ГЛАВА 4

ГЛАВА 4

Зеркально отражают воды

Цветок на празднике весны;

Твои же молодые годы

В моей весне отражены.

Прошли годы, и однажды Кастро Алвес, подруга, вернулся в сертан. Со слезами на глазах, простирая руки, бросилась ему навстречу Леонидия. Она сразу же узнала его, хотя он возмужал за эти годы, что провел в Ресифе, Сан-Пауло, Рио-де-Жанейро и в Байе. Все эти годы он жил для людей, и голос его был голосом тысяч, и слово его отражало мужество и отвагу всего народа. Он изнурил себя в борьбе, которую вызвало его слово, в борьбе за освобождение рабов, в борьбе за свободу всего народа. Он поднимал людей на восстание. И оружием его была поэзия, и она вонзалась глубже, чем кинжал, и ранила сильнее, чем он. Поэт заронил надежду в сердца людей, что придет фея радости и принесет любовь всем обездоленным, и улыбку на уста невольников, и хлеб, самому бедному очагу, и свободу.

Он был, подруга, подобен звезде, которая, внезапно возникнув, предвещает конец бури. Разве ты не видела с кормы рыбачьей лодки или парусника, как смертоносная буря несется над морем, скрывая голубизну неба, наполняя страхом сердца женщин? Суденышки борются, но ветер силен, высоки волны, ураган срывает с причалов корабли. И тогда, подруга, неизвестно откуда, то ли с неба, то ли с моря появляется звезда и прорезает мрак. Это свет в ночи. Страх уходит из сердец людей. Это предвестие затишья.

Таким был Кастро Алвес, подруга. Темна была ночь без звезд на бурном небе. Черные люди пели с своей горькой судьбе, и слезы их лились, как песни в макумбах, которые они в городах выкапывали под землей. И белые люди тоже веками безнадежно взывали к небу; ведь и они были почти такими же рабами, как и черные. Тогда-то свет звезды возвестил, что свобода — это заря, которая разгонит бурную ночь, и все увидят голубизну неба и будут улыбаться, как дети. Когда люди уже думали, что ночь урагана и смерти будет длиться вечно, что никогда под небесами не засияет заря, тогда-то и появился поэт, как звезда среди бури, и сказал, что свобода не умирает.

Сотни лет прожила Леонидия за то время, что не видела своего любимого. В глубь сертана доносилось из городов эхо его голоса, и Леонидия вслушивалась в этот голос, сжимая руки на груди, которую он воспел. Леонидия страдала от разлуки с любимым и в долгие безмолвные ночи роняла слезы на старые, пожелтевшие листы. В письмах его и стихах, посвященных ей, перед нею воскресали дни их детства, идиллия первых лет их любви. Она страдала: каждая минута отсутствия любимого была равна году горя, однако Кастро Алвес был так велик и могуч, что, даже находясь вдали, он наполнял ее радостью: ибо время от времени до нее доходили вести о нем — рассказывали о новом поэте, который читает свои стихи на притихших площадях, и о том, что эти стихи повторяют невольники в сензалах. Он уехал потому, что ему была уготована судьба изменить облик мира. Бедные, несчастные невольники ждали своего поэта, чтобы оружие его гения, огонь его слов помог им разорвать оковы рабства. Руки негров взывали о справедливости. Все же, что Леонидия могла предложить поэту, — это песни сертана, которые она умела петь, слезы, которые она умела проливать, хрустальный смех, который берегла только для него, трепет рук и нежный жар объятий. Но всего этого было мало, чтобы удержать его здесь, когда из сензал доносились глухие рыдания негров и бой барабанов, когда издалека, с площадей, сюда докатывался шум восставшей толпы. И он отстранился от ее теплых уст, оторвал взор от пахучей ночи ее волос, от всего, что мешало ему видеть горести жизни. И уехал. Леонидия знала, что он вернется лишь для того, чтобы умереть, когда выполнит свою миссию, и даже ее поцелуи не продлят ему жизнь. Но и тогда в ее страдании была бы радость, так как любимый отважно прожил свою жизнь, славно прожил он каждую минуту, проведенную без нее.

Однако в один прекрасный день он вернулся, подруга. На площадях, в академиях, в театрах, в каждом доме, в каждой молодой груди находил отзвук его голос. Он торопился жить, его изнуряла лихорадка, и голос его звучал глухо, и обращался он сейчас только к ней одной. Он словно вернулся после долгой, славной битвы, смертельно раненный. Для больного героя и скромной девушки из сертана снова началась та идиллия, что некогда наполнила радостью детство поэта. Леонидия была для него вечно надежным портом, тем портом, где судно бросает якорь после бури, принеся на корпусе следы стоянок в других портах, водоросли других морей.

Много лет назад, подруга, родилась эта любовь, весною в полях, под солнцем сертана. Мальчик находил очарование в каждом цветке, в каждом луче солнца, отражавшемся в водах реки; нераскрытая тайна виделась ему в каждой улыбке соседской девочки с длинными косами и глазами с поволокой. Леонидия казалась ему лучом лунного света, серенадой, той звездой, которой мальчик любовался из окна своей комнаты. Бледность Леонидии, ее ресницы, ее иссиня-черные волосы — все это так не вязалось с пылающим южным солнцем. От нее исходила тайна, нечто, заставлявшее трепетно биться маленькое сердце Антонио. До того, как он увидел Леонидию, его взоры были обращены к цветам, к солнцу и полю, к стонущим невольникам. Он подготовился лишь к тому, чтобы воспевать природу и изнуренных непосильным трудом рабов^{15}, у Леонидии он научился любить те прекрасные слова, которые она знала. До тех пор ему ведомы были лишь сверкание солнечных лучей и шорох воды в реке, бесценная красота белых лилий и заливистые трели птиц, но он еще ничего не знал о смехе девочки, о тайне ее глаз с поволокой, об очаровании иссиня-черных волос. Не заполни Леонидия дней его детства, он, возможно, сделался бы крупнейшим певцом природы Бразилии^{16}, поэтом невольников и свободы. Ей поэт, очевидно, обязан тем, что стал человеком, который лучше всех умел говорить на португальском языке о любви и о женщинах. А пока же этот мальчик многое знал о природе и о страдании, но ничего не знал о любви.

Как-то Антонио взял за руку соседскую девочку, и они, отправившись гулять в поле, дошли до самого берега реки. Эта прогулка была сказкой. Леонидия прыгала по камням, громко смеялась, Антонио догонял ее, она несла в руках цветы, в глазах ее была тайна. Она знала название каждого цветка, узнавала по голосу каждую птичку. Но вот она вплела цветы в косы и стала похожа на лесную фею. Серебряные рыбки подплывали кормиться из ее рук. Мальчик смеялся, но она была серьезна, ее детское личико отражалось в воде, в которую она окунала руки.

Домой они возвращались бегом, девочка бежала стремительнее лани, и смех ее звучал веселее, чем поток воды, текущий по камням. Потом они отдыхали в тени дерева, и Антонио, пользуясь остановкой, рассказал своей подруге одну историю, которую услышал накануне вечером от негритянки Леополдины. Это была история о заколдованной принцессе, которой подчинялись птицы и рыбы и которая путешествовала в лунном луче и разносила над землею весну. Внезапно мальчик вообразил, что Леонидия и есть заколдованная принцесса, фея этих полей, богиня этих белых лилий. Мальчику нравилось говорить о том, что он чувствовал, и он тут же обо всем этом сказал Леонидии. Она вскочила, побежала, ее веселый хохот разнесся над полями, и бесконечная радость охватила сердце мальчика. Когда же в ночи над фазендой серенада прорезала небеса, мальчик почувствовал в музыке иной, необычный смысл, и нежный плач в струнах гитары показался ему сегодня еще нежнее.

На следующий день Антонио лихорадочно ждал на пороге дома появления девочки: ему уже не хотелось идти в поле одному, среди окружавшей его красоты ему уже чего-то не хватало. Почему же она не идет, почему не поможет полевым цветам раскрыть свои венчики, почему не идет полюбоваться собой в зеркале реки?

Птицы, подруга, скоро стали узнавать двух детей, которые ежедневно, взявшись за руки, шли по направлению к реке. Цветы распускались — красные, синие, желтые, птицы пели, река спокойно катила свои воды. Дети беспричинно смеялись и поверяли друг другу свои детские секреты. «Когда мы вырастем, ты станешь моей маленькой женой…» Леонидия никогда не спорила с ним, она была подобна тростинке, которая сгибается на ветру. Уже с этих дней детства она полюбила Антонио и отдала ему свое сердце. Она быстро поняла, что не будет с ним всю жизнь рядом, что настанет день, когда он унесется от нее как ветер, а если и вернется, то вскоре снова пустится в обратный путь, и никогда он не будет принадлежать ей только. Однажды, много лет спустя, он написал для нее самую прекрасную из своих любовных поэм^{17} и в качестве эпиграфа поместил стихи другого поэта^{18}, стихи о ветрах, которые проносятся, безумные и легкие, и не возвращаются, чтобы увидеть цветы.

Леонидия никогда ни на что не жаловалась и никогда не переставала любить своего поэта. А когда он умер, мир кончился для нее, безумие стало ее прибежищем. И в помешательстве единственной реальностью для нее остались посвященные ей стихи и ласковые слова, которые он говорил ей.

Кастро Алвес познакомился с ней на полях Курралиньо. И она окончательно связала его с землей и природой сертана. К природе и к ней он возвращался трижды. Она была для него «верой, надеждой и любовью».

Из всех возлюбленных Кастро Алвеса ни одна не была столь героической и столь отзывчивой, как Леонидия. Она не просила мальчика бегать с ней по полям, она не просила стихов, не просила жениться на ней, не просила верности, даже хотя бы любви. Она осталась перед ним заколдованной принцессой, подарила ему несколько улыбок в детстве, свои губы в молодости, позволила ему в конце жизни склонить лихорадочную голову к своей груди. Она видела, что дни его сочтены, и понимала, что он уезжает, чтобы умереть вдалеке. Быть может, лишь тогда она попросила его о чем-то, быть может, попросила, чтобы он остался, она надеялась, что тут к нему вернется здоровье. То была единственная просьба, с которой обратилась к нему подруга детства, возлюбленная в юности, любимая в эти дни его болезни:

Не уходи! Тебя мы все так любим!

К тебе мои привыкли даже птицы…

Не ради себя она просила его об этом. Его усталое, больное сердце было разбито другими женщинами. Затем, только затем, чтобы он не отправился искать «хотя бы призрак надежды», она просила его:

Зачем, куда уходишь, мой любимый?

Найти слугу, иль друга, или брата

Верней меня не сможешь никогда ты.

А если ты, бессонницей томимый.

Захочешь в музыке искать покой,

Сумеет разве кто-нибудь другой

Воспеть тебе, как я, под звук гитары

Мою любовь, ее восторг и чары?

Он хорошо знал, подруга, что уже никогда больше не найдет «семьи добрее, чем ее заботы». Она сама сказала ему:

Пусть шелк моих распущенных волос

Сотрет со щек твоих остатки слез.

Но он был «странным юношей», подруга, и он уехал. Могучая сила влекла его, больного, в народ, чтобы агитировать, чтобы звать людей на борьбу за свободу. Свои последние слова, свои последние стихи он хотел подарить неграм. В городе его не ждала другая женщина. В город его влекла богиня — богиня свободы. Никто, подруга, не знает цвета ее волос, но кто не знает, что она прекраснее всех, что смерть ради нее сладостна?

Я хотел рассказать тебе, любимая, о Леонидии, о том, как весела и счастлива была она в те годы, когда здесь жил поэт, и как несчастна была потом, когда он уехал… Полевые цветы перестали радовать ее своей красотой, и весна к ней уже больше никогда не вернулась… Я хотел рассказать тебе, любимая, об этой девочке, которая вместе со столькими героическими и поистине трагическими фигурами, вместе с младшим лейтенантом Жоаном Жозе Алвесом, Жулией Фейтал, Порсией, Леолино и майором Силвой Кастро напоила романтикой детство Кастро Алвеса. Она связала его неразрывно с природой и любовью. Но что можно сказать о женщине, если о ней уже сказал Кастро Алвес? А о Леонидии Фраге, подруга, он сказал:

Обращаешь муки ты в лилии,

В розы нежные — труд и усилия…