe ziehen,
Wenn Hitler kommandiert[104].
А припев доказывал полную деградацию их сочинителей и исполнителей:
Und wenn die Handgranate kracht.
Das Herz im Leibe lacht[105].
Все это для меня стало прошлым, а невидимый мне тенор начал новую песню:
А вы на земле проживете,
Как черви слепые живут,
Ни сказок о вас не расскажут,
Ни песен о вас не споют.
В слова «как черви слепые живут» певец вклады пал осуждение, презрение и, мне казалось, гнев. Кто он – этот певец с чудесным голосом, здесь, на этой маленькой станции?
Но вот паровоз дал протяжный гудок – поезд трогается, и я вскакиваю на ходу на подножку вагона.
…Можайск. Скоро Москва.