Глава десятая

Глава десятая

1

– Джентльмены! – торжественно объявил он, едва корреспонденты уселись за маленькие ученические столики – Вы хотели большого сражения, джентльмены, и вы будете свидетелями большого сражения. Генерал (Монтгомери – Д.К.) решил, что пришло время вырваться с плацдарма и развернуть наступление с целью окружения и уничтожения 7-й германской армии.

Обрадованные новостью, которую ждали целый месяц, корреспонденты зааплодировали, а перестав аплодировать и взявшись опять за карандаши, стали спрашивать, где, когда, какими силами начнется наступление, прибавляя уже по привычке при каждом вопросе: «Если это не секрет, конечно». Но все, что корреспондентам хотелось знать, было секретом, и бригадир отвел вопросы со снисходительной усмешкой: ваше дело спрашивать, мое дело – держать язык за зубами. Лишь на вопрос: намерено ли командование ограничиться окружением и уничтожением 7-й армии, он со смехом ответил:

= – Нет, конечно. Вырвавшись на просторы Франции, мы незамедлительно двинемся на Париж.

– Когда предполагается быть в Париже? – спросил австралиец Рональд Монсон.

– Ваше предположение может быть таким же правильным, как мое, – уклончиво ответил Нэвиль.

– Сомневаюсь, – возразил Монсон. – Мое предположение основано только на желании быть в Париже поскорее, ваше – на расчетах командования.

– Генерал замыслил прорыв и окружение в большом русском стиле, – сказал бригадир, – и мы надеемся вырваться на оперативный простор в предельно короткий срок.

Нэвиль прервал вопросы, сославшись на то, что у него да и у корреспондентов нет времени, и посоветовал нам быть поближе к Кану уже ночью.

– Наступление начнется через несколько часов, – сказал он, взглянув на ручные часы.

Все хотели видеть начало наступления, его ждали с возрастающим нетерпением. За месяц, прошедший после высадки, в Нормандию были переправлены две американские (1-я и 3-я), одна британская (2-я), одна канадская (1-я) армии и одна польская танковая дивизия, сформированная обосновавшимся в Лондоне польским эмигрантским реакционным «правительством». Солдатами были забиты все нормандские лесочки, рощи, даже сады и поросшие кустарником лощины. Вдоль дорог высились штабеля канистр с горючим, ящиков со снарядами, минами и патронами. На проселках стояли вплотную друг к другу резервные танки, грузовики. Войск, техники, снаряжения, горючего накопилось так много, что, появись в небе Нормандии германские самолеты и сбрось хотя бы несколько бомб, полуостров Котантен запылал бы огромным, грохочущим костром. А Монтгомери все добавлял и добавлял, добиваясь такого же материального превосходства над противником, которое позволило ему полтора года назад разгромить германский африканский корпус у Эль Аламейна. Войска этого корпуса вошли в состав германских армий группы «Б», противостоявшей союзникам во Франции. Группой командовал тот же Эрвин Роммель, корпус которого был побит англичанами в песках ливийской пустыни.

Быстро собрав свои пожитки, мы покинули отель «Лион д’Ор» и выбрались на дорогу, ведущую в Кан. Ночь была лунная, светлая, дорога среди темных деревьев и полей казалась почти белой, и лишь воронки – дорогу бомбила авиация союзников до высадки – пугающе чернели, заставляя шоферов тормозить. Офицеры канадской дивизии остановили нас где-то перед Каном, сказав, что дальше ехать нельзя, и посоветовали обосноваться в монастыре, стоявшем в сторонке от главной дороги, примерно в трех километрах от городской окраины. Последовав их совету, мы оставили свои джипы за высокой и прочной стеной, окружавшей монастырь, а сами вошли через калитку в его двор и поднялись по лестнице в башню.

Картина, которую мы увидели, поразила нас: город горел в десятках мест. Только теперь мы догадались, что багровое небо, трепетавшее впереди нас, становясь все ярче и беспокойнее, отражало эти пожары. Они начались в сумерки, когда над Капом прокатилась первая волна тяжелых бомбардировщиков союзников. Город горел всю ночь. И всю ночь бомбардировщики, ориентируясь на огни, летели сюда волна за волной и сбрасывали свой разрушающий и смертоносный груз. Невидимые в бездонном небе, самолеты подходили и подходили, и мы различали среди пылающих костров яркие вспышки. На огненном фоне на короткое время взмывали вверх казавшиеся черными куски стен, бревен, досок, и тут же разгорался новый костер, расстилавший над соседними крышами черный хвост дыма, подсвеченный снизу жарким пламенем. На беспокойном алом фоне ярко чернели башни и острые шпили собора, стоявшего в центре города.

На рассвете мелкие яркие вспышки покрыли все большое и пока темное пространство между Капом и морем: собранная здесь артиллерия – от тяжелых пушек линейных кораблей до гаубиц – открыла огонь по германским позициям перед городом и по самому городу. Шквал разрывов прокатился по окраинам, поднимая земляные фонтаны и кромсая остатки стен. Снаряды довершали то, что начали бомбардировщики: они сравнивали с землей городские дома.

– Неужели и к Кану применили «смягчение»? – удивленно произнес Джеймс Макдональд, военный корреспондент «Нью-Йорк таймс», самый старший из нас по возрасту – ему было около 60-ти. – Прежде, чем взять город, Монти хочет разрушить его?

Мы выразили сомнение в этом: «смягчение», то есть разрушение с воздуха, применялось до этого только к отдельным дворам, деревням и мелким городкам. Немцы, отступая, превращали нормандские дома и дворы, построенные из крепкого «канского камня», в опорные пункты: прорубали амбразуры для пулеметов и противотанковых пушек. Наступающая пехота, встретив огонь пулеметов, залегала, а танки, опасаясь 88-миллиметровых пушек, поспешно откатывались. Тогда союзное командование оттягивало назад наступающую часть и вызывало из Англии бомбардировщики. Подходя почти беспрепятственно к цели, самолеты разносили своими бомбами вдребезги дома и дворы и даже деревни и мелкие городки. Гитлеровцы тем временем удирали и, отступив к очередной деревне или городку, превращали их дома, дворы, амбары в опорные пункты. Союзное командование снова вызывало бомбардировщиков, и они разрушали вместе с опорными пунктами новые и новые дома, деревни, городки. Это и называлось «смягчением сопротивления» и применялось часто, порою, даже вследствие малейшего подозрения, что немцы могут закрепиться в той или иной деревне или на ферме.

Однажды, совершая поездку вдоль затихшего фронта южнее разрушенного и занятого английскими войсками городка Тийи, мы с подполковником Пилюгиным и нашим «ведущим офицером», оставив джип у ручейка, отделившего нас от деревушки, оказавшейся на нашем пути, поднялись по склону и пошли по ее улице. И вдруг впереди, примерно в пяти-шестистах метрах увидели «тигра». Немецкий танк стоял под раскидистой кроной толстого дерева, будто прятался в его тени. Подполковник, уже понюхавший пороху на нашем фронте, приказал мне и англичанину:

– Идите вперед! Если мы повернем назад, они расстреляют нас из пулемета. Дойдем до угла дома – одним прыжком за стену! Смотрите по сторонам, будто не видите танка…

Дом, мимо которого мы шли, был обычным деревенским домом – шесть маленьких окон на улицу, – но мне он показался самым длинным в мире. Дойдя до его угла, мы скользнули в узкий проулок, помчались к ручейку, огибавшему деревушку, перемахнули его, словно перелетели, и, прячась в кустарнике, добрались до джипа. Встретив вскоре разведывательный броневик танковой части, мы рассказали его командиру – лейтенанту о «тигре». Лейтенант связался по радио с командиром танковой части, тот доложил по начальству, и часа через два над деревушкой появились бомбардировщики. Почти тут же над нею взметнулось черное облако пыли и дыма. На другой день мы побывали в деревне снова: она была полностью разрушена, танк, конечно, ушел.

Нам не верилось, что «смягчение» будет применено к Кану, одному из старых и крупных городов Франции. Однако над Каном волна за волной появлялись бомбардировщики. И в посветлевшем небе мы видели летящие рассыпным строем тяжелые четырехмоторные английские «ланкастеры» и американские «летающие крепости», которые, как на параде, шли эскадрильями. Густое черное облако скрыло город, и бомбардировщики сбрасывали бомбы уже не видя целей. На смену «Ланкастерам» и «летающим крепостям» тут же приходили истребители – «тайфуны»: они пикировали на невидимые нам – да, наверно, и им самим – цели, стреляя ракетами. А потом опять прилетали бомбардировщики.

Союзные танки завязали сражение с танками 12-й эсэсовской дивизии «Гитлерюгенд». Эсэсовцы оказывали ожесточенное сопротивление. Как стало известно союзной разведке, Гитлер лично приказал командиру этой дивизии генералу Мейеру удерживать Кап «до последнего человека», и молодые гитлеровцы поклялись скорее умереть, чем отдать город англичанам. Танковое сражение шло севернее, восточнее и западнее Кана. На севере танки перепахивали огороды, кормившие город овощами, на востоке они полосовали пшеничные ноля – этот район считался самым плодородным во Франции, – а на западе им приходилось атаковать и прятаться в знаменитых нормандских яблоневых садах.

В штабе 12-го британского корпуса, куда мы добрались поздним утром, покинув башню монастыря, нам сказали, что наступление развивается как и ожидалось: англичане вошли в Кан с востока, а канадцы – с запада. Правда, англичане оставили за спиной германские укрепленные позиции в районе металлургического завода и поселка Коломбель, а канадцы – запятые гитлеровцами здания аэродрома Каприке, но эти очаги сопротивления блокированы и скоро будут подавлены. Основной танковый бой идет за рекой Ори восточнее Кана. Обе стороны несут большие потери, но союзные танки потеснили немцев, угрожая обойти Кан с юго-востока. Военным корреспондентам советовали ждать исхода этого сражения в расположении штаба: следовать за танками или за пехотой запрещалось.

Под вечер того долгого и жаркого дня нас пригласили в штаб 2-й британской армии, где полковник Пауэл, появившись из штабного шатра – штабы английской армии располагались в Нормандии в палатках, раскинутых в садах и рощах, – торжественно объявил:

– Джентльмены, генерал Дэмпси (командующий армией) поручил мне сообщить вам радостную новость: Кан занят английскими и канадскими войсками.

– Весь город? – обрадованно выкрикнул корреспондент «Дэйли миррор» Маккарти.

– Почти… весь, – с запинкой ответил Пауэл и тут же уточнил: – По эту сторону реки Ори.

– Только по эту сторону реки? – разочарованно переепросил Монсон. – Значит, половина «колеса дорог» у нас, половина – у немцев?

Кан уже длительное время звали «колесом (скрещением) дорог», и все помыслы командования 21-й армейской группы были сосредоточены на том, чтобы завладеть этим «колесом».

– Да, половина «колеса» все еще у немцев, – признал полковник.

– Захвачены ли переправы? – выкрикнул кто-то.

Полковник отрицательно покачал коротко стриженной седой головой.

– Одни мосты разрушены нашей авиацией, другие – отступающими немцами.

А предмостные позиции захвачены?

– Пока нет, – прозвучал ответ.

– Где наши танки? – уже более серьезно, без торжества и радости в голосе спросил Маккарти.

– Между Каном и деревней Троарн.

– Между Каном и Троарн? – удивленно воскликнул Маккарти. Деревушка Троарн находилась по ту сторону пшеничного поля, на котором шло танковое сражение – Выходит, наши танки совсем не продвинулись?

– Они продвинулись, конечно, – извиняющимся тоном возразил полковник, – но не так далеко, как нам хотелось.

– Можем мы поехать в Кан? – спросил корреспондент «Таймс» Роберт Купер.

– Можете, – разрешил полковник, а подумав немного, добавил: – Но мы не советуем делать этого сегодня.

– Почему?

– В городе еще сохранились очаги сопротивления, и немецкие снайперы обстреливают улицы. Танки-бульдозеры (танки с бульдозерными лемехами для прокладывания дорог по заваленным руинами улицам) ликвидируют их.

– А все-таки можем мы поехать в город или нет? – настаивал Купер.

– Можете, можете, – уступил полковник – Только полностью на свой страх и риск.

В сумерки мы снова подъехали к Кану. Он все еще горел, и дым плотной пеленой прикрывал его, пряча от нас не только видный со всех окраин собор, но и ближайшие улицы. Теперь немцы обстреливали оставленную ими северную половину города, и мы слышали совсем недалеко резкие, злые взрывы. Где-то в глубине разрушенного города раздавались автоматные очереди, рвались мины и звонко ухали танковые пушки, выбивавшие засевших в подвалах эсэсовцев. Танкам помогали «тайфуны»: летая над черной пеленой, они изредка пикировали в нее, посылая куда-то вниз свои ракеты.

«Смягчение» продолжалось весь тот вечер и большую часть ночи, и лишь к утру эсэсовцы, презрев приказ Гитлера, очистили северную часть города и перебрались через реку Ори.

2

Мы приехали снова в Кан на другой день, но наши джипы не могли продвинуться дальше окраин. Улицы были завалены кусками стен, битым кирпичом, расщепленными балками и досками, домашним скарбом, выброшенным взрывами через окна, двери, проломы в стенах. Оставив машины, мы стали пробираться к центру, где все еще поднимались башни и острые шпили собора. Мы двигались мимо пустых выгоревших кирпичных или каменных коробок, перелезали, карабкаясь, через руины и холмы мусора, сгибались под упавшими балками, телеграфными столбами и проводами. И куда бы мы не бросали взгляд, везде видели только развалины, развалины. Они погребли под собой много французов – жителей города.

Глава союзной военной администрации в Кане майор Хельмут, которого мы навестили два дня спустя и спросили о потерях среди гражданского населения, признал:

– Они большие – Он помолчал немного и со вздохом повторил: – Они очень большие. Более двадцати двух тысяч человек. В основном женщины и дети. Кто не смог или не захотел эвакуироваться.

– Разве немцы не принуждали население эвакуироваться?

– Совсем нет. Они даже удерживали его. Рассчитывали, что союзники не решатся бомбить большой французский город.

Но союзники бомбили и разрушили Кан, как они бомбили и разрушали до этого нормандские деревни и мелкие городки, оказавшиеся на их пути. Восемь дней спустя такой же участи подверглась южная часть Кана, расположенная по ту сторону реки Ори. Семьсот пятьдесят тяжелых бомбардировщиков – «ланкастеры», «летающие крепости» – сбросили десять тысяч бомб сначала на завод и поселок Коломбель, остававшийся в германских руках, а затем, увеличив число и вес бомб, на южную часть Кана. Теперь весь город – с запада на восток и с севера на юг – был превращен в сплошные развалины. Над ними поднималась почерневшая от времени громада канского собора, под каменными плитами которого погребено тело Вильгельма-Завоевателя ~ единственного полководца, сумевшего пересечь Ла-Манш и высадиться в Англии.

Сокрушительный удар по Кану должен был открыть союзникам дороги, ведущие из этого города на юг и юго-восток, на Париж. Едва последняя волна бомбардировщиков, развернувшись над разрушенным городом, ушла на север, подразделения двух канадских дивизий, сосредоточившихся а развалинах северной части Кана, сразу же бросились вперед, надеясь пересечь реку. Им удалось зацепиться за южный берег, но расширять плацдарм пришлось в ожесточенной рукопашной, длившейся два дня и две ночи.

Тем временем три британские танковые дивизии – 7-я, 11-я и гвардейская, накопив силы восточнее Кана, двинулись в обход города, рассчитывая выйти на дороги Кан-Фалез и Кан-Вимон и рвануться стальным потоком при поддержке авиации на юг и юго-восток. И хотя авиация союзников по-прежнему господствовала в воздухе (гитлеровское командование не осмелилось снять с советско-германского фронта ни одного самолета в течение всех боев за Нормандию), британские танки были остановлены в окрестностях Кана, немного южнее города. Плоская местность позволяла танкам быстро сосредоточиваться для ударов и двигаться в любом направлении. Но они старались держаться дорог. Дороги же были заранее подготовлены немцами для противотанковой обороны: созданы укрытые позиции для 88-миллиметровых пушек, снаряды которых пробивали броню американских «шерманов» и даже английских «Черчиллей», врыты танки и самоходные установки. Лишь прямое попадание бомбы выводило их из строя, а это случалось не часто. К тому же экипажи танков, самоходок, расчеты противотанковых пушек, завидев англо-американские самолеты, поспешно прятались в заготовленных в сторонке блиндажах, чтобы вернуться к оставленному танку или орудию немедленно, как только самолеты сбрасывали свой груз.

Союзное командование, стремясь перехитрить немцев, стало применять «залповые налеты», когда артиллерия целого участка фронта била по одной, заранее намеченной, цели, синхронизируя залп с точностью до секунды. Такой залп сокрушал и разрушал все, что оказывалось накрыто снарядами. От танков и самоходок оставались лишь груды исковерканного металла, от крестьянских домов и дворов – огромные кратеры с остатками фундаментов, разбросанного камня, поваленных, изжеванных железом деревьев.

И все же британским танкам не удалось продвинуться далеко по дороге Кан-Фалез. Понеся большие потери – 7-я танковая дивизия потеряла 80 танков, 11-я – 126, гвардейская – 60, британские танки остановились. Вместо них на дорогу вышли канадские – 2-я и 3-я – пехотные дивизии, а их бронированным острием стала польская танковая дивизия. Канадцев и поляков поддерживали мощные воздушные силы – в отдельные дни до двух тысяч самолетов – и многочисленная и разнообразная артиллерия – от противотанковой до самой тяжелой, доставленной на фронт могучими тягачами. Широкая полоса у самого основания полуострова, которой двигалась война на юг, превращалась в зону смерти и пустыни, как это и предусматривалось «стратегией материального превосходства».

Продвижение на Фалез было очень медленным, сопротивление немцев возрастало, и среди союзных офицеров начались разговоры о безнадежности и ошибочности высадки в Нормандии, неудачно выбранной в качестве плацдарма вторжения во Францию. Молодые офицеры, связанные со штабом 21-й армейской группы, передавали по секрету своим близко знакомым военным корреспондентам, что Айк (генерал Эйзенхауэр – Д.К.) и Монти рассматривают вопрос о возможности отвода войск и эвакуации плацдарма, если германское командование на Западе бросит в Нормандию и 15-ю армию.

Однако Гитлер, как и смещенный им в начале июля фельдмаршал Рундштедт и заменивший его Клюге, все еще рассматривал вторжение союзников в Нормандию в качестве «отвлекающего маневра» и, ожидая «настоящей высадки» на севере Франции через самую узкую часть пролива, держал 15-ю армию в укреплениях вдоль берега. Повернись в те дни 15-я армия на юго-запад и двинь свои свежие войска против сильно потрепанных английских и канадских дивизий между Каном и Фалезом, союзникам, как рассуждали Эйзенхауэр и Монтгомери, придется бежать в Англию, повторив трагедию «дюнкеркской эвакуации», пережитой британским экспедиционным корпусом летом 1940 года.

Когда эти слухи распространились среди военных корреспондентов, они стали спрашивать сначала полковника Тафтона, а затем бригадира Нэвиля, насколько разговоры об эвакуации соответствуют действительности. Тафтон ничего не ответил, а Нэвиль решительно опроверг их как «пораженческий вздор» и посоветовал корреспондентам заниматься своими делами, а не обсуждать и не распространять «панические и пораженческие слухи», распускаемые германскими агентами. Не желая быть пособниками германских агентов, военные корреспонденты согласились не только не писать об этих слухах, но даже не упоминать их в своих разговорах. (Свое слово они сдержали, но после войны обнаружили, что Нэвиль обманул их: как признано в американской истории войны, Эйзенхауэр и Монтгомери действительно рассматривали в то время возможность отвода войск и эвакуации нормандского плацдарма.)

3

В разгар боев за Нормандию стало известно, что группа германских военных совершила покушение на Гитлера. Даже не зная, что же в действительности произошло в ставке Гитлера, где взорвалась подложенная заговорщиками бомба, и в Берлине, будто бы бывшем центром заговора, офицеры и солдаты союзных армий воспрянули духом: весть о покушении была для них сигналом, означавшим, что гитлеровский корабль начинает тонуть.

В те же дни один из представителей штаба армейской группы – они появлялись перед военными корреспондентами, чтобы сообщить наиболее сенсационные новости, – торжествующе объявил нам, что фельдмаршал Роммель, командующий армейской группой «Б», смертельно ранен во время «штрафного налета» союзных самолетов на тыловые дороги немцев.

– Это случилось, – многозначительно провозгласил штабист, – у поселка, носящего название Сен-фуа-ди-Монтгомери! Генерал (Монтгомери – Д.К.), когда ему доложили об этом, сказал: «Роммель получил первый сокрушительный удар от Монтгомери (он намекал на поражение германского африканского корпуса в Ливийской пустыне), а последний у Монтгомери».

Однако «удар» у поселка Сен-фуа-ди-Монтгомери не был для Роммеля последним, а тем более смертельным. Сообщения о кончине фельдмаршала не последовало ни в ближайшие дни, ни в ближайшую неделю. Разведчики сообщили военным корреспондентам, что командование армейской группой «Б» принял сам командующий германскими силами на Западе фельдмаршал фон Клюге. Но мы не упускали случая спросить штабистов и разведчиков, когда те появлялись перёд нами, что известно о «смертельных ранах» Роммеля. Понимая, что над ними издеваются, они серьезно отвечали, что Роммель находится на излечении то ли в военном госпитале в Версале, то ли в Германии. Лишь три месяца спустя тот же штабист, который сообщил нам о «смертельном» ранении Роммеля у местечка Сен-фуа-ди-Монтгомери, заявился к военным корреспондентам не просто довольный, а ликующий.

– Джентльмены, вы не верили, что фельдмаршал Роммель был смертельно ранен, – начал он с насмешливой миной – Вот вам доказательство…

Он огласил перехваченный приказ командующего германскими силами на Западе фельдмаршала Модели (он сменил фон Клюге еще в августе). В приказе говорилось, что Роммель «умер от ран, нанесенных ему 17 июня». Модель объявлял траур во всех войсках в связи с потерей «одного из величайших командиров нашей нации».

Мы перестали язвить над штабистом: его информация оказалась точной. И только год с лишним спустя в Нюрнберге, на процессе главных нацистских военных преступников, на котором довелось присутствовать в качестве корреспондента, я узнал, что Роммель умер вовсе не от этих ран. После трехнедельного пребывания в военном госпитале во Франции он вернулся на поправку домой в Геррлинген около Ульма. К тому времени, как показал подсудимый генерал Кейтель – бывший начальник Верховного командования вермахта (ОКВ), гестапо, подвергнув пыткам офицера штаба парижского гарнизона подполковника Хофакера, добилось от него «признания», что Роммель знал о «заговоре 20 июня» и одобрил его. Не осмелившись арестовать и посадить популярного среди офицеров генерала как простого заговорщика на скамью подсудимых, Гитлер решил предложить Роммелю выбор: либо «тихое самоубийство» и похороны за государственный счет со всеми воинскими почестями, либо суд по обвинению в измене с неизбежной смертной казнью.

Кейтель послал к Роммелю двух своих помощников – генералов ставки, приказав им предложить фельдмаршалу «великодушный выбор». Роммель избрал самоубийство. Он простился с женой и сыном, сказав им, что через четверть часа будет мертв: таков был срок, отведенный ему посланцами Кейтеля, сел в машину между ними и проглотил привезенный ими яд. Роммелю были устроены пышные похороны, Гитлер прислал жене умерщвленного высокопарную телеграмму соболезнования, а Геринг в своей телеграмме назвал умерщвление «смертью героя». Фельдмаршал Рундштедт произнес над гробом прощальное слово от имени вооруженных сил, заявив, что «сердце Роммеля до последнего биения принадлежало Гитлеру».

На процессе в Нюрнберге обнаружились в полной мере как размах заговора военных, так и его непостижимо-загадочные особенности, поразившие многих. Показаниями многочисленных свидетелей, прошедших перед Международным военным трибуналом, и огромным количеством документов было неопровержимо установлено, что германские генералы самозабвенно шли за Гитлером, разделяя его захватнические вожделения, верили в превосходство германской расы и стремились навязать ее господство сначала народам Центральной, Юго-Восточной и Восточной Европы, а затем всему миру. Они стали сомневаться в «гении» и даже «божественном призвании» своего главнокомандующего лишь после того, как Красная Армия нанесла сокрушительный удар по гитлеровской военной машине. Сомнения переросли в недоверие, когда тучи поражения надвинулись на Германию со всех сторон. На советско-германском фронте, где находились главные силы вермахта, они потерпели новое серьезное поражение. Армейская группа «Центр», сражавшаяся в Белоруссии, была разгромлена советскими войсками. Гитлеровские генералы, офицеры, солдаты появились, наконец, на улицах Москвы, но не в роли кичливых победителей, какими они рисовали себя три года назад, а в качестве военнопленных. Итальянская часть «оси Берлин – Рим» полностью отвалилась, и Гитлеру пришлось посылать своих головорезов-парашютистов, чтобы вызволить из заключения «падежного» союзника – Муссолини. Англо-американские войска высадились в Нормандии: вермахт оказался бессильным помешать им.

Германские генералы, понявшие безнадежность продолжения войны, начали искать выход, чтобы избежать полного разгрома «третьего рейха» и наказания за разрушения, причиненные вермахтом европейским странам, за жестокости и бессмысленное уничтожение мирного населения, которые совершались гитлеровскими вооруженными силами и особенно эсэсовцами, действовавшими с ведома и благословения германского командования.

Генералы и офицеры – заговорщики, как было установлено на процессе и еще полнее после него, добивались не прекращения затеянной Гитлером разбойничьей войны, а лишь перемирия на Западе, которое позволило бы им продолжать войну против Советского Союза «до победы». Они готовы были предложить англо-американскому командованию отвести германские войска из всех стран Западной й Северной Европы при условии немедленного прекращения бомбардировок германских городов и промышленных центров союзной авиацией. Они обещали активно сотрудничать в установлении «конструктивного мира в рамках Соединенных Штатов Европы», надеясь на то, что более сильная Германия сможет навязать свою волю другим странам «мирными средствами».

В обмен они намеревались потребовать лишь «свободы рук» на Востоке, стремясь удержать под германским господством почти все территории, которые занимались в то время вермахтом. Ими была даже начерчена линия, идущая от устья Дуная через Карпаты и по реке Висле до Клайпеды. За пять дней до того момента, когда полковник Штауффенберг подложил свою бомбу под стол в бункере Гитлера, где шло обсуждение положения на фронте, один из участников заговора Гёрделер, выдвинутый ими на пост будущего райхсканцлера, предложил группе ведущих заговорщиков полететь в Париж. Они должны были встретиться с командующим германскими войсками во Франции фон Клюге и предложить ему немедленно заключить с англо-американцами перемирие, заверив их, что все германские войска будут немедленно переброшены с запада на германо-советский фронт. «Германские генералы, – писал позже известный американский публицист и историк Уильям Ширер, рассказавший об этом в своем большом и интересном исследовании «Подъем и падение третьей империи», – кажется, не имели ни малейшего сомнения в том, что британцы и американцы присоединятся к ним в войне против России, чтобы предотвратить, как они говорили, превращение Европы в большевистскую».

Генералы-заговорщики, как и их гражданские сподвижники, пытались поднять и удержать знамя порабощения и захватов, которое до сих пор нес с их активной помощью Гитлер и которое стало колебаться в его ослабевших руках. Они пытались претворить в жизнь то, что тайно уже вынашивали сами нацистские главари, искавшие контактов с представителями англо-американских союзников в Европе. «Условия мира», которые заговорщики готовы были предложить своим западным противникам, поразительно совпадали с теми, что предложил еще в начале 1943 года представителю американского Управления стратегических служб – ОСС – в Швейцарии Аллену Даллесу специальный эмиссар гиммлеровской службы безопасности принц Гогенлоэ.

Видимо, поэтому заговорщики не очень заботились о том, чтобы скрыть свои цели от верхушки гестапо и службы безопасности. Более того, они даже пытались вовлечь в заговор главного жандарма третьей империи Гиммлера. Архивы гестапо, изученные западногерманским историком Гейнцем Хёне, написавшим интересную, хотя и не очень объективную книгу «Орден мертвой головы», показали, что фельдмаршал Витцлебен, намеченный заговорщиками в главнокомандующие вермахта, дал согласие участвовать в заговоре… при условии, что к нему примкнет и Гиммлер. Один из активных заговорщиков министр финансов Пруссии Попиц еще в августе 1943 года с ведома и одобрения «гражданского руководителя» заговора Гёрделера пытался уговорить Гиммлера не только примкнуть к заговору, но и возглавить его. Гиммлер, по его собственному публичному признанию после разгрома заговорщиков, тут же донес об этой попытке Гитлеру, получив от него разрешение не арестовывать Попица, пока гестапо не доберется до остальных участников заговора. А Попиц, оставленный Гиммлером на свободе, решил, что тот раздумывает над предложением заговорщиков, и попросил у фельдмаршала Витцлебеиа позволения назвать его при новой встрече с Гиммлером как главного руководителя заговора.

Поражало и поведение генералов и офицеров – заговорщиков как перед покушением на Гитлера, так и в решающий день заговора и особенно после провала покушения. Оказалось, что под блестящими мундирами, увешанными крестами и медалями, у многих заговорщиков бились дряблые сердца, лишенные воли и мужества действовать даже во имя «спасения Германии». Некоторые из них возглавляли крупные армейские соединения, гарнизоны, части, оперативные службы высшего командования. Но ни один из них не обратился к подчиненным войскам с призывом поднять оружие против диктатора, ведущего Германию к гибели. Ни один из военных заговорщиков – а все владели оружием – не применил его против гестапо, не оказал сопротивления. Они пускали его в ход только против… себя. Фельдмаршал Роммель, как уже говорилось, покорно принял яд, присланный из ставки Гитлера. Командующий германскими войсками во Франции фон Клюге покончил с собой, получив приказ прибыть к Гитлеру. Командующий парижским гарнизоном генерал Штюльпнагель, хладнокровно посылавший десятки французских заложников на смерть, струсил, побоявшись нести ответ за кратковременный арест подручных Гиммлера в Париже. Он использовал свой пистолет, чтобы выстрелить… себе в голову, и выбил себе оба глаза. Тяжелораненого, ослепшего, гестапо схватило его, спасло от смерти, чтобы затем вздернуть на виселице. Начальник штаба армейской группы «Центр» на германо-советском фронте генерал фон Тресков, узнав о провале покушения на Гитлера и арестах заговорщиков в Берлине, вооружился гранатой и отправился… на передовые позиции. Выбрав место, где ему не могли помешать, взорвал гранату у своей головы. Пустил пулю в себя генерал-квартирмейстер верховного командования генерал Вагнер. Его примеру последовали другие генералы и офицеры. Почти не встретив никакого сопротивления, гестапо арестовало за участие в заговоре или причастность к нему более семи тысяч человек, в подавляющем большинстве генералов и офицеров. Почти пять тысяч были привлечены к суду, судимы, осуждены и казнены – повешены, расстреляны или гильотинированы.

Заметно померкла и сомнительная слава германского генерального штаба, который с давних пор воспевался историками и военными публицистами как непревзойденный образец четкой, безотказной военной машины, где талант якобы сочетался с дисциплиной, смелая инициатива – с холодным расчетом. Но какими же жалкими оказались ведущие представители этого штаба, когда им пришлось взяться за подготовку военного переворота! Главный организатор заговора генерал-полковник Бек возглавлял генеральный штаб сухопутных сил до 1938 года. Фельдмаршал Витцлебен считался одним из создателей гитлеровского вермахта, и именно ему было поручено командование войсками, брошенными в мае 1940 года против Голландии, Бельгии, Франции. Генерал-полковник Гёппнер создавал вместе с Гудерианом танковые силы вермахта, и на него был возложен захват Москвы осенью 1941 года.

Обстановка беспомощности, нерешительности, безволия и прямой безответственности господствовала среди главных организаторов заговора. Вся тяжелая и опасная работа по подготовке покушения на Гитлера была осуществлена малочисленной группой офицеров – родственников, друзей и сослуживцев полковника Штауффенберга. Без труда и сопротивления они захватили власть в Вене и Париже, арестовав высших представителей гестапо и нацистской партии. Но «руководители» в Берлине практически ничего не сделали. Получив условный сигнал, означавший удачу покушения на Гитлера, генералы Бек и Ольбрихт не поторопились действовать, как было предусмотрено планом, хотя полковник Штауффенберг предупреждал, что удача или неудача заговора будет решаться в первые два часа. К несчастью для заговорщиков, эти два часа пришлись на обеденное время, и генералы решили сначала пообедать, а уже потом браться за переворот. Они отправились в столовую, где не упустили случая выпить за удачное начало плана «Валькирия», как именовался замысел. Их бездействие помогло Геббельсу захватить инициативу в Берлине и удержать войска гарнизона в своих руках, а вечером генерал Ольбрихт вместе с полковниками Штауффенбергом и Квиринхеймом и обер-лейтенантом Хертеном были расстреляны по приказу генерала Фромма, а генерал-полковник Бек пристрелен в кабинете Фромма.

4

К удивлению союзного командования во Франции, покушение на Гитлера, а также исчезновение командующего армейской группой «Б» Роммеля не ослабили сопротивление германских войск, оборонявших подступы к городу Фалез. Две танковые дивизии СС – 1-я, 12-я и 21-я танковая дивизия и две пехотные дивизии продолжали удерживать дорогу и наносить наступающим большие потери. Превращенные в руины населенные пункты и даже отдельные крестьянские фермы переходили из рук в руки по несколько раз. Взаимное ожесточение достигло крайней степени.

Союзная авиация, «смягчая» сопротивление германских войск, продолжала ожесточенно бить по городкам, деревням и отдельным дворам, где отступавшие германские войска создавали или могли создать оборону. Она наносила удары по мостам и дорогам, по которым совершались переброски германских войск, танковых дивизий и особенно специальных ракетно-минометных полков, носившихся на грузовиках с одного участка фронта на другой. Разрушительным налетам подвергались французские города как в непосредственном тылу фронта, так и в глубине страны. Прокладывая дорогу американским войскам, наступавшим вдоль западного берега Нормандии, союзная авиация буквально сровняла с землей города Сен-Ло, Мариньи, Каниси, Вильбодо, Лессе, Кутанс и Авранш, закрывавшие выход из Нормандии в Бретань. В пробитые таким путем узкие ворота двинулась 3-я американская армия под командованием генерала Паттона.

Мы с подполковником Пилюгиным были в 1-й американской армии, когда ее 29-я дивизия заняла развалины города Сен-Ло, за который шли долгие бои. Во всем городе солдаты нашли живыми лишь трех мужчин и одну женщину, которая сошла с ума, – это все, что осталось от десятитысячного населения Сеп-Ло. Мы присутствовали при неудачной бомбежке перед началом американского наступления: тысяча триста тяжелых бомбардировщиков сбросили по ошибке свой страшный груз не на противника, а на американцев, приготовившихся к атаке укрепленных германских позиций. Атака была сорвана, среди американцев оказалось много убитых и раненых. Погиб под своими бомбами генерал-лейтенант Макнэйри, начальник штаба сухопутных сил США, прилетевший из-за океана посмотреть начало многообещающего наступления.

Оно началось снова несколькими днями позднее. Танки 3-й армии, поддержанные авиацией, в течение шести дней прошли, не останавливаясь, все расстояние от Лессе до Авранша, с ходу захватили этот город, расположенный на высоком холме, с которого открывался чудесный вид не только на залив Сен-Мало, но и на равнину, расстилавшуюся на восток и запад. Если Фалез был восточными воротами Нормандии, открывавшими путь на Париж, то Авранш считался западными воротами на этом пути, и танки 3-й армии не преминули воспользоваться ими. По единственной дороге, огибавшей немного южнее Авранша залив Сен-Мало, они ринулись на равнину Бретани и стали веером расходиться на запад – к Дииапу, Бресту, Лориану, на юг – к Сен-Назеру, Нанту, Туру, на восток – к Алансону, Ле-Ману. Перед ними открылась дорога на Париж, и впереди до самой французской столицы не было ни германских войск, ни укреплений.

Тем не менее танки, остановив движение на восток, круто повернули на север, к городу Аржантану, захватили его и оказались, таким образом, за спиной германских дивизий. Последние были собраны в районе между Аржантаном, Фалезом и Мортеном, чтобы одним мощным ударом на запад захватить Авранш и отрезать, окружить и «запереть в котле» 3-ю американскую армию. Германские генералы, пытавшиеся создать «котел» для прорвавшихся в Бретань американцев, сами оказались в «котле». Позиции, занятые американцами, в Фалез, к которому вплотную подошли канадцы и англичане, разделяло около тридцати километров, и решительный одновременный удар с юга и севера мог бы закрыть крышку «котла», в котором были стиснуты со всех сторон потрепанные части пятнадцати германских дивизий.

Удара, однако, не последовало. Считая Фалез своей добычей – канадцы уже сражались в его окрестностях, – Монтгомери установил для американцев границу, которая проходила немного севернее Аржантана. Между союзными армиями возник «коридор». Германское командование немедленно воспользовалось им, чтобы вытянуть из «фалезского котла» свои войска и отвести их за Сену.

Натянутые отношения между англичанами и американцами в высшем командовании союзных экспедиционных сил, как было известно военным корреспондентам, достигли в это время крайней степени обострения. Командующий 3-й американской армией генерал Паттон отказался подчиниться приказу Монтгомери и продолжал двигать свои танки на север, пока не получил от командующего только что созданной 12-й американской армейской группы генерала Брэдли строгое распоряжение немедленно остановиться. В решении Монтгомери создать «коридор» Брэдли видел, как передавали нам раздраженные американские корреспонденты, лишь намерение помешать ему проявить свои полководческие способности – окружить и уничтожить германские войска, оборонявшие Нормандию. Паттон, Брэдли и вновь назначенный командующий 1-й американской армии генерал Ходжес были недовольны генералом Эйзенхауэром, через которого, как они утверждали в беседе с американскими военными корреспондентами, Монтгомери навязывал американцам английскую волю. Они считали, что стратегию должны определять генералы, чьих батальонов больше.

Но Монтгомери и стоявший за ним Черчилль не соглашались с этим. Они доказывали, что «большие батальоны» не главное в войне. Главное, по их мнению, – техника, умение владеть ею и использовать для достижения победы. Еще в феврале 1941 года в своем широко известном обращении по радио к Америке с призывом: «Дайте нам инструменты, и мы завершим дело», – Черчилль, напомнив, что в первую мировую войну Америка послала через океан два миллиона человек, чтобы сражаться в Европе, с пафосом объявил: «Но нынешняя война – это не война огромных армий, обрушивающих друг на друга бесчисленные массы снарядов». Он заверил американцев, что Англия не нуждается и никогда не будет нуждаться в их армии. И все последующие годы упрямо, настойчиво и изворотливо боролся против намерения Рузвельта высадить американские армии на европейском континенте. Лишь под решительным нажимом Сталина и Рузвельта он согласился на открытие второго фронта в Западной Европе весною 1944 года.

Далекий от политики и всего, что не связано с войной (всю жизнь с юношеских лет он провел в атмосфере казармы), Монтгомери тем не ыеиее усвоил взгляды Черчилля и умело проводил их в жизнь. В Нормандии он никогда не вводил в действие крупные массы войск. «Наступление корпуса» оказывалось на деле наступлением полка или батальона. «В наступающей» танковой дивизии активные действия порою вел батальон или только рота, которую некоторое время спустя сменяла другая рота, а ту третья и т. д. Главные удары наносила авиация, поддержанная массированной артиллерией. Когда военные корреспонденты, встретившись с Монтгомери – он понимал роль прессы как средства рекламы и заискивал перед корреспондентами, – указали однажды на крупные соединения, которые использовало советское командование для нанесения ударов по германским вооруженным силам (пока союзники топтались на нормандском плацдарме, в Белоруссии была окружена и фактически уничтожена группа армий «Центр»), генерал лишь поморщился.

– У русских огромные армии и пространства, – ответил он своим тонким голосом – Мы находимся в иных условиях. Тактика, избранная нами, лучшая из возможных.

И хотя эта тактика мешала союзным армиям вырваться на простор французской равнины, он твердо придерживался ее, вызывая недоумение военных корреспондентов и раздражение американских генералов.

Помимо встреч с Монтгомери на пресс-конференциях, мы с подполковником Пилюгиным были представлены командующему 21-й армейской группы особо. В штабной машине нас доставили из Байе в лесок, где, прикрытые камуфляжной сеткой сверху и охраняемые зенитчиками и военной полицией, располагались «караваны» – большие, специально оборудованные прицепы командующего и его штаба. На опушке нас встретил и повел по лесной тропе офицер штаба. Он предупредил, чтобы мы – боже упаси! – не вздумали курить в присутствии генерала. Больше с восхищением, чем иронией, он рассказал, как Монти, впервые встретившись с Эйзенхауэром, назначенным командующим союзными силами, пригласил его позавтракать в свою столовую. Заядлый курильщик, Эйзенхауэр задымил, едва генералы уселись за яичницу с беконом, и Монтгомери, сидевший рядом с ним, тут же забрал свою тарелку и пересел в самый дальний конец стола, заставив американца покраснеть. С тех пор главнокомандующий не осмеливается курить в присутствии Монтгомери или приглашать его на совещания в продымленные помещения.

Мы уже слышали и знали кое-что о .Монтгомери: он не курит и не пьет ничего крепче чая, рано ложится спать и рано встает, не позволяя никому, даже приезжавшему в Нормандию премьер-министру Черчиллю, нарушать порядок его дня. При поездках по соединениям и частям в своем закамуфлированном серыми и черными разводами роллс-ройсе Монтгомери садился рядом с шофером, и его голова в черном берете едва возвышалась над бортом машины. Он требовал, чтобы офицеры и солдаты узнавали его и отдавали честь, останавливал и отчитывал невнимательных или непослушных.

Генерал принял нас в своем «караване», похожем внутри на продолговатую комнату с маленькими окошками у потолка. Стены «комнаты» были закрыты сплошными плотными занавесками, под которыми прятали оперативные карты. Складной полированный стол у дальней стены был чист от бумаг и поблескивал, несмотря на полумрак, царивший в «караване». Невысокий, сутулый, костлявый старик с худым морщинистым лицом, большим носом и маленькими серыми умными глазами шагнул к нам от стола и в ответ на наше приветствие подал руку сначала подполковнику, потом мне. Монтгомери был одет в «полевую форму», но без берета, и сквозь его редкие, сильно поседевшие волосы просвечивала пергаментно пожелтевшая кожа черепа. Показав нам на стулья, он скорее приказал, нежели пригласил:

– Садитесь, джентльмены!

Сам он сел в небольшое кресло. Разговаривая, он поворачивался и брал со стола то карандаш, то маленькую указку и играл ими, заставляя гостей невольно следить за необычайно крупными кистями его рук, напоминавших руки мастерового или фермера. Монтгомери поинтересовался, как мы чувствуем себя в «англоговорящей» среде, спросил, не нужно ли помочь чем-либо, а потом с увлечением начал излагать то. что мы уже неоднократно слышали: чтобы победить противника, надо создать должное превосходство не только в людях, но и особенно в материалах. Он опять вспомнил о том, как «побил Роммеля» в Ливийской пустыне благодаря такому материальному превосходству и намеревался снова «побить его» в Нормандии.

– Нынешняя война, джентльмены, – воскликнул он своим тонким голосом, посмотрев мимо нас на вытянувшихся у стен офицеров штаба, – это война материалов! Победит тот, у кого материалов окажется больше и кто распорядится ими лучше!

Совершенно точно, сэр! – дружно отозвались офицеры-штабисты.- Абсолютно верно!

Мы промолчали: согласиться с этим не могли, возражать генералу-хозяину не позволяла субординация. Видимо, поняв нашу сдержанность, Монтгомери сказал, что с огромным интересом следит за ходом больших битв на советско-германском фронте, где вслед за окружением и уничтожением группы германских армий «Центр» началось крупное сражение на юге. Прощаясь, он заверил нас, что в Нормандии нам доведется «увидеть кое-что интересное в истинно большом стиле».