РОЖДЕННЫЙ В ГОД ДРАКОНА

РОЖДЕННЫЙ В ГОД ДРАКОНА

Серый туристический автобус останавливается на маленькой площади, и энергичная девушка-экскурсовод объявляет: «Дэн Сяопин тунчжи гули! Даола!» («Место рождения товарища Дэн Сяопина! Приехали!») После двух с половиной часов пути из Чунцина, крупного муниципального центра китайского Юго-Запада, очень хочется подышать свежим воздухом. Тем более что за окном зеленеет и колышется стройный бамбук, топорщатся разлапистые банановые пальмы, а вдоль узкой дороги, уходящей в раскинувшийся неподалеку парковый комплекс, высятся мощные ряды вечнозеленых дубов, магнолий и кленов. Когда-то здесь находилась деревня Пайфан волости Сесин административного округа Гуанъань провинции Сычуань, но несколько лет назад, готовясь к празднованию столетия Дэн Сяопина, местные власти по приказу из центра снесли ее, оставив во вновь разбитом парке только дом покойного руководителя. Земляков же Дэна переселили за два километра отсюда — в фешенебельный коттеджный поселок, получивший название «Новая деревня Пайфан».

Прохлада автобуса сменяется обволакивающей жарой улицы. Середина лета — не лучшее время для путешествия по китайскому Юго-Западу; столбик термометра зашкаливает за 30 градусов. К тому же невыносимо душно: влажность почти стопроцентная, так что об освежающем воздухе остается только мечтать. Быстро проходим через красно-белые ворота в парк, но и там нет спасения. К счастью, у входа стоят электрокары с длинными прицепами-вагончиками, и мы, погрузившись в них, едем по выложенной цементной плиткой дорожке в манящую глубь зеленых насаждений. Легкий ветерок начинает приятно обдувать лицо, но уже через пять минут поездка заканчивается. Выбираемся из вагончиков и идем к одноэтажной усадьбе под изогнутой черепичной крышей, выстроенной на невысоком холме в традиционной китайской манере «саньхэюань», с квадратным внутренним двориком и расположенными по трем его сторонам постройками. Это и есть дом клана Дэнов. Довольно большой — более 800 квадратных метров. Прямо перед ним — красивый пруд с лилиями и лотосами, а сразу за главным корпусом — бамбуковая роща, в тени которой находится круглый низкий колодец с чистейшей водой. «Старое подворье семейства Дэнов» — так называют это поместье окрестные жители.

Войдя в дом, ощущаешь наконец долгожданную прохладу. Кирпичная усадьба из семнадцати комнат спасает от жары лучше любого кондиционированного отеля. Но активная девушка-экскурсовод не дает расслабиться: войдя в левое крыло дома и свернув направо, она быстро ведет нас в четвертую комнату, где в правом углу возвышается массивная кровать из лакового дерева. Темно-красное ложе с высоким, под потолок, балдахином, украшенным тончайшей резьбой, стоит на толстых ножках. Оно устлано простой циновкой, сплетенной из бамбуковых нитей. «Господа! — торжественно произносит девушка. — Здесь, на этой кровати, родился товарищ Дэн Сяопин!»

Невольно испытываешь волнение, хотя знаешь точно: девушка кривит душой, настоящая кровать родителей Дэна не сохранилась. После прихода к власти в 1949 году компартии, одним из руководителей которой уже тогда был сам Дэн, все вещи из его богатой семьи раздали крестьянам1. Будущий великий реформатор не возражал: что толку жалеть об утраченной семейной мебели, если в руках оказался весь Китай!

«Неувязка» с кроватью не может ослабить общего впечатления. Ведь сама-то усадьба сохранилась: стены, крыша, пруд, колодец — всё выглядит так, как и почти 110 лет назад, в двенадцатый день седьмого месяца года Дракона по лунному календарю, когда «старое подворье семейства Дэнов» огласил пронзительный крик новорожденного.

Был ли слышен этот крик в окружавших усадьбу террасированных рисовых полях или в бамбуковой роще, мы не знаем, но то, что отец и мать не могли скрыть радости, не вызывает сомнения. У них уже была дочь, но им, как и всем китайцам, страстно хотелось сына. Ведь девочка, повзрослев, должна была выйти замуж, то есть покинуть семью, к тому же за ней следовало давать богатое приданое. А сын оставался в доме — наследником и продолжателем рода, в обязанности которого входило заботиться о родителях в старости, а после их кончины успокаивать души умерших, регулярно совершая на их могилах положенные по традиции обряды.

По официальному династийному летоисчислению, принятому в то время в Китае, год Дракона в начале прошлого века приходился на тридцатый год эры Гуансюй (Светлое начало) маньчжурской династии Цин, правившей Прднебесной с 1644 года. В 1875 году эту эру провозгласила вдовствующая императрица Ехэнара, известная под придворным титулом Цыси (Милосердная и ниспосылающая счастье). Сделала она это от имени своего племянника (сына сестры) четырехлетнего императора Цзайтяня, только что посаженного ею на трон. Эры правления (няньхао) в качестве официальных династийных летоисчислений использовались в Китае с 140 года до н. э. Такой порядок ввел владыка Уди (Воинственный император), величайший правитель династии Хань.

По григорианскому календарю прибавление в семействе Дэнов случилось 22 августа 1904 года. Обуреваемый счастьем отец дал сыну громкое имя — Сяньшэн (Обогнавший мудреца). Догадывался ли он, что поступает нескромно, неизвестно. Скорее всего нет, хотя и должен был. Ведь Мудрецом в Китае именовали великого Конфуция, жившего в VI–V веках до н. э., так что объявлять на весь свет, что младенец Дэн умнее Учителя, политическая философия и этические принципы которого составляли основу всей китайской идеологии, было в высшей степени неосмотрительно. Отец Дэна, правда, не мог не посоветоваться с местным даосом-гадателем, так что вину за выбор «нескромного» имени следует отнести и на счет последнего.

В какой-то степени отца Дэна оправдывает то, что по традиции имя сына должно было отвечать требованиям генеалогической хроники клана, к которому относились все Дэны, жившие в волости, ныне носящей название Сесин (в то время — волость Ванси). Человек в старом Китае не принадлежал себе: он составлял часть единого целого — большой группы близких и дальних родственников, ведших происхождение от какого-либо общего предка. Во всех кланах летописцы год за годом вели записи рождений и смертей родичей, а также фиксировали другие события, связанные с деятельностью своих патронимий. В каждой хронике за очередным поколением мужчин изначально закреплялся свой иероглиф, который следовало использовать в именах. Сами имена составлялись из двух иероглифов, но одному из них надлежало быть родовым. На поколение Дэна (оно было девятнадцатым по счету в роду) приходился иероглиф «сянь» (обгонять, быть впереди), так что у отца выбор в общем-то был ограниченным. Конечно, ставить после иероглифа «сянь» иероглиф «шэн» (мудрец, святой человек) не следовало, но отец Дэна был необычным человеком, который, как говорят в Китае, «не боялся гладить тигра».

Его родовое имя было Дэн Шаочан (Дэн Продолжающий процветать), но все в деревне величали его Дэн Вэньмин (Дэн Цивилизованный). Он родился в 1886 году, став единственным наследником трех представителей клана (у двух его дядюшек не было сыновей). Дэн Сяопин в партийных анкетах скромно называет отца «мелким землевладельцем» (сяо дичжу)[2], а иногда даже «середняком» (чжуннун)2; дочь Дэна, Маомао, отмечает, что ее дед нанимал всего «пару батраков для возделывания [земли] и посадок», а младший брат Дэн Сяопина, Дэн Кэнь (он же Дэн Сяньсю), вспоминает, что у отца было «всего 40 му [1 му равняется шести с половиной соткам] земли»3. Иными словами, два с половиной гектара.

Вряд ли это, однако, соответствовало действительности. В 1967 году хунвэйбины (красные охранники Мао), проводившие расследование «преступной деятельности» Дэн Сяопина, ставшего неугодным «великому кормчему», установили, что «собака Дэн Вэньмин… владел землей, позволявшей ему получать свыше 26 тысяч цзиней [1 цзинь равняется 596 граммам] зерна» и «нанимал батраков-поденщиков, а также держал батраков, работавших длительный срок»4. Для того чтобы собирать 26 тысяч цзиней (то есть 13 тонн) зерна в год, Дэн Вэньмину требовалось по меньшей мере восемь гектаров земли (то есть более 130 му). Иными словами, мелким землевладельцем отца Дэна назвать было нельзя: в период революции коммунисты относили к разряду средних дичжу уже тех, кто владел 50 му, а бедняки и пауперы в ряде мест даже назвали таких богачей тухао — «мироеды».

Было ли у Дэн Вэньмина на самом деле более 130 му земли или несколько меньше, сказать все же трудно. Ведь ненавидевшие Дэн Сяопина хунвэйбины могли не хуже дэновских родственников «навести тень на плетень». Скорее всего, как пишет один из биографов Дэна, «истина… лежит посередине»5: крупным землевладельцем-дичжу Дэн Вэньмин был, но мироедом — нет.

Для своего времени отец Дэна являлся человеком весьма прогрессивным. К тому же неплохо образованным. Он не только учился в местной начальной школе старого типа, где зубрил китайскую классику — книгу изречений Конфуция «Лунь юй» («Суждения и беседы») и другие древние каноны, но и в современном Училище юридических и политических наук города Чэнду, столицы провинции Сычуань6. Здесь он приобщился к националистическим идеям и стал всей душой сочувствовать реформаторам (знаменитым в те времена публицистам Кан Ювэю и Лян Цичао), пытавшимся в конце XIX века с помощью молодого императора Гуансюя перестроить политическую систему архаичной цинской монархии, но поставленным консервативной императрицей Цыси вне закона.

Окончив училище и вернувшись на родину, Дэн Вэньмин стал преподавать в волостной школе, которую сам же и основал на паях с зажиточными соседями, заниматься земледелием и ремеслом, а также политикой. Под влиянием друзей он вступил в тайную ассоциацию Паогэ (Старшие братья в халатах), сычуаньское отделение общенациональной организации Гэлаохуэй (Общество старших братьев), ставившую перед собой благородную цель свержения чужеземной маньчжурской династии Цин и восстановления поверженной китайской династии Мин. В волостном отделении Паогэ он вначале занимал некую должность «третьего отца», но спустя несколько лет стал «старшим отцом, хранителем знамени», то есть по существу возглавил организацию.

Увлечение политикой было характерной чертой многих представителей клана Дэнов. Большинство из них принадлежало к классу шэнши (сельской интеллигенции). Некоторые занимали ответственные посты в волостной, уездной и даже провинциальной администрациях. Сам основатель рода, почтенный Дэн Хаосюань, уроженец уезда Лулин (западная часть провинции Цзянси), служил в военном ведомстве, когда в 1380 году, следуя приказу основателя династии Мин, Чжу Юаньчжана, вместе с императорскими войсками прибыл в Сычуань. Здесь он женился на девушке из деревни Яопин тогдашней волости Гуанъань, после чего осел в этих местах.

Таких, как он, переселенцев было в те годы немало: воцарению в 1368 году династии Мин предшествовали эпидемия чумы и война с монголами, правившими Китаем с 70-х годов XIII века, в результате чего многие районы, особенно в верхнем течении реки Янцзы, обезлюдели, а потому император стал поощрять эмиграцию из более населенных мест в менее7.

Среди потомков Дэн Хаосюаня насчитывалось немало обладателей ученых степеней. Кто-то сдал экзамены на уровне уезда и стал сюцаем (буквально: расцветший талант), кто-то — провинции (им присудили степень цзюйжэнь — выдвиженец), а трое — даже при дворах императоров. Эти последние получили высшую степень — цзиньши (продвинутый ученый), позволившую им сделать головокружительные карьеры. Особенно прославился некто Дэн Шиминь, ставший во время цинского императора Цяньлуна (1735–1796) членом знаменитой Академии Ханьлинь, культурного центра страны, а также главным сановником Мраморной палаты (Верховного суда) и наставником наследника престола принца Цзяцина. После смерти Дэн Шиминя благодарные потомки возвели перед входом в деревню Яопин мемориальную арку («пайфан»), давшую вскоре новое название всей деревне. (Разумеется, Пайфаном Яопин долгое время называли неофициально, но после падения цинской монархии в 1911 году ее на самом деле так наименовали.)

Так что тяга к знаниям и политической деятельности была у Дэн Вэньмина наследственной. Энергично протекала и его духовная жизнь. Уже в юности он стал горячим приверженцем религиозной секты Пяти сыновей (Уцзыцзяо), широко распространенной в северной Сычуани. Вероучение секты представляло собой смесь гуманистических постулатов конфуцианства, буддизма и даосизма.

Остается только удивляться, как у него хватало времени заниматься семьей. А ведь он был женат с тринадцати лет. Сосватала его мать, только что овдовевшая[3] (ее все в деревне звали почтенная Дай[4]), — за его ровесницу из рода Чжанов. Имени девушка не имела: в старом Китае девочкам не всегда давали имена. По мнению матери, возраст сына и невесты для брака был самый что ни на есть подходящий. Тогда все в Китае женили детей очень рано: будущего вождя китайской компартии Мао Цзэдуна, например, сосватали в 14 лет8. К сожалению, когда молодая достигла соответствующего возраста, оказалось, что она бесплодна, и ни мольбы несчастной к Богине милосердия, Бодхисаттве Гуаньинь, считавшейся покровительницей женщин и чадородия, ни переговоры с шаманками ничего не дали. В итоге, спустя два года, Дэн Вэньмин вынужден был привести в дом еще одну девушку. По закону до смерти официальной жены она считалась наложницей. Происходила она из богатого рода Даней, но, как и жена Дэн Вэньмина из рода Чжанов, не имела имени. Родилась она в той же волости, что и Дэн Вэньмин, но в 1884 году, то есть была на два года старше мужа. Грамоты не знала и политикой не интересовалась, но этого Дэн Вэньмину от нее и не требовалось. Он хотел от девицы Дань одного: помочь ему продолжить род, а потому лаковая массивная кровать, привезенная в его дом новой супругой в качестве приданого, была им немедленно опробована. И через девять месяцев, в 1902 году, у них с Дань родился первый ребенок, дочка. Вольнодумный отец вразрез всем традициям дал ей имя в соответствии с генеологической хроникой клана — Сяньле (Обогнавшая героя), уравняв таким образом в правах с представителями мужского пола.

Но все же ему нужен был сын. И вот он появился! «Круглая мордашка, широкий лоб, как бы размытые брови, белая кожа, небольшие глаза и передающийся в роду Дэн[ов] закругленный кончик носа»9. Для отца и матери он был самым красивым ребенком на свете. «Сяньва! [Чудный мальчик!]» — воскликнула мать, прижав его к себе. А отец и другие домочадцы начали неистово стучать в гонги и бить посуду, чтобы отогнать злых духов. Повитуха же, принимавшая роды, с той же целью положила по бокам роженицы буддийские сутры и конфуцианские каноны. После этого отец зажег факел, и двое мужчин из батраков, подхватив не успевшую оправиться молодую мать, перенесли ее через огонь, дабы очистить. Вслед за тем перед алтарем предков зажгли благовонные свечи, вставленные в наполненные рисовым зерном плошки, и послали гонца в семейство Даней. Он должен был передать родителям роженицы петуха, возвестив тем самым о рождении мальчика.

На третий день пригласили родственников и только тогда искупали младенца. Каждый из гостей положил в кипяченую воду, налитую в медный таз, служивший купелью, по одному сваренному вкрутую яйцу белого или красного цвета. Красное яйцо означало, что гость желает новорожденному безграничного счастья (слова «красный» и «безграничный» на китайском языке звучат одинаково — «хун»), а белое — долголетия (то есть дожить до седых волос). Помимо этого в таз опустили неочищенные луковицы и имбирь, символизировавшие «ум» и «здоровье», а также монеты и украшения, которые вместе с яйцами и рисом из плошек перед алтарем после купания отдали повитухе за труды.

В тот же день младенца, которому проведенные в утробе девять месяцев засчитывались за первый год жизни, начали сватать. «Когда родится мальчик, то желают, чтобы для него была жена, а когда родится девочка, то желают, чтобы для нее был муж. Это родительское чувство есть у всех людей», — говорил великий конфуцианец Мэнцзы, живший в IV–III веках до н. э. и почитавшийся в Китае почти наравне с Конфуцием10. Родственники и знакомые наперебой предлагали невест из новорожденных, как и сын Вэньмина, или немного старше. Составили список и с помощью местного геоманта стали сравнивать гороскопы жениха и невест. Долго спорили и в конце концов выбрали девочку из богатого рода Танов11. Именно ее гороскоп оказался наиболее подходящим. В дом невесты заслали свах, и через какое-то время дело было решено: дома Дэнов и Танов породнились, передав друг другу подарки и брачные обязательства, написанные на украшенных изображениями драконов и фениксов красных листах. На всякий случай, правда, Дэн Вэньмин положил обязательство дома Танов перед алтарем предков и в течение трех дней ждал, не произойдет ли какой неприятности. Если бы в доме случилась ссора или кто-то разбил посуду, стало бы ясно, что суженая сына принесла беду. В таком случае обязательство следовало тут же вернуть. К счастью, ничего не произошло, и невеста стала считаться членом семейства Дэнов, хотя по малолетству и продолжала жить в доме своих родителей до того момента, пока геомант, по достижении брачного возраста помолвленных, не определит благоприятный день их свадьбы.

Всего этого требовали традиция и социальный статус клана Дэнов, а даже такой просвещенный муж, как Дэн Вэньмин, не всегда мог выйти за строгие рамки средневековой морали. «В моей памяти отец остался человеком старого общества, хотя и не лишенным прогрессивных взглядов», — вспоминает брат Дэн Сяопина12.

Тисками традиций была скована и мать семейства, урожденная Дань. К моменту рождения первого сына она уже стала официальной женой Дэн Вэньмина (несчастная Чжан умерла). Работящая и чадолюбивая, она славилась своей рассудительностью, экономностью и умением готовить вкусные сычуаньские блюда. Особенно удавалась ей маринованная капуста, сдобренная, как и вся еда в Сычуани, большим количеством острого красного перца. Это блюдо, называемое «сычуань паоцай» («острая сычуаньская капуста»), на всю жизнь останется любимым кушаньем ее обожаемого сына, который, как и все сычуаньцы, не мог есть пресную пищу. Помимо домашних дел мама Дань занималась и разведением шелковичных червей, продавая шелковое волокно на рынке. По воспоминаниям Дэн Сяопина, их семья владела большим количеством тутовых деревьев13.

В отличие от Мао Цзэдуна, чрезвычайно страдавшего в детстве от тирана-отца, притеснявшего и жену, и детей14, маленький Дэн рос в любви и заботе15. Дом его родителей был полной чашей, окружающие поля и тутовые деревья приносили стабильный доход, на столе не переводились рис, мясо и овощи, а в сундуках хранилось немало красивой одежды16. Дэны выращивали свиней, коров и буйволов, перед домом в пруду плавали утки, по двору гуляли куры и гуси. Последние охраняли усадьбу, делая это лучше любых собак. Едва завидев незнакомцев, они грозно шипели, шумно махая крыльями17.

Из бамбука, росшего повсюду, домочадцы и батраки выделывали все, что требовалось в хозяйстве: мебель, матрацы, подушки, веревку и пр. Свежие бамбуковые ростки, перченые и маринованные, использовали в пищу, а из бамбуковых листьев варили чай. Сычуань и сейчас можно назвать «бамбуковым раем», а в начале прошлого века бамбук здесь был просто незаменимым растением и ценным товаром18. Так что бамбуковые рощи, принадлежавшие семейству Дэнов, приносили ему не меньший доход, чем рис или шелкопряды.

Словом, Вэньмин не дрожал над каждой монетой. Да, он был строгим, но сына не обижал, в жене же ценил нравственную основу, следуя одному из учеников Конфуция, сказавшему: «Если кто-то в отношениях с женой ценит ее моральные качества… я непременно назову его образованным»19. Ведь будучи человеком религиозным, отец Дэн Сяопина во главу угла ставил заботу о благе семьи: именно этого и требовало от него вероучение Пяти сыновей.

Он не скупился тратить деньги на сына. Едва малышу исполнилось пять лет, как он отдал его в частную начальную школу старого типа в родной деревне. В ходе императорской реформы образования, проходившей в 1901–1909 годах, такие школы повсеместно ликвидировались, но в Пайфане она сохранилась и располагалась недалеко от дома Дэнов — всего за два ли[5], в бывшей усадьбе академика Дэн Шиминя, которую все называли «подворьем Ханьлинь» (по аналогии с известной академией). Преподавал там родственник Дэн Вэньмина, обладатель первой ученой степени сюцая Дэн Цзюньдэ, который когда-то пытался получить вторую ученую степень цзюйжэнь, но провалился на государственных экзаменах, а потому постоянно возмущался существующими нравами, восхваляя порядки прославленной китайской династии Тан (618–907).

Дэн Цзюньдэ учил детей азам конфуцианства и грамоте, был требовательным и строгим. Часто бил учеников деревянной палкой, а особо провинившихся заставлял часами стоять на коленях перед изображением Конфуция. Ему не нравилось, как звали маленького Дэна, и он посоветовал его отцу сменить амбициозное «Сяньшэн» на скромное «Сисянь» (Надеющийся стать добродетельным)20. Папаша Вэньмин нехотя согласился, и Дэн получил новое имя, которое будет носить вплоть до лета 1927 года, после чего изменит его на еще более неброское Сяопин (то есть Маленький и простой). Но уже не из-за почтения к Конфуцию, а следуя правилам революционной конспирации: летом 1927 года компартия, членом которой Дэн к тому времени станет, перейдет к подпольной борьбе, и молодому революционеру придется выбирать себе псевдоним. Вот он и возьмет самое неприметное имя, широко распространенное среди народа21.

Пока же он продолжал учиться и через год22, в 1910-м, поступил в начальную школу «Бэйшань» («Северные холмы») волости Ванси, ту самую, которую основал его отец. Это было новое учебное заведение, только что открывшееся. Находилось оно уже за четыре ли от дома, но Дэн ходил туда и обратно каждый день. Иногда — с отцом, который вел там занятия и содержал напротив школы небольшой чайный домик23.

В этой школе преподавали не только классику, но и знакомили учеников, объединенных в четыре класса, с основами математики и литературного китайского языка. Последний преподавал старый учитель Дэна сюцай Дэн Цзюньдэ. Конечно, классика оставалась главным предметом, поэтому вместе с однокашниками маленький Дэн, сидевший на второй парте в левом ряду, изо дня в день повторял за учителем мало понятные еще ему отрывки из «Лунь юя», «Мэнцзы», «Да сюэ» («Великое учение») и «Чжун юн» («Учение о срединном и неизменном пути»), а также из антологии китайской литературы «Гувэнь гуаньчжи» («Обзор древних текстов»), пытаясь их заучить наизусть. Таков был преимущественный метод образования даже в школах нового типа. Но, судя по всему, Дэн не очень старался: морально-этические заповеди древнекитайской философии не находили отклика в его душе точно так же, как и в душах многих других будущих революционеров Китая, в том числе молодого Мао Цзэдуна24. Гуманистическое морализирование конфуцианцев, считавших, что люди должны «безгранично любить» друг друга25, казалось всем им абстрактным и безжизненным. Не случайно Дэн через несколько лет, приехав учиться в Москву, в автобиографии, написанной для учебного отдела Университета трудящихся Китая им. Сунь Ятсена, зачем-то цитируя одну из знаменитых фраз Мэнцзы («Из трех видов [сыновьей] непочтительности неимение потомства самая большая»26), приписал ее Конфуцию27. Ошибка, непростительная образованному китайцу!

Годы его учебы в Ванси (1910–1915) совпали с бурными событиями в Китае. В стране давно назревала антимонархическая революция, и попытки маньчжуров подлатать старую отжившую систему абсолютизма проваливались одна за другой. После смерти императора Гуансюя и вдовствующей императрицы Цыси (они скончались почти одновременно в середине ноября 1908 года) новые хозяева страны (великий князь Чунь, назначенный регентом, и его дядя, великий князь Цин), ставшие править от имени малолетнего императора Пу И, активизировали реформы. Они даже пообещали ввести конституцию, но события их обгоняли. Антиманьчжурские организации (Объединенный союз, возглавлявшийся известным демократом Сунь Ятсеном, Общество изучения самоуправления масс, Союз всеобщего прогресса и др.) поднимали восстания то в одном городе, то в другом. Постепенно набиравшая силу национальная буржуазия выражала недовольство экономической политикой правительства, направленной на защиту олигархических верхов. Все больше подданных осуждали Цинов и за попустительство иностранцам, которые силой навязывали одряхлевшему средневековому режиму неравноправные договоры, получая права контролировать таможни Китая, арендовывать части его территории, создавать в открытых для них портах свои поселения (сеттльменты), пользоваться консульской юрисдикцией, то есть быть неподсудными китайским судам, и не платить внутренние торговые пошлины (лицзинь), которые китайские купцы, напротив, были обязаны выплачивать при пересечении границ провинций.

Каплей, переполнившей чашу народного недовольства, стало решение правительства в мае 1911 года национализировать (то есть по сути дела передать в руки бюрократического капитала) строительство так называемых Хугуанских железных дорог, которые должны были связать провинции Гуандун, Хубэй и Сычуань. Деньги, необходимые для национализации, Цины предполагали получить у иностранцев, подписав 20 мая договор о займе в шесть миллионов фунтов стерлингов с четырьмя зарубежными банковскими корпорациями. В качестве компенсации этим корпорациям передавался подряд на постройку самих дорог. В результате множество мелких китайских вкладчиков, вложивших деньги в строительство, прогорели. В ответ в Сычуани и других южных провинциях началось широкое патриотическое движение. Повсеместно стали создаваться ассоциации по защите железных дорог, в которые вступили тысячи людей. В Сычуани во главе движения встал известный либерал Пу Тяньцзюнь. Протестующие писали петиции правительству, бойкотировали иностранные товары, проводили митинги и забастовки. Губернатор провинции Чжао Эрфэн бросил против них войска, что привело в начале сентября 1911 года к кровопролитию. После этого сычуаньское отделение Объединенного союза подняло вооруженное восстание28. Очевидец рассказывает: «Общества защиты прав народа на железные дороги росли как грибы. Повсеместно ходили слухи о поимке Чжао Эрфэна… и Дуань Фана [министра по делам строительства железной дороги Чэнду — Ханькоу]. Кто-то говорил, что их казнили… В эти бурные дни мы, учащиеся, не могли больше зубрить древнюю классику с ее безжизненной лексикой. Почти все время мы обсуждали волновавшие нас события, а наш учитель делал вид, что не замечает этого»29.

Автору этих воспоминаний, будущему боевому товарищу Дэн Сяопина — Не Жунчжэню, было в то время 12 лет и, конечно, его ощущения отличались от чувств семилетнего Дэна. Вряд ли Дэн даже знал о том, что творилось в городских и уездных центрах. Ни в Пайфане, ни в Ванси никто не восставал. Правда, его отец не мог усидеть на месте и, отправившись в уездный центр, принял участие в протестном движении. Как и многие образованные люди того времени, он пришел к выводу: «Раз это общество не имеет пристойного вида, пусть уж наступает революция!»30 Очень скоро, однако, он вернулся домой и о начавшемся в провинции восстании ни с кем из домочадцев не говорил. Он вообще не отличался словоохотливостью. Да и кто бы стал его слушать? Жена и дочь были аполитичными, а сын — малолетним. К тому же всем было не до того: в 1911 году мамаша Дань родила Вэньмину второго сына. Его назвали Сяньсю (Обогнавший ученого).

Но вскоре Пайфан и Ванси, как и всю страну, потрясла новость, которая не оставила в стороне никого. 10 октября 1911 года, после того как цинское правительство перебросило в Сычуань на подавление восстания часть войск из города Учана (провинция Хубэй, Центральный Китай), там в свою очередь произошел мятеж. На этот раз взбунтовались армейские части и к утру следующего дня овладели Учаном. Вслед за тем восстание покатилось по стране как снежный ком. В Китае началась настоящая революция и через месяц власть Цинов оказалась свергнута в пятнадцати из восемнадцати провинций империи. В Сычуани во главе правительства на какое-то время встал популярный вождь движения в защиту железных дорог Пу Тяньцзюнь. Однако вскоре он вынужден был уйти в отставку, власть перешла к военным и политическая жизнь в Сычуани начала резко милитаризироваться31.

Между тем 29 декабря в Нанкине делегаты от восставших провинций провели заседание Национального собрания, на котором абсолютным большинством голосов избрали временным президентом вождя Объединенного союза Сунь Ятсена. 1 января 1912 года тот вступил в должность и провозгласил образование Китайской Республики.

Однако Цины не желали сдаваться и поручили подавить мятеж генералу Юань Шикаю, премьер-министру императорского правительства и командующему дислоцированной в Северном Китае Бэйянской армией. Антимонархисты стали готовиться к гражданской войне, начав повсеместное формирование частей своей Революционной армии. Их призыв к борьбе за свободу, разумеется, нашел горячий отклик и в сердце романтика Дэн Вэньмина. Он тут же записался в уездный революционный полк, где его, как образованного шэньши, назначили командиром батальона новобранцев.

Вскоре, однако, по телеграфу в Гуанъань, бывшую тогда уездным центром, пришло сообщение, что войны не будет. Сунь Ятсен потерял реальную власть. Многие делегаты Национального собрания, будучи консервативными, стремились к компромиссу с Юань Шикаем, и тот, наконец поняв это, решил сам стать президентом. В середине января 1912 года он вручил условия отречения шестилетнего императора Пу И вдовствующей императрице Лун Юй, вдове императора Гуансюя, и через месяц, 12 февраля, монархия пала. «Как я взошел, ничего не понимая, на престол, так через три года [и два с половиной месяца], ничего не понимая, я и отрекся от него», — писал впоследствии Пу И32.

Все эти события, начиная с восстания 10 октября 1911 года в Учане и заканчивая отречением императора, по китайскому лунному календарю происходили в год Синьхай, поэтому сама революция стала называться в Китае Синьхайской. Через три дня Юань Шикай, поддержанный великими державами, сменил Сунь Ятсена на посту президента. Сунь, не имея собственных вооруженных сил, не смог противостоять честолюбивому генералу и, лишившись доверия Национального собрания, за день до того ушел в отставку.

Весной 1912 года отец Дэна вернулся домой. Но мятежный дух не давал ему успокоиться. С утра до ночи пропадал он на заседаниях местной группы Паогэ, а вскоре начальник уезда Гуанъань назначил его как «одного из наиболее активных революционеров» командиром уездного охранного отряда. После этого Дэн Вэньмин вступил в партию власти — так называемую Прогрессивную, а затем возглавил волостную администрацию.

Между тем в 1912 году его жена родила третьего сына — Сяньчжи (Обгоняющий правителя), а спустя год — вторую дочь, Сяньчжэнь (в данном случае возможный перевод — Самая большая драгоценность). Пятеро детей требовали, конечно, большого внимания и сил, но от отца семейства было мало толку. Его интересовала только политика, которая, к сожалению, не приносила ему ничего, кроме проблем. В 1915 или 1916 году, например, он во главе отряда проводил карательные операции против одного из уездных бандитов по фамилии Чжан. Поймать его он не смог, но врага себе нажил. И когда Чжан, замирившись с властями, получил должность командира дивизии, Дэн Вэньмину не оставалось ничего, кроме как спасаться бегством. Он бросил жену и детей и уехал в Чунцин, где находился четыре или пять лет.

Понятно, что за время его отсутствия благосостояние семьи не улучшилось. По воспоминаниям Дэн Сяопина, они с матерью в конце концов оказались на грани банкротства. То же самое говорит и младший брат Дэна, по словам которого, им все время приходилось одалживать деньги, чтобы свести концы с концами33.

Справедливости ради следует, правда, сказать, что прежде чем пуститься в бега, папаша Вэньмин успел все же сделать два важных для семьи дела. Во-первых, выдал старшую дочь замуж за хорошего человека, сына богатого землевладельца из того самого рода Танов, с которым семейство Дэнов уже имело родственные связи34. А во-вторых, устроил старшего сына в начальную школу высшей ступени в уездном центре Гуанъань. (В китайской начальной школе существовали три ступени: низшая, средняя и высшая. Проучившись в волостной школе пять лет, Дэн окончил первые две — низшую и среднюю.)

К тому времени (то есть к 1915 году), несмотря на юный возраст, Дэн уже определился в своих симпатиях и антипатиях. Как и молодого Мао Цзэдуна35, его рано начали волновать героические идеи борьбы за свободу китайской нации. В те годы вообще молодые образованные китайцы взрослели быстро: большинство из них глубоко переживало униженное состояние отчизны. Несомненно, известия и слухи о революционных событиях в «большом мире», пример отца, а также уроки других учителей школы «Бэйшань», многие из которых, как и папаша Вэньмин, выражали весьма революционные настроения, оказали на подростка Дэна большое влияние. Особенно запомнились ему лекции Дэн Цзюньдэ, старого критикана-сюцая, преподававшего литературный язык. На занятиях тот часто отвлекался от темы, рассказывая ученикам об истории борьбы китайского народа против многочисленных агрессоров. Учитель восхищался полководцем Южносунской династии Юэ Фэем (1103–1142), храбро сражавшимся против иноземцев-чжурчжэней, и своим земляком из Чунцина, антимонархистом Цзоу Жуном (1885–1905), ставшим известным уже в семнадцатилетнем возрасте как автор боевой брошюры «Революционная армия», призывавшей не только к свержению маньчжуров, но и к установлению парламентского строя и введению конституции. Дэн был в восторге от патриотических рассказов учителя и даже выучил наизусть героическую поэму Юэ Фэя «Вся река окрашена в красный цвет»[6]:

От гнева дыбом волоса, встав, шлем пробили мой.

К ограде прислонился я, и дождь затих косой.

Тут к небу очи я возвел и крикнул что есть сил:

«Я ничего за тридцать лет, увы, не совершил!

Все восемь тысяч ли пути закрыли облака,

Мои заслуги — прах и пыль. На небе — лишь луна.

Так хватит мешкать! Поседев, мы будем сожалеть,

Что наша молодость прошла. Зачем же нам скорбеть?

Смыть „Униженье в год Цзинкан[7]“ пока мы не смогли,

Так сколько же еще рыдать о прошлом мы должны?

Нет, надо нам запрячь коней и сквозь Хэлань-пролом[8]

На колесницах боевых прорваться в вражий дом!

Там будем мы, гордясь собой, все время пировать

И мясом хулу будем мы свой голод утолять.

Кровь сюнну[9] выпьем всю до дна. Ну что ж, друзья, начнем!

Вернем утраченное мы, дань Небу принесем!»36

Под влиянием патриота-учителя маленький Дэн начинал постигать и азы современной политики. Вместе со сверстниками он возмущался президентом Юань Шикаем, 7 мая 1915 года принявшим б?льшую часть наглых требований Японии (так называемое «21 требование»), предъявленных Китаю в ультимативной форме. Эти требования открывали путь к превращению Срединного государства в японскую колонию. Великие державы, занятые войной в Европе, не могли тогда вмешаться в японо-китайские отношения, а потому волнение за судьбу страны переполняло сердца всех патриотически мысливших граждан.

Постепенно формировался и характер Дэна: от матери он унаследовал твердость и волю, а от отца — вспыльчивость (не случайно в компартии его будут звать «Перченый Наполеон» и «Маленькая пушка»). Вместе с тем был отходчивым. Рассказывают также, что уже в раннем детстве он обладал острым чувством справедливости. Так, однажды, желая помочь бедному однокласснику, он украл у отца пять юаней (для того времени большие деньги: на них можно было купить два с половиной центнера зерна). Когда же отец заметил пропажу и стал искать виновного, молча, но со слезами на глазах, протянул ему прут. Расспросив его, Дэн Вэньмин, однако, пришел к заключению, что, оказав помощь другу, тот поступил правильно. Он не стал его сечь и только поинтересовался, почему сын готов был безропотно снести наказание, на что маленький «преступник» ответил: «Вор всегда должен получать по заслугам. Так велит закон»37.

В отношениях с одноклассниками Дэн никогда не стремился к лидерству, но обижать себя не позволял, хотя по сравнению со сверстниками всегда выглядел маленьким, и к юности, когда он прекратит расти, его рост составит чуть больше полутора метров.

Независимо и ровно держал он себя и в новой школе, в Гуанъани. От нее до деревни Пайфан — примерно полдня пешком (20 ли пути), так что видеться с родными Дэн мог теперь только раз в неделю. Остальное время жил в общежитии, в городе, расположенном на крутом берегу реки Цюйцзян.

Основанный примерно в VI веке до н. э. (тогда его называли Гуцунчэн — Древний город народности цун[10]), Гуанъань получил свое современное название (Широкое, или, точнее, Полное спокойствие) во время Сунской династии после того, как в 969 году основатель новой империи, император Чжао Куаньин, разместил здесь войска, именовавшиеся «Гуанту аньцзи» («Успокоители широких земель»). В начале прошлого века город, окруженный крепостной стеной, мало чем отличался от средневекового. Узкие улочки, булыжные мостовые, патриархальная атмосфера. Знамением нового времени были только двухэтажная школа из серого кирпича европейской архитектуры, где учился Дэн (в ней преподавали арифметику, географию, историю, естественные науки, литературный китайский язык, музыку, живопись и физическую культуру), да католический храм, расположенный неподалеку. В нем служили французы: первые иностранцы, которых увидел Дэн. В городе также находились телеграф и почта, связывавшие его со всем миром.

Проучившись в школе до лета 1918 года, Дэн успешно окончил ее и, следуя распоряжению отца, по-прежнему находившегося в Чунцине, продолжил образование в среднем учебном заведении в той же Гуанъани. Отец явно хотел сделать из старшего сына большого чиновника, который прославил бы род Дэнов не меньше, чем знаменитый академик. В Гуанъаньской средней школе, однако, Дэн оставался всего год. Летом 1919-го отец сообщил ему, что в Чунцине открылась подготовительная школа для желающих поехать на учебу и работу во Францию. Отец считал, что сыну нельзя упускать такую возможность, а потому, бросив Гуанъань, Дэн срочно выехал в Чунцин. Вместе с ним отправились его двоюродный дядя Дэн Шаошэн, на три с половиной года старше его, и один из земляков и дальних родственников Ху Миндэ. Они тоже учились в Гуанъаньской средней школе, но перспектива поехать в Европу захватила их.

Идея учебы и работы китайской молодежи во Франции принадлежала двум анархистам — Ли Шицзэну и У Чжихуэю, получившим образование в этой стране. Они справедливо считали Французскую Республику одним из наиболее демократических и индустриально развитых государств мира и в 1912 году организовали так называемое Общество экономной учебы китайцев во Франции. Предполагалось, что китайские студенты будут сами себя обеспечивать, работая на французских предприятиях по принципу: «Год прилежной работы — два года экономной учебы». Смысл идеи заключался в том, чтобы воспользоваться преимуществами западной системы образования для воспитания «нового» человека — и рабочего, и интеллигента. Только такой человек, по мысли китайских анархистов, мог возродить Китай38.

Вскоре после вступления Китая в Первую мировую войну, в августе 1917 года, Ли образовал смешанное Китайско-французское общество учебы. В разных городах Китая стали открываться подготовительные школы для желавших поехать во Францию. В них принимали с четырнадцати лет39. В Сычуани первая такая школа появилась в марте 1918 года в столице провинции, городе Чэнду. Благородная идея возрождения страны путем развития дела образования захватила тогда и многих патриотически настроенных граждан Чунцина. К августу 1918 года представители торгово-промышленных кругов собрали более двадцати тысяч юаней на такую же школу, как в Чэнду, которую открыли через полгода, в январе 1919-го. Располагалась она в центре города, в бывшем храме Конфуция.

Именно в нее в середине сентября 1919 года и поступили Дэн, его дядя и приятель-земляк. Занятия в школе шли уже несколько месяцев, однако это никого не смущало: как и остальные студенты, которых насчитывалось почти 100 человек, вновь прибывшие должны были закончить учебу через полтора года40.

Возможность увидеть мир и получить европейское образование взволновала Дэна. Его товарищ по школе, Цзян Цзэминь[11], бывший годом старше, вспоминает: «Товарищ Дэн Сяопин поступил в эту подготовительную школу чуть позже меня. Выглядел он тогда очень бодрым и энергичным, был немногословен, учился всегда очень прилежно и серьезно»41. Чувствовалось, что учеба доставляла ему удовольствие: хотя классные комнаты были убоги и плохо оборудованы, а общежитие и спортзал отсутствовали, он считал эту школу лучшим учебным заведением Чунцина42. Здесь в основном преподавали французский язык, а также китайскую литературу, математику и физику. Давались также азы технических знаний, которые могли пригодиться студентам при найме на производство во Франции.

Строгой дисциплины в школе не было, и студенты посещали занятия по своему усмотрению. Впервые Дэн ощутил свободу. Вместе с приятелями он много бродил по Чунцину, трапезничал в городских харчевнях, взбирался на окрестные холмы и любовался оттуда удивительной панорамой этого великого города, стоящего на слиянии двух могучих рек — Янцзы (Дитя океана) и ее притока Цзялинцзяна (Река, текущая меж красивых холмов). Зажатые с двух сторон этими водными потоками городские кварталы, опоясанные зубчатой крепостной стеной с высокими парапетами, теснились вдоль узкого полуострова, напоминающего клюв попугая. В стене было 17 ворот, девять из них оставались открытыми с рассвета до заката. Все они, за исключением одних, расположенных с тыльной стороны, вели к побережью, на котором весь день кипела жизнь. Чунцин, прозванный иностранцами «Ливерпулем Западного Китая», уже в то время был крупным речным портом, и к его пристаням всегда пришвартовывалось большое количество кораблей.

Этот древний город, основанный в XI веке до н. э., долгое время являлся важным торговым центром некитайского царства Ба — одного из двух государств, находившихся на территории нынешней Сычуани (второе именовалось Шу). В 316 году до н. э. город, как и оба царства, покорил правитель китайского государства Цинь, сменивший прежнее название Ба на новое — Цзянчжоу (Речной район). После этого город неоднократно переименовывали, пока в 1189 году принц Южносунской династии Чжао Дунь, управлявший им, не дал ему название Чунцин, что означает «Двойной праздник». Так принц отметил большое событие в своей жизни: в день 42-летия он получил известие о том, что престарелый император назначил его своим наследником.

В марте 1890 года Чунцин по англо-китайскому договору стал открытым международным портом, и сюда устремились иностранцы: миссионеры и торговцы. Селились они в основном за городской чертой, на окрестных холмах к югу от Янцзы. В начале XX века здесь проживало 59 миссионеров из разных стран. В городе имелись несколько учебных заведений нового типа, банки, множество торговых лавок со всевозможным, в том числе зарубежным, товаром и госпиталь, принадлежавший американцам. Современная промышленность, впрочем, отсутствовала.

Отличительной особенностью полумиллионного города было невероятное количество кули, занимавшихся водоснабжением населения из-за отсутствия водопровода. Как пишет один из очевидцев, «шесть тысяч кули обеспечивали [городское] благосостояние, перетаскивая на себе воду, необходимую предприятиям и жителям»43. Они шли беспрерывной вереницей, как муравьи, неся на плечах коромысла с двумя бадьями и ступая грубыми подошвами по каменным ступеням, ведшим от берегов Янцзы и Цзялинцзяна наверх в город. «От городских ворот к длинным и деловым улицам ведут каменные ступени различной высоты, — читаем мы в описании Чунцина, составленном в начале прошлого века двумя миссионерами. — …Улицы почти всегда мокрые от воды, разливаемой ее разносчиками… Большинство улиц узкие и грязные, и запах в них — ужасающий. Их прокладывали без всякого плана, поэтому город имеет несимметричную форму и в нем нелегко ориентироваться… [В особенности если ты бредешь] между прижавшимися друг к другу домами в 90 или 100-градусную жару по Фаренгейту [33–38 градусов по Цельсию]… Зимой часто сыро и уныло, зато весной и осенью стоит прекрасная погода… Храмов насчитывается великое множество как внутри, так и вне городских стен, равно как и торговых лавок, в которых продают свечи, бумагу и благовония, используемые при религиозных обрядах»44.

Кули жили на побережье, за городскими воротами, в грязных хибарах. Когда реки разливались (а это происходило каждую весну), вода смывала их жалкие постройки и тысячи бездомных людей заполняли городские улицы. Здесь, на каменных мостовых, они неделями пережидали наводнение, после чего возвращались назад. Цены на городское жилье были им не по карману.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.