4. Звуки губных гармошек в Нинане

4. Звуки губных гармошек в Нинане

Нет ничего более обидного, более горького, чем прохладное отношение народа к армии, призванной защищать его интересы.

Возможно, читатель не поверит, но действительно наш экспедиционный отряд испытал подобный «холодок» сразу же после перехода через перевал Лаоелин. И, наверное, можно в связи с этим задать вопрос: «Где ж это видано, чтобы народ, преисполненный истинным чувством долга, защитник и выразитель этого чувства, сторонился революционной армии, с прохладой относился к тем, кто защищает интересы народа?»

К сожалению, давая на этот вопрос утвердительный ответ, мне приходится рассеивать подобное всеобщее сомнение.

Известно, что тучные, хлебородные земли Нинаня по праву считаются житницей страны. Но, к сожалению, в то время, когда наша экспедиция только еще спустилась с Лаоелина и вступила в пределы Северной Маньчжурии, жители Нинаня не хотели даже угостить нас кашей. Если бы столь прохладное отношение порождено было житейскими трудностями, бедностью, то оно, конечно, вызвало быу нас только со чувствие. Но в данном случае причина была иной — вокруг воцарилось сплошное недоразумение и недоверие, и люди без всяких причин отворачивались от нас. Это сильно встревожило нас, привыкших к народной поддержке и радушию жителей.

Увидят местные жители хотя бы издали наших бойцов, — а были они в матерчатых гетрах и в солпхи (Приспособление для передвижения по глубокому снегу, надеваемое на обувь. Дежичся из соломенных веревок, проволок и т. п. — ред.), — сразу же шепчутся: «Вот она, «кореская красная армия», пришла!» И тут же прячут в домах детей и молодых девушек, а двери закрывают на засов. После этого начинали осторожно следить за нами, что вызывало у всех сильное чувство обиды, задевало самолюбие.

Несколько дней нам приходилось и варить кашу, и ночевать прямо под открытым небом. Все вокруг было чуждым, непривычным, чего нам никогда не приходилось испытывать в Цзяньдао. Там, в Восточной Маньчжурии, обстановка была совершенно иной. Как только мы возвращалисьс победой после боя, люди гурьбой выходили навстречу нам, приветствовали бойцов — били в барабаны, гремели гонгами, аплодировали, преподносили букеты цветов. Одни, бывало, протягивали бойцам чащки с кипятком, другие предлагали початки вареной кукурузы. Однажды в Мацуне даже соорудили своего рода триумфальные ворота из сосновых ветвей в честь бойцов.

Однако в Нинане люди как могли сдерживали свои чувства. Мы отправили в населенные пункты разведчиков, задействовали подпольную организацию, однако местные жители ничуть не выражали нам своимнения и не выдавали свои думы. Их ледяная сдержанность намного превышала наши представления о тамошнем населении, которые у нас возникли в Восточной Маньчжурии после беседе Чжоу Баочжуном и с Ко Бо Бэ, который довольно часто посещал Северную Маньчжурию.

В уезде Нинань находилось село Волянхэ. Само название села «Волянхэ» говорило о плодородности полей, обилии хлеба. Но и там люди не только не проявляли готовности накормить бойцов, а как бы даже и не замечали никого из нас.

Мы попытались было провести среди населения политическую работу, но на наше приглашение посетить собрание почти никто не откликнулся. В результате никто из нас не смог даже выступить с публичной лекцией о текущем политическом положении. Ли Сон Рима раздражала крутизна перевала, когда мы добирались сюда. Но оказалось, что теперь перед нами встали еще более крутые, более высокие барьеры, чем при форсировании перевала Лаоелин.

Некоторые бойцы поторопились сделать вывод, что нинанцы по самой природе своей люди холодные. Но я придерживался на этот счет иного мнения. Разумеется, в зависимости от местности люди несколько отличаются своими нравами, привычками, но не могут же только лишь здесь, в Нинане, предаваться забвению добрые обычаи китайцев и корейцев, которые всегда проявляют к гостям внимание, радушие и окружают теплой заботой.

Так чем же все-таки объяснить их неучтивость, сбившую с толку бойцов экспедиционного отряда?

Согласно историческим сведениям, одно время в Нинане располагалась столица древнего государства Пальхэ. Было время, когда, по преданию, в этом древнем городе проживало население до 100 тысяч человек. Следовательно, довольно продолжительной была история освоения и развития этой местности. Плодородные земли, трудолюбие, простота, доброта и верность жителей, отличающихся глубоким доверием, справедливостью и строгим соблюдением неписаных моральных законов, — таковы общепризнанные приметы этой местности, запечатленные в исторических документах.

После перенесения столицы государства Пальхэ в другое место многие жители Нинаня также начали покидать насиженные места. С течением веков процессы менялись — то росла, то уменьшалась численность населения. Множество раз менялись сами по колония жителей. Но добрые нравы иобычаи нинанцев не поблекли и не были запятнаны. Они передавались из рода в род. Стало быть, совершенно беспочвенно мнение о том, что нинанцы от роду холодны, бездушны и бессердечны.

Среди бойцов нашлись и такие закоренелые скептики, которые утверждали, что вообще Нинаню чуждо коммунистическое движение. Тут же приводили аргументы: во-первых, у людей этой местности низкая сознательность, они неспособны взять на вооружение коммунистическую идеологию, а во-вторых, обилие земель и малая численность крестьян в уезде Нинань тормозят возникновение антагонистических противоречий в социальноклассовом отношении и, как следствие, здесь не обостряется классовая борьба.

Подобные нигилистические заключения сразу же натолкнулись на решительный отпор, «Есть ли в мире места, подходящие или не подходящие для коммунизма? Если есть, то как же тогда такому коммунизму завоевать весь мир? Как претворить в жизнь лозунг «Манифеста Коммунистической партии» — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Тезис о том, что малочисленность населения и обширность земель не порождают антагонистических отношений между классами, есть не что иное, как поверхностное суждение, порождаемое незнанием реальной действительности, Согласно такой, с позволения сказать, «теории», должно следовать заключение, что в густонаселенной Германии, например, должны быть более острыми классовые противоречия, там раньше, чем в малонаселенной России, должна была победить революция. Все это софистика!» — так отвергли эту концепцию.

Чтобы установить причины непринятия нинанцами коммунизма и их враждебного отношения к коммунистам, прежде всего надо было искать последствия преступных действий японских империалистов. Ведь они ничем не гнушались, когда дело касалось антикоммунистических акций. С активизацией коммунистического движения в Нинане подлые провокаторы из числа оккупантов усиленно раскручивали маховик антикоммунистической пропаганды, чтобы вбить клин между коммунистами и простыми жителями. В Нинане, где сравнительно медленно протекал процесс идейно-политического просвещения, японская пропаганда легко охватывала своим влиянием местных жителей.

Вина за антикоммунистический психоз в Нинане, можно сказать, лежала также на корейских коммунистах раннего периода, не прекращавших между собой фракционной грызни. В середине 20-х годов, после основания в Корее Компартии, фракционеры группировки «Хваёпха» создали здесь учреждение под весьма броской вывеской: «Маньчжурское бюро Компартии Кореи». Тогда же, злоупотребляя священным словом «коммунизм», они просто ушли с головой в борьбу за расширение влияния своей фракции. Прожужжав уши простодушному, доверчивому народу своими крикливыми лозунгами о независимости Кореи и о незамедлительном осуществлении идей социализма, фракционеры подстрекали местных жителей на безрассудные восстания и демонстрации.

Микрофоны, оказавшиеся в руках «левых» экстремистов, призвали нинанцев подняться на восстание 30 мая. Главными объектами, против которых был направлен этот путч, явились в Цзяньдао правленческие учреждения японских колонизаторов и китайские помещики, а здесь, в Нинане, — Ханьская национальная ассоциация и другие организации националистического толка. Но демонстрация, начатая в уездном центре, с самого начала потерпела провал.

Такая же самая участь постигла и демонстрацию, организованную коммунистами 1 мая 1932 года. Перед врагами был оголен состав активистов, улицы Нинаня были залиты лужами крови, что повлекло за собой весьма пагубные последствия. Все демонстрации, организованные авантюристами, привели к массовому разрушению революционных организаций Нинаня. После первомайской демонстрации коммунистическое движение в Нинане стало приходить в резкий упадок. Руководство партийного органа, прекратив процесс создания вооруженных сил и партизанских районов, стало разбредаться кто куда: в Мулин, Дуннин, Ванцин и другие места. Некоторые вероотступники, предав революцию, ушли и в уездный центр Нинань,

Разнузданный белый террор японских империалистов, маньчжоугоских войск и полиции способствовал созданию впечатлений превратного представления людей о коммунизме.

Люди были охвачены отчаянием и страхом перед ужасом тюрьмы и смерти, доставшихся в результате борьбы. Тогда в сознании многих людей укоренилась такая нигилистическая психология, что конечный пункт шествия революции-смерть, коммунистическое движение — бессмысленная авантюра.

Итак, корейские коммунисты не смогли пустить глубокие корни доверия в сердцах масс и, наконец, вынуждены были оставить Нинань, квалифицировав эту местность как «бесплодную землю». Появились здесь китайские коммунисты, которые начали налаживать «восстановительную» работу. Но и новых пришельцев вскоре ошеломило холодное отношение населения к революционному движению в общем его понимании.

Нельзя умолчать о некоторой части националистов Кореи, которых тоже можно считать непосредственными распространителями антикоммунистического яда в Нинане. Довольно усердно проводили антисоветскую и антикоммунистическую пропаганду остатки сил Армии независимости, которые, испугавшись крупной карательной операции японцев в году Кенсин, эмигрировали в Россию и оттуда вернулись в Нинань после события на Хэйхэ[15]. Чтобы опорочить коммунизм и Советский Союз, они твердили, что трагедия на Хэйхэ — затея корейских коммунистов — эмигрантов, вступивших в сговор с СССР. Националисты заявляли, что смерть Ким Чва Чжина — дело рук коммунистов. Наговор этот, конечно же, искажал картину его убийства, но простодушные люди начинали верить и в такой вымысел.

Нинанцы сторонились не только коммунистов, но и вообще людей военных. Они чурались всех без исключения солдат и командиров, независимо от их принадлежности и выполняемой миссии. Да это и было понятно: все войска, в их понимании, властвуют над народом, являются нахлебниками, не стесняющимися потрошить чужие чаны с рисом и кошельки с деньгами. Не говоря уж о японских войсках и марионеточной армии Маньчжоу-Го, даже некоторые китайские антияпонские отряды, ратующие за сопротивление Японии и спасение отечества, насильственным путем забирали у населения деньги, зерно и угоняли домашний скот.

Корейские националисты в свое время создали в Нинане административный орган «Синминбу», который собирал в военный фонд деньги и зерно. В довершение всего этого своими частыми налетами докучали местные разбойники, которые чуть что забирали людей заложниками. Взвесив все это, начинаешь понимать, каким могло быть настроение у жителей, которым приходилось безоговорочно прислуживать всем этим нахлебникам.

Такой обзор исторических корней не давал нам повода для обиды на якобы бессердечных нинанцев. Дело ведь не в том, что именно нашей экспедиции не была оказана необходимая материальная помощь. Самым тяжелым камнем лежало у нас на сердце то, что было невозможно достигнуть главной цели нашего похода — посеять семена революции в сердцах жителей Северной Маньчжурии. Мы хорошо понимали: если народ не раскроет нам душу, то экспедиционному отряду будет навсегда закрыт путь к побуждению революционного сознания населения Северной Маньчжурии.

Для того, чтобы вывести нинанцев на широкую дорогу революции, требовалось непременно открыть проход в стоящем перед нами барьере.

Мы ознакомилисьс деятельностью Бадаохэцзыского участкового комитета партии. От Ким Бэк Рёна, секретаря того парткома, мы узнали подробности положения дел в уезде Нинань. В этом уезде, говорил он, все же наиболее революционно настроенными являются жители Бадаохэцзы.

Это место и называлось Сяолайдипанем. Здесь находились уездный и участковый комитеты партии. А название «Сяолайдипань» происходило от имени Ким Со Рэ (Со Рэ — по китайски произносится Сяолай — ред.), который был главой секты религии Тэчжонге в уезде Хэлун.

Об этом деятеле я впервые услышал от Со Чжун Сока, когда учился в Юйвэньской средней школе в Гирине. Он говорил мне, что одно время учительствовал в Конвонской школе в Хэлуне, созданной Ким Со Рэ. Этот Ким был не только основателем школы, но и ее директором. Он имел прочные связи с Со Иром, был в дружеских отношениях и с верхушкой Северной военной управы и с руководством Цзяньдаоского национального собрания. Настроенный крайне антияпонски, глава секты оказывал свою поддержку движению за спасение Родины. Она заключалась в том, что он направлял выпускников школы под попечение Хон Бом До, Ким Чва Чжина и других храбрых военачальников Армии независимости.

После ухода Армии независимости из Северного Цзяньдао Ким Со Рэ переселился в ущелье Бадаохэцзы, купил там землю и, став местным помещиком, снабжал денежными средствами отряд Армии независимости, которым командовал Ким Чва Чжин. В свое время Ли Гван тоже приобрел у него оружие в первые дни после основания партизанского отряда.

Революционеры Нинаня одно время считали Ким Со Рэ неблагонадежным в силу того, что тот возглавлял секту религии Тэчжонге. Среди тех, кто плохо разбирался в истории, оказались люди, которые принимали эту религию за японскую. На самом же деле Тэчжонге была чисто корейской религией, основанной на вере в Хваньина, Хваньуна и Хвангома — героев древнего мифа об образовании Кореи.

Ким Вэк Рён говорил, что длина ущелья Бадаохэцзы достигает по меньшей мере 32–40 километров. Там, утверждал он, разбросано много поселков, в которых немалую часть населения составляют корейцы. Бадаохэцзы, бывшее одно время солидной тыловой базой Армии независимости, в начале 30-х годов стало опорным пунктом действий Нинаньского партизанского отряда.

Я с еле теплившейся надеждой направил политгруппу в одно из поселений в Бадаохэцзы, указанное мне Ким Бэк Рёном. Кстати, хотелось собрать сведения о вражеских действиях, а заодно узнать настроение жителей. В составе группы были искушенные мастера агитации и пропаганды. Группа, возглавляемая политруком 5-й роты Ван Дэ Хыном, отправилась в населенный пункт. Через некоторое время он возвратился с усталым видом.

— Опять неудача! Любые, самые зажигательные слова^ бесполезны — словно об стенку горох! Лучше, как говорится, втолковывать в воловьи уши Четверо книжие или Троекнижие из конфуцианского канона, чем общаться с этими людишками Нинаня! — доложил он мне и безнадежно покачал головой.

Находившийся рядом Ким Бэк Рён глубоко вздохнул, как будто сам был виноват в том, что нинанцы так холодно относят" ся к гостям из Восточной Маньчжурии.

— Да, беда-то, беда с этими нинанцами! — сказал он. — Как ни старайся, все равно не сдвинуть их с места! Посылали уже делегацию, чтобы перенять опыт работы, проводимой в Восточной Маньчжурии. Возвратились люди оттуда, после чего еле-еле удалось создать школу Детского отряда. Вначале собралось там с полсотни ребятишек, пошумели, а вскоре все лопнуло — оказалось, начало было хорошим, а конец стал бесславным.

Как же понять такой народ, который отворачивает лицо от революционеров — защитников, выразителей интересов народа? Я глубоко задумался, впервые в жизни столкнувшись с такой неприступной жизненной кручей. Нелегок был, конечно, процесс революционного воспитания жителей сел Фуэрхэ и Уцзяцзы, но и там люди были не такими холодными, как здешние.

В древней, многовековой истории нашей нации никогда не было таких случаев, когда народ был неблагонадежным. Я никогда в жизни не делил народ на хороших и плохих людей. Запятнал историю, надругался над ней не народ. Это сделала жалкая кучка правителей. Не отрицаю, что отдельный человек стал и предателем, и скупердяем, и плутом, и мошенником, и честолюбцем, и развратником. Но их было ничтожно мало, как пылинки в куче очищенного риса.

Громада, а имя ей — народ, который, можно сказать, и представляет все на этом свете, всегда добросовестно вращала в нужном направлении колесо истории. Понадобилось истории — народ сотворил и «корабль-черепаху»[16], и пирамиды. А когда время потребовало от него пролить кровь, то он без колебаний бросился грудью на дзоты, презирая неминуемую смерть.

Вопрос, видимо, в том, что мы не сумели найти кратчайший путь к сердцам нинанцев.

Политтруппа Ван Дэ Хына, несомненно, страстно с пламенным призывом вела антияпонскую пропаганду.

Но мало лиместным жителям приходилось слышать подобных речей? Нет, наслышались достаточно, до пресыщения. Такие же речи произносили и воины Армии независимости, и бойцы АСО, да и разбойники тоже соловьями поют. Само собой разумеется, что политическая агитация Ван Дэ Хына не могла достичь ожидаемого результата.

Беда в том, что наши пропагандисты во всем пытаются учить народ! С какой же это поры мы начали считать себя учителями, а народ — своим учеником?! Несомненно, что коммунисты призваны вывести народ от тьмы к свету. Однако скромно ли, право же, так безапелляционно считать себя его учителем?

Пути, ведущие в глубину души народной, разные, но пропуск туда только один. Это искренность! Только она, эта бескорыстная искренность, сможет соединить нашу и народную кровь в одной артерии.

Надо бытьсынами, братьями, внукаминарода в подлинном смысле этого слова. Иначе мы на нинаньской земле навсегда будем отвергнуты народом.

Мы слышали, что при выступлении в Нинане детской агитбригады из Ванцина зрительная аудитория каждый раз была переполнена до отказа. Так, почему же народ детскую агитбригаду приветствует, а от партизан отворачивается, хотя и те и другие одинаково призывали к революционной борьбе?

— Ты тоже смотрел здесь выступления наших юных артистов? — спросил я тогда Ким Бэк Рена.

— А как же! Просто было великолепно! — Ким Бэк Рён добавил при этом, что детский концерт потряс весь Нинань.

— Говорили, что там, где выступала агитбригада, было всегда полно народу. Это же чудеса сотворения мира! Ведь нинанцам не по душе коммунистическая пропаганда, но тем не менее собралось много людей. В чем же секрет, по-твоему?

— В том, что эти миленькие ребятки вызывали у местных людей симпатию. Покорили зрителей своим представлением. Они, улыбаясь, словно яркая луна, воздействовали на зрителей. Дети ласкались к людям, как к родной матери, к родному отцу, и нинанцы, какими бы они ни казались черствыми, души не чаяли в этих детишках.

— Да, эти таланты и в Ванцине привлекательны.

— Дело не в одном концерте. Главное — дети проникали в души людей. А какая у них искренность! Покорили, скажу честно, и мое сердце. А как они наводили чистоту в Бадаохэцзы! Вставали рано на рассвете, убирали улицы так чисто, что сверкало вокруг. Днем шли на поля помогать взрослым.

Ким Бэк Рён не скупился на похвалы в адрес маленьких агитаторов, что вызывало у меня большое удовольствие.

— Дети-то малолетние, а какие смышленые!

— И еще важно то, как они тянулись к людям! Встретят взрослых-приветствуют салютом Детского отряда. И обращались ко всем так вежливо: «дедушка», «дяденька», «тетенька», «сестра» — слышать приятно. В общем люди здорово их хвалили.

Юные артисты овладели сердцами людей Северной Маньчжурии, я бы сказал, своей привязанностью. Да, помню, когда-то мы целых полдня проводили у проруби на реке Туман, чтобы отыскать затонувший топор хозяина. И это тоже было выражением нашей искренности, любви к народу. Когда мы проявляли полноту своей искренности, народ никогда не отворачивался от нее, ни разу не отвергал наших идей.

Оплошность политгруппы Ван Дэ Хына в том, что бойцы не убедили людей в своей искренности. Они руководствовались деляческим подходом: обязательно надо воспитать жителей Северной Маньчжурии в революционном духе! Не стремились проявить внимание к людям, не думали сдружитьсяс ними. И нет удивительного в том, что народ Северной Маньчжурии не открыл нам своей души.

Просчет был и в том, что контакт с ним они начинали с речей. Насколько же поучительны для нас действия маленьких агитаторов из Ванцина! Сначала они проявили к людям свои искренние привязанности, а затем своими захватывающими песнями воздействовали на их чувства и настроение. Я решил прежде всего изменить формы нашей политпропаганды. Посоветовался по этому поводу с командирами. Затем велел всем ротным политрукам пригласить в штаб тех, кто хорошо играет на губной гармошке. Когда все они собрались, я предложил каждому из них продемонстрировать свое мастерство.

Боец из Яньцзиской роты по имени Хон Бом играл так великолепно, что слушатели азартно хлопали в такт музыке. Порой он даже извлекал звуки, напоминающие ансамбль аккордеонистов. Мы знали, что боец из 5-й роты Ванцина тоже мастерски играет на губной гармошке, но ему трудно было тягаться с Хон Бомом.

Хон Бом начал увлекаться губной гармошкой еще в начальной школе. Однажды кто-то из постоянных гостей оставил у него дома губную гармощку и больше за ней не явился. И естественно, что этот инструмент увлек, захватил мальчика. Несколько лет подряд играл он на ней, достигая удивительной виртуозности. Со старенькой гармоники стерлась никелировка, но звуки, к счастью, были по-прежнему отчетливыми, мелодичными.

Увидев этот старенький инструмент в Дуйтоулацзы при подготовке к походу, я подумал, что надо приобрести ему новенькую гармонику. Но не было подходящего момента, и я не смог выполнить свое решение до самого момента отправления в Северную Маньчжурию.

Немало партизан и жителей Цзяньдао хорошо знали биографию Хон Бома. Это был рядовой боец, но его жизненный путь знали многие из людей, молва о нем разнеслась по просторам Восточной Маньчжурии. Всем этим он был обязан своей великолепной игре на губной гармошке. Мастера губной гармошки везде были любимцами своих боевых друзей.

Хон Бом родился в Чонсоне провинции Северный Хамген. В детстве с родителями переселился в Цзяньдао, с раннего возраста окуну лея в революционное движение. Одно время, вступив в красное ополчение, он принял участие в массовой борьбе против прокладки железной дороги Дуньхуа — Тумынь. После роспуска Хайланьгоуского партизанского участка Хон Бом с вещевым мешком, где хранилась его губная гармошка, перебрался в Ванъюйгоу, где и вступил в партизанский отряд.

Я дал Ван Дэ Хыну задание — пойти вместе с ансамблем гармонистов в то самое село, в котором вчера политгруппа потерпела фиаско, и еще раз попытаться проникнуть в сердца местных жителей. Затем я попросил Ким Бэк Рёна скупить в округе все губные гармошки при помощи подпольной организации,

В тот же день я пошел в секретариат Нинаньского укома партии, чтобы подготовить агитационные листовки для жителей. Когда мы беседовали с товарищами из секретариата, ко мне прибежал Ван Дэ Хын с посветлевшим лицом. Незадолго до этого он отправился в село с гармонистами.

— Товарищ командир, удача. Эти бесчувственные, словно верстовые столбы, люди наконец-то открыли нам свои души!

Ван Дэ Хын был командиром особого склада — докладывал сначала результат, а уж потом в деталях рассказывал о том, как выполнялось задание.

Поучительными были действия гармонистов. Они сумели привлечь на свою сторону именно тех людей, которые никак не хотели открывать свои души бойцам революционной армии и были равнодушны, по их выражению, словно истуканы.

Ансамбль гармонистов начал свою деятельность с уборки снега во дворе дома, находившегося посреди села. В довольно просторном дворе поставили часового. Затем начали концерт. Первым номером выступления был дуэт — играли на губной гармошке Хон Бом и еще один боец. Остальные пустились в пляс под бодрую мелодию. Привлеченные интересным зрелищем, подбежали к ограде два-три мальчугана, крутивших до этого волчок в соседнем переулке. Затем из других переулков тоже заспешили мальчуганы, подтягивая штаны.

Два гармониста, исполнявшие песню «Все, поднимайтесь!», быстренько переключились на детские мелодии, исполнили «Песнюо детях» и «Доку да пришел?» Дети, очарованные заливистыми звуками губной гармошки Хон Бома, начали подпевать, хлопая в ладоши. Несколько детей побежали по улицам, по домам, громко оповещая:

— Смотрите, «корёская красная армия» из Цзяньдао! Танцуют!

Самые что ни на есть живые афиши. Появились и взрослые, которые издалека залюбовались весельем бойцов революционной армии, засовав руки в рукава или скрестив их на груди. Некоторые из них подошли поближе к танцующим и стали с любопытством разглядывать «шутов» из «кореской красной армии».

Когда собралось 40, а то и целых 50 зрителей, группа гармонистов начала играть «Ариран». Эта песня-то, к удивлению, собрала все село. Толпа все увеличивалась: вначале было сто, а затем двести и, наконец, триста человек.

В это самое время Ко Бо Бэ затян ул песню «Элегия пхеньанцев». Несколько сот зрителей, заинтересовавшись такой грустной, задумчивой мелодией, окружили двор плотным кольцом и внимательно прислушивались к звукам, льющимся из уст воина этой «кореской красной армии».

Но артист не допел, вдруг остановился на половине куплета. Затем начал свою речь на манер артиста «школы новой волны»:

— Послушайте, уважаемые! Интересуюсь я, где же ваш родной край? Что, что? Говорите, провинция Северный Кенсан, провинция Южный Хамген, провинция Канвон… Ах, вот как! Ну, конечно, некоторые родом из провинции Южный Пхеньан. Но прошу вас, не спрашивайте, пожалуйста, о моем родном крае! Нет! Я это не от собственной гордости утаиваю, а просто не знаю точно, где появился на этот свет. В Корее-то, разумеется, в Корее, но я лишь знаю, что на каком-то побережье моря. Жил в Корее, а затем на спине родителей переправился через реку, только не знаю через какую. Может быть, через реку Туман, а то и через реку Амнок. Да, да, я сроду такой дурень…

Слушая балагура, люди начали улыбаться, потихоньку обмениваться впечатлениями.

Ко Бо Бэ продолжал интересно говорить дальше. Его речь была о том, как после переселения в Цзяньдао рос бездомным бродягой, как катился из одного конца в другой, словно опавший листок на ветру, как стал партизаном. Он не забыл рассказывать об эпизодах, когда сам расправлялся с япошками. И вдруг перешел на другую тему, как будто пластинка патефона, перевернутая на обратную сторону. Началась просветительная работа на тему революции.

— Скажите, пожалуйста, какое же у нас общее желание? Нет слов, вернуться на Родину. Но дорогу туда нам преграждают япошки. Теперь скажите, оставить в покое этих подлецовостровитян? Нет, я не могу. И вот я взял в руки оружие и стал партизаном. Я и в Нинань пришел, чтобы укокошить всех япошек с потрохами. В Северной Маньчжурии, говорят, эти японские вояки более наглые, чем в других местах.

В этот момент на голове Ко Бо Бэ невесть откуда появилась японская военная фуражка. Видимо, моментально достал ее изза пояса. Затем в мгновение ока прилепились к нему усики, появились на носу очки. Зрители сразу поняли, что импровизированный грим превращает его в японского офицера.

Самодеятельный артист в столь комическом виде потянулся, зевая, а затем, закинув руки заспину, вытянул подбородок и с неподражаемой гримасой, раза два прошелся по кругу двора перед зрителями. Весь его вид, походка, жесты точь-в-точь соответствовали поведению японского офицера, который, тольют что встав с постели, вышел прогуляться во двор казармы.

Зрители вначале вполголоса захихикали, а вскоре, не сдерживаясь, стали захлебываться от смеха. Не успели они успокоиться, как партизанский комик, делая круг, стал останавливаться перед старикам и, старушками, молодухами и подражать их смеху, учитывая и пол и возраст смеющихся. Зрители, взявшись за животы, катились от хохота, смеялись до слез. Ансамбль гармонистов, подготовив таким образом душевный настрой жителей села, под конец еще раз провел антияпонскую пропаганду и призвал их помочь революционной армии.

В предыдущий день здесь политгруппа потерпела неудачу, а сегодня ансамбль губных гармонистов показал удивительный результат. Не было сомнения в том, что секрет успеха — в доходчивости и правдивости пропаганды.

С учетом накопленного опыта мы еще глубже начали проникать в гущу масс и постепенно революционизировали десятки поселков в уезде Нинань, применяя самые разнообразные методы иформы. Был ликвидирован, наконец-то, железный барьер между «корейской красной армией» из Восточной Маньчжурии и нинаьшами. В местах, где останавливалась «корёская красная армия», росли ряды членов партии и быстро ширилась сеть комсомола. Общества женщин, Детского отряда и других революционных организаций.

Народ, открывший перед коммунистами свое сердце, начинал понимать большой смысл жизни в оказании помощи революционной армии. В гуще народа надолго запомнились многие незабываемые лица. В их числе — старик Ким на лесоразработках в Тяньцяолине, старик Чо Тхэк Чжу в Давэйцзы, китайская старушка Мын Чэнфу в Волянхэ, старец Ли в Наньхутоу.

Старушка Мын постоянно посылала в экспедиционный отряд ценные разведывательные данные о действиях противника, несмотря на то, что вместе с женой двоюродного брата своего мужа она подверглась арестам и жестоким физическим мукам со стороны японской полиции.

Старец Ли из Наньхутоу был занесен в черный список, находился под постоянным надзором врага. Варвары со жгли его дом жилплощадью восемь канов за помощь партизанскому отряду. Было время, когда доставляли его в жандармерию и десятки раз избивали батогами. Несмотря на такие мучения, старик все равно часто приходил в расположение отрядов революционной армии, взвалив на спину необходимое нам продовольствие и обувь.

— Скажите, пожалуйста, вам не страшно? — спросил я однажды у него.

— Конечно, страшно. Пронюхают, что я таскаю вам, революционной армии, вещи, — истребят всю мою семью, не говоря уж о моих трех сыновьях. Но ничего не поделаешь. Нельзя же нам заботиться только о своем благополучии и сидеть сложа руки, когда вы, бойцы революционной армии, недоедая и недосыпая, испытываете страдания, чтобы вернуть потерянную Родину, — ответил он.

В сердцах жителей Северной Маньчжурии воспламенялась святая искра любви к отечеству, готовность защищать справедливое дело. По силе этих чувств они мало чем отличались от жителей Восточной Маньчжурии. Различие было лишь в том, что у первых была «толстая скорлупа», покрывшая это святое чувство, и был «гораздо выше порог» на двери к проходу сквозь эту «скорлупу».

Народ без колебаний открывает свое сердце любому из тех, кто относится к народу с пониманием и сочувствием, и с горячей любовью заключает его в свои объятия. Но он решительно замыкается, уходит в себя, встречаясь со всяким сбродом — перед мерзавцами низменной души, ни разу не задумывавшимися над тем, что сами родились в гуще народа и росли на почве народа, перед наглецами, считающими, что народ обязан им прислуживать, а они имеют право пользоваться всевозможными почестями, перед бюрократами, полагающими, что народом можно управлять как им вздумается, перед вампирами, относящимися к народу как к дойной корове, перед пустомелями, на каждом шагу трезвонящими, что любят народ, а, видя его страдания, проходят мимо с закрытыми глазами, перед лицемерами, бездельниками и мошенниками.

Сейчас в живых не осталось ни одного соратника, кто бы мог поведать о нашем первом походе в Северную Маньчжурию. Из 170 с лишним бойцов-участников похода мало кто вернулся на освобожденную Родину. Кажется, из Ванцинской роты вернулись О Чжун Ок и Ен Хи Су.

Когда мы вступили на землю Нинаня, Кан Гон еще был членом Детского отряда. Судя по возрасту, он мог бы и сейчас жить и бороться за революцию. Но он тоже погиб в бою на передовой линии фронта ранней осенью того года, когда началась великая Отечественная освободительная война. В то время Кан Гон был начальником Генерального штаба Корейской Народной Армии.

Что касается Ко Бо Бэ, то он впоследствии служил полковым комиссаром в 5-м корпусе, которым командовал Чжоу Баочжун. О его судьбе говорят по-разному: одни утверждают, что он погиб в бою, другие — уехал в Советский Союз и там умер. Где правда — точно не знаю. Я не мог поверить даже самой вести о том, что скончался этот одаренный весельчак, который своими бесконечными прибаутками и шутками вызывал взрывы смеха во всем Цзяньдао. Даже трудно представить, что из жизни мог уйти такой оптимист.

Больше половины группы гармонистов, проложивших вместе с Ко Бо Бэ путь для нашего экспедиционного отряда, остались в Северной Маньчжурии по просьбе Чжоу Баочжуиа или погибли в боях на обратном пути. Какова судьба остальной половины? Этого я не могу сказать, нет возможности собирать о них справки. Сейчас трудно припоминать даже их имена. Прошло около полувека после первого североманьчжурского похода. Однажды я получил радостную весть, что в Пхеньяне живет один из участников похода. Работники соответствующего отдела прислали фотоснимок. Взглядываюсь — да это же он, первый гармонист того ансамбля Хон Бом!

В его глазах я читал следы тех чрезвычайно суровых дней в Северной Маньчжурии, когда нам угрожали страшные метели, когда мы в снежных бурях с невообразимым трудом делали шаг за шагом. Капризы времени неузнаваемо изменили черты его лица, но, к радости, я сумел вспомнить одну примету — необычайно длинную, как у цапли, шею бойца.

Неужели это известный мастер губной гармошки Хон Бом, тот самый любимец жителей Цзяньдао? Почему же этот, я бы сказал, замечательный человек — непосредственный участник, свидетель первого североманьчжурского похода — только теперь дал о себе знать, проживая поблизости от меня?

Я попросил соответствующих сотрудников узнать, отчего же так получилось. Оказалось, Хон Бом не напомнил о себе чисто из-за свойственной ему чрезмерной скромности и простоты.

— Я, конечно, участник антияпонской революции, но. я» собственно, не совершил подвигов, чтобы достойно гордиться. Есть у меня единственная гордость — то, что вместе с вождем участвовал в походе в Северную Маньчжурию. Кстати, вернувшись из Северной Маньчжурии, я заболел тифом в глухом уголке Саньдаованя. Прохворал там, не подозревая, что уже был ликвидирован партизанский район. Выздоровев, я не мог найти свой отряд и вернулся в родной край. Если бы сообщил, что являюсь участником антияпонской войны, — партия стала бы заботиться обо мне, как о заслуженном человеке. Но мне не хотелось обременять нашу партию! — так сказал ветеран антияпонской борьбы Хон Бом на склоне жизни.

В то время этот 70-летний старик работал сторожем в Чонсынском отделении милиции. Жил в скромной однокомнатной квартире. Музыканты нового поколения, родившиеся в 50-60-х годах, переселялись в трех- и четырехкомнатные квартиры. А в то время довольствовался однокомнатной квартирой тот самый партизанский гармонист, испытавший все невзгоды в вихрях антияпонской войны. Несомненно, Хон Бом свыше этого не желал ни привилегий, ни особого почета.

Таким был каждый из участников антияпонской войны.

Хон Бом всю жизнь хранил губную гармошку, которую я купил ему в Нинане. Однажды навестили его дом наши работники, специализирующиеся на истории революционной деятельности. И тогда он исполнил для них на той самой губной гармошке серию революционных песен, которые пел во время похода в Северную Маньчжурию. Все слушатели были единодушны в том, что у него исполнительское мастерство было просто удивительным.

Партия позаботилась, чтобы он жил в новой квартире на проспекте Кванбок. Там ветеран и скончался.

Ветераны антияпонской борьб ы, прошедшие школу суровых испытаний в дни Североманьчжурского похода и «Трудного похода», вынесли вместе с нами неисчислимые трудности и после возвращения на освобожденную Родину. Каким глубокомыслием, каким вечно живым импульсом звучит золотое изречение наших предков об истине жизни: «Лишения в раннем возрасте не купишь и на золото»! Да, трудности и испытания — мать истинного счастья!