Отступничество Ранка и его последствия

Отступничество Ранка и его последствия

Меньше всего Зигмунд Фрейд ожидал неприятностей от своего высокоценимого и, как он считал, абсолютно надежного «психоаналитического сына» – Отто Ранка, но в 1923 году несколько неприятных эпизодов с участием последнего уже указывали на назревающие конфликты. Так, например, в августе на ужине, устроенном «комитетом» в Сан-Кристофоро, Анна Фрейд стала свидетельницей вспышки, которую затем описала как истерическую веселость. Опасным признаком также служил тот факт, что Ранк начал склоняться к технике и теоретическим положениям, способным увести далеко от идей, которым он был верен два десятилетия и для пропаганды которых так много сделал. Некогда самый ортодоксальный из фрейдистов, он превратился в «ранкианца». После войны Ранк проявил себя верным помощником – деловым, исполнительным, уважительным, и мэтр жалел, что с Отто нельзя получить «множество его копий». Однако прошло несколько лет, и Фрейд уже пренебрежительно отзывался о Ранке как о Hochstaplenatur – прирожденном мошеннике. Реакция основателя психоанализа не ограничилась только нелицеприятными словами: он ассимилировал и переработал свое запоздалое и неожиданное разочарование, предложив пересмотреть психоаналитическую теорию тревоги. Опубликованная в 1926 году статья «Торможение, симптом и страх» демонстрирует неувядающую способность Фрейда извлекать из потерь пользу.

Он очень много, в течение длительного времени помогал Ранку. Фрейд сразу распознал таланты юного самоучки, который пришел к нему в 1905-м с рукописью книги «Художник». Основатель движения помог молодому человеку получить образование, поручил вести протоколы заседаний Психоаналитического общества по средам и поощрял к участию в обсуждениях, нанял в качестве помощника редактора, помогал финансировать его исследования и оплачивал летний отдых. В 1912 году с деликатностью, которую всегда проявлял к менее обеспеченным людям, чем он сам, Фрейд предложил Ранку сопровождать его в поездке в Англию и просил относиться к этому приглашению «как к моей благодарности за вашу последнюю замечательную книгу». И самое главное, мэтр усиленно поддерживал «малыша Ранка» в его стремлении овладеть искусством психоанализа и неизменно выражал свое доверие к нему, выдвигая на ответственные должности: в 1912-м Ранк фигурировал как основатель и издатель журнала Imago, а год спустя – Internationale Zeitschrift. Когда в 1919 году щедрый дар Фройнда сделал возможным основание издательского дома психоаналитической литературы, Verlag, Ранк стал одним из его учредителей и директором. К тому времени он уже несколько лет входил в близкий круг Фрейда. В 1912-м был образован «комитет» – эта преторианская стража мэтра, – и Ранк совершенно естественным образом оказался среди его членов.

Основатель психоанализа любил своего молодого ученика и относился к нему по-отечески. Он всегда волновался за Ранка. В декабре 1918 года Фрейд писал Абрахаму о женщине, на которой месяцем раньше Отто женился (он познакомился с ней во время войны, когда был редактором в Кракове): «Ранк, похоже, действительно испортил себе жизнь этим браком с маленькой польско-еврейской девушкой, которую никто не считает близкой по духу и у которой нет никаких высших интересов. Очень печально и совсем непонятно». Это было одно из тех поспешных и безответственных суждений, которые время от времени позволял себе Фрейд и от которых он потом отказывался. Вскоре основатель психоанализа изменил свое мнение о Беате Ранк, привлекательной и вдумчивой молодой женщине[237]. Год спустя мэтр в одной из статей выразил ей благодарность за ценное предложение, которое он использовал в работе о «сверхъестественном». Мэтр приветствовал ее вклад в общественную жизнь своего круга, а в 1923-м способствовал ее приему в Венское психоаналитическое общество. После того как необъяснимое предубеждение против Беаты рассеялось, Фрейд еще больше стал переживать за карьеру Ранка. Ведь именно он посоветовал Отто – точно так же, как своей дочери Анне и своему другу Пфистеру – не утруждать себя медицинским образованием, чтобы стать психоаналитиком. «Я до сих пор не уверен, правильно ли поступил, когда в свое время отговорил вас от изучения медицины, – размышлял он в письме к Ранку в 1922-м. – Но убеждаюсь, что в целом был прав, когда вспоминаю о той скуке, которую испытывал, изучая медицину». С почти явным вздохом облегчения мэтр заключил: наблюдая, что Ранк занял полагающееся ему по праву место среди психоаналитиков, он больше не видит необходимости обосновывать свой совет.

Вне всяких сомнений, Ранк не принимал незаслуженные благодеяния. Он прокладывал себе дорогу упорной работой, безусловной верностью и многочисленными публикациями. Интенсивность и разнообразие его деятельности – редакторская работа, написание статей, психоаналитическая практика – позволили ему выделиться среди первых психоаналитиков, которые все отличались усердием и упорством, а также бойкостью стиля. Даже Эрнест Джонс, явно недолюбливавший Ранка, признавал его непревзойденную деловую хватку… Однако в середине 20-х годов эта энергичная деятельность и незаменимость подверглись суровым испытаниям, а потом от них не осталось и следа.

Фрейд был последним, кто мог подозревать Ранка. В 1922 году, когда Ранк и Ференци писали книгу по технике психоанализа (другие психоаналитики посчитают ее слишком экстравагантной), мэтр подбадривал их. «К вашему союзу с Ференци, – писал он Ранку, – я отношусь, как вы знаете, с полной симпатией. Новая отважная инициатива вашего совместного предприятия действительно хороша». Он всегда боялся, прибавил Фрейд, что мешает своим ближайшим сторонникам иметь независимое мнение. Теперь же он рад видеть доказательство обратного. Книга «Развитие психоанализа» была опубликована в начале 1924-го. В ней содержалось много интересного материала по технике лечения, но также были намеки на определенное пренебрежение детскими переживаниями пациента с целью сокращения времени анализа. Подобный терапевтический оптимизм противоречил убежденности Фрейда в тщательной и долгой аналитической работе. Приблизительно в это же время Ранк опубликовал работу «Травма рождения» – он посвятил ее Фрейду, но сия «Травма…» вызывала гораздо бо2льшую тревогу, чем совместное творчество с Ференци. В этом труде травма рождения и фантазия о возвращении в утробу матери назывались самыми главными факторами развития психики – важнее последующих травм и фантазий. Мэтр пока оставался невозмутим.

Безмятежность Фрейда была не просто пассивным смирением. Тщательно культивируя в себе доверие к людям, он делал все возможное для минимизации накапливающихся свидетельств того, что Ранк может стать еще одним Адлером. Или Юнгом… Основатель психоанализа упорно приписывал напряженность среди своих сторонников чисто личным антипатиям. Другие не были склонны недооценивать разногласия. Только Эйтингон, оптимист по натуре и привыкший во всем соглашаться с Фрейдом, какое-то время отказывался воспринимать их всерьез. Вопросы, разделяющие Ранка и Абрахама, убеждал он мэтра в январе 1924 года, «конечно, неприятны, но в данный момент в целом они гораздо менее серьезны, чем конфликты между Р[анком] и Джонсом». В том же месяце основатель движения напомнил «комитету», что одобрил посвящение ему книги Ранка о травме рождения. Конечно, Фрейду не все нравилось в намеках на новую технику анализа, которые разбросали по своей книге Ранк и Ференци, а также в теории Ранка о травме рождения, однако он надеялся, что общая сердечная атмосфера среди коллег от этого нисколько не пострадает. В начале февраля мэтр выразил удивление слишком суровым отношением Абрахама к последним публикациям Ранка и Ференци. Фрейд по-прежнему не хотел участвовать в спорах. «Я делаю все возможное, – писал он Эйтингону, – чтобы не использовать свой авторитет для ограничения независимости моих друзей и сторонников. Я не требую, чтобы все их произведения обязательно получали мое одобрение. Естественно, – благоразумно прибавил он, – это предполагает, что они не покидают общую для нас почву, но в любом случае этого вряд ли можно ожидать от Р[анка] или от Ф[еренци]». Ранк высказал некоторое разочарование реакцией Фрейда. Он уважительно, но твердо заявил мэтру, что она показалась ему не совсем ясной и свободной от неверного понимания. Тем не менее Ранк утверждал, что благодарен Фрейду за примирительный настрой.

Но теперь баррикады возвел Абрахам. В конце февраля он предупредил основателя психоанализа о «беспокойстве, которое только усиливалось в течение нескольких недель непрекращающегося самоанализа». При этом Абрахам отвергал обвинения в намерении организовать поход против еретиков. «Любые результаты, полученные легитимно-аналитическим путем, не должны порождать серьезных опасений». Однако в данном случае ситуация была иной. «Я вижу признаки катастрофического развития, в котором затронуты жизненно важные вопросы психоанализа. Они вынуждают меня, к моему глубочайшему сожалению, выступить – не в первый раз за мою карьеру психоаналитика – в роли того, кто подает предупредительный сигнал». Идеи, продвигавшиеся Ранком и Ференци в их «Развитии психоанализа», а еще в большей степени одним Ранком в «Травме рождения», представлялись Абрахаму слишком еретическими, чтобы их можно было игнорировать – или им потворствовать.

Фрейд, однако, отказался поднимать тревогу по сигналу Абрахама из Берлина – по крайней мере, в тот момент. В марте, несмотря на назойливые вопросы, которые ему задавали по поводу всех этих «отважных» инициатив, мэтр все еще был способен написать Ференци, который неизменно поддерживал Ранка в кругу ближайших сподвижников: «Моя уверенность в вас и в Ранке безусловна. Было бы печально после 15 или 17 лет совместной жизни обнаружить, что тебя обманывают». Работа Ранка, прибавил он, бесценна, и сам он незаменим. Фрейд признался в скептическом отношении к краткой психоаналитической терапии, которую рекомендовали Ранк и Ференци. Подобная терапия, по его мнению, приносит анализ в жертву предположениям. Безусловно, усиливающийся раскол между Ранком и остальными тревожил его. «Я пережил «комитет», который должен был стать моим преемником, и, возможно, я переживу и международную ассоциацию. Будем надеяться, что психоанализ переживет меня». Однако, к счастью, добавил основатель психоанализа, сходство между Ранком и Юнгом поверхностно: «Юнг был злым парнем».

В то время как Фрейд оставался дипломатичным, примиряющим и терпеливым, главные действующие лица надвигающейся катастрофы, похоже, рвались в бой. Ференци, обидевшись за Ранка, обвинил Абрахама в необузданных амбициях и ревности. Только это, говорил он Ранку, может объяснить, что Абрахам осмелился очернять их совместные произведения как проявления измены. Мэтр обманывал себя, продолжая верить – а если точнее, надеяться, – что Ференци не разделяет неприязнь Ранка к Абрахаму. Но при всем при том Фрейд, опытный политик, спекулируя на своем плохом здоровье и общей нелюбви к склокам, старался сохранить мир и удержать Ранка в «семье». Попытка была отважной, но тщетной. В середине марта Ранк по секрету рассказал Ференци о разговоре с Фрейдом, ставшем для него в некотором роде сюрпризом. Основатель психоанализа, по всей видимости, работал над статьей, в которой собирался критиковать новые теории Ранка, но вел себя уклончиво и даже показал себя недостаточно информированным: «Проф. до сих пор не прочел мою книгу или прочел только половину». Похоже, мэтра больше не убеждали аргументы Ранка, раньше казавшиеся ему впечатляющими. Тем не менее встреча была примирительной: Фрейд предоставил Ранку решать, когда будет опубликована критика его работы и будет ли опубликована вообще. Однако разногласия были слишком серьезными, чтобы их можно было так легко преодолеть, поэтому Фрейд предложил членам «комитета» встретиться и обсудить все спорные вопросы. Теперь он признал, что стал критически относиться к последним работам Ранка. «Но я бы хотел услышать, в чем может заключаться угроза. Я ее не вижу». И все-таки ему пришлось это увидеть.

Обсуждая свою «Травму рождения» с членами Венского психоаналитического общества в начале марта, Отто Ранк сказал, что книга выросла из дневника, в котором он записывал «впечатления от анализа, в афористичной форме. Она была составлена из фрагментов, словно мозаика». Кроме того, прибавил Ранк, он писал книгу не для психоаналитиков. Тем не менее психоаналитики посчитали ее достаточно важной, чтобы долго обсуждать и яростно критиковать. Впоследствии Ранк утверждал, что его главный тезис о травме рождения как определяющем психологическом событии фактически был развитием представлений Фрейда – более того, представлений, с которыми психоаналитики были знакомы уже много лет. Это его заявление небезосновательно: в 1908-м, после того как Ранк представил доклад о мифах, связанных с рождением героев, мэтр лаконично заметил: «Акт рождения есть источник страха». Год спустя, перечисляя детские травмы, Фрейд напомнил Венскому психоаналитическому обществу, что «относительно страха следует помнить, что ребенок испытывает страх начиная с акта рождения». В 1909-м в примечании к «Толкованию сновидений» он уже решительно заявляет, в письменном виде: «Впрочем, акт рождения представляет собой первое переживание страха и вместе с тем источник и прообраз аффекта страха». Именно поэтому в самом начале основатель психоанализа не видел ничего невероятного в тезисе Ранка.

На самом деле этот тезис был не столько отступлением от психоаналитического мышления, сколько пророчеством – а если еще точнее, то предвзятым предсказанием – последующего развития теории психоанализа. Ранк усиливал роль матери за счет роли отца, а прототипичного страха рождения – за счет эдипова комплекса. На первом этапе мэтр считал, что это может оказаться ценным вкладом в его систему. Принимая посвящение Ранка в его книге, Фрейд процитировал изящную строчку из Горация: «Non omnis moriar» – «Нет, весь я не умру». И действительно, в начале марта 1924 года он предложил Абрахаму: «Возьмем самый крайний случай: Ференци и Ранк открыто выступают с заявлением, что мы ошиблись, остановившись на эдиповом комплексе, и что верный ответ на самом деле лежит в травме рождения. Если они окажутся правы, происхождение неврозов следует искать в психологическом сбое, а не в нашей сексуальной этиологии». В таком случае психоаналитикам придется изменить технику лечения. «Какая в том беда? Можно оставаться под одной крышей, сохраняя душевное равновесие». Несколько лет работы, полагал он, определят, кто из теоретиков прав.

Терпение Фрейда поддерживалось его отеческими чувствами к Ранку, однако в нем также говорил ученый, готовый рассмотреть гипотезу, что его любимое открытие – эдипов комплекс – не столь важно для психического развития, как считалось до сих пор. Основатель психоанализа напомнил членам «комитета», что полное единодушие во всех вопросах научных подробностей и во всех вновь поднимаемых темах просто невозможно среди полудюжины разных по своей природе людей. Оно даже нежелательно. Впрочем, постепенно мэтр терял терпение – обвинял «паникеров», особенно Абрахама, в поспешных и бестактных действиях в их кампании против Ранка. Не желая признавать серьезность ситуации, Фрейд перекладывал вину на тех, кто приносил дурные вести. Он с готовностью соглашался, что Ранк был обидчивым, ко многому равнодушным и резким в общении, лишенным чувства юмора. Вне всяких сомнений, в своих трудностях он по большей части виноват сам. Но основатель движения также думал, что коллеги недостаточно добры к нему. Шли месяцы, а Фрейд по-прежнему находил убежище в олимпийском спокойствии и возлагал вину в равной степени на обе стороны: «Враждебность, которую [Ранк] отчасти действительно чувствовал в вас и в берлинцах, а отчасти воображал, – писал он Джонсу в сентябре 1924 года, – оказала возмущающее воздействие на его разум».

Психоаналитики из ближайшего круга, ведомые мэтром, были вовлечены в некий неуклюжий танец, состоявший из неуверенных вращений и неожиданных разворотов. Но Абрахам оставался непреклонен. Он опасался, что Ференци и, хуже того, Ранк охвачены «научной регрессией». Некоторые английские психоаналитики, в частности Эрнест Джонс и братья Эдвард и Джеймс Гловеры, полностью соглашались с Абрахамом: Ранк отрекается от учения Фрейда о роли отца в психологическом развитии ребенка. Теория травмы рождения, раздраженно писал Джонс Абрахаму, есть не что иное, как отказ от эдипова комплекса. И действительно, противники Ранка теперь считали себя более последовательными, чем стареющий мастер, б?льшими фрейдистами, чем сам Фрейд. «Его нетрудно понять, – заявлял Джонс, – если учесть все факторы, возраст, болезнь и коварную пропаганду дома». Было бы жаль, если бы они поссорились с профессором из-за «слишком большой верности его делу», но если им придется выбирать между психоанализом и личными соображениями, мрачно констатировал Джонс, то психоанализ будет, конечно, на первом месте.

Эти тревоги оказались излишними. Фрейд все больше сомневался в ценности новых идей Ранка. Поразмыслив, он стал относиться к экспрессивной, почти фанатичной сосредоточенности Ранка на травме рождения как к непозволительному отступлению от проверенных временем идей психоанализа, а к его пропаганде сокращенного анализа как к губительной страсти целительства. В конце марта 1924 года мэтр уже сказал Ференци, что если раньше он считал верными две трети «Травмы рождения» Ранка, то теперь ограничивает свое одобрение только одной третью. Вскоре даже эта довольно скромная степень одобрения уже казалась ему чрезмерной.

В апреле 1924 года Отто Ранк отправился в Соединенные Штаты. Он читал лекции, проводил семинары, принимал пациентов, руководил начинающими психоаналитиками. Теперь пламя битвы поддерживалось с помощью писем.

Это был его первый визит в Америку – пьянящее, дезориентирующее ощущение… Ранк оказался плохо подготовленным к такого рода испытаниям. Некоторые американские психоаналитики были сбиты с толку тем, что он говорил. Один из них, психиатр Тригант Барроу, врач, чудак и ветреный сторонник психоанализа (мэтр как-то раз назвал его пьяным говоруном), предупреждал Фрейда, что Ранк распространяет в Соединенных Штатах опасную ересь. Основатель психоанализа заверил Барроу: «Это лишь новшество техники, достойное испытания. Оно обещает сократить время анализа; практика покажет, исполнится ли это обещание». Несмотря на все сомнения, мэтр все-таки решился заявить о своей вере в ученика: «Доктор Ранк слишком близок ко мне, чтобы предполагать – он движется в том же направлении, что и его предшественники».

Ранк никогда прежде не сталкивался с такой лестью, как в Америке. Он даже не мечтал о подобном влиянии. Не видел столько денег. Теперь Ранк пытался усидеть на двух стульях: на лекциях подчеркивал тот факт, что травма рождения и сокращенный психоанализ были идеями Фрейда, и в то же время всеми силами старался, чтобы сложилось впечатление, будто он преподносит удивленным слушателям сенсационную новость. Именно мать, а не отец играет главную роль в формировании человека: «Im Gegenteil, die Mutter! Onzecontrary, ze mozer!» Отто Ранк одновременно выступал выразителем официальной точки зрения и дерзким ревизионистом – явление, которое казалось ему необыкновенно соблазнительным[238].

Конечно, Ранк не мог просто забыть о Вене. Фрейд отправил ему в Америку письмо, в котором взял на себя труд проинформировать, что шестеро его недавних пациентов, пять из которых были знакомы с идеями Ранка, полностью опровергли тезис о травме рождения. «Я часто очень за вас волнуюсь», – писал мэтр в своем прежнем отеческом тоне в июле. Он не проявлял враждебности, но ничего не скрывал и советовал Отто не впадать в упрямство: «Оставьте для себя возможность отступления». Ранк воспринял этот даже не совет, а просьбу только как неодобрение и непонимание. «Если бы я уже этого не знал, – писал он в черновике своего ответа, – то ваше сегодняшнее письмо не оставило бы сомнений, что понимание совершенно невозможно». Ранк не отправил это письмо, однако оно как нельзя лучше отражает его обиду. Основатель психоанализа проявил бо2льшую склонность к примирению, чем один из его апологетов. В длинном письме, отправленном летом с курорта Земмеринг, мэтр перечислял важные вопросы, по которым другие психоаналитики, в том числе Юнг, когда он еще не порвал с движением, не соглашались с ним, оставаясь друзьями. Фрейд не желал, чтобы коллеги были просто его эхом. Ференци, на его взгляд, «придает слишком большое значение полному согласию со мной. В отличие от меня». Основатель психоанализа заверял Ранка: «Мои чувства к вам ничто не может поколебать».

Тем не менее по его чувствам был нанесен удар, причем сильный. Летний оптимизм, хотя и очень ограниченный, долго не продержался. Фрейд все больше разделял чувства ближайших соратников, выступавших против Ранка и намеренных закрыть дорогу к примирению. В сентябре Эйтингон с непривычной для него резкостью писал в Вену: «Наш друг Ранк закусил удила». Эйтингона возмущали разговоры о «берлинском заговоре» против Ранка. А в октябре в берлинский лагерь решительно перешла дочь Фрейда. «Анна приходит в ярость, – писал мэтр Эйтингону, – при упоминании имени Ранка». Но основатель психоанализа все еще колебался и посылал противоречивые сигналы. С одной стороны, он пока не хотел разрывать личные отношения с Ранком. «Я бы желал отделить его личность от травмы рождения», – писал мэтр Абрахаму в середине октября, выдавая желаемое за действительное. С другой стороны, несколько дней спустя, когда Ранк вернулся в Вену и первым делом нанес визит Фрейду, сам мэтр ждал встречи с дурными предчувствиями. «Я не питаю иллюзий, – признавался он Эрнесту Джонсу, – относительно результата этого разговора». Непоследовательность основателя движения отражала его душевные страдания.

Венских психоаналитиков новый Ранк озадачил. «Мы не в силах объяснить себе его поведение, – информировал Фрейд Эрнеста Джонса в ноябре, – но можно не сомневаться, что он с удивительной легкостью отбросил всех нас и приготовился к новой жизни, независимой от нас». Для этого Ранк, очевидно, считал необходимым заявить, что мэтр, например, плохо с ним обращался. «Когда ему напоминают о его собственных недружественных заявлениях, он отказывается от них, называя слухами и фантазиями». Теперь Фрейд считал Ранка неискренним, больше не заслуживающим доверия. «Я очень жалею, что вы, Джонс, до такой степени оказались правы». Основатель психоанализа был вынужден написать подобное письмо Джонсу, а еще раньше Абрахаму.

По возвращении в Вену, все еще опьяненный недавним триумфом в Соединенных Штатах, Ранк отказался от всех своих официальных должностей. Едва переступив порог дома, он уже планировал следующую поездку за океан. Такое нетерпение было вполне объяснимо: противникам не удалось переманить на свою сторону последнего из союзников, Ференци. «Я не был удивлен, – писал Эрнест Джонс Абрахаму в середине ноября, – что Шандор оказался полностью заслуживающим доверия». Именно этого, заметил Джонс, все от него и ждали, «поскольку он, по крайней мере, всегда оставался джентльменом». Но Ранк был сама нерешительность, подавленный и исполненный чувства вины. В ноябре жена проводила его в Америку, но вскоре тот вернулся домой. «Он мечется тут с нечистой совестью» – так характеризовал Фрейд Ранка в письме Лу Андреас-Саломе. Дальше он писал о глубоко несчастном, расстроенном лице Отто – оно такое, как у человека, получившего взбучку. Как обычно в подобных обстоятельствах, мэтр полностью снимал с себя ответственность. Он так спокойно отнесся к отступничеству Ранка, отметил основатель психоанализа, не только потому, что становится старым и безразличным, но в основном вследствие того, что ни в малейшей степени не может себя винить. Ранк волновался намного сильнее. В середине декабря, в разгар душевного кризиса, разрываясь между старыми привязанностями и новыми возможностями, он ежедневно советовался с Фрейдом.

20 декабря в неожиданном циркулярном письме Отто Ранк поведал о своем состоянии коллегам. Он каялся, извинялся, возлагал вину на себя. Теперь он понял, обращался Ранк к «комитету», что его поведение было невротическим, спровоцированным бессознательными конфликтами. Совершенно очевидно, раковая опухоль профессора стала для него травмой, и он подвел как себя самого, так и своих друзей. Анализируя собственные страдания, Ранк снова опирался на традиционный психоанализ и описывал свое плачевное душевное состояние в самых ортодоксальных фрейдистских терминах: это результат эдипова комплекса, к которому прибавился комплекс брата. Что касается получателей этого психоаналитического признания, Эрнест Джонс, например, не был ни убежден, ни успокоен. «Честно говоря, и не имею ничего против Ранка», – признавался он Абрахаму в конце декабря и заявлял, что рад видеть, как тот «прозревает». И все-таки он склонен не доверять этому чисто «интеллектуальному прозрению». Другими словами, признавался Джонс, он совсем не верит Ранку. Было бы абсолютно неосмотрительно забывать о его невротическом поведении и ждать, что тот снова станет прежним. «Принцип реальности рано или поздно отомстит за себя принципу удовольствия». Необходимо не дать Ранку снова занять ответственные должности.

Фрейд оказался менее суров. Он приветствовал возвращение Ранка – Rank’s R?ndbrief – как добрую весть. «Хотя я знаю, что вы уже какое-то время не в ладах с ним, – писал мэтр Эрнесту Джонсу через две недели после получения этого почти мазохистского самоанализа, – я все же надеюсь, что мудрость и доброжелательность позволят вам подвести черту под этим эпизодом, забыть прошлое и снова предоставить ему кредит доверия». Основателя психоанализа радовало, что ему и коллегам не пришлось «бросить одного из нас на дороге как убитого или мародера», и он ждал, что Ранк снова будет храбро сражаться в рядах товарищей. Покаяние Отто впечатлило его. «Я не могу поверить, – писал Фрейд верному Эйтингону в январе 1925 года, оценивая прежнее странное поведение Ранка, – что нечто подобное может случиться снова».

Сторонники основателя движения не были склонны прощать Ранка, не говоря уж о том, чтобы предать инцидент забвению. Они полностью разделяли подозрения Эрнеста Джонса. В Рождество берлинская группа – Эйтингон, Закс, Абрахам – отправила «дорогому Отто» письмо, приветствовавшее его возвращение в лоно психоанализа, однако сердечность слов не могла скрыть некоторую язвительность. Трое берлинцев напоминали Ранку о его невротическом поведении и усиленно намекали, что, несмотря на то что он пересматривает свои взгляды, возвращаясь к психоаналитическим истинам, ему стоит воздержаться от публикаций. Эту паузу он может использовать для дискуссий и восприятия критики коллег. Несколько дней спустя их примеру последовал Эрнест Джонс. В дружеском, но несколько покровительственном письме к Ранку он выразил удовлетворение его «более ясной самооценкой» и «желанием восстановить дружбу». Искусно обойдя пять лет споров и враждебности, Джонс заверил «дорогого Отто», что дружба с его стороны никогда не прерывалась, поэтому он решительно и с полной сердечностью приветствует его шаги к примирению. Тем не менее в отношении Джонса чувствуется некоторая суровость: одними словами прошлое не сотрешь. Перефразируя знаменитую строчку из «Фауста» Гёте, которой Фрейд завершил «Тотем и табу», Джонс отметил: «В конце было дело» – «Am ende ist die tat». Ответом Ранка на эти внешне дружеские послания стало возвращение в Соединенные Штаты в начале января. Он не хотел и не мог оставаться в Вене. Фрейд, все еще не потерявший терпения, надеялся, что в своем новом американском турне Ранк компенсирует ущерб, который он нанес первой поездкой.

Практически всю зиму 1925 года мэтр пытался вернуть свое прежнее отношение к Ранку. В марте, после возвращения того из второго турне по Соединенным Штатам, Фрейд сообщил Абрахаму, что «снова распространил» на Ранка свое полное доверие. Даже в июле у основателя психоанализа еще тлела искра веры в своего непредсказуемого ученика. Тем не менее, несмотря на склонность Фрейда принимать желаемое за действительное, неприятные сравнения Ранка с Юнгом, к которым прибегала часть сторонников мэтра, к сожалению, все больше казались ему уместными. Юнг тоже отправился в Соединенные Штаты читать лекции, в которых он одновременно заявлял о преданности Фрейду и претендовал на оригинальность. Юнг тоже испугался собственной смелости и многословно извинялся за странное поведение, но затем отказался от своих слов. И наконец, Юнг, как представлялось основателю движения при взгляде в прошлое, извлек немалую пользу из отказа от его бескомпромиссных теорий. Естественно, Ранк приходил в ярость, если кто-то сравнивал его с Юнгом. Для него и его новых последователей эти подозрения и сравнения звучали как оскорбление.

Отчасти это было верно. Ранка называли вероломным, и он стал мишенью для агрессивного анализа со стороны своих бывших друзей. Это была старая история. Даже Фрейд, по-прежнему питавший отеческие чувства к Ранку, не удержался от постановки ему диагноза, словно своему противнику. Он называл Ранка то сыном с эдиповым комплексом, то жадным предпринимателем. Еще в ноябре 1923 года мэтр так истолковал один из снов Ранка: «юный Давид» – Ранк – хочет убить «хвастливого Голиафа» – Фрейда. «Вы грозный Давид, которому своей травмой рождения удастся опровергнуть мою работу». Следующим летом основатель психоанализа сказал Ранку с полной откровенностью, что теория травмы рождения, которая влечет за собой «устранение отца», была неточным переводом собственного несчастного детства в термины грандиозной теории. Если бы Ранка проанализировали, заключил Фрейд, он бы переработал эти давние воздействия вместо того, чтобы строить на своем неврозе честолюбивое сооружение. Затем, в ноябре, перед публичным самоанализом Ранка, мэтр резко характеризовал «дорогого Отто» как человека, которому «угрожает моя болезнь и ее опасность для его средств к существованию», который искал «спасительный остров» и нашел его в Америке. «Это действительно случай крысы, бегущей с тонущего корабля». Сражаясь с сильным невротическим комплексом отца, Ранк, очевидно, не мог сопротивляться потоку долларов, который предлагал ему Нью-Йорк. Диагноз, к которому в конечном счете пришел основатель психоанализа, был неприятным для Ранка…

Психоаналитики, подталкивавшие Фрейда к отречению от Ранка, не стали придираться к этому аналитическому оскорблению. Эрнест Джонс предположил, что Первая мировая война вытеснила «явный невроз» Ранка 1913 года, но данное состояние постепенно вернулось в форме невротического характера. Это включало в себя, помимо всего прочего, отрицание эдипова комплекса и «регрессию враждебности от брата (меня)… к отцу, предположительно Фрейду». Абрахам, если уж на то пошло, высказывался более язвительно. Отрицая всякую враждебность, он безжалостно диагностировал «невротический процесс» у Ранка как следствие долгой предыстории. Ранк, как представлял его Абрахам, компенсировал собственные негативные чувства добросовестной работой и слабеющей потребностью в дружбе. Он разрешил себе действовать тиранически, стать необыкновенно капризным и более или менее открыто культивировать интерес к деньгам. Другими словами, «очевидная регрессия в анально-садистское состояние».

Подобные экскурсы в разложение личности служили примером агрессивного анализа, который психоаналитики во главе с Фрейдом одновременно осуждали и использовали. Такова, как мы уже имели возможность убедиться, была точка зрения психоаналитиков на других и на самих себя. Основатель движения мог приписывать отречение Юнга от психоанализа «сильным невротическим и эгоистическим мотивам». В то же время он был способен судить себя почти так же строго и признавать, что оказался достаточно эгоистичным, чтобы использовать свое плохое здоровье как предлог оставаться в стороне от ссор между психоаналитиками. Но если Зигмунд Фрейд ставил подобные диагнозы не только другим, сие не делало психоаналитическое оскорбление более правомерным или приятным. Это стало настоящей эпидемией среди психоаналитиков – распространенная профессиональная деформация.

В июне 1925 года Фрейд ненадолго отвлекся от дела Ранка, которое неумолимо двигалось к окончательному разрешению. Это была довольно трогательная история. Его старший друг Йозеф Брейер, который по-отечески относился к Фрейду, когда тому было 30 лет, и с которым он порвал четверть века назад, умер в возрасте 83 лет. В ответ на искреннее письмо с соболезнованиями старший сын Брейера Роберт, по всей видимости, заверил Фрейда, что отец с симпатией, которую основатель психоанализа, должно быть, считал невозможной, следил за развитием этого движения. Фрейд тут же написал ему: «То, что вы сообщили мне об отношении вашего отца к моей работе в последние годы, явилось для меня новостью и бальзамом на болезненную рану, которая так и не затянулась». Как свидетельствует письмо, все эти годы мэтр не задумывался о своем охлаждении к Брейеру, человеку, который поддерживал его морально и материально и оказал ему неоценимую услугу, рассказав об Анне О., что подтолкнуло Фрейда к психоаналитическим открытиям, и на чью доброту он ответил жестокой неучтивостью. Вероятно, основатель психоанализа был очень рад тому, что все это время ошибался относительно взглядов Брейера, и наконец узнал, что тот продолжал издалека доброжелательно наблюдать за ним – особенно теперь, когда Ранк вызывал у него такое разочарование.

Летом 1925 года у Зигмунда Фрейда была более серьезная причина для волнений, чем отступничество Ранка: здоровье Карла Абрахама. В начале июня Абрахам писал мэтру, лежа в постели. Он вернулся из лекционного турне по Нидерландам с явными симптомами бронхита. Всем рассказывали, что Абрахам проглотил рыбью кость, которая застряла в бронхе. На самом деле он, похоже, страдал от недиагностированного рака легких… В июле Абрахам почувствовал себя лучше и поехал с семьей в Швейцарию. В августе он уже мог совершать недолгие прогулки в горы, а в начале сентября настолько окреп, что присутствовал на международном конгрессе в Бад-Хомбурге. Для слабого организма Абрахама нагрузка оказалась непосильной, и Фрейд, который постоянно был в контакте с ним, начал волноваться. «Итак, случилось то, чего я боялся, – писал он Абрахаму в середине сентября. – Конгресс истощил ваши силы, и я могу лишь надеяться, что ваша молодость вскоре победит нездоровье».

Из Берлина приходили достаточно оптимистичные вести. В середине октября Абрахам разослал успокаивающее письмо: он чувствует себя неплохо. К неудовольствию мэтра он не забыл упомянуть о том, что находился под надзором Флисса, и похвалил его «исключительные качества как врача». Флисс, полагал Абрахам, сто2ит трех профессоров по внутренним болезням. «Кстати, – отмечал он, – все течение моей болезни самым поразительным образом подтверждает его теорию периодов». Но улучшение оказалось недолгим. Приступы лихорадки, боли, проблемы с желчным пузырем – все это указывало на серьезность заболевания. В начале декабря Фрейд был чрезвычайно встревожен. «Мы не в настроении рассылать в этом месяце циркулярное письмо, – сообщал он Джонсу 13 декабря. – Болезнь Абрахама держит всех нас в напряжении, и мы очень огорчаемся, что новости неопределенные и кажутся такими необъяснимыми». Три дня спустя он писал Джонсу, что Феликс Дойч ездил к Абрахаму и предупредил, что «эта неделя будет критическим периодом и [что] мы должны приготовиться к худшему». Фрейд отказывался расставаться с надеждой: «Это мрачная перспектива, но, пока он жив, мы можем цепляться за надежду, что его болезнь часто дает шанс на выздоровление». Основатель психоанализа чувствовал себя недостаточно хорошо для того, чтобы отправиться в Берлин, и спрашивал, позволяет ли здоровье самого Джонса поехать туда. Фрейд отказывался смотреть в лицо правде. «Я намеренно воздерживаюсь от описания последствий, если произойдет это ужасное событие».

Еще через несколько дней, 21 декабря, казалось, появился повод для оптимизма. «Сегодня никаких новостей от Абрахама, – писал мэтр Джонсу, – но последний бюллетень о его здоровье звучал обнадеживающе». Он утешался мыслью, что Аликс Стрейчи тоже выздоравливала после удаления абсцесса в легком, а сердце у Абрахама крепкое. Но в постскриптуме тон меняется. Позвонил Дойч: лихорадка отступила, и он оставил Абрахама в удовлетворительном состоянии, однако ему только что сообщили, что у Карла рецидив и положение отчаянное. Четыре дня спустя, на Рождество, Абрахам умер. Ему было 48 лет.

Фрейд очень тяжело переживал смерть Карла Абрахама. Не стало умелого организатора, талантливого преподавателя психоанализа, неисправимого оптимиста, оригинального теоретика и верного друга. «Я лишь могу повторить ваши слова, – писал основатель психоанализа Джонсу 30 декабря (должно быть, мэтр еще не оправился от потрясения, потому что писал по-немецки). – Смерть А[брахама], наверное, самая большая потеря, которая могла у нас случиться, и она случилась. Обычно в письмах я шутливо называл его своим rocher de bronze[239]; я находил опору в абсолютном доверии, которое он внушал мне и всем остальным». Фрейд прибавил, что пишет короткий некролог и намерен употребить применительно к Абрахаму знаменитую похвалу Горация честному и чистому человеку: Integer vitae scelerisque purus[240]. Основатель движения был искренен. Напыщенные восхваления после смерти, отмечал он в письме к Джонсу, всегда были для него особенно неприятны. «Я старался избегать их, но по поводу этой цитаты я считаю, что она отражает истину». Прочувствованный некролог, который написал Фрейд, действительно содержит эту строку из Горация и не менее искреннее утверждение, что вместе с Абрахамом психоаналитическое движение хоронит «одну из наиболее прочных надежд нашей молодой науки, подверженной жестоким нападкам; возможно, эта смерть нанесла непоправимый урон будущему психоанализа». Эта катастрофа отодвинула перспективу потери Ранка на второй план.

Отто Ранк шел собственным путем, деля время между Парижем и Нью-Йорком, прежде чем обосноваться в Соединенных Штатах. Фрейд занимался своими делами: в начале 1926 года у него были проблемы с сердцем – возобновились приступы, причем достаточно серьезные для того, чтобы отправиться в санаторий. В марте мэтр бесстрастно сообщил Эйтингону, что, наверное, умирает, но единственное, чего он боится, – «это долгая инвалидность без возможности работать. А если точнее, то возможности зарабатывать». Несмотря на достигнутое материальное благополучие, Фрейда по-прежнему волновала проблема содержания семьи. Но в апреле, когда Ранк последний раз посетил его, основатель психоанализа уже поправился, вернулся домой и снова принимал пациентов. Ранк еще не сформулировал свои окончательные взгляды. Его теория появилась два или три года спустя, когда он выдвинул концепцию воли как главной психической силы, той части «Я», которая управляет и влечениями, и окружающей средой. Тем не менее весной 1926 года Отто Ранк окончательно покинул фрейдистский лагерь. Когда он пришел попрощаться, мэтр уже поставил точку в своих отношениях с ним. «Польза от его болезни, – сделал вывод Фрейд, – в виде материальной независимости была очень велика». В июне он окончательно подвел черту. «Я не нахожу в себе никакого возмущения Ранком, – признавался основатель психоанализа Эйтингону. – Я оставляю за ним право сбиться с пути и, в свою очередь, казаться оригинальным. Но совершенно очевидно, что он больше не с нами»[241].

Эта история была болезненной и длилась долго, но Зигмунд Фрейд, размышляя над еретическими идеями Ранка, извлек из нее важные уроки. В книге, которая стала результатом этих событий, «Торможение, симптом и страх», он отмечал: «Напоминание Ранка, что аффект тревоги, как и я сам вначале утверждал, есть следствие процесса рождения и повторение пережитой тогда ситуации, вынудило к повторной проверке проблемы страха». Однако, писал он далее, «с его собственным пониманием рождения как травмы, состояния тревоги как последующей реакции отвода, каждого нового аффекта страха как попытки все более полно «отреагировать» травму я не мог далее соглашаться». Тем не менее основатель психоанализа был вынужден признаться, что Ранк поднял несколько интересных проблем.

Вскоре Фрейду предстояло отпраздновать 70-летие – или, скорее, проигнорировать празднование, но хорошо знакомое желание разрешить возникшие сложности его не покинуло. Небольшая книга, суммировавшая его размышления о страхе, предложила психоаналитикам новые загадки: им предстояло принять еще один существенный пересмотр теоретических положений. «То, что моя книга взбаламутит воду, – с явным удовлетворением писал Фрейд Лу Андреас-Саломе, – было предсказуемо. Через какое-то время все опять успокоится. Людям полезно напоминать, что у нас еще нет права на догматическую непоколебимость и что мы должны быть готовы снова и снова ухаживать за виноградником». Однако, поспешил он успокоить фрау Лу, «в конечном счете предлагаемые изменения не такие уж подрывные». В работе «Торможение, симптом и страх», как и в письме к Андреас-Саломе, Фрейд придерживался следующей тактики: он признавал, что отказался от прежних теоретических положений, но минимизировал пройденный путь. «Представленное в этой статье понимание страха несколько отличается от того, которое мне казалось обоснованным раньше». Словосочетание «несколько отличается» явно не передает, насколько важно предложенное основателем психоанализа нововведение.

Эстетически текст выглядит слабее, чем другие работы Фрейда. В нем мэтр механически соединяет идеи вместо того, чтобы продемонстрировать их естественную связь. Некоторые глубокие мысли, оставившие след в психоаналитическом мышлении, – пассажи о вытеснении и защите, о страхе – разбросаны по страницам или упрятаны в одно из приложений. Такое ощущение, что Фрейду надоела утомительная работа по обновлению своей психоаналитической модели. Ему как будто не терпится раз и навсегда покончить с изменениями. Много лет назад он заявил, что ясная и недвусмысленная манера писать показывает нам, что и мысль автора здесь ясна и уверенна, и наоборот, там, где мы встречаем вымученные, вычурные выражения, можно заметить влияние недостаточно продуманной, осложняющей мысли или же заглушенный голос самокритики. Это было в буквальном смысле слова руководство по использованию стиля как ключа. Но в данном случае метод не работал: основатель психоанализа не был самокритичен в отношении своих новых идей. И в то же время он выглядел усталым и нерешительным в отношении организации объемного материала. Само название «Торможение, симптом и страх» – простое перечисление – свидетельствует о неуверенности. Статья начинается с описания отличий торможения от симптомов, хотя Фрейда в гораздо большей степени интересовала природа защитных механизмов, а также страх – в одном из вышедших в Америке переводов на английский язык работа даже называлась «Проблема страха». Тем не менее, несмотря на некоторую «неаккуратность», она очень важна для отражения взглядов Фрейда.

Имя Ранка упоминается в тексте всего несколько раз, но мэтр постоянно ведет с ним безмолвный спор. Так он выражал свое отношение к заблудшему ученику[242]. Безусловно, работа не имела бы такого значения, будь она только сведением личных счетов. На самом деле проблема страха привлекала внимание Фрейда еще с середины 90-х годов XIX столетия. Основатель психоанализа считал, что она требует не только клинического, но и теоретического обоснования, о чем не задумывались другие исследователи. В те годы, когда Фрейд овладевал психоаналитическим мышлением, когда он писал свои ранние работы по истерии и неврозу страха, психиатрическое сообщество почти ничего не знало о тревоге. Учебники и пособия предлагали в основном поверхностные физиологические описания. Авторитетный Словарь психологической медицины Д. Гека Тюка, в котором были собраны накопленные наукой к 1890 году знания, приводит лишь очень краткое определение страха: «Душевное расстройство, выражающееся в ожидании несчастья или испытания. Состояние возбуждения и подавленности, с ощущением сдавливания и неудобства в прекордиальной области». И все.

Зигмунд Фрейд считал, что необходимо сказать гораздо больше. У некоторых из его первых пациентов, страдавших неврозом, наблюдались выраженные симптомы страха, и, поскольку мэтр был убежден, что источником всех неврозов служат сексуальные расстройства, он пришел к выводу, что страх тоже может иметь сексуальные корни. Таким образом, по мнению Фрейда, в его происхождении нет особой тайны, и его формула проста: сексуальное возбуждение не получает выхода и трансформируется в страх. Вне всяких сомнений, как вскоре после окончания Первой мировой войны утверждал Эйген Блейлер в своем популярном «Учебнике психиатрии», страх каким-то образом связан с сексуальностью, и этот факт нам известен уже давно, но первым прояснил его Фрейд. Один из аспектов, по мнению основателя психоанализа, состоял в том, что страх не просто слепой физиологический процесс – он также опирается на психологические механизмы: вытеснение, как выразился мэтр, порождает тревогу. Здесь кроется тесная, но не очень заметная связь между двумя главными темами работы «Торможение, симптом и страх» – страхом и защитными механизмами. Но Фрейд не просто пересмотрел свое первое объяснение этой связи. Вытеснение, теперь утверждал он, не формирует страх. Скорее наоборот, страх приводит к вытеснению.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.