ГЛАВА 15

ГЛАВА 15

Вот взгляните: Тирадентес —

Вождь толпы, ее титан.

Шире дать ему дорогу,

Здесь проходит великан.

Экзамены этого года были для поэта серьезным испытанием. Он готовился к ним, подруга, вместе с Регейро да Коста, и когда предстал перед экзаменационной комиссией, то это был его триумф: он смело возражал экзаменаторам, отстаивая свою точку зрения. Молодой преподаватель Априжио Гимараэнс, горячий спорщик, который не гнушался прибегнуть и к бранным словам, был одним из его оппонентов. Экзаменационный билет ему попался замечательный— «Светская власть папы». Свое красноречие и свою революционность ом позволял выявить обоим — и учителю и ученику. Кастро Алвес оспаривал эту власть, говорил о свободе, свободе совести и мысли. Априжио Гимараэнс в ответ процитировал строки из «Века», те, в которых говорится: «Ломается скипетр папы, из него отливается крест.

Пурпур послужит народу, чтоб голые плечи покрыть». Это были стихи ученика, и они стоили экзамена по праву. А сам экзамен, на котором горячо обсуждались самые передовые идеи века, произвел на студентов потрясающее впечатление и навсегда остался в анналах факультета. Этот молодой Кастро Алвес, у которого столько различных дел — и стихи, и аболиционистское общество, и возлюбленная, и полемика с Тобиасом, и театры, — этот Кастро Алвес находит время и на то, чтобы подготовиться и едать блестяще экзамен по праву. Возможно, подруга, из всей программы это единственный билет, который он знает. Но он знает его отлично, и он не колеблется во всеуслышание заявить, что власть папы — это оскорбление мировому прогрессу.

Возможно, подруга, что порывом, приведшим его на этот триумфальный экзамен, Кастро Алвес обязан другой победе, завоеванной им месяц назад. Дело в том, что еще в октябре Эужения должна была уехать со своей труппой. Фуртадо Коэльо отправлялся в турне по югу страны, а Эужения была связана с ним контрактом. Ее удел — сцена, но действительно ли сцена — ее судьба? Или ее судьбой будет этот молодой поэт, привязанный к Ресифе необходимостью закончить учебный год? Ей нужно уезжать, ее зовет карьера актрисы, ее ждут другие партеры, стихи других поэтов. Но дороже ли карьера его близости, и будут ли партеры столь внимательны к ней, как он, и найдет ли она поэта гениальнее?.. Тем не менее в один прекрасный день она решилась уехать. И он в отчаянии пишет ей прощальное послание, пожалуй, самую драматическую из своих поэм. Эта поэма, написанная болью сердца, может дать, подруга, ясное представление о его любви. В послании — вся история этого года в Ресифе, вся красота, вся радость, которую ему принесла Эужения. По нему можно судить, какой отпечаток наложило на судьбу поэта присутствие ее, его музы. И это рассказ о страдании, которое ждет его, если она уедет, а он останется и будет в одиночестве бродить по опустевшему и теперь мертвому для него городу. Он называет ее красивыми именами, он весь отчаянье, тоска, страх потерять любимую. Возможно, что это трагическое прощальное послание — его поэзия, могучая, как никакая другая на землях Америки, — повлияло на решение Эужении больше, чем все его просьбы, и вот Эужения осталась. Она тоже постаралась доказать ему свою любовь.

Он говорил ей, подруга;

Убежище последнее! Я ныне

С тобой расстаться должен навсегда.

Мои надежды и мечты о счастье,

Как легкий дым, исчезнут без следа.

Перед судьбой, всегда ко мне враждебной,

Я не склонял с покорностью колен,

Хотя пути закрыты были к счастью,

Хотя вся жизнь была как тяжкий плен.

Но ты пришла, и я поверил в счастье,

И мне не страшен стал враждебный рок.

Из бедной куколки навстречу солнцу

Вспорхнул золотокрылый мотылек.

И мертвый ствол оделся вновь листвою,

Стряхнул оковы сумрачного сна…

Благословенна будь, весна святая,

Моей любви счастливая весна!

Как нежны были, подруга, слова, которые он тогда говорил ей: «мое последнее убежище», «весна», «раскрывшийся цветок», «звезда», «роза». Не улыбайся, подруга, ибо именно в этих стихах я научился словам, которые говорил тебе. И если придет день, когда тебя соблазнит блеск других огней и ты вдруг захочешь уехать от меня, я не брошусь, как раб, к твоим ногам, и не буду умолять тебя остаться, и не пролью слез. Я только прочту тебе, подруга, эти стихи, в которых будет радость оттого, что ты моя возлюбленная, и горе оттого, что ты собираешься покинуть меня. И я знаю, что ты останешься, как осталась Эужения, которая тоже не сумела устоять против стихов. Ты можешь не говорить мне, что никогда не уедешь отсюда и что никогда тебя не соблазнят огни других портов. Я это знаю, подруга: ты родилась морячкой, а я твой корабль, и ты не пойдешь по земным дорогам. Именно поэтому я рассказываю тебе историю поэта вечером в нашем порту. Я благодарен тебе за то, что ты меня любишь…

А он говорил ей, что как бы заново родился, как только она приехала в Ресифе. На мертвой ветке распустились цветы, гусеница превратилась в бабочку. И если, читая эти стихи, она заново перечувствовала все происшедшее в том году и если сердце ее наполнилось бесконечной сладостью от воспоминаний о незабываемых часах, проведенных с любимым, то при чтении следующих стихов о грустной судьбе ее возлюбленного сердце ее сжалось в комок:

О мой цветок! Ты дивною усладой

Мне был в моем мучительном пути…

Но пробил час, и нам расстаться надо:

Я осужден, тебе еще цвести.

Любимая! Как прежде, пред тобою

Открыта жизнь в богатстве всех щедрот.

А я меж тем неверною стопою

Всхожу на мук последних эшафот.

Разверзлось для меня могилы лоно,

А твой удел, звезда, — и блеск и высь.

Моей плиты надгробной с небосклона

Лучом своим прощальным ты коснись!

Она решила остаться. Что будет и с нею вдали от поэта? Как сложится ее жизнь, когда его уже не будет рядом в часы триумфа, в часы разочарований и в часы любви? Она была на десять лет старше его, была тщеславна и хотела сделать карьеру. Она знала жизнь и не отличалась щепетильностью. Ей не была свойственна возвышенная отрешенность поэта, а ведь для него внешние факторы не существовали. Преданный идее республики, он был далек от каких-либо эгоистичных устремлений. Другое дело Эужения: ей случалось идти на компромиссы, даже на жертвы. И это было уже второй раз, что она жертвовала чем-то важным в своей жизни ради любви к Кастро Алвесу. Но когда ради него она покинула Вериссимо Шавеса, у нее был по крайней мере контракт с труппой Фуртадо Коэльо, теперь же у нее не оставалось ничего, кроме славы принадлежать ему. Ей пришлось бросить все, чтобы остаться с Кастро Алвесом. Денег у него не было, так как в один вечер лирических серенад он тратил трехмесячное родительское пособие так же безрассудно, как это делаем и мы с тобою, негритянка, когда порой небольшие деньги попадают нам в руки. Попытка жить, не имея постоянной материальной обеспеченности, представлялась ему просто забавным приключением; он был поэт, поэт народа, бедного, ка-к он сам. Она же любила дорогие одежды, драгоценности, коляски. Все же этот бедный студент был для нее дороже всего. И она осталась.

Благодарный, растроганный этим доказательством любви, Кастро Алвес решает на этот раз не уезжать в Байю на каникулы и отдается сочинению драмы, в которой, как он мечтает, будет играть Эужения. Так он еще больше свяжет ее со своим творчеством; она станет самым романтическим из образов, которые проходили в жизни какого-либо поэта Бразилии. Он воскресит из небытия нежнейшую Марилию, горный цветок из Минас-Жераис, и сделает ее центральной фигурой пьесы, в которой будет изображена Инконфиденсия Минейра. Это как бы раскрыло Эужению для нее самой: находясь рядом с Кастро Алвесом, она попадала в центр действий, которые от него исходили. Оставаясь с ним, Эужения связывала себя с борьбой за освобождение от рабства и провозглашение республики, связывала себя с его мечтами и гениальными предвидениями. Эужения становится новой Марилией Гонзаги[28], только она полна большей лирической силы и она более сознательна и предана своей революции. В драме «Гонзага» наиболее полно проявился талант Кастро Алвеса, который родился, чтобы воспевать свободу и любовь, и жил, чтобы целиком отдаться своему искусству, не отделяя его от своей судьбы. Лирик и революционер, он соединил в «Гонзаге» весь лиризм самой пылкой любви с любовью к самой полной свободе, создал драму любви и политики, исполненную мечты об освобождении и мечты о любви^{57}.

Однажды, в давние годы, подруга, далеко отсюда, в горах Минас-Жераис, люди задумали поднять восстание, чтобы освободить народ от тяжкого ига. Это была мечта поэтов, которая обрела своего героя в одном человеке из народа. Мечтали Гонзага и Алваренга Тирадентес намеревался осуществить эту мечту. То был человек, вышедший из народных масс, дантист-самоучка, лечивший негров и мулатов, ставший под конец офицером — младшим лейтенантом. То была мечта поэтов, но это было также и народное движение. Этому движению не удалось вылиться в революцию, но оно дало мучеников, которые оросили землю своей кровью ради рождения новых мечтаний. Кастро Алвес любил Инконфиденсию, как, пожалуй, ни одно другое движение из политического прошлого Бразилии. И фигура Тирадентеса не раз появлялась в его поэзии, всегда олицетворяя мужество и идеализм^{58}. Он использовал образы Тирадентеса и его товарищей по заговору, чтобы создать свою пьесу. Как и следовало ожидать, он пошел дальше мечты участников Инконфиденсии. Это его надежды преломляются в пьесе, это его идеи высказывают Гонзага, Алваренга или Тирадентес: освобождение от рабства, республика. И будущий мир изображен здесь таким, каким Кастро Алвес видел его в своих мечтаниях. И так же, как его мысли отразились в этом сплаве романтизма и революции, так и в любви Марилии и Гонзаги отразилась его любовь. Любовь Эужении и Кастро Алвеса.

Укрывшись с Эуженией в уединенном домике на дороге в Жабоатан, он лихорадочно работает над этим произведением, которое увлекает его, как никакое другое. Он сможет услышать, как любимая женщина будет произносить на сцене его слова, его освободительные речи. Он оставляет рукопись только ради того, чтобы обнять возлюбленную. Они переживают самое счастливое время своей любви. Ничто не нарушает их счастья, лишь изредка друзья навещают их„чтобы прослушать написанные уже страницы драмы. Они сами редко бывают в городе, совершают лишь короткие выезды и тут же возвращаются к спокойствию этого импровизированного домашнего очага, где самые близкие их соседи цветы и птицы. Они по-настоящему счастливы — поэт, творя для своей возлюбленной, и актриса, воодушевляя его своей любовью.

Этот период, напряженной работы над драмой, однако, не был слишком плодотворным для его поэзии. За исключением десятка лирических стихотворений, которые он написал для Эужении^{59}, он в 1866 году почти ничего не сочинил.

В начале 1867 года он заканчивает «Гонзагу».

Поэт намерен поставить эту драму у себя на родине — в Байе. Он думает поехать туда с Эуженией, организовать труппу, подарить своей родной провинции те первые волнения, которые, возможно, вызовет его пьеса. К этой мысли он пришел однажды вечером, когда прочитал Эужении последние страницы рукописи; вскоре этот план конкретизировался. Кастро Алвес решился уехать, и в марте он прощается с Ресифе.

И прощается самым эффектным образом. Дело Амброзио Португала дает ему повод еще раз оказаться вместе со столь полюбившимся ему народом Ресифе. Как всегда, Кастро Алвес оказывается впереди поднявшего знамя борьбы народа. Все началось с того, что студенты и простой народ освистали в Провинциальной палате несимпатичного им депутата Максимилиано Лопеса Машадо. Это выступление возглавил студент Амброзио Португал. Депутат с двумя своими братьями решил подождать студента на одном из мостов Ресифе, чтобы отомстить ему. Но народ, провожавший Амброзио Португала, отбил его и отвел нападавших в полицейское управление, где, однако, они скорее были взяты под охрану, чем арестованы. Толпа не переставала шуметь перед зданием полиции до часа ночи, и тогда стало известно, что братья Машадо уже освобождены — их выпустили через другой выход. Не имея иного оружия, народ пустил в ход булыжник мостовой и разбил стекла во всех окнах управления. В ответ последовала вооруженная расправа; конная полиция смяла толпу и под угрозой применения оружия обратила ее в бегство. Инцидент разросся и взбудоражил весь город. Повсюду слышались призывы к провозглашению республики, организовывались демонстрации… Ветер митингов и революций, ветер, который постоянно веял над охваченным идеями свободы Ресифе, теперь снова проносится по улицам. Народ поднялся на борьбу — значит поднялся и Кастро Алвес. И не раз, подруга, мы встречаем его забравшимся на какую-нибудь импровизированную трибуну, выступающим перед народом, агитирующим народ, идущим вместе с народом. В последний раз слышится его голос с трибуны в Ресифе:

Бушует произвол, в опасности свобода…

И будем мы по-прежнему молчать?

И я, и ты, все сыновья народа,

Свои права должны здесь защищать!

От имени отчизны драгоценной

Сейчас мы все здесь гневно говорим.

Тиран хотел закон попрать надменно.

Самим народом будь, закон, храним!

Стоящим на трибуне, агитирующим народ, идущим впереди него — таким видел поэта в последний раз Ресифе, город, вскормивший его своей каменной грудью, напоивший его любовью и страстью к свободе. Таким видел поэта Ресифе, закаливший сталь его шпаги, которой была поэзия, сделавший этого юношу народным гением. Во главе восстания, благородным, красивым — таким увидел его Ресифе в последний раз, когда поэт уезжал на юг проповедовать идеи, которые внушил ему этот город его мужественной юности.