I ВТОРОЙ КАМБИЗ

I

ВТОРОЙ КАМБИЗ

Уже почти шесть лет пребывал Фердинанд в Валансее.

Замок с его вековым тенистым парком — прекрасное создание французского Возрождения — менее всего походит на тюрьму. Время протекает для узника незаметно — среди игр, танцев, любовных шашней, вышивания, обеден и вечерен, которые принц, ревностный католик, служит сам с превеликим усердием.

«Желанный» терпеть не может даже разговоров об Испании. Королевство потеряно безвозвратно! Что толку предаваться воспоминаниям о стране, в которой трон занят другим? Впрочем, для таких чувств у него не остается и времени.

Пока Фердинанд «томился» в валансейском плену, в мире свершалась великая перемена: звезда Бонапарта склонялась к закату.

Но «валансейский узник» не понимал происходившего. Ему казалось, что власть Наполеона по-прежнему безгранична. И он изощрялся в представлении все новых доказательств преданности императору, не упускал случая шумно поздравить своего господина с победой, послать благословение королю Жозефу.

Время от времени в Валансей проникали тайные агенты кортесов, чтобы передать «Желанному» новый, подробно разработанный план побега. Этих гостей Фердинанд даже не допускал во дворец. Через преданных слуг он приказывал им убраться поскорее прочь, дабы не навлечь на него беды.

К концу 1813 года Фердинанду исполнилось двадцать девять лет. И внешность и характер принца достигли уже зрелой законченности. Он был среднего роста, хорошо сложен. На широком бледном лице горели большие, черные, очень красивые глаза. Но нос, горбатый и длинный, делал этого Бурбона похожим на стервятника. Неприятное впечатление производил и ярко-красный влажный рот, всегда приоткрытый. Нижняя губа сильно выдавалась вперед и как-то странно свисала вниз и в сторону. Казалось, Фернандо мучила постоянная, неуемная жажда.

Весь облик принца сильно напоминал его мать. От нее он унаследовал и исключительную подвижность лица: ни на минуту оно не приходило в состояние покоя. Фердинанд говорил стремительно, перескакивая в разговоре с одного предмета на другой, сопровождая свои слова резкими жестами.

Под стать внешности был и характер — капризный, изменчивый. За частыми сменами настроений и прихотей чувствовалась подозрительность и крайняя трусость. Над всем господствовала низменная, животная чувственность, говорившая о себе и в поволоке лучистых глаз и в отталкивающе похотливом рте.

* * *

В ноябре 1813 года в валансейский замок прибыл со срочным поручением от Наполеона граф Лафорест.

Граф застал Фердинанда за его любимым занятием: принц вышивал покров богоматери, разбрасывая розы из золотой канители по белому шелковому полю.

Когда Лафорест изложил цель своего приезда, игла выпала из рук Фердинанда. Бонапарт предлагал вернуть ему испанский трон. Император ставил одно лишь условие: по возвращении в Испанию Фердинанд прогонит с полуострова всех англичан.

Англия, говорил Лафорест, только тем и занята, что раздувает в Испании якобинство. Она подкупает либералов, чтобы с их помощью уничтожить вековую испанскую монархию и учредить на ее месте республику. Кадисская конституция — это хитроумное измышление англичан. Если Фердинанд заключит оборонительно-наступательный союз с Наполеоном, ему не будет угрожать новая потеря трона из-за английских козней.

Вскоре в Валансей явились подосланные Наполеоном старые друзья Фердинанда — герцог Сан-Карлос и каноник Эскоикис. Из последовавших недолгих обсуждений родился Валансейский договор, снова водворявший Фердинанда на прародительский трон.

Слухи о близком возвращении Фердинанда и его намерениях восстановить старые порядки быстро достигли Испании. Реакционный лагерь ликовал.

Кортесы объявили Валансейский договор не имеющим силы: «Кортесы постановляют уничтожить все коварные меры, которыми Наполеон в нынешнем собственном бессилии пытается восстановить пагубное свое влияние в Испании, подвергнуть опасности нашу независимость, нарушить наши отношения с союзными державами и посеять раздор среди испанцев. Постановляем, что король не будет считаться свободным и ему никто не станет повиноваться до тех пор, пока он не принесет в кортесах присяги, предписанной конституцией».

Однако в эту бурную весну 1814 года события опережали решения королей и парламентов. Союзная армия во главе с русскими войсками неудержимой лавиной надвигалась на Париж. Наполеону снова было не до Испании.

В середине марта он отпустил «валансейского узника» без всяких условий. И уже через неделю Фердинанд с двумя братьями и свитой появился на границе своего вновь обретенного королевства.

* * *

Когда показалась карета Фердинанда, крестьяне приграничных селений бросились в ледяные струи Флювии и на руках пронесли короля до испанского берега. Там его всеподданнейше приветствовал губернатор Каталонии. Он поднес своему монарху подарок кортесов — текст конституции. Осторожно, как хрупкую игрушку, Фердинанд повертел во все стороны богато переплетенную книгу и сунул ее себе под мышку. Вскоре народная хартия была брошена под сиденье кареты.

Путь короля от границы к Сарагосе походил на триумфальное шествие. Каталонские и арагонские крестьяне устилали дорогу своими рваными плащами, падали ниц перед «Желанным» и целовали следы его ног на дорожной пыли. Всюду красовался декрет кортесов о возведении памятника на том месте, где освобожденный из плена король впервые ступил на испанскую землю, и о праздновании «в веках» дня его возвращения.

Спутников короля удивляла молчаливость, с какой он принимал все эти знаки обожания.

А Фердинанд еле сдерживал обуревавшую его злобную радость. Он предвкушал минуту, когда сможет расправиться с кортесами, наступить на горло ненавистным либералам. Но король еще боялся дать волю своим чувствам. Так ли уж слабо якобинское отродье, как уверяет сопровождающий его герцог Сан-Карлос? Того и гляди они подымут в защиту кортесов вождей герильи, снова взбунтуют вооруженное мужичье.

Из Мадрида навстречу Фердинанду спешили Вожаки раболепных. Гранды, генералы, епископы… Они убеждали короля немедленно отменить конституцию, передавали ему списки депутатов кортесов И списки офранцуженных, которых надо истребить.

Медленно двигавшийся к Сарагосе королевский кортеж на ходу превращался в ударную колонну реакции.

А тем временем в городах и деревнях по пути следования Фердинанда банды всякого сброда, предводительствуемые монахами, принялись срывать конституционные доски, еще совсем недавно установленные там с празднествами и всенародной присягой. Их сжигали, устраивая вокруг костров сатанинский шабаш.

В Сарагосе к королю явилась делегация священников, потребовавшая восстановления инквизиции. Тут Фердинанд впервые раскрыл рот:

— Это и мое сокровенное желание. Я не успокоюсь, пока оно не будет удовлетворено!

На Испанию снова надвигался мрак.

Но либералы умоляли не поднимать «братоубийственной войны». С непостижимой наивностью твердили они в один голос: «Желанный был долго вдали от Испании и не успел еще понять происшедших перемен. Он скоро уразумеет, что народ, проливший ради него столько крови, перенесший пятьсот сражений, потерявший свыше миллиона жизней, лишившийся сотен тысяч домашних очагов, достоин лучшего существования, чем то, которое он влачил до освободительной войны».

Фердинанд приближался к Валенсии. За пять километров до городских ворот фанатичная толпа впряглась в королевскую карету.

В Валенсии пошли нескончаемые торжества, богослужения. Тем временем король обдумывал состав своего министерства, намечал губернаторов, принимал челобитные от съехавшихся со всех концов Испании чиновников и военных.

К Фердинанду прибыла и депутация от кортесов. Возглавлял ее председатель регентства престарелый кардинал Бурбон, дядя короля.

Фердинанд принял народных избранников лишь для того, чтобы «унизить якобинцев». Он повернулся к депутатам спиной и протянул назад руку для поцелуя.

Обомлевшие представители конституционной Испании растерялись, не знали, как им быть. Но старый кардинал низко склонился и облобызал руку, покоившуюся на монаршем заду.

Само собой разумеется, что ни о каких переговорах с депутацией не было и речи. Депутатов задержали в Валенсии на положении пленных.

Подлую роль в разыгравшейся драме испанского народа взял на себя английский посол лорд Уэлеслей, брат Веллингтона. По просьбе раболепных он выехал из столицы навстречу Фердинанду в сопровождении большого отряда английской кавалерии. Всему свету было продемонстрировано, что англичане поддерживают производимый Фердинандом государственный переворот.

* * *

Еще находясь в Валенсии, 4 мая, Фердинанд обнародовал манифест к испанцам. Конституция и все законы, принятые кортесами, были не только отменены этим манифестом, но и объявлены никогда не существовавшими. Всякий, кто вздумал бы ссылаться на них, а тем более их отстаивать, подлежал казни как государственный изменник.

Вслед за изданием манифеста последовало назначение нового правительства во главе с Сан-Карлосом. Новому губернатору Кастилии генералу Эгиа Фердинанд поручил очистить Мадрид от либералов.

В столице шли повальные аресты. В течение ночи 10 мая в грязные, пустовавшие с давних пор подземелья инквизиции засадили братьев Аргуэльес, Торреро, Сискара, Геррероса, поэта Кинтану, писателя Мартинеса де-ла-Росу и несколько десятков других виднейших либералов. Либеральное движение лишилось руководителей.

Начавшаяся в Мадриде реакционная свистопляска превзошла все, что когда-либо переживала в прошлом многострадальная страна.

У тюрем бесновались и выли, размахивая навахами, растрепанные мегеры:

— Выдайте их нам! Они сейчас же получат по заслугам!

По домам рыскали доминиканцы в поисках скрывшихся депутатов и тащили пойманных на расправу.

На площадях пылали костры из книг. Вокруг них монахи устраивали маскарады, разыгрывали, бесстыдные сцены, не поддающиеся описанию.

Банда громил ворвалась в здание кортесов и опустошила его. Затем погромщики направились к ратуше, сорвали со стен конституционные доски и с дикими криками поволокли их по улицам.

Мадрид словно вымер. Терроризованных жителей, притаившихся в домах, терзала одна и та же мысль: не найдется ли оснований у агентов Эгиа заподозрить и их в симпатиях к либералам?..

Все свободомыслящие газеты и журналы подверглись разгрому. Один лишь «Дозорный», грязный листок монаха де-Кастро, заливался в наступившем безмолвии гнусным брехом: «Передо мной уже стояла Испания, покрытая кровью и мерзостью, опустошаемая резней. Великий боже! Явился Фернандо, явилась ночь 10 мая. Ах, эта ночь! Ты должна быть причислена к самым прелестным из дней! Хвалите и славьте господа! Ныне наше отечество счастливо: ныне царствует Фернандо!»

Король совершил свой въезд в Мадрид 13 мая.

Тотчас же он разослал по провинциям новых губернаторов и капитан-генералов. Эти прислужники реакции стали по столичному образцу учинять погромы либералов.

Всюду восстанавливали старые порядки.

* * *

Мрачнее тучи ходил Мина по улицам Мадрида. Уже неделю неистовствовали там банды Эгиа. Рука герильера поминутно тянулась к эфесу шпаги: один бы только полк его наваррцев!.. Ударить по господам, подбивающим эту бесчинствующую сволочь! Они ведь храбры до первого выстрела и сразу разбегутся, как крысы…

Франсиско Мина, коренастый, широкоплечий, черный от загара герильер, был из крепкой породы пиренейского крестьянства. Начало борьбы с Наполеоном застало Франсиско за сохой. Вихрь событий бросил его в ряды герильи. Здесь он выказал себя талантливым военным вождем. За его отрядом гонялись лучшие наполеоновские командиры, но исключительная ловкость позволяла ему уводить своих людей из-под ударов без больших потерь и бить французов с такой силой, что его имя стало пугалом для чужеземных армий, оперировавших на севере страны.

Мина стал кумиром народа Испании. Кортесы воздавали ему должное, и он прошел все ступени воинских отличий. К концу военных действий против наполеоновских войск Мина был уже генералом испанской армии и губернатором Наварры.

Когда Фердинанд находился еще только в Сарагосе, генерал Мина примчался в столицу, оставив в Памплоне[21] свою дивизию. Он настойчиво убеждал либералов не доверять королю и на всякий случай принять нужные меры. А после черного дня 4 мая, видя общую растерянность, Мина предложил кортесам организовать военное сопротивление. Но его не слушали.

Уже давно Мина был известен реакционерам как заклятый враг старого порядка. Восторжествовавшая феодальная клика немедленно отстранила его от управления Наваррой. Все же посягнуть на свободу столь популярного партизанского вождя пока не решались. И Франсиско Мина бродил по столице, полный ненависти и самых отчаянных планов.

Прямой и мужественный герильер искал связи с вождями мадридских патриотов, еще не попавших в лапы королевской полиции. Но, убедившись, в том, что реакция в столице укрепилась, Мина вернулся к своему первоначальному плану — удару из Наварры. Через верного человека он предложил старшим офицерам дивизии, остававшейся под его командованием, выступить с оружием против реакции.

Мина вернулся в Памплону. Отважный генерал рассчитывал, что, немедля развернув знамя движения и овладев памплонской цитаделью, он сможет присоединить к восстанию все стоящие в Наварре войска и создать здесь центр борьбы, вокруг которого объединятся впоследствии армии других провинций.

На первых порах все приготовления шли без помех. Много помогал Мине полковник Хуанито — его правая рука, ближайший друг и сподвижник в годы герильи.

Вскоре, однако, Мина стал замечать неладное. Тайные его распоряжения становились известными новому губернатору Наварры графу Эспелета. Было ясно, что какая-то враждебная сила расстраивает планы восстания.

Случай помог Мине открыть предателя. Это был Хуанито, которого купил Эспелета. Щедрыми подачками граф переманил на свою сторону и многих других участников заговора. С минуты на минуту должен был последовать арест его главаря.

В тот же вечер Мина бежал из Памплоны. По известным ему одному горным тропам он направился к границе и отдался французским властям.

Потерянная возможность покарать изменника причиняла герильеру не меньше страданий, чем вынужденная разлука с родиной.

Но Мина дал себе зарок — не возвращаться в Испанию до тех пор, пока не представится возможность снова бороться за ее свободу. Дышать одним воздухом с тираном он не хотел.

* * *

Несмотря на столь легкую победу над первой испанской революцией, Фердинанд долго не мог отделаться от страха перед поверженным врагом. Он назначил особую следственную комиссию для рассмотрения деятельности либеральных вождей.

После самого пристрастного, поистине инквизиторского следствия комиссия вынуждена была признать, что нет поводов для предания суду томившихся в казематах регентов, депутатов, военных и журналистов, повинных лишь в том, что они старались служить королю наилучшим, по их разумению, образом.

Но решение комиссии не удовлетворило Фердинанда. Он потребовал к себе дела заключенных и без суда, собственной властью, наложил на них кары. Многие угодили на каторгу в марокканские колонии Испании, других он засадил на разные сроки в крепости и тюрьмы.

Королевские репрессии обрушились не только на либералов, но и на их врагов, на тех, кто сотрудничал с королем Жозефом. Заточению в тюрьмы, конфискации имущества подверглись тридцать тысяч офранцуженных.

Этими преследованиями Фердинанд вырыл глубокую пропасть между новым режимом и прогрессивными кругами испанского общества.

С тем большей готовностью бросился он в объятия духовенства, мощного своего союзника.

Тотчас по возвращении он восстановил инквизицию. Правда, теперь Святое присутствие не получило права казнить свои жертвы. Но у него оставалось достаточно иных способов устрашения и мести. Инквизиция сохраняла в неприкосновенности таинственную и мрачную процедуру следствия, средневековые пытки в подземельях, могла широко пользоваться правом вмешательства в самые разнообразные области жизни, не имевшие никакого касательства к религии.

Священники и монахи тесным кольцом окружили короля и его двор. Каждый день в дворцовых покоях служились пышные мессы. Высочайшие особы присутствовали на них, увешанные образками, ладанками. Все действо неизменно завершалось великолепным банкетом. Рекой лилось вино, и охмелевшие священнослужители, подобрав рясы, отплясывали с мадридскими цыганками и манолами[22].

В интимном кругу Фердинанд приходил в прекрасное настроение. В такие часы он становился необычайно щедр, чем с большой легкостью и пользовались его гости. Между двух возлияний какой-нибудь монастырский настоятель улучал минуту для того, чтобы обратиться к королю с просьбой о местах для «своих людей». Эти просьбы обычно тут же на месте и удовлетворялись.

С первых же месяцев царствования Фердинанда началось восстановление монастырей, разрушенных французами. Оно шло с поразительной быстротой — разоренные войной крестьяне отдавали на это свои последние крохи. Чтобы подогреть рвение верующих, церковники прибегали к пророчествам, сотворению чудес, открытию чудотворных мощей.

* * *

Развалясь на софе, пуская кольца дыма, насвистывая, Фердинанд принимал доклады своих министров. Он не любил церемониться с ними — перебивал ежеминутно, торопил, покрикивал. Когда министр протягивал королю список кандидатов на какие-либо посты, тот красным карандашом надписывал другие имена — своих ставленников. Министры превращались в безропотных исполнителей воли неограниченного, деспотического монарха.

Исключительное влияние при дворе имел, например, некий Гомарро. Министры ходили к нему на поклон, заискивающе выслушивали его пожелания и засыпали могущественного человека подарками. Этот Гомарро был всего-навсего слуга-шут, любимец Фердинанда, обладавший секретом забавлять короля, никогда не приедаясь ему. Паясничая, он нередко подсказывал своему повелителю решение того или иного дела.

Важной персоной был и Монтенегро, состоявший при Фердинанде лакеем во время пребывания его в Валансее. По возвращении в Испанию король осыпал Монтенегро почестями и назначил его дворцовым комендантом. Монтенегро составлял расписание прогулок, развлечений и приемов монарха.

Таинственная сила, управлявшая страной, получила у испанцев название камарильи — прихожей, иначе говоря, людей, постоянно находящихся в передней короля. Это испанское слово стало впоследствии у всех народов служить для обозначения безответственных придворных клик.

Конечно, дворцовая челядь была только малой частью сложной машины камарильи. Наиболее близкие к королю царедворцы, а также его духовники, капелланы влияли на управление делами государства несравненно сильнее.

Но в борьбе за близость к самодержцу всех соперников сумел превзойти представитель дворянства. В камарилье надолго забрал верх герцог де Алагон, капитан гвардии, закадычный друг короля, спутник его в ночных похождениях. Мадридцы шептали друг другу на ухо о приключениях Фернандо. Закутавшись в плащи, в масках, король и начальник его гвардии слонялись по непотребным местам окраин Мадрида.

За шесть месяцев Фердинанд отставил восьмерых министров. В немилость и изгнание попали бывший воспитатель короля Эскоикис, давний его друг герцог Инфантадо, а также премьер Сан-Карлос, на смену которому пришел Севальос. Любопытно, что за несколько часов до назначения Севальоса первым министром Фердинанд подписал было указ о его аресте.

Министерская чехарда служила камарилье надежным прикрытием. Творилась легенда о добром, но слабом и неопытном короле, которым играют коварные министры. Либеральные круги, не желавшие расстаться с милой их сердцу идеей конституционной монархии, расценивали частые смены министров, как борьбу короля, попавшего в плен к реакционерам, с самыми крайними из них.

Раболепные видели вещи в ином свете. Они считали, что в немилость попадают министры, заподозренные в тайной склонности к либерализму.

Орган крайних реакционеров «Дозорный» изо дня в день призывал Фердинанда не ограничиваться отставками и ссылками: «Государь! Вы должны, наконец, стать вторым Камбизом. Кожа бесчестного чиновника должна послужить обивкой кресла, на которое сядет его преемник».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.