II РИЭГО ВОЗВРАЩАЕТСЯ НА РОДИНУ

II

РИЭГО ВОЗВРАЩАЕТСЯ НА РОДИНУ

Дорога сжалась, пошла в гору, обросла крутыми стенами. Ослы, нагруженные жалким скарбом, сбавили ход. Медленнее зашагали и проводники-беарнейцы.

Близок последний перевал.

Но чем труднее становится подъем, тем нетерпеливее испанские путники. Когда показался пограничный столб, они оставили погонщиков и поклажу и побежали в гору. Грудь дышала тяжело, от натуги надрывалось сердце. Еще несколько шагов…

С перевала открылась Испания. В изнеможении опустились они на землю. Влажные лица овеял полуденный ветер, напоенный благоуханием трав Арагона.

Рафаэль закрыл затуманенные счастьем глаза. Хотелось только дышать, глубоко вдыхать воздух Испании.

Когда улеглось волнение и иссякли благодарные слезы, Рафаэль стал всматриваться в раскинувшийся под ним до далекого горизонта Арагон. Справа, сверкая овальным алмазом ледника, уходила в синеву Маладетта. С непостижимой высоты в пропасть низвергались водяные каскады, подобные полосам застывшего стекла. За далекими холмами в зыбком мареве угадывалась долина Эбро.

Острый глаз горца охватывал многое, еще больше обнимало жадное сердце. Знакомой, сладостной мелодией звучали переливы пастушьей свирели, плывшие в прозрачной тиши из долины к перевалу. Привычным взглядом искал он овечьи отары под кругами, что чертили в небе темнокрылые пиренейские орлы.

Всем существом своим ощущал Рафаэль, что здесь порог его родины. За спиной осталась цветущая французская сторона. А впереди иной край, суровый и голый. Скалы и потоки, серые оливковые рощи, бурые виноградники и замкнутые в гордой своей нищете селения.

Рафаэля охватило страстное желание добраться скорей до людей, услышать гортанный арагонский говор.

Караван стал спускаться вниз, по дороге к Уэске. Недалеко от приграничной деревни повстречался, наконец, испанец. Это был старый босоногий монах. Догадавшись, что идущие навстречу держат путь из вольнодумной Франции, он прокаркал вызывающе:

— Да здравствует абсолютный король! Смерть либералам!

«Защищаются и женщины» (Ф. Гойя).

«С топором на врага!» (Ф. Гойя).

* * *

Через Уэску и Сарагосу Риэго направился в Мадрид.

Он ехал с поручениями от парижской масонской ложи к членам мадридского братства Великий Восток. По точному смыслу полученных им указаний он должен был добиться зачисления в королевскую армию и только после этого мог использовать данные ему пароль и знаки для проникновения в Великий Восток.

В ожидании приема у военного министра Рафаэль бродил по Мадриду. Еще во Франции он узнал обо всем, что произошло на родине со времени возвращения Фердинанда VII. Риэго присматривался к соотечественникам, к жизни столицы. Он жадно искал каких-либо следов освободительной войны, либерального режима.

Но мадридцы, видимо, потеряли весь свой недавний революционный пыл. На Прадо, площади дель Соль, в театрах и кофейнях, где собиралось общество столицы, беседовали о чем угодно, но только не о политических делах.

С несколькими случайными знакомыми Рафаэль пытался было заговаривать о новых назначениях в армии. Но всякий раз собеседник тотчас умолкал и, окинув его подозрительным взглядом, старался поскорей отделаться от назойливого сеньора, очевидно подосланного инквизицией.

Он шел на рынки в надежде найти больше смелости и откровенности у крестьян, съехавшихся из окружающих столицу деревень. Здесь, правда, не было такого панического страха перед полицией и агентами Святого присутствия. Но зато отчетливо проявлялась враждебность к «болтунам и безбожникам, которых, слава господу, прибрали, наконец, к рукам».

Возможно ли, чтобы угас столь бесследно величайший подъем целого народа?.. Риэго приходил в бешенство.

Ему вспомнились скептические речи Галана. Неужели погибший друг был прав? Неужели кортесы вели борьбу с деспотизмом в пустоте?.. Нет, нет! Свобода — бесценное благо. Она нужна, как воздух, и самому темному человеку, последнему нищему. И народ вновь получит свободу, получит самоуправление и конституционную монархию от подлинных своих друзей!

Испанцы ворчат теперь на тех, кто нес им освобождение от королевской тирании. Но разве не вливают больному в рот лекарство, несмотря на его сопротивление?

* * *

Эгиа метался по министерскому кабинету из угла в угол. Старомодный парик с косичкой ерзал на его голове, грозя слететь при первом же слишком резком движении.

Министр как будто забыл о посетителе. Риэго недоумевал. Чем он мог навлечь на себя гнев генерала? Или его постигла неудача — попасть на прием в минуту столь плохого расположения духа всесильного царедворца?

Эгиа подбежал вдруг к столу, извлек деревянный молоток и стукнул им три раза.

— Будем говорить откровенно, брат мой Риэго. Где бы вы предпочли бороться с тиранией — в столице или в Андалузии? Знаете, мы уже завоевали Севилью и Кадис. Там каждый второй офицер — член масонского братства.

Такого оборота Риэго не ожидал.

— Дон Франсиско, я не понимаю вас…

Генерал улыбнулся хитро и сочувственно. Он поднял кверху указательный и большой пальцы. Это был тайный знак мадридской ложи. Испарина покрыла лоб Рафаэля.

— Ваше смущение понятно, но вы ведь только ученик? Перед собою вы видите мастера. Не легко дается мне доверие братьев. Но каждый полезен Делу на свой лад. Я служу у деспота военным министром. Это отдает в мои руки все нити, я знаю все ходы противной стороны.

Рафаэль мог только повторить:

— Ваше превосходительство, я не понимаю вас…

Эгиа снова забегал по кабинету. Вдруг он подскочил к Риэго. Перед самым носом Рафаэля замелькал увесистый кулак.

— Проклятый масон! В твоих рачьих глазах я читаю, как в раскрытой книге. Во Франции тебя напичкали инструкциями к «иберийским братьям». Следовало бы сегодня же посадить тебя на цепь, но я предпочитаю удовлетворить твою просьбу. Я придумал для тебя хорошую штучку! Ты пойдешь в полк, а за тобой — мои верные глаза. От них не укрыться ни тебе, ни твоим сообщникам.

Рафаэля предупреждали о причудах министра и инквизиторских его забавах. Но аудиенция принимала явно опасный оборот. Нужно протестовать, пока не поздно.

— Ваше превосходительство, честь испанского офицера не может допустить…

Тут Эгиа совсем взбесился. Он заорал во всю свою солдатскую глотку:

— В экспедиционную армию, масонский офицер! В болота дебрей Ориноко! В голодные степи Тукумана! На съедение кайманам и кондорам!.. Что, не по вкусу, господин подпольный полковник? Предпочли бы портить воздух столицы? Нет, милый мой, в Америку!.. В колонии! К черту на рога!..

* * *

В первые дни по возвращении из валансейского пленения Фердинанд не упускал случая изъявить армии свою благодарность за ее многолетнюю верность. Он надавал войску множество обещаний: улучшить питание и одежду солдат, перевооружить пехоту, создать лазаретную службу, обеспечить инвалидов.

Но уже через несколько месяцев по воцарении Фердинанда армия стала испытывать все возрастающее пренебрежение и недружелюбие монарха: Фердинанд боялся армии. Он понимал, что боровшееся против чужеземного тирана войско может вступить в борьбу и со своим, испанским самодержавием.

Испанские вооруженные силы совсем не походили теперь на армию времен Годоя. В офицерской среде бродили дрожжи вольномыслия. Тайные военные союзы, вкус к которым привился со времени французской оккупации, постепенно переходили от таких невинных занятий, как помощь многосемейным офицерам, обучение грамоте солдат, к рассуждениям о природе власти, о преимуществах парламентского государственного устройства и на другие, еще более запретные темы.

Высшие офицеры, генералы Элио, Эгиа и многие другие, помогли Фердинанду разогнать кортесы, истребили зачатки гражданской свободы. Но эти преторианцы не составляли большинства испанского офицерства. Несравненно многочисленнее были офицеры, относившиеся с ненавистью к восторжествовавшей реакции. В рассеянных по гарнизонам страны тайных хунтах зрела угроза неограниченной власти монарха.

Осенью 1814 года, когда Риэго получил от военного министра подполковничьи эполеты и командование вторым батальоном Астурийского полка, стоявшего в Кадисе, отношения между войском и троном были уже вконец испорчены.

Как только военный попадал под подозрение в свободомыслии, либерализме, франк-масонстве, его бросали в подземелье инквизиции. После долгих, изощренных пыток обвиняемого почти всегда приговаривали к бессрочному заключению.

Эгиа установил в армии новые, невыносимые для человеческого достоинства порядки.

Желая изгнать из армии дух свободолюбия, он запретил петь песни, рожденные в славные дни битв и побед освободительной войны. Офицеры обязаны были каждый день читать перед солдатами длиннейший ряд молитв по четкам.

Офицеры, отличившиеся во время освободительной войны, оставались в пренебрежении, их загнали в глухие провинциальные гарнизоны. Во главе полков оказались ставленники камарильи, не нюхавшие пороха и обязанные своим повышением только заботам их столичных покровителей.

Хуже всего обстояло, однако, с довольствием армии. Солдатам и офицерам не платили жалованья по целым месяцам. Поставщики, не получавшие из казны ассигнований, прекратили поставки. Чтобы не дать солдатам умереть голодной смертью, коменданты гарнизонов вымаливали муку, мясо, помощь деньгами у богатых купцов и настоятелей монастырей.

Порой доходило до голодных бунтов — солдаты атаковали дома горожан, силою отбирали хлеб и одежду. Босые, в отрепье, солдаты просили милостыню на городских перекрестках. В конце концов власти запретили им показываться днем на улицах, чтобы они своим видом не оскорбляли общественной благопристойности. Зимой изобретательные генералы добивались разрешения для солдат залезать на ночь в печи городских хлебопекарен.

Рядовым офицерам, тем, кому не присылали денег из родительских поместий, жилось немногим лучше. Они недоедали. Стыдясь выставлять напоказ свои поношенные мундиры, сидели по домам и с тоски напивались в долг.

В армии накапливалось острое недовольство, со дня на день грозившее открытым мятежом.

* * *

Еще во Франции Риэго заучил на память ряд данных ему адресов. Он начал разыскивать мадридских братьев. При этом строго придерживался масонских инструкций — долго петлял по улицам, чтобы запутать свой след.

Найдя нужных людей, он шепотом произносил пароль, чуть заметно подавал масонские знаки. Но наталкивался на глухую стену.

Осторожность мадридских масонов восхищала Риэго. Вспоминая угрозы Эгиа, он только посвистывал: самый пронырливый шпион окажется здесь в дураках!

Вскоре Риэго приметил, что за ним по пятам ходят какие-то люди. Преследователи эти были так осторожны, так робко жались к стенам… Никак нельзя было принять их за секретных агентов полиции. Рафаэль догадывался: за ним следят «глаза» вольных каменщиков.

Однако эта игра в прятки затягивалась и начинала выводить из себя нетерпеливого от природы Риэго. Он уже готов был махнуть рукой на данное ему поручение и направиться в Кадис, в свой полк.

Как-то, возвращаясь к себе в заезжий двор близ Площади Быков, Риэго подошел к уличной шоколаднице. Он бросил на поднос десять мараведов и с раздражением подумал, что выданные ему подъемные приходят к концу: слишком долго задержался он в Мадриде.

Протягивая чашку с ароматным напитком, женщина прошептала:

— Дон Рафаэль, вас ждут сегодня вечером.

Риэго посмотрел ей пристально в глаза. Неужели это от «них»? Но ведь он мог и не подойти к этой шоколаднице… Возможно ли такое совпадение? Нет, это просто мистификация…

— Где?

— Камино-Альто, за Толедским мостом.

Один из французских адресов!..

Предстояло пересечь весь город, а солнце уже склонялось к закату. Забыв на радостях всякую осторожность, Риэго пошел прямо к мосту.

Через час он уже шагал вдоль набережной Мансанареса рядом с доверенным лицом мадридской ложи.

— Возьмите меня под руку. Понимаете — вы поддерживаете… Ну, скажем, вашего чахоточного брата… или, лучше, дядю.

Рафаэль косится на своего спутника. Исхудалое лицо, запавшие глаза. Тяжело опирается на палку… Но эта крепкая рука с тугими, стальными мускулами говорит о богатырском здоровье. И снова он изумляется ловкости мадридцев.

— Я слушаю вас, дон Рафаэль.

Риэго передает предложения парижан:

— Французские братья надеются, что мы начнем восстание с севера. Тогда они смогут протянуть нам руку помощи через Пиренеи. Мы получим не только оружие, но и добровольцев. Готов к действию и Мина. По первому зову он перейдет горы и поднимет Наварру и весь север Испании.

— Нет, никакой помощи людьми из Франции! Это только погубило бы наше дело. Во французах народ все еще видит врагов.

— Да, но оружие? Я должен вам сообщить, что французские ложи завербовали у себя капитанов, готовых на риск. Они подойдут с грузом оружия к любой точке испанского берега.

— Брат Риэго, запомните: восстание, которое мы подготовляем, ни в чем не будет походить на герилью. Подымутся не крестьяне, а регулярные воинские части. Зачем же еще оружие? Нет, принять мы можем только деньги. Впрочем, я передам предложения на суд Великого Востока.

— Ну, а Мина?

— Мина выпадает из игры.

Риэго в недоумении остановился:

— Как? Этого я не могу понять!

— Не оставляйте моей руки, брат Риэго. Вот так, прекрасно… А теперь я объясню вам. Всякая попытка восстания на севере обречена сейчас на провал. Мы еще очень слабы в гарнизонах Наварры, Бискайи и Арагона. Начнет, и очень скоро, юг — Валенсия, Корунья либо Кадис. Мы рассчитываем и на экспедиционную армию. Когда вы отправляетесь туда?

— Я буду в Кадисе в ближайшие дни.

— Вы получите инструкции Великого Востока. Завтра в полдень за вами придут. А теперь нам, пожалуй, лучше расстаться.

Старый масон согнулся, заковылял, опираясь на палку.

* * *

Впереди шел мурсиец с большим медным кувшином на плече.

— Агва фреска! Агва фреска![23] — оглашал он округу певучим баритоном.

Рафаэль следовал за ним.

Причудливые петли водоноса привели к старой, тесной улице в самом центре Мадрида.

Как только Риэго вступил в ее затененную щель, со всех сторон на него устремились испытующие взоры. Улица была, видно, под строгим наблюдением стражей ложи — нищих, уличных торговцев и брадобреев.

Мурсиец довел Риэго до порога дома, укрытого в глубине сада. Дверь приоткрылась и впустила гостя в прихожую. Привратник ложи протянул маску и темный плащ.

В зале, где находилось около двадцати человек, «работа» уже началась.

Сев на скамью, Рафаэль стал присматриваться к собравшимся. Все были в плащах и масках. К удивлению своему, он не видел ни передников, ни молотков. Не было и алтаря. Впереди скамей стоял высокий стол, род кафедры.

Грузный человек на кафедре только что начал свою речь:

— Я не могу говорить красно. Расскажу вам о том; что думает барселонское купечество, почему оно негодует на теперешние порядки. Много пришлось мне слышать жалоб с разных сторон, от крестьян и от землевладельцев, на бедствия и разорение из-за долгой войны. Скажу вам прямо: мы, купцы, на войну не жалуемся. Война нас обогатила.

Но беда наша в том, что Желанный пляшет под дудку советников, разрушающих основу нашего благосостояния. На нас сыплются один за другим всякие декреты, правила, разъяснения. Все они говорят об одном: приказывают развязывать кошелек. Королевские интенданты, взимающие налоги, — да они хуже разбойников с большой дороги. А откупщики? Подумать только, что вино, которое выжато в пяти лигах от Барселоны и привезено на барселонский рынок мимо городской таможни, этого кровопийцы-откупщика, считается контрабандой! Я. спрашиваю вас: слыханное ли дело подобные правила в наш просвещенный век?

Далее посудите, какой может быть порядок в финансах, когда в государственное казначейство поступают деньги только для оплаты королевской гвардии. А все остальные доходы текут в дворцовый сундук! В чем же разница между королевским правительством и грабившим нас маршалом Сультом?

Правительство всюду ищет доходов и выколачивает их любыми способами. А на что уходят эти кровные наши деньги? Все пожирают королевские любимчики, жадность которых может иссушить океан золота!

Купечество Барселоны, как и торговцы и промышленники всей Испании, жаждет разумных порядков, контроля над государственной казной и свободной торговой деятельности. Купечеству не по пути с тиранией. Я заверяю вас, братья, что дело освобождения имеет в нас надежных союзников! — заключил свою речь барселонец.

Магистр ложи пригласил на кафедру «ученого доктора из Саламанки».

— Я хочу сказать братьям, — начал тот, — что мы найдем для нашего правого дела верных помощников среди студентов Испании. Стены семнадцати наших университетов еле вмещают пятьдесят тысяч учащихся. Но головы всей этой молодежи набивают средневековой казуистикой. У нас в Саламанке, по требованию инквизиции, до сих пор заставляют Солнце вращаться вокруг Земли!

А как живут наши школяры? Краска стыда заливает мое лицо, когда я поздней ночью вижу, как студенты за жалкий реал распевают на пустой желудок под окнами тщеславных сеньорит, заступая место влюбленных гидальго. В погоне за ломтем хлеба многие выполняют самые унизительные работы, от каких откажется даже последний гитано[24]: они ловят на собственные икры пиявок в болотах, очищают от клещей мулов, нанимаются в любовники к старухам…

Новая, свободная Испания даст каждому студенту хлеб и напоит из чистого источника истинного знания. Сердца молодых испанцев рвутся к великому делу освобождения!

Гул одобрения покрыл слова доктора. В это время в зал вбежал страж и стал взволнованно шептать на ухо магистру. Тот подал знак и повел за собой братьев к потайной лестнице в подвал.

Но их нагнал второй страж. Тревога оказалась ложной, и все вернулись на свои места.

Магистр обратился к собравшимся:

— Братья, сейчас скажет слово адвокат из Валенсии. Затем мы услышим голос армии.

Маленький, подвижный как ртуть валенсиец говорил быстро, сопровождая свою речь жестами опытного оратора:

— У нас в Валенсии под знаком Зодчего соединились непримиримые в прежнее время враги. Есть среди валенсийских братьев люди, которые служили королю Жозефу. Большинство же искало счастья страны в программе Кадиса. Но, пока мы в братоубийственной борьбе утверждали каждый свою истину, пришел «третий радующийся». Он уничтожил не только большую конституцию Кадиса, но и маленькие свободы Байонны. Кровавый валенсийский сатрап камарильи Элио бросает в тюрьмы и либералов и бывших сторонников Жозефа. И все мы готовы теперь принести жизнь в жертву свободе!

Посмотрите, как слаба тирания. Ища себе сочувствия, она вовлекает в спор с нами простой народ. По приказу Элио монахи ведут с крестьянами политические беседы. Церковь делает крестьянство судьей между королем и революцией.

Но Элио бессилен! Я могу передать вам благую весть: валенсийские полки готовы к борьбе за наше дело. Совет Великого Востока знает имена доблестных офицеров, которые не поколеблются обнажить шпагу по его требованию. Офицеры, наши братья, готовы в любую минуту, хотя бы ценой своей жизни казнить палача Валенсии!

Слушавшие адвоката повскакивали с мест. Могучая сила подбросила и Риэго. Элио был олицетворением бед, постигших родину, пауком в центре паутины деспотизма. Угрожающе поднялись кулаки.

— Смерть гадине! Уничтожить собаку! — вырвалось из стесненных волнением грудей.

Магистр вскочил на кафедру, отчаянно замахал руками: крики могли привлечь внимание шпионов, провалить ложу.

Когда, наконец, воцарилась тишина, к кафедре подошел, поправляя на лице маску, высокий, огненно-рыжий офицер-галисиец.

— Я от воинских частей, расквартированных в Корунье. Меня послали в столицу узнать, скоро ли здесь перейдут от слов к делу! Мы у себя готовы к выступлению. Подавляющая часть офицеров с нами. По первому знаку из столицы или по призыву нашей галисийской ложи восстанут три пехотные дивизии. Какую силу противопоставит нам тиран? Этот вопрос нас волнует больше всего. Если камарилья не сможет направить на подавление нашего восстания гарнизоны других провинций, дело будет выиграно!

Передаю вам настойчивое требование галисийской ложи — собрать все внимание, материальные средства и моральные наши силы вокруг армии. Пусть на это время вместо молотка и угольника нашим символом станет карающий меч!..

Боясь, как бы не повторились шумные возгласы одобрения, магистр поспешил обратиться к галисийцу сам:

— Я хочу передать нашим братьям в Галисии восхищение мадридской ложи их отвагой и решимостью. Старый масонский обычай признает высокой наградой рукопожатие магистра. Дайте вашу руку, брат мой!

Когда галисийский масон сошел с кафедры, магистр повернулся в сторону Риэго:

— Теперь послушаем другого офицера, прибывшего из-за границы и направляющегося в экспедиционную армию.

Риэго намеревался сказать лишь несколько слов.

— Испанец, пробывший на родине еще лишь немного дней, не скажет о ее бедах ничего такого, что было бы неизвестно братьям, изведавшим гнет камарильи в течение долгих месяцев.

Я — солдат. Может быть, поэтому мне ближе всего слова собрата из Галисии. Да, одна только может быть у нас цель сейчас — поднять войско! Я отправляюсь в экспедиционную армию. Моя задача будет более широкой, чем того требует мой собрат: надо не только помешать удару экспедиционной армии по восставшим в Галисии, но и подготовить пронунсиамиенто[25] в Кадисе. Один господь знает, кому суждено нанести решающий удар тирании. А старое военное правило гласит, что лучше атаковать врага с фронта и с тыла, чем бить его только в лоб!

После Риэго к собравшимся обратился сам магистр ложи:

— Я хочу сказать вам, братья, прибывшие из отдаленных мест Испании: день нашего торжества близок! Не покладая рук, по всей стране куют оружие освобождения десятки лож, сотни тайных хунт. Напрасно наши враги сыплют золотом, тщетно пытают они заподозренных в близости к нам. Тайна — главная наша сила — остается для них сокрытой. Предателей нет среди строителей новой Испании, и тайны каменщиков не попадут в руки тиранов!

Вы должны знать, братья, что Великий Восток уже не в Мадриде. Сердце нашего Дела упрятано далеко от когтей, могущих разодрать его.

Хартия Кадиса — наша путеводная звезда. Мы все клялись умереть за кадисскую конституцию. Наша клятва, клятва вольных каменщиков, нерушима!

Военное восстание — вот наша цель. Правы братья из армии — все силы надо направить на успех пронунсиамиенто. Где вспыхнет восстание, мы еще не знаем. Поэтому мы должны быть готовы во всех углах Испании.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.