СНОВА В ЦАРСТВЕ ЯПОНСКОГО ДРАКОНА»

СНОВА В ЦАРСТВЕ ЯПОНСКОГО ДРАКОНА»

Как обычно, по возвращении из поездки за пределы Японии наступал период докладов и отчетов. Наркомат получал подробную информацию о положении советских граждан в оккупированном Китае. Посольство делало письменное представление в японский МИД о незаконных действиях японских властей в Шанхае. Кроме того, следовали неоднократные устные заявления по тому или другому вопросу в беседах на различных уровнях. Я же вновь, как правило, приступал к выполнению моих непосредственных консульских, обязанностей.

Наступил новый, 1943 год, который принес нам, советским людям, много радости. Коллектив посольства был преисполнен оптимизма и прекрасного настроения. Победа Красной Армии под Сталинградом означала перелом в войне с фашизмом, открывала благоприятные перспективы для нашей страны, для всей антигитлеровской коалиции. Как тогда мы говорили: после Сталинграда легче дышалось, легче работалось.

В Токио весть о победе на Волге стала поистине ошеломляющей сенсацией. Дело в том, что японская информационная служба, желая угодить немецким союзникам, не раз во всеуслышание заявляла о падении Сталинграда. Выход немцев летом и осенью 1942 г. к Волге преподносился японской пропагандой как выдающаяся победа немецкого оружия. В правительственных кругах верили, что настал час окончательного поражения Советского Союза, с чем, как известно, японские милитаристы связывали свои планы войны против СССР. Вспоминается, как на приеме в советском посольстве 7 ноября 1942 г. японские дипломаты и корреспонденты не без ехидства интересовались, каких жертв стоило русским удержание клочка земли на берегу Волги. Откровенное злорадство и лицемерное сочувствие сквозили в вопросе: «Зачем дальнейшее упорство, если война уже проиграна?»

Сообщение Совинформбюро от 22 ноября о контрнаступлении советских войск и окружении под Сталин градом 300-тысячной армии фельдмаршала Паулюса прозвучало как гром среди ясного неба, вызвало огромный резонанс во всей Японии, не оставив безучастным никого. Японские правящие круги и военщина бесновались от злобы. Печать и радио поначалу прибегли к тактике замалчивания нашей победы под Сталинградом: скрывали размеры немецкой катастрофы, объявили слухи о Сталинграде «опасными мыслями». И все-таки правда о битве на Волге, несмотря на ухищрения военной цензуры, в сравнительно короткое время стала достоянием широких слоев населения, постепенно распространившись в действующей армии и флоте. В немецкой колонии в Токио, так же как и во всей Германии, был объявлен трехдневный траур.

Из победы под Сталинградом мы, работники посольства, сделали для себя два важных вывода: первый – перелом в войне на восточном фронте, происшедший после Сталинграда, может повлечь за собой перелом и в войне на Тихом океане, облегчит переход наших союзников от обороны к наступлению; второй – урок Сталинграда не пройдет даром для японского командования, заставит его, хотя бы временно, воздержаться от выступления против СССР. Дальнейшее показало, что эти предположения были правильными. Сталинградская победа вызвала раскол в лагере фашистских государств, породила новую грызню в японском руководстве и военном командовании.

Те, кто подготовил и развязал в 1941 г. войну на Тихом океане и в Южных морях, считали, что Сталинград оправдал их выбор, подтвердил правильность их позиции. Совершенно иной точки зрения придерживались сторонники немедленной в 1941 и 1942 гг. войны на Севере; они утверждали, что после Сталинграда шанс легкой победы над Советским Союзом утрачен, а нового такого шанса может и не быть. К ним относились: министр иностранных дел Мацуока, бывший премьер Хирота, генералы Умэдзу, Итагаки.

Однако провал военных планов Германии под Сталинградом был не единственной и даже, вероятно, не главной причиной борьбы в японском руководстве на рубеже 1942-1943 гг. Истинные причины лежали значительно глубже, и в них следовало каждому из нас обстоятельно разобраться. Мои товарищи по посольству последние месяцы безвыездно находились в Токио, внимательно следили за происходившими здесь событиями и прессой, а потому и лучше ориентировались в новой военно-политической обстановке. Наше общее мнение сводилось к тому, что «молниеносная война» и у немцев и у японцев провалилась. В более конкретных оценках мы иногда расходились. Одни, например, полагали, что именно обстановка на фронте, прежде всего на Тихом океане и в Китае, вызывала повышенную нервозность японского руководства. Другие, не возражая против этого, основной причиной считали неблагоприятную для Японии международную обстановку, которая в конечном счете и решит исход войны. Ахиллесовой пятой военной машины Японии все мы считали катастрофически ухудшавшееся внутреннее положение страны, которое наблюдали своими глазами.

Вернувшись в Японию, я снова окунулся в водоворот событий и скоро понял, что тысячу раз были правы руководители Наркоминдела, которые требовали от нас, молодых дипломатов, неустанного труда, чтобы научиться видеть за лежавшими на поверхности событиями и незначительными фактами глубинные процессы и подводные течения, определявшие сложный и противоречивый климат военной Японии. За два года моей командировки в Японию около шести месяцев я потратил на поездки в Китай, Корею, Маньчжурию и Владивосток. Меня постоянно преследовало чувство неудовлетворенности. Несмотря на 15-16 часов ежедневного труда (работа в консульстве, поездки в японские учреждения, встречи и беседы, занятия в школе языком, газетные переводы и пр.), мне казалось, что я трачу напрасно время командировки, погряз в текучке мелких дел.

Правда, я уже относительно свободно пользовался японским языком, а после поездки в Шанхай стал более бегло говорить на английском, но не это было главным. Недоставало глубокого понимания сути событий, умения связать их в единую логическую цепь, выявить основную тенденцию их развития. Я чувствовал, что все еще остаюсь «резервистом» в дипломатии, а не кадровым работником Наркоминдела. Несмотря на мою просьбу перевести меня на оперативную и информационную работу, руководство посольства решило оставить меня на консульской работе. Получив дипломатический ранг третьего секретаря, я исполнял обязанности отсутствовавшего в то время заведующего консульским отделом посольства.

Обстановка в стране отнюдь не благоприятствовала моим планам дальнейшего расширения связей, налаживания новых контактов, более глубокого изучения страны, ее языка, истории. Ухудшалось международное и внутреннее положение Японии, усиливалась деятельность ультранационалистических и открыто фашистских организаций.

Как-то в начале 1943 г. в советское консульство зашел с прощальным визитом прогрессивный польский журналист В. Пискор. Ему было предписано покинуть страну в связи с новым законом, запрещавшим иностранцам проживание в Японии, если они не работали по правительственному контракту или не состояли в браке с японскими подданными. Он покидал Японию без особых сожалений. – «Трех лет, проведенных в Стране восходящего солнца, – говорил В. Пискор, – было вполне достаточно, чтобы навсегда расстаться с буржуазными иллюзиями и стать воинствующим антифашистом, если не коммунистом». У него были обширные связи в журналистских и дипломатических кругах Токио, поэтому он хорошо знал положение в стране и охотно делился своим мнением.

В. Пискор рассказал о том, что в руководстве Японии все сильнее становятся настроения в пользу полной фашизации страны. По его словам, генерал Тодзио метил на пост премьера «Восточно-Азиатской империи», образования которой так усердно добивался.

Брожение в японском руководстве, пояснял В. Пискор, порождено трудностями внутреннего и внешнего характера, неудачами на фронтах. Идея «молниеносной войны» теперь потерпела крах и на Тихом океане, в перспективе Японию ждет тяжелая, затяжная война с огромными материальными потерями и человеческими жертвами. Победит тот, говорил польский журналист, кто могущественнее, кто искуснее в войне, на чьей стороне правда. Он утверждал, что в Японии ведется широкая подготовка к затяжной войне.

В. Пискор поведал нам, что группировка Коноэ добивается создания новой общенациональной Политической ассоциации помощи трону с разветвленной сетью филиалов и отделений в префектурах и уездах, вплоть до каждого населенного пункта и каждого квартала. Это движение полуфашистского типа призвано поднимать дух народа и осуществлять «контроль за мыслями». Военные во главе с маршалом Сугияма настаивают на замене гражданской администрации военной. Они предложили всю территорию страны разделить на фронтовые, армейские и дивизионные округа. В случае перенесения войны непосредственно на Японские острова командующие округами должны обладать всей полнотой военной и гражданской власти. Серьезные споры, утверждал Пискор, по-прежнему ведутся о позиции Японии в отношении Советского Союза, одержавшего ряд блестящих побед над гитлеровской Германией.

Мы расстались с польским журналистом как добрые друзья. «Я буду воевать с фашизмом», – заверил он на прощание. Вскоре В. Пискор уехал в Шанхай, а оттуда в Австралию. Больше я его ни разу не встречал.

В нашем посольстве существовало неписаное правило, согласно которому каждый сотрудник, изучавший японский язык, должен выполнить в месяц определенную норму переводов. Консульскому отделу поручалось следить за японскими законами и перемещениями в правительственном аппарате. Поэтому моей обязанностью было регулярно переводить соответствующие разделы «Правительственного вестника» («Кампо») и» «Реестра государственных чиновников» («Кансёкуро-ку»). Руководил отделом переводов секретарь посольства Е. Г. Забродин. Знающий японовед и прекрасный товарищ, он был душой посольского коллектива. Женя не любил и не умел кривить душой: за плохую работу и неряшливый перевод способен был отругать, но делал это не обидно, не оскорбляя достоинства молодого дипломата. Беседы с ним были для нас хорошей школой японистики. Он учил работать «проблемно», увязывать перевод со всей проблемой в целом, осмысливая каждую статью как часть общей проблемы. Под его руководством я изучал японское законодательство, знание которого необходимо в консульской практике, структуру государственных и административных учреждений, различных общественных организаций. Переведенный нами материал обычно корректировался 114 коллективно, обсуждались затронутые в нем вопросы, а затем эти вопросы дополнительно изучались и перепроверялись в беседах с иностранными коллегами. Таким путем складывалось суждение об отдельных проблемах и событиях, в целом о политической и военной обстановке. Полезный труд над переводами становился формой углубленной учебы.

Между тем события в стране, как волны океана, накатывались одно за другим, будоража сознание каждого, кто интересовался политической жизнью Японии. Многие из них свидетельствовали о дальнейшем усилении антикоммунистической истерии и шпиономании.

В августе 1942 г. произошли аресты по так называемому «иокогамскому делу». Всего было схвачено около 50 японцев, в разное время вернувшихся из США. Первым за нарушение закона «Об охране общественного спокойствия» был взят Кароку Хосокава, автор книги «Япония и международное движение», по обвинению в защите международного коммунизма. По обнаруженной у него фотографии, сделанной в день рождения, арестовали его товарищей. В основном это были сотрудники журналов «Тюо корон», «Кайдзо», «Нихон хёрон», книжного магазина на Роппонги, связанного с издательством «Иванами сётэн». «Группе Хосокава» было предъявлено обвинение в попытке возрождения Коммунистической партии Японии под видом тайного кружка. Вскоре за первыми арестами последовали новые. Многие из нас замечали, как исчезают один за другим знакомые продавцы книжных магазинов, пока не стало известно, что идут аресты «коммунистов».

Японскую жандармерию и тайную полицию охватывал буквально животный страх при одной мысли о возможности возрождения компартии. Под видом борьбы с коммунистической идеологией правительство Тодзио усиливало репрессии против всех, кто был недоволен войной, в частности против прогрессивно мыслящих студентов, а также проживавших в стране китайцев, корейцев, русских. Министерство внутренних дел добилось внесения соответствующих поправок в закон «Об охране общественного спокойствия».

Японская охранка постоянно пыталась изобразить советское посольство в Токио главным очагом распространения антивоенных настроений. Продажные газетчики нередко именовали посольство «Красным особняком» на Мамиана. Думаю, что серьезные люди в Японии относились с недоверием к этим полицейским козням.

Гонения на левое движение, борьба с антивоенными настроениями в Японии расчищали почву для роста ультранационализма и фашизма. В отличие от нацизма в Германии национализм в Японии открыто выступал как идеология защиты империи, сохранения власти императора на вечные времена. Фашистское движение в Японии развивалось под контролем правительства и командования армии, в свою очередь выдвинутых к руководству крупным капиталом, бюрократической верхушкой во главе с императором.

Японские ученые, исследовавшие природу национализма и фашизма в Японии, писали: «Фашизация Японии происходила не в форме перехода государственной власти в руки определенным образом сложившейся политической партии ине через создание диктатуры, опрокидывающей прежний государственный аппарат, а путем планомерного закрепления господствующей роли тех частей и элементов существующего государственного строя, которые ранее несли в себе зачаткинеприкрытой диктатуры»[13].

В годы войны новые псевдопатриотические, националистические, религиозные и фашистские организации возникали в Японии как грибы пбсле дождя. На 1 января 1943 г. их было зарегистрировано свыше 400. Присвоенные каждой из них завуалированные названия, начиная от пресловутой Ассоциации помощи трону до откровенно фашистского «Восточного общества» во главе с ярым националистом Сэйго Накано, не меняли их реакционной сущности.

Мне не раз доводилось видеть Накано и слышать его выступления. В конце 30-х годов руководимое Накано «Восточное общество» («Тохо кай») активно выступило за роспуск буржуазно-помещичьих партий Сэйюкай и Минсэйто, Социалистической массовой партии (Сякай тайсюто), Японской федерации труда (Содомэй). Накано рьяно настаивал на ликвидации последних остатков буржуазной демократии и установлении в Японии фашистской диктатуры крупного монополистического капитала. После вероломного нападения Гитлера на СССР Сэйго Накано возомнил себя японским фюрером. Он по нескольку раз в день выступал по радио, в печати, на многочисленных митингах и собраниях с грубыми выпадами против коммунизма и нашей страны, с истеричными призывами к немедленному нападению на Советский Союз. Подражая Гитлеру, он носил военную форму, отрастил короткие усы, начесывал на лоб челку, приветствовал своих единомышленников, выбрасывая вперед правую руку. Всеми жестами и голосом Накано копировал бесноватого фюрера. Члены «Восточного общества» маршировали по улицам Токио с резиновыми дубинками, распевая фашистский марш «Япония прежде всего!».

Летом 1941 г. Накано, обещая в скором времени «покончить с коммунизмом в Японии и во всей Азии», призывал к военному путчу. В специально выпущенной брошюре, на обложке которой красовался портрет Накано, содержалось требование ввести в Японии фашистскую диктатуру; насилие и террор объявлялись основой внутреннего порядка. Чрезмерная агрессивность и крикливость Накано в конце концов встревожили руководителей Японии, относившихся с симпатией к фашизму, но боявшихся кровавых эксцессов. Арестованный в 1942 г. по обвинению в «опасной деятельности» Сэйго Накано покончил жизнь самоубийством при довольно странных обстоятельствах.

Однако вскоре на смену Накано пришел новый «фюрер» – Акао Бин, унаследовавший ультранационалистические и фашистские идеи и методы деятельности своего предшественника.

Могущественные ультранационалистические организации оказали в годы войны самое пагубное влияние на японское общество, активно содействовали формированию милитаристского духа, захватнической политики Японии. Одной из наиболее крупных и влиятельных среди них было «Общество черного дракона», возглавляемое его создателем и «духовным отцом» Мицуру Тояма.

Эта организация, имевшая многочисленные филиалы и отделения, щедро финансировалась крупным капиталом. Ее власть и авторитет были столь велика что ни один правительственный кабинет, в том числ и кабинет генерала Тодзио, не мог успешно проводит намеченный им политический курс без поддержки этс го общества. Оно участвовало прямо или косвенш явно или тайно в смене правительств и государственных деятелей, в насаждении марионеточных режимов, выборе японских ставленников. Влиятельными деятелем «Общества черного дракона» кроме Тояма был бывший премьер Хирота, крупные промышленники финансисты Окура, Мацуи, Кухара. Разведывательну деятельность общества возглавлял матерый разведя» Юи Екояма. О встрече с одним из этих гангстеров с политики хочется рассказать отдельно.

Однажды зимой 1942/43 г. мы с товарищем по пс сольству П. А. Сергеевым выехали на несколько дне к подножию горы Фудзи на горячие источники в районе Хаконэ – Мияносита. В гостинице «Фудзи» в те дни проводился «конгресс усачей», на который собралир обладатели самых длинных усов и бород. Среди фаворитов клуба был и 90-летний Мицуру Тояма.

Как-то вечером после скудного ужина в гостиниц мы бродили по местечку Мияносита в надежде найт] одну из маленьких закусочных, каких до войны здесь было великое множество. Скоро мы обнаружили в лабиринте вечнозеленых кустов закусочную под названием «Одавара скияки»[14]. Наше внимание привлекло то, что в затемненном подъезде стояли ряды обуви, по японскому обычаю оставленной посетителями при входе. Это свидетельствовало о том, что закусочная открыта. Мы также сняли туфли и проследовали в комнату для гостей. Обслуживающий персонал, несомненно, принял нас за немцев, поскольку из иностранцев только они были завсегдатаями этих мест. На робкий вопрос, кто мы такие, мы ответили: иностранцы.

Войдя в гостиную, мы увидели сидящими по-японски на полу за низкими столиками с закусками несколько десятков мужчин в национальной одежде. В центре восседал патриарх японского националистического движения Мицуру Тояма, также одетый в японское Домашнее кимоно. Ёго огромная белая борода, сросшаяся с усами и волосяным покровом головы, расстилалась на татами. Опустив глаза вниз, точно святой, он что-то вещал о «божественной судьбе Великой Японии». Говорил он тихо, почти не раскрывая рта, шевеля при этом густыми бровями. Все сидящие вокруг с упоением слушали его.

Мы незаметно присели у входа, чтобы не привлекать внимания и не нарушать течения беседы. Петр Андреевич, мой товарищ, прекрасный знаток Японии, подал мне знак сидеть без движения, а сам внимательно прислушивался к тягучей и едва слышимой речи Тояма. Все же через несколько минут нас заметили. К нам приблизились два человека из его охраны и потребовали немедленно покинуть закусочную. На улице мы увидели суетившихся в панике переодетых шпиков, на время потерявших нас. Первое, что они спросили: зачем мы ходили в закусочную? Когда поняли, что мы просто проголодались и ищем, где бы подкрепиться, они немного успокоились. После этого случая нас кормили в гостинице гораздо лучше, но шпики уже не отпускали нас ни на шаг.

Мне неоднократно доводилось видеть Мицуру Тояма в здании японского парламента и в других местах. Он неизменно носил японскую одежду и обувь, держался всегда величественно. Тояма умер в ту же зиму 1943 г. Церемония похорон проводилась по высшему разряду, подобно тому как хоронили князя Саёндзи.

Другие руководители .«Общества черного дракона» – Хирота, Кухара, Ёкояма, в отличие от Мицуру Тояма, больше походили на обыкновенных политических) дельцов, использовавших влияние общества в своекорыстных интересах. Хирота в числе семи главных японских преступников был повешен в 1948 г. в тюрьме Сугамо, миллионерI Кухара умер, а Ёкояма после капитуляции Японии перешел на службу в американскую разведку.

Помимо крупных фашистских и националистических организаций в Японии в годы войны существовало огромное множество менее значительных, замаскированных под видом религиозных, филантропических, спортивных и прочих клубов, землячеств, групп.

Во время войны деятельность националистических организаций предшествовала принятию важных правительственных решений и часто предопределяла эти решения. Она была скрытой пружиной японской милитаристской машины, ее необходимым резервом. С ней считался любой руководитель государства. Более того, во главе созданных и захваченных Японией государств японскими правящими кругами ставились лишь марионетки, прошедшие через сито и обработку таких организаций. Это относилось к императору Маньчжоу-го Пу И, президенту нанкинского правительства Ван Цзин-вэю, бирманскому премьеру Ба Мо, императору Индокитая Бао Даю, руководителю Филиппин Варгасу, вождю националистического движения Индии Чандра Босу и др.

Необходимо отметить, что с конца 1942 г. все более важное место в политике Японии стала занимать перестройка отношений между японским правительством и марионеточными режимами в оккупированных странах Азии. Предпринимались попытки придать этим режимам видимость «независимости», сохраняя в то же время за собой непременное лидерство.

Развязав войну в Азии и на Тихом океане, Япония объявила ее «священной войной за освобождение» народов Азии от господства старых колониальных держав: Англии, США и Голландии. На первом этапе войны, пока народы оккупированных стран еще не испытали на себе всех ужасов японского грабежа и разбоя, демагогический лозунг «освобождения» пользовался определенной популярностью. Однако по мере развития событий японские правящие круги оказались вынужденными прибегнуть к новым маневрам и средствам маскировки: создается министерство по делам «Великой Восточной Азии», спешно формируются «независимые» правительства в Нанкине, Таиланде, Бирме, Малайе, Индокитае, Индии и на Филиппинах. В конце 1942 г. открываются «полномочные» представительства названных стран в Токио. Цель этих мероприятий состояла в том, чтобы под видом предоставления «независимости» переложить тяжесть войны на плечи оккупированных стран. В этих странах продолжалась мобилизация экономических ресурсов и продовольствия, создавались местные воинские формирования, объявившие под нажимом Японии войну Англии и США.

Японцы насаждали своих ставленников в правительственных и административных аппаратах и обязали их работать под руководством и контролем японских советников. Теперь грабеж захваченных стран велся руками не японцев, а их марионеток. Изменилась форма, однако осталась та же сущность колониального грабежа.

Мне, как консульскому работнику, приходилось не раз бывать в «посольствах» марионеточных государств в Токио, улаживать с их чиновниками различные консульские вопросы, в частности визовые и паспортные.

Меня всегда поражала обстановка хаоса и неразберихи, царившая в «посольствах» этих стран. Как правило, посол и консул под разными предлогами отсутствовали. Всеми делами управляли японские служащие, а чиновники представляемой страны занимались уборкой двора и сада, готовили пищу, возились со своими вечно грязными детьми. Мы старались никогда не оставлять своих паспортов и других документов в этих «посольствах», опасаясь за их сохранность. Когда же о творившихся там беспорядках сообщали кому-либо из работников японского МИДа, обычно следовал стандартный ответ: «Государство… еще молодое, поэтому его дипломатические кадры еще не выросли. Погодите немного, и они будут отлично справляться с обязанностями».

Вот, например, как проходило одно из моих посещений «посольства» Маньчжоу-го. Я пришел без предварительного звонка. Ворота «посольства» были заперты. После неоднократных звонков дверь рядом с воротами приоткрылась, и в образовавшуюся щель выглянуло странное лицо: определить национальность его владельца было невозможно. Человек за дверью принялся подробно расспрашивать, кто я такой и с какой целью прибыл. Затем мне велели подождать, пока, как я знал, японский служащий позвонит в МИД Японии и получит соответствующее указание. Через некоторое время дверь отворилась, и меня провели в посольскую приемную. Войдя в комнату, я остолбенел от удивления: здесь безраздельно хозяйничала огромная орава перепачканных детей. Они безмятежно расположились на столах, рылись в шкафах. Увидя меня, они стремглав разбежались. Вскоре в комнату вошла неопрятно одетая их мать-китаянка и на плохом японском языке объявила, что «посольство отдыхает».

Война наложила свою печать на образ жизни, сознание и поступки японского народа. По своему размаху, материальным затратам и принесенным жертвам эта война не имела себе равных во всей его истории. Она потрясла до основания государственные, мораль ные и этические устои, потребовала полной мобилиза ции материальных и духовных сил нации.

В годы войны политические руководители и буржу азные идеологи Японии много говорили о достигнуто единстве нации, сплочении всех слоев и классов японского общества в борьбе с «врагами» Японии и азиатских народов. Однако это была сплошная демагоги: Далеко не всем в Японии нужна была война. Труде вому люду Японии – рабочим, крестьянам, рыбакам мелким ремесленникам, служащим – она принесли лишь неисчислимые невзгоды да страдания.

Шел 1943 год. Японию преследовало страшное слс во «мобилизация»: мобилизация людей, мобилизаци средств, мобилизация духа. Не было такой семьи, кс торая бы не проводила на фронт одного-двух мужчш Практически уже все трудоспособное население, ка мужчины, так и женщины, было занято в промышлев ности, на транспорте, в морском промысле, в проиэ водстве продовольствия в деревне. Япония шла к все общей тотальной мобилизации. «Все для войны!»-таков был лозунг дня.

Перед японским народом со всей силой встала проблема голода. Ранее я уже рассказывал, что япон ские власти столкнулись с серьезными трудностями обеспечивая продуктами питания сравнительно неболь шую группу иностранных дипломатов. Накормить же 100 миллионов людей, да еще создать запасы продо-вольствия для армии и флота – в условиях войны дело чрезвычайно сложное. Японский народ голодал в буквальном смысле слова. Уже много месяцев подряд пояса были затянуты до предела. Рисовые нормы не раз сокращались. Паек только назывался «рисовым», а фактически рис обильно смешивался с чумизой, гаоляном и бобами. Мизерный «рисовый» паек в 150-200 граммов на семью из пяти-шести человек, как правило, выдавался со значительным опозданием. Давно 122 и в помине не было мяса, сахара, жиров. Эти продукты распределялись по военным госпиталям, где число раненых росло с каждым днем. Костлявая рука голода дотянулась и до японской столицы. От недоедания многие едва держались на ногах. Обычным явлением стали рахитичные дети с выпуклыми животами и кривыми тонкими ножками. В ряде районов свирепствовали цинга, «бери-бери»[15], в некоторых местах была отмечена холера.

Чтобы смягчить голод, японское правительство провело очередную «мобилизацию» и развернуло движение «помощи трону через сельское хозяйство», призвав население к массовому выращиванию овощей. Зимой 1943 г. начался поход за обработку пустующих земель. Каждый клочок земли был приспособлен под огород, на нем трудолюбивые японские женщины и старики выращивали лук, капусту-лотос, фасоль, батат. По заборам, деревьям, стенам и крышам тянулись ползучие плети огурцов, кабачков, гороха. Тепла и влаги в Японии хватало, а остальное создавал сам человек. Нужда и народная мудрость научили людей собирать урожай даже на горстке камней.

Мне довелось наблюдать, как в Японии в годы войны велась настоящая борьба за жизнь. Можно было видеть домохозяек и детей, сгребавших во дворах и на улице мусор, чтобы сжечь его и получить небольшую горстку золы для удобрения. Каждое утро женщины с совком и метелкой собирали кал лошадей.

По пути из дома в посольство я ежедневно проходил мимо продовольственной лавки, возле которой обычно выстраивалась очередь, часами ожидавшая выдачи продовольственного пайка. Распределение по карточкам (хайкю) – главная тема разговоров японских домохозяек военных лет. Очередь стояла до тех пор, пока не появлялся исхудалый старик, сообщавший, что выдача пайка вновь задерживается. Унылые и безрадостные женщины разбредались по домам, чтобы утешить словом надежды своих голодных детей. Я однажды поинтересовался, почему распределением пайка занимаются только мужчины. Мне объяснили, что у японцев существует традиция доверять важное дед только мужчинам, как существам наиболее достойны и способным. Нам, советским людям, этот обычай м зался попросту нелепым. Японские женщины свои трудолюбием и безграничным терпением вызывали нас большое уважение. Мы понимали, что только средневековая дискриминация женщин в Японии препятствует их творческому расцвету. Кстати сказать, это доказала и послевоенная история Японии, когда японских женщин в значительной степени уравняли в правах с мужчинами. После войны я встречал много женщин – выдающихся общественных деятелей, депутате парламента, борцов против ядерного оружия, за международную безопасность. Среди них хочется назвать первую женщину депутата парламента Като, лауреата международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами», руководителя движения «Поющие голоса Японии» Акико Сэки, прогрессивную писательницу Юрико Миямото и многих других.

Голодная японская столица, стоявшие повсюду очереди женщин за пайком ассоциировались у мен с военным Петроградом 1917 г. Но не такова был обстановка в Японии зимой 1943 г. Японские трудящиеся, обманутые демагогическими лозунгами, разобщенные и запуганные, совершенно не были готовы организованной борьбе против кровавой авантюры своих правителей. Коммунистические и социалистические лидеры находились в тюрьмах, в стране царили полицейско-фашистский террор.

Несмотря на массовые бедствия и огромные жертвы, первые военные поражения не потрясли сложившихся устоев японского государства, не развенчали фанатичной веры народа в императора, в его победу. Война еще не подвела людей к той грани самосознания, когда духовное рабство становится нетерпимым и трудящиеся поднимаются на борьбу против войны, против насилия, за социальное переустройство общества.

Изредка мне приходилось разговаривать с рядовыми японцами о войне и ее трудностях. Беседовал я с рабочими нефтяных и угольных разработок на Сахалине, с рыбаками Хоккайдо, с членами семей, получавших от Советского государства пенсии за смерть и увечья кормильцев, работавших на концессиях. Естественно, что большинство из них старались уклоняться от бесед о войне, поскольку это наказывалось по закону «Об охране общественного спокойствия». Японцы не любили жаловаться иностранцам на тяготы войны, никогда не роптали, не выражали публично своего отрицательного отношения и тем более ненависти к войне. Трудности переносили молча и терпеливо, как этому учила традиция, подсказывала национальная гордость.

Интерес рядовых японцев к войне всегда был велик. Люди внимательно следили за событиями на фронте, читали газеты, слушали радио, старались на карте найти точечками обозначенные острова. Это говорило об их беспокойстве за судьбу страны и исход войны и связанные с этим перемены в личной жизни. Однако, как мне казалось, японские трудящиеся никогда не испытывали того страха перед поражением в войне, какой был присущ верхушке общества.

Представители крупного капитала были заинтересованы в войне, видели в ней выгодный для себя бизнес. Большинство из них уже успели извлечь из войны существенную для себя пользу, набить карманы на военном производстве и поставках, на вывозе из оккупированных стран сырья, нефти, продовольствия, на морских перевозках. Они разбогатели на грабеже национальных богатств этих стран и на спекулятивных сделках. Короли оружия, хозяева банков смогли приумножить свои капиталы, – приобрели огромную власть в стране, позволявшую им сменять правительства, назначать министров и генералов. Для них поражение в войне значило конец безудержному обогащению. Они ждали, что вслед за военным крахом начнутся революционные беспорядки, боялись справедливого возмездия за совершенные преступления со стороны народов Китая, Кореи, Вьетнама и других стран Азии. Больше всего японские миллиардеры не хотели развала империи, капитуляции и прихода оккупационных войск. С сохранением императорского строя они связывали свое дальнейшее существование.

Между этими двумя полюсами японского общества, между крупной буржуазией и народом, находились различные промежуточные слои со своими взглядами.

настроениями и отношением к войне – чиновничество, кадровое офицерство, священнослужители, чины полиции, интеллигенция. К ним примыкали мелкие предприниматели, лавочники, содержатели гостиниц, увеселительных заведений. В Японии эта прослойка всегда была многочисленной и неоднородной. Все они отличались крайней реакционностью взглядов и стихийностью действий, составляя главную базу национализма, милитаристской идеологии и религии. Из этих слоев рекрутировались аппарат насилия (армия, полиция, тюрьмы, суды и пр.), реакционное духовенство и чиновничья бюрократия. Они верой и правдой служили крупному капиталу и щедро им оплачивались. Пока война в Азии была победной, они твердо поддерживали ее. Но с наступлением трудного периода они первыми дрогнули и проявили колебания. Именно торговцы, ремесленники, чиновники, служащие газет, адвокаты, реакционные учителя, врачи, настоятели храмов первыми почуяли опасный поворот в войне и стали искать удобный случай, чтобы покинуть «тонущий корабль». Но это было значительно позднее.