А вы на земле проживете…

А вы на земле проживете…

Поезд опять стоит. Выпали из графика движения. Небольшая станция. Толпится народ. У многих руки всунуты в рукава. Ветрено. Деревья голые. В лужах прошлогодняя рыжая трава. Картину дополняют толпящиеся на перроне люди, одетые в платье с удивительно монотонным рисунком и расцветкой. Как отличается эта толпа от западной., Вспомнилась шутка: «Каких только цветов костюмного материала у нас нет – черный, серый, стального цвета, цвета угля, кокса, сажи».

Когда же все-таки мы сможем по-настоящему заняться производством того, что нужно народу для его потребления? Когда мы перестанем вывозить за границу то, что нам нужно самим? Доживу ли я до того времени, когда мы будем экспортировать сталь, станки, машины, а покупать, ну, допустим, галстуки?

Прошло тридцать пять лет. Я жадно слежу за растущим экспортом нашей промышленной продукции. Мне часто приходится бывать за границей – я стараюсь покупать там для себя только галстуки.

Долго ли мы здесь простоим? – спрашивают проходящею мимо железнодорожника.

– Да, просто-им, – нараспев отвечает он. – Два встречных должны пропустить, да скорый нас нагоняет.

Прохожу в конец платформы. Откуда-то раздаемся красивый тенор:

А там в долине, где берег синий

И голубая даль,

Есть Россия, слышишь, страна,

Всем защитой служит она.

Тенор проникновенно передавал в песне свои чувства глубокой веры в страну.

Передо мной вновь всплыли картины недавнего прошлого. Всего три года прошло, как я уехал из Москвы, а сколько за это время пережито!

Перед глазами Эссен; огромный завод Круппа. Тоскливые глаза рабочих, боящихся как огня безработицы. А вот в они – безработные металлурги, которых я нанимал для работы на Кузнецком заводе.

Центр Парижа. Бульвары, и совсем рядом, на параллельной улице – проститутка на костыле, с длинными бледными пальцами и покрытыми черным лаком ногтями.

А вот наглые лица штурмовиков, когда они проводили у меня обыск. В памяти проходят улицы Бохума, Дюссельдорфа, Кельна, Берлина. И мне кажется, что я слышу барабанный бой и топот их тяжелых сапог. В ушах звучат слова песни, свидетельствующие о чрезвычайном самомнении и наглости:

Wer will mit uns zum Kampfe ziehen,

Wenn Hitler kommandiert[104].

А припев доказывал полную деградацию их сочинителей и исполнителей:

Und wenn die Handgranate kracht.

Das Herz im Leibe lacht[105].

Все это для меня стало прошлым, а невидимый мне тенор начал новую песню:

А вы на земле проживете,

Как черви слепые живут,

Ни сказок о вас не расскажут,

Ни песен о вас не споют.

В слова «как черви слепые живут» певец вклады пал осуждение, презрение и, мне казалось, гнев. Кто он – этот певец с чудесным голосом, здесь, на этой маленькой станции?

Но вот паровоз дал протяжный гудок – поезд трогается, и я вскакиваю на ходу на подножку вагона.

…Можайск. Скоро Москва.