Глава 17. Свержение Муссолини и отступничество Италии

Глава 17.

Свержение Муссолини и отступничество Италии

24.07.1943 года. Сессия Фашистского совета, принятие резолюции о недоверии Муссолини.

– 25.07.1943 года. Арест Муссолини. Бадольо поручают сформировать новое правительство.

– 12.08.1943 года. Италия начинает тайные переговоры о перемирии с альянсом. – 22.08.1943 года. Штаб 10-й армии обосновывается в Южной Италии.

– 3.09.1943 года. Заключение сепаратного перемирия между Италией и альянсом. – 3.09.1943 года. Высадка британской 8-й армии на юге Калабрии.

– 8.09.1943 года. Эйзенхауэр и итальянское правительство предают гласности соглашение о перемирии.

– 12.09.1943 года. Операция по спасению Муссолини

Предварительные переговоры

Когда 31 января 1943 года итальянский маршал граф Кавальеро был смещен со своего поста, я, естественно, попросил Муссолини освободить меня от моих обязанностей командующего. Мы с Кавальеро были больше чем товарищами по оружию, и я думаю, что он разделял мои чувства. Я защищал Кавальеро и предупреждал Муссолини о возможных негативных последствиях замены его на Амброзио, которого в моем присутствии неоднократно резко критиковали итальянские офицеры и который, по моему мнению, не обладал способностями, необходимыми для командующего столь высокого уровня. Муссолини умолял меня забрать обратно мой рапорт, в очередной раз заверил меня в своем «братском доверии» по отношению ко мне и в стремлении к более тесному личному сотрудничеству в будущем. К сожалению, должен признаться, что, вопреки доводам рассудка, я дал ему себя уговорить.

Изменения в атмосфере, царившей в итальянском Верховном командовании, я почувствовал сразу же. Я отказался от предложения Амброзио возглавить командование всеми войсками Оси в Тунисе, предположив, что он просто хочет избавиться от меня как от неприятного и авторитарного немецкого командира и наблюдателя, а также лишить меня моего влияния в Риме. Договоренность, согласно которой ни один приказ не мог быть издан без моего одобрения, оставалась в силе. Реализовывать ее было нетрудно, поскольку большинство приказов разрабатывалось и составлялось моими штабными работниками или офицерами связи. Несмотря на временами невыносимое высокомерие Амброзио, я сохранял лояльность по отношению к нему. Единственным изменением обычной процедуры с моей стороны стало то, что я прекратил лично бывать на совещаниях и стал отправлять туда в качестве своего представителя моего начальника штаба. С Муссолини я теперь встречался лишь изредка, да и то только для обсуждения самых неотложных вопросов. Поначалу я думал, что неприкрытая враждебность Амброзио по отношению ко мне вызвана чувством соперничества, но вскоре произошел целый ряд событий, после которых стало ясно, что он стремится к изменению существующей системы, а возможно, и к чему-то гораздо большему. Поскольку адмирал Риккарди и генерал Фужье остались на своих постах командующих соответственно военно-морскими и военно-воздушными силами Италии, а новый командующий сухопутными войсками, генерал Рози, был хорошо воспитанным и порядочным человеком и держался по отношению ко мне по-дружески, я честно попытался преодолеть мое недоверие к Амброзио, исходя из абсолютного взаимного доверия, существовавшего между Муссолини и мной. Мри изначальные опасения по поводу того, что, заменяя Кавмьеро на Амброзио, Муссолини сам роет себе могилу, на какое-то время рассеялись в результате изменений в правительстве, происшедших 8 февраля 1943 года. В то время ни я, ни наш посол фон Макензен, ни наш военный атташе фон Ринтелен не верили в наличие непосредственной угрозы существующему режиму{14}. 24 июля даже Муссолини все еще чувствовал себя крепко сидящим в седле.

В тот день я в одиночку отправился повидаться с Муссолини, чтобы обсудить кое-какие вопросы. Поскольку у него шло важное политическое совещание, он уговорил меня немного подождать. – Когда через полчаса я вошел к нему, на лице его сияла улыбка. Он сердечно поприветствовал меня.

«Вы знакомы с Гранди? – спросил он. – Он только что ушел. У нас с ним была очень откровенная беседа. Наши взгляды полностью совпадают. Он мне очень предан».

Я с пониманием отнесся к его восторгу; но когда бук-вмьно на следующий же день я узнал, что этот самый Гранди возглавил мятеж против Муссолини в Высшем фашистском совете, я был вынужден задать самому себе вопрос, что является более удивительным – доверчивость Муссолини или коварство Гранди. За день до этого, 24 июля, фон Макензен сказал мне, что располагает точной информацией о том, что никакой опасности нет и что Муссолини все еще полностью контролирует ситуацию.

Период между изменениями в составе кабинета и падением Муссолини был плотно заполнен совещаниями представителей Оси на самом высоком уровне военного и политического характера, которые, ввиду меняющейся ситуации на фронтах, проходили очень по-разному.

Позвольте мне вкратце изложить ход событий. Первым делом замечу, что Роатта, главнокомандующий сухопутных войск, всячески пытался добиться увеличения численности германских войск в Италии, которую Муссолини и Амброзио по совершенно непонятным причинам старались ограничить; постоянно шли споры по поводу диспозиции германских и итальянских частей; отмечу также, что начиная с 21 июня Италия с удивительной настойчивостью требовала как можно больше оружия, причем подчас заявляемые ею потребности казались преувеличенными. Итальянцы хотели получить семнадцать танковых батальонов, тридцать три артиллерийские батареи, восемнадцать дивизионов противотанковых и штурмовых орудий и две тысячи самолетов. На совещании, организованном Бастианини, заместителем главы итальянского министерства иностранных дел, я высказался против удовлетворения этих требований, подразумевавших решительное изменение курса, которым мы следовали до этого. Хотя несколько итальянцев поддержали мою точку зрения, Амброзио без обиняков отказался пересмотреть изложенные им цифры. Это давало определенную пищу для размышлений. Невозможность удовлетворить упомянутые требования встревожила также и Верховное командование вермахта, которое в середине июля 1943 года их отвергло.

На встрече Гитлера и Муссолини в Фельтре 19 июля проблему урегулировать не удалось. Гитлер не стал высказывать свои далеко идущие претензии на германское лидерство, Муссолини же скрыл свои сомнения по поводу того, стоит ли продолжать войну.

Переговоры по военной тематике между Кейтелем и Амброзио привели к достижению соглашения о том, что германские и итальянские дивизии следует перебросить в южные районы Италии, но ни немецкая, ни итальянская сторона не желали первыми приступать к его реализации.

Между тем на фронте отношения между германскими и итальянскими командирами были отличными. Представлявшие все три вида вооруженных сил итальянские офицеры, служившие в моем штабе, ощущая дружеское расположение немцев, платили нам тем же – за исключением моего итальянского адъютанта, который меня порядком разочаровал. Он был при мне не первый год, и я всегда совершенно искренне относился к нему по-дружески. Хотя мне пришлось похлопотать, чтобы найти ему новое подходящее назначение, я чувствовал, что его отношение ко мне и к Германии как к союзнику изменилось.

Мои первые действия после ареста Муссолини

Сессия Высшего фашистского совета и последовавшие за ней события показали, что наши предположения по поводу дальнейшего развития обстановки были совершенно неправильными. На сессии Муссолини был свергнут, а вместе с ним и фашистский режим. Точно так же, как Гитлер в 1945 году был потрясен направленным против него мятежом его друзей по партии, так и дуче был буквально парализован предательством его самых верных сторонников, которым он доверял больше, чем кому бы то ни было. Возможно, его падение или по крайней мере его арест удалось бы предотвратить, если бы он собрал вокруг себя верные ему военные части, в том числе германские. Но его гордость и самоуверенность оказались его худшими врагами.

Когда 25 июля я узнал, что Муссолини арестован (это было поздно вечером), я тут же попросил аудиенции у короля. После долгих колебаний мне сообщили, что его величество не сможет принять меня в тот же вечер, но пообещали мне аудиенцию на следующий день. Прежде чем отправиться к королю, я повидался с Бадольо, который в ответ на все мои вопросы лишь сообщил мне о том, что я и так уже знал из королевского воззвания.

Суть его рассказа сводилась к тому, что новое правительство будет полностью соблюдать свои обязательства по договору о союзе и что дуче для его же собственной безопасности содержат под домашним арестом. Бадольо продемонстрировал мне письмо Муссолини, в котором тот признавал новый режим, но он не мог сказать мне, где находился дуче – по его словам, это знал только король. Он попросил меня не создавать на его пути никаких политических трудностей. Это заставило меня напомнить, что я несу личную ответственность перед Муссолини и потому мой интерес по поводу его местонахождения вполне закономерен, не говоря уже о том, что Гитлер еще больше, чем я, обеспокоен судьбой своего друга.

У меня сложилось впечатление, что мой собеседник был по отношению ко мне холоден, скрытен и неискренен.

Позднее мне пришлось столкнуться с тем, что граф Монтесемоло, имевший звание полковника и служивший у Бадольо адъютантом, оказался руководителем партизанского движения, действовавшего против Германии.

Моя аудиенция в королевском дворце длилась почти час и проходила в атмосфере удивительного дружелюбия. Его величество заверил меня, что в смысле ведения войны никаких изменений не будет; наоборот, сотрудничество между союзниками упрочится. Король сказал мне, что ему пришлось сместить Муссолини, потому что на этом настаивал Высший фашистский совет, а также по той причине, что Муссолини утратил симпатии общественности. Его величество заявил, что пошел на этот шаг с большой неохотой. Он сказал, что не знает, где находится Муссолини, но заверил меня, что считает себя лично ответственным за его благополучие и за то, чтобы с ним обращались соответствующим образом. По словам короля, о том, где находится дуче, знал только Бадольо (!). Его величество заявил, что глубоко восхищается фюрером и завидует его непререкаемому авторитету, который не идет ни в какое сравнение с его собственным.

Во время этой встречи у меня также сложилось впечатление, что под маской преувеличенного дружелюбия скрывались холодность и неискренность.

Король и Бадольо рассказали примерно ту же историю нашему поверенному в делах, доктору Рану, который в тот момент замещал посла фон Макензена и позднее сменил его на этом посту. Они заверили его в своей лояльности в качестве союзников, а также в том, что Италия безусловно продолжит свое участие в войне. Ран, приведенный этой новостью в восторг, сообщил о ней мне. Служивший в моем штабе итальянский офицер связи, капитан Руска, передал мне также, что со мной хотел бы чаще встречаться кронпринц. Правда, это свое желание он осуществил один-единственный раз.

Первая реакция Гитлера

Свержение и арест Муссолини отравили отношения между высшими чиновниками германского и итальянского внешнеполитических ведомств. Гитлер увидел в этом столь внезапном повороте событий не обычный правительственный кризис, а решительный отход Италии от прежней политики с целью как можно более быстрого выхода из войны на выгодных для нее условиях, даже если бы это означало принесение в жертву ее союзника – Германии. Недоверие фюрера, которое до этого момента было направлено только против королевской семьи и ее сторонников, теперь усилилось до предела и распространилось на всех итальянских государственных деятелей и военных лидеров. Промахи и пассивность итальянской стороны в ведении боевых действий, имевшие место в прошлом, теперь расценивались как саботаж и даже предательство со стороны итальянского Верховного командования. Подготовка итальянцами позиций в Альпах теперь была квалифицирована как свидетельство их намерения повернуть оружие против немцев. Чувствуя себя преданным, фюрер был полон решимости защищаться.

В качестве первого шага, по мнению Гитлера, следовало «разделаться» с королевской семьей и Бадольо – сделать это было бы нетрудно. К счастью, фюрер отказался от этой идеи, возникшей у него в момент первоначальной вспышки гнева.

Альтернативный план, состоявший в том, чтобы при первом же видимом признаке подготовки Италии к выходу из войны упредить развитие событий, взяв под стражу членов королевской семьи и ведущих итальянских политиков и военных деятелей, весьма тщательно прорабатывался, но мне о нем не сообщили.

К счастью, для реализации этого плана также не представилось случая. Он был для Гитлера второстепенным, главным же являлось его желание спасти Муссолини, чтобы получить возможность вместе с ним пересмотреть общую политику. Чувство солидарности заставило Гитлера отдать приказ выручить Муссолини любыми доступными средствами – в том числе с помощью операции под командованием майора СС Отто Скорцени, служившего под началом генерала Штудента. Хотя этот безрассудный замысел держали от меня в секрете, я, естественно, не мог не узнать о нем, поскольку держал в руках все нити управления войсками.

Что касается предложения Бадольо о встрече с Гитлером, то было с самого начала ясно, что Гитлер его отвергнет, потому что он был убежден, что эта встреча ничего не даст. Я вынужден был согласиться с этим мнением фюрера, но это не смогло помешать дальнейшему обострению разногласий между мной и Гитлером, а также между мной и его верноподданной свитой. Меня считали «италофилом», а следовательно, для работы в Италии я подходил только до тех пор, пока мое присутствие там помогало поддерживать дружественные отношения с королевским домом. На тот случай, если в какой-то момент придется заговорить с итальянцами на другом языке, был подобран другой человек, а именно Роммель, чья группа армий, штаб которой находился в Мюнхене, уже стояла наготове в моих «тылах». Те, с кем я сотрудничал в Италии, также утратили доверие Гитлера – прежде всего посол фон Макензен и фон Ринтелен, а также фон Поль, фон Рихтгофен и занявший место фон Макензена Ран. Все мы поверили данному королем слову и официальным заверениям видного государственного деятеля Бадольо. В том, что поведение итальянских солдат на фронте не изменилось и осталось дружеским, мы видели гарантию того, что король сдержит свое обещание, хотя действия Амброзио и новых главнокомандующих видов вооруженных сил давали определенные основания для опасений.

Борьба Роатты за увеличение численности германских войк в Италии велась им весьма искусно, но его требования, с моей точки зрения, были чрезмерными. Мне нравилось работать с ним, потому что он был единственным человеком, который время от времени брал на себя хоть какую-то ответственность. Даже сегодня я не могу понять, было ли всеобщее осуждение Роатты как врага и предателя справедливым или ошибочным.

Адмирал де Куртен с виду был самым любезным, но впоследствии стал для меня самым большим разочарованием.

Новый государственный секретарь, отвечающий за воздушный флот, генерал Сандалли, еще раньше делал весьма показательные признания фон Рихтгофену. Теми немногими беседами, которые происходили между ним и мной, я остался крайне недоволен. И все же, если не считать Амброзио, у меня не было причин для недоверия по отношению к руководству итальянских вооруженных сил. Фон Ринтелен был согласен с этой моей точкой зрения. Но мои настойчивые попытки рассеять огульное отвращение Гитлера ко всем итальянцам лишь приводили фюрера в бешенство. Однажды он сказал обо мне: «Кессельринг слишком честен для всех этих прирожденных предателей».

Переломный момент наступил в три часа утра 23 августа, когда Гитлер заявил мне в присутствии Геринга, что он получил неопровержимое доказательство предательства Италии. Он всячески убеждал меня прекратить быть простофилей и позволять итальянцам водить меня за нос и требовал, чтобы я приготовился к серьезным событиям. Эта его откровенность связала мне руки. Я не мог не поверить фюреру, но в то же время очень сожалел о том, что он не раскрыл мне источник полученной им информации. С тех пор, что бы я ни делал, меня все время мучили сомнения.

Недоверие Гитлера лично ко мне несколько ослабло, но продолжало сказываться на наших отношениях. Поэтому и я, и итальянское правительство были в равной мере удивлены, когда на аэродроме в Риме высадилась 2-я парашютно-десантная дивизия Рамке. Я давно требовал подкреплений, и-это событие было более чем кстати со всех точек зрения, хотя я предпочел бы, чтобы оно произошло с более строгим соблюдением установленных порядков и процедур. Внезапное появление в зоне итальянской столицы германской дивизии хотя и вызвало некоторое возмущение, в то же время явно укрепило наш контроль за ситуацией, поскольку с этого момента итальянское правительство не могло не понимать, что его двуличие для нас больше не является секретом.

Когда вскоре после этого германские дивизии и штабы хлынули в Северную Италию, итальянцы еще больше приуныли. Основания, опираясь на которые Гитлер предпринял этот шаг, были ясны каждому солдату – мы должны были исходить из самого худшего, то есть из предположения, что Бадольо хочет использовать укрепления в районе северной границы страны против нас и заблокировать железные дороги, ведущие в Германию, перерезав таким образом тыловые коммуникации немецких дивизий, защищающих Италию, а затем и вовсе сдать эти дивизии противнику. Тот, в чьих руках оказался бы контроль над Бреннером и шоссейными и железными дорогами, ведущими на восток в Австрию, на Балканы и на запад во Францию, мог бы с полным основанием сказать, что он держит Германию за горло. Таким образом, хотя переброска в северные районы Италии группы армий В очень расстроила итальянцев, причиной ее было зловещее поведение наших союзников. Хотя в целом германские войска с уважением относились к чувствам итальянцев, было совершено несколько грубых ошибок, которые оказали негативное влияние на мой авторитет по другую сторону Альп. Перед фон Ринтеленом стояла незавидная задача. В любом случае у Бадольо не осталось больше возможностей для осуществления его дьявольских идей – я не могу подобрать другого определения для его замыслов, которыми он отплатил нам за нашу верность и пролитую нами кровь. Оглядываясь назад, я думаю, что он действительно хотел реализовать описанный выше план. Это ясно подтверждается чрезвычайно настойчивыми требованиями перебросить германские дивизии, дислоцировавшиеся в центральной части и на севере Италии, в Калабрию и Апулию. Выдвигая эти требования, итальянцы уже вели с альянсом переговоры о сдаче.

Так или иначе, правительство Италии и Верховное командование итальянских вооруженных сил в устной и письменной форме выразили протест против «недопустимого нарушения» суверенитета их страны и со своей стороны предприняли кое-какие военные приготовления.

Мы же увеличили численность наших войск в непосредственной близости от Рима, постепенно доведя ее до пяти с лишним дивизий за счет танковых частей, которые, несмотря на требования военного времени, до этого момента спокойно дожидались своего часа в резерве.

6 августа Риббентроп и Кейтель встретились с Амбро-зио и фельдмаршалом Гуарильей в Таврисе, но эти переговоры не дали осязаемого результата. Это никого не удивило, поскольку антагонизм уже стал слишком явным. Стороны безуспешно требовали друг от друга уступок, которые в обычных условиях вряд ли вызвали бы какие-либо споры. Кейтель хотел, чтобы итальянцы отправили в бой свои дивизии, развернутые в центральной и северной части страны, а Амброзио настаивал на том, чтобы все германские дивизии, переброшенные в Ломбардию, были подчинены итальянскому командованию, которое должно было бы также взять на себя охрану железных дорог. Разногласия по этим вопросам помешали обсуждению других.

Провести вторую встречу (она состоялась 15 августа, на этот раз с участием генерала Йодля) предложил Роатта. С самого начала на переговорах царила крайне напряженная атмосфера. Йодль явился на встречу в сопровождении Роммеля, которого он представил как главнокомандующего группы армий В, теперь уже дислоцированной в Италии. У Йодля были четкие директивы от Гитлера. Генерал, в частности, потребовал, чтобы командующий Южным фронтом со всеми германскими войсками, находящимися в центральной и южной части Италии, был подчинен королю, а все германские и итальянские войска в Северной Италии – командованию группы армий В, которая, в свою очередь, по-прежнему подчинялась бы Верховному командованию вермахта. Роатта повторил предложение Амброзио, состоявшее в том, чтобы все германские дивизии на севере Италии были подчинены итальянскому командованию, а также предложил отозвать итальянскую 4-ю армию с юга Франции. Последняя инициатива была принята, поскольку присутствие дивизий 4-й армии в Северной Италии теперь полностью компенсировалось бы присутствием там же группы армий В, которая контролировала все ключевые позиции. По всем прочим вопросам достичь соглашения не удалось. Фактически после свержения Муссолини командующий Южным фронтом и так оказался подчиненным только королю. Формулируя свои требования, Йодль, должно быть, преследовал некую скрытую цель. Я в то время был убежден, что он заранее знал, что выдвигает неприемлемые для итальянцев требования, дабы заставить их показать свое истинное лицо.

Несмотря на отчуждение, царившее в отношениях между представителями высшего эшелона руководства, я, будучи командующим Южным фронтом, продолжал мою совместную деятельность с представителями итальянской стороны, стараясь проявлять дружелюбие и беспристрастность. Даже встреча с Амброзио в ставке итальянского Верховного командования, куда были приглашены командующие всеми тремя видами вооруженных сил, прошла внешне корректно. Меня сопровождал мой начальник штаба генерал Вестфмь. После обсуждения планов на будущее Амброзио потребовал перебросить еще одну германскую диизию на Сардинию. Я ответил отказом, исходя из чисто военных соображений. Даже тогда я не знал, что Амброзио – это было доказано – был в курсе, что переговоры о сдаче уже начались. Его требование настолько не соответствовало обстановке, что я невольно заподозрил, что за этим стоит некий тайный мотив.

Таким образом, когда 23 августа Гитлер заявил, что может доказать факт предательства союзников, это не было таким уж сюрпризом. Цель Амброзио могла состоять только в оказании помощи альянсу путем ослабления германской группировки войск в центральной и южной части Италии. Я совершенно уверен, что он с огромным удовольствием избавился бы от 2-й парашютно-десантной дивизии, чтобы облегчить высадку воздушного десанта противника в Риме, а затем, заключив с альянсом союз, нанести нам смертельный удар в спину со стороны Кампаньи.

Мои усилия, предпринимавшиеся с целью поправить ситуацию

Постепенное обострение отношений с союзниками уже давно заставило меня задуматься над тем, какие шаги мне следует предпринять, если Италия сдастся. Основные мои усилия были направлены на то, чтобы удерживать твердый контроль над итальянскими войсками, а также над итальянским командованием.

Первым делом я попытался примирить германские взгляды на продолжение войны с точкой зрения представителей итальянских сухопутных, военно-морских и военно-воздушных сил путем личных бесед или через моих штабных работников. Итальянские офицеры связи старательно помогали мне в этом. Однако тот факт, что незадолго до сдачи итальянцы согласились перебросить свои войска в Калабрию и Апулию, заставил меня задуматься. Может быть, Йодль был все-таки прав в своем отношении к Роатте? Не было ли это всего лишь уловкой? Разумеется, можно было допустить возможность того, что Роатта не знал о ведущихся переговорах с альянсом и просто слишком поздно получил соответствующую санкцию от Амброзио и Бадольо, но все же это было мало вероятно.

В течение нескольких недель я лично контактировал с командирами итальянских частей в Южной Италии, а также на Сардинии и Корсике и обнаружил с их стороны понимание и готовность помочь, а также удовлетворение по поводу того, что их немецкие братья по оружию им доверяют. Несмотря на то что нас пытались заставить относиться к итальянским боевым частям с подозрением, мы никогда не меняли своего мнения о них и об их готовности выполнить свой долг. Со своей стороны, до момента объявления об отступничестве Италии мы делали все для того, чтобы выполнить наши союзнические обязательства.

В тот период у меня было очень мало личных контактов с действующими адмиралами союзников. Итальянские военно-морские силы были очень заняты операциями в районах морских портов Сицилии, однако при этом предприняли определенные меры (в немалой степени продиктованные паникой) для того, чтобы защитить Таранто и Бриндизи на тот случай, если войска альянса высадятся в Калабрии. Кроме того, у итальянских моряков было достаточно времени, чтобы как следует подготовиться к крупной морской операции против высадки сил противника на полуострове дальше к северу, которая к тому времени стала неизбежной. Беспрерывно проводились совещания между командующим Южным фронтом и командованием итальянских ВМС, посвященные вопросу о том, что следует предпринять итальянскому флоту. В день, когда Италия сдалась, я должен был встретиться и побеседовать с адмиралом де Куртеном (морякам союзников пора было наконец начать действовать против ВМС противника в районе Неаполя), то есть с тем самым человеком, под флагом которого итальянский флот сдался противнику.

Фон Рихтгофен и его штаб работали с представителями итальянских военно-воздушных сил. ВВС союзников могли предложить нам немногое, но тем не менее их аэродромы и наземные службы были предоставлены в наше распоряжение, а итальянские экипажи бомбардировщиков и пилоты истребителей проходили переобучение на немецких самолетах под руководством немецких инструкторов и обучались немецкой тактике. В этом виде вооруженных сил наиболее ярко проявлялось взаимное уважение – среди летчиков существует братство, которое очень трудно разрушить. Однако в целом итальянские ВВС не были готовы к проведению боевых операций, и потому на тот момент можно было смело сбросить их со счетов.

Я вкратце описал состояние дел во всех трех видах итальянских вооруженных сил, чтобы показать, что у меня как у ответственного представителя немецкого командования не было никаких причин сомневаться в доброй воле и энтузиазме личного состава их боевых частей на фронте.

Операция «Ось»

К сожалению, в тылу все обстояло совершенно иначе. Были все основания для того, чтобы подозревать итальянское руководство в намерениях отказаться от своих союзнических обязательств. Исходя из этого Верховное командование вермахта издало приказ о мерах по защите германских войск в Италии, которые стали обозначать кодовым словом «Ось».

Поскольку было неизвестно, когда, где и как итальянцы сложат оружие, данных для разработки контрмер у нас было очень немного. В связи с тем что наиболее важным моментом была готовность к любому развитию событий, я не стал издавать письменных приказов, касающихся тактики действий (например, о том, какие шаги следует предпринять в Риме), а ограничился обсуждением соответствующих вопросов с компетентными офицерами. Этот метод себя оправдал – впоследствии наши войска действовали четко и точно. К тому же он позволил нам как нельзя лучше решить столь важную для нас задачу сохранения наших планов в тайне.

Основными принципами моего замысла были следующие.

Нам следовало эвакуировать войска, находившиеся на тех участках фронта, где опасность была наиболее реальной, в том числе изолированные островные гарнизоны. Все склады должны были быть по мере возможности замаскированы, причем их следовало использовать в качестве козыря, ведя переговоры с итальянским командованием и добиваясь от него, чтобы оно дало нам возможность уйти. Там, где при решении этих вопросов были возможны трудности, следовало принять все возможные меры для того, чтобы незаметно увести германские части и вывезти военное имущество.

На островах и на Калабрийском фронте мы должны были отступить без боя, там же, где итальянские части попытались бы нам помешать, следовало всеми доступными средствами добиться устранения всех препятствий для отступления по железным дорогам. В зоне предполагаемого вторжения противника и в районе столицы бои были почти неизбежны, и нам следовало вести их до того момента, когда ситуация прояснится.

Нашим офицерам связи, работавшим при итальянских штабах, следовало внимательно наблюдать за их деятельностью; эти люди были глазами своих командиров, от их докладов зависела безопасность последних вместе с их штабами.

В целях самозащиты следовало также эвакуировать всех наших людей из городов, а там, где это было практически невозможно сделать, нужно было собрать их в зданиях, которые было бы удобно оборонять.

Роль командования ВВС в операции «Ось» состояла в том, чтобы разом взять под свой контроль все исправные самолеты и зенитные орудия. Командование ВМС должно было помешать итальянскому флоту выйти в море, чтобы впоследствии его можно было использовать для решения определенных задач в интересах Германии.

Захват всех важных с военной точки зрения пунктов связи должен был стать заключительным шагом в комплексе мер, направленных если не на полную парализацию, то по крайней мере на сдерживание действий итальянского командования в случае перехода его на сторону противника.

Идею взятия в плен всех итальянских частей в моей зоне ответственности я отверг с самого начала, поскольку, с одной стороны, это было бы трудно сделать, а с другой – это могло бы не столько пойти нам на пользу, сколько навредить.

Отдельные армейские и зенитные подразделения, приданные моему штабу и штабу 2-го воздушного флота во Фраскати, были усилены, а расположенные там же бомбоубежища расширены.

Период, предшествовавший отступничеству Италии, для моих командиров и меня был периодом исключительного нервного напряжения. Для меня как для солдата необходимость лгать и притворяться, навязанная мне нашими союзниками и Гитлером, была невыносимой. Я не мог увязать воедино действительно существовавшую вероятность того, что наши союзники ведут нечестную игру, с моим твердым доверием по отношению к моим итальянским соратникам и моей верой в слово, данное королем и Бадольо. Связанное с этим беспокойство, а также мои далеко не самые приятные контакты со ставкой фюрера, бремя служебных забот, распространение войны в воздухе на всю территорию Италии и мрачные перспективы, маячившие впереди, – все это постепенно подтачивало мои нервы. Тем не менее, в день, когда Италия сдалась, принесший с собой еще и бомбовый удар по моему штабу, высадку войск альянса в заливе Салерно и бегство королевской семьи и правительства из Рима на самолете, я почувствовал радость от того, что сделал все, что было в моих силах, и для того, чтобы удержать итальянцев от совершенного ими шага, и для того, чтобы уберечь Германию от тех неприятностей, которых можно было избежать.

День сдачи Италии – 8 сентября 1943 года

Утро 8 сентября не таило в себе никаких признаков того, что наступающий день станет роковым для нашей кампании на Средиземноморском театре военных действий. У меня были назначены встречи с Роаттой и де Куртеном. Когда зенитные батареи открыли огонь по бомбардировщикам противника, появившимся в небе над Фраскати, я проводил совещание, на котором обсуждались оборонительные мероприятия. Когда я покидал мой штаб, несколько бомб упало рядом с его застекленной верандой. Во время последующих налетов немало бомб разорвалось неподалеку от моего бомбоубежища. Бомбардировка противником моего штаба нанесла ущерб не столько военным учреждениям и сооружениям, сколько самому городу и его жителям. Я немедленно попросил все войска об оказании помощи в ликвидации его последствий. Этот воздушный удар оказался очень показательным, поскольку в одном из сбитых бомбардировщиков обнаружили карту, на которой было помечено местонахождение моего штаба и штаба Рихтгофена, что говорило о том, что итальянцы явно помогли противнику. Как бы то ни было, работа моего штаба была прервана лишь на очень короткое время. Это стало возможно благодаря хорошей организации связи. Было очевидно, что король и Бадольо дали разрешение на эту атаку, хотя я не мог бы и не стал бы возражать, если бы меня попросили переместить мой штаб в какое-нибудь не столь густонаселенное место. Когда через несколько минут после воздушного рейда противника я покинул мое бомбоубежище, подразделения ПВО и пожарные из Рима уже въезжали в городок – это ясно говорило о том, что им было заранее известно о налете.

Я был вынужден считаться с возможностью проведения противником десантной операции в ночь с 8 на 9 сентября, а также открытого сотрудничества итальянцев с альянсом.

Но даже после описанного утреннего воздушного налета поведение итальянского командования не изменилось. Я приказал моему начальнику штаба и генералу Туссену, сменившему Ринтелена на его посту, посетить совещание с Роаттой на Монте-Ротондо. Я также еще раз переговорил со всеми командирами боевых частей, приказал им находиться в полной готовности и отдал распоряжение перевести штаб военно-морских сил из Рима в район Фраскати. Уже после полудня позвонил Йодль и поинтересовался, соответствует ли действительности переданное по радио сообщение о том, что Италия сдалась. Поскольку я ничего об этом не слышал, мы договорились созвониться позднее. На мои вопросы по поводу радиосообщения я получил от итальянской стороны поразительный ответ, будто бы это отвлекающий маневр и что война будет продолжена. Тогда я в категорической форме потребовал немедленно дать официальное опровержение этой опасной фальшивки. Но оно так и не прозвучало, а тем временем итальянскому правительству пришлось публично во всем признатьсяд Первым мне сообщил об этом тот же Йодль, от которого я узнал о соответствующем сообщении по рации, только что полученном в ставке фюрера. Я сообщил эту информацию Туссену и Вестфалю, которые пытались выяснить, что происходит, и которым Роатта заявил, что все разговоры о сдаче – инспирированная «утка».

Совещание, в котором участвовали генералы, продолжилось, и Вестфаль доложил мне о возвращении только поздно вечером. Он уже начал опасался, что его и Тус-сена арестуют в Монте-Ротондо. Между восемью и девятью часами вечера мне позвонил Роатта и торжественно заверил меня, что новость, о которой объявили по радио, застала его врасплох и что он не пытался меня обмануть. Тем не менее, я убежден, что Бадольо и Амброзио старались держать меня в неведении, чтобы помешать мне принять немедленные контрмеры. Когда ситуация окончательно прояснилась, мне было уже слишком поздно что-либо предпринимать; королевская семья и правительство улизнули.

Хотя я еще мог связываться с Йодлем и командирами моих боевых частей, Верховному командованию вермахта пришлось бросить нас на произвол судьбы; в ставке фюрера на командующем Южным фронтом поставили крест. Передав кодовый сигнал «Ось», я коротко изложил командирам моих частей то, что в течение нескольких последующих дней волновало меня больше всего. Поскольку поздно вечером наша воздушная разведка сообщила, что вражеский флот вторжения все еще находится в море неподалеку от Неаполя, мы могли считать, что главная опасность нам пока не грозит, но приближение флота противника увеличивало, ответственность 10-й армии за события в Южной Италии, а также, между прочим, и мою ответственность, поскольку я не мог ожидать помощи от группы армий В. Между тем донесения из Рима, которые я получил ночью, сделали ситуацию еще более критической, чем она была до этого, – немецкие дипломаты и вообще все немцы в соответствии с указанием нашего посла отправлялись в Германию.

Можно ли было избежать этих печальных событий? Я задавал себе этот вопрос тогда и продолжаю размышлять над ним до сих пор.

Во-первых, я должен признаться в том, что, когда ситуация прояснилась, у меня словно камень с души упал. Этому способствовало еще и то, как именно она прояснилась. Теперь я видел врага и мог действовать соответствующим образом. Выход из войны итальянских вооруженных сил, которые не хотели больше сражаться, был не такой уж большой потерей. По крайней мере, было понятно, что в последующих битвах мы должны будем драться как черти. Но все равно Италия, хотя она и вступила в войну вопреки желанию Германии, была картой, которую вынули из колоды и которой в этой колоде не хватало. Этого, возможно, не произошло бы, если бы на театре военных действий находилось такое количество германских войск всех трех видов вооруженных сил, которое позволило бы не дать противнику захватить плацдарм в материковой части Италии или в крайнем случае сбросить его части обратно в море. Но время было упущено, и решать первую из этих задач было уже поздно, а для решения второй мы не располагали достаточными силами и средствами.

Но даже с учетом идиосинкразии Гитлера я полагаю, что наша цель могла быть достигнута путем прямых, честных шагов и мер. Прежде всего с Муссолини, который был другом Гитлера, ни в коем случае нельзя было обращаться так, как с ним обращались. Возможно, Муссолини сумел бы убедить. Гитлера в том, что Италия устала от войны, поскольку фюрер и без того прекрасно знал, что боевые возможности итальянских вооруженных сил в тяжелой борьбе, которую мы вели, были очень невелики. Если бы можно было исключить Италию из стратегических расчетов противника, Гитлер, может быть, и согласился бы на мирное расторжение пакта с союзниками. Это был бы исключительно благоприятный вариант для Италии, который неизмеримо сократил бы для этой страны ущерб от войны. Более важный и сложный вопрос состоит в том, как бы отнеслись к предложению о капитуляции Италии на такой основе, при всех его пропагандистских и практических выгодах, государства альянса.

Последние дни Кабальеро

Только после того, как итальянские части в Риме и вокруг него, находившиеся под командованием генерала Карбони, сложили оружие, я приказал освободить всех взятых под стражу фашистских лидеров, включая графа Кавальеро. Кавальеро в компании еще одного или двух итальянцев побывал у меня в гостях. Все они прибыли ко мне в состоянии, которое было мне непонятно. Теперь, сам побывав в тюрьме, я знаю, что они чувствовали. Кавальеро обнял меня и расцеловал, что было незнакомой мне формой приветствия.

Стараясь не волновать их, я лишь указал, что для их собственной безопасности необходимо временно перевезти их в Германию и что они будут переправлены туда по воздуху в течение ближайших нескольких дней. Кавальеро очень переживал по поводу своей жены, которая была серьезно больна и находилась в госпитале. Он умолял меня разрешить ему навестить супругу на следующий день. Разумеется, я охотно уступил его просьбе. Он провел несколько часов у постели супруги и столько раз после этого выражал мне свою благодарность, что даже несколько меня этим утомил. На второй день за ужином я дал ему понять, что намерен лично гарантировать безопасность его жены и проследить за тем, чтобы ее письма в течение всего периода его пребывания в Германии, который, как следовало надеяться, должен был оказаться недолгим, отправлялись без задержки. Я также намекнул, что Гитлер относится к нему с особым уважением и что Муссолини наверняка предложит ему пост военного министра в своем новом правительстве.

Во время еды Кавальеро был на редкость мрачен; я решил, что это вызвано нервными перегрузками последних недель и разлукой с женой. Он рано отправился спать, пожелав мне спокойной ночи, и был препровожден в его покои одним из моих офицеров. На следующий день рано утром меня потрясло известие о том, что его обнаружили сидящим в саду. Он был мертв, взгляд его был устремлен на Вечный город. Я немедленно потребовал вскрытия и расследования обстоятельств его смерти. Вердикт был однозначным: он покончил жизнь самоубийством. В процессе опроса его итальянских друзей, помимо прочего, выяснилось, что он провел значительную часть ночи, шагая взад-вперед по своей комнате, и вышел в сад очень рано утром.

Что касается причин поступка Кавальеро, то, насколько мне удалось разузнать, он был замешан в заговоре против Муссолини, о чем последний, возможно, знал. Поездка в Германию и план Гитлера по сформированию нового итальянского правительства в изгнании неизбежно заставили бы его вступить в контакт с дуче, а этого Кавальеро, вероятно, не смог бы вынести. Пребывая в отчаянии, он не нашел лучшего выхода из положения, чем самоубийство. Жаль, что он не открылся мне.

Я рассказал об этом трагическом эпизоде, потому что мне доводилось слышать, как в Венеции еще до того, как меня подвергли суду, поговаривали о том, что я либо сам застрелил Кавальеро, либо приказал это сделать. Я также встречал аналогичные намеки в газетах. Что ж, повторю здесь почти те же самые слова, которые я произнес перед трибуналом в Венеции:

«Я уважал графа Кавальеро и безоговорочно поддерживал его, потому что знал его как убежденного друга Оси, видевшего огромное благо в защите и продвижении наших совместных интересов, которым – как бы ему ни мешали – он посвятил без остатка всю свою жизнь. Глубоко одаренный человек, обладавший незаурядными способностями солдат, он сочетал в себе огромную энергию и тонкое искусство дипломата. По моему мнению, он в свое время был единственным человеком, который мог бы обеспечить соответствие военных усилий Италии возможностям ее военной промышленности. Я говорю об этом открыто, полностью отдавая себе отчет в свойственных ему слабостях и явно негативном отношении к нему среди определенной части офицерского корпуса итальянской армии».

Король Виктор-Эммануил, Муссолини и Гитлер

Муссолини, конечно, был абсолютным диктатором, но он умел выполнять свой долг перед королевским домом. В конце концов, однако, стало совершенно ясно, что в течение всех долгих лет совместной деятельности никакой гармонии между ними не было и в помине. Это тем более поразительно, что Муссолини стремился к расширению и укреплению государственной власти, что совпадало с устремлениями короля. Оба они были неискренни в отношениях друг с другом и таким образом способствовали собственному краху.

И Муссолини, и Гитлер начинали жизнь в весьма скромных условиях. Долгие годы невзгод и борьбы дали им силу для того, чтобы в конце концов взлететь вверх и одержать победу над своими оппонентами. Оба были в известном смысле самоучками, оба испытывали амбициозное и неудержимое стремление завершить свое политическое и культурное образование, однако при этом оба сохраняли верность простому образу жизни, дававшему им возможность свободно общаться с массами, эмоциями которых они могли управлять благодаря своему блестящему ораторскому искусству. Оба создали общенациональные партии с оригинальными программами, оба ставили перед собой конкретные цели, которых добивались всеми правдами и неправдами, используя при этом даже опасные и не всегда этичные методы. И оба откусили больше, чем были в состоянии прожевать. Их кажущаяся непохожесть была скорее результатом сугубо национальных различий и не имела глубинного характера.

Социалистическая журналистика была для Муссолини политической школой, и он оставался политиком до самого конца. Он стал мастером дипломатических формулировок и концепций, знал, где и как их можно применить, и делал это в первую очередь для продвижения вверх самого себя и своих людей. Он прекрасно умел использовать в своих собственных политических целях требования об укреплении и модернизации армии, флота и военной авиации и сам культивировал и поощрял соответствующие настроения. Однако уровень его военной подготовки был недостаточным для того, чтобы трезво оценить некоторые факты, что сводило на нет все его блестящие качества. Будучи чисто по-человечески и в идеологическом плане другом Гитлера, он завидовал мощи созданной фюрером военной машины и его успеху, и это было не последней причиной того, что он ввязался в военные авантюры, которые привели его карьеру к трагическому концу.

В тот период, когда мне довелось находиться в достаточно тесном контакте с Муссолини, его лучшие времена были уже позади – как в смысле здоровья, так и в смысле власти и влияния. Его абсолютная уверенность в своих последователях таяла, он не обладал больше физической энергией, необходимой для решительных действий, а его решения все чаще подсказывали ему советники; и в конце концов, вернувшись наверх, но с сильно ограниченными полномочиями, он стал все больше и больше погружаться в летаргию философских размышлений на берегу озера Гарда. Он был уже не диктатором, а всего лишь человеком, который благодаря причудам судьбы сумел на короткий миг увидеть сверкающие горные вершины и который уже хотя бы поэтому не заслужил постигшего его ужасного, позорного конца.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.