ГИБЕЛЬ ЛАЗО, ЛУЦКОГО И СИБИРЦЕВА
ГИБЕЛЬ ЛАЗО, ЛУЦКОГО И СИБИРЦЕВА
В момент японского выступления 4 апреля члены военного совета Лазо, Луцкий и Сибирцев находились в гостинице «Золотой рог».
Шел деловой разговор о событиях последнего дня и о перспективах дальнейшей борьбы с интервентами в новых условиях. Часов в девять вечера в комнату быстро вошел человек с окровавленным лицом и сообщил, что японцы захватывают правительственные здания и вокзал. Лазо вместе с товарищами направился из гостиницы в помещение следственной комиссии[48] на Полтавскую улицу, дом № 3, чтобы спасти ценные документы. Отсюда Лазо все время вел по телефону переговоры с воинскими частями, давал указания о том, что делать и как в тех или иных случаях поступать.
Стрелки учебно-инструкторской школы Б. И. Гриневич, В. И. Гриднев, С. И. Гапон и И. И. Кернер, арестованные вместе с членами военного совета, рассказывали впоследствии, что около двух часов ночи постовой заметил цепи японцев, наступающие на здание следственной комиссии. Он известил об этом караульного начальника. Лазо приказал караулу не оказывать сопротивления японцам и вывесить белый флаг.
В здание следственной комиссии вошли два японских офицера с десятью солдатами и потребовали сдачи оружия и снаряжения. Караул и члены военного совета без всякого сопротивления выполнили требование японцев. Затем членов совета арестовали и отвели на верхний этаж, куда вскоре поместили большую группу задержанных японцами штатских и военных.
На другой день утром арестованных начали допрашивать. Во время допроса Лазо назвал себя прапорщиком, взводным командиром 1-й роты 35-го полка Козленко; Луцкий и Сибирцев указали свои настоящие фамилии.
— Если вы только прапорщик и взводный командир, — спросил японский переводчик-офицер, — почему же вы так часто бывали в военном совете?
— Потому что я политический уполномоченный 1-й роты 35-го полка, — ответил Лазо.
— А каким же образом вы попали в здание следственной комиссии? — допытывался переводчик.
— Я ужинал в ресторане, — объяснил Лазо. — Выйдя оттуда, я был застигнут стрельбой. Узнав, что здесь русский караул, зашел сюда.
После опроса всех арестованных японский офицер заявил, что завтра всех будут судить. Никакого суда, однако, не было. Всех штатских выпустили, а военных задержали.
7 апреля революционный штаб получил от Сергея Лазо записку, в которой он сообщал, что назвался прапорщиком Козленко 35-го полка. Он просил всех ни в коем случае не открывать его настоящей фамилии и выражал надежду, что как Козленко он будет освобожден.
«8 апреля, — рассказывали стрелки, — явился к нам японец в штатском, который спросил всех, нет ли между нами Лазо.
Одни отвечали: «Не знаем». Другие говорили, что «Лазо нет». Товарищ Лазо и все остальные члены военного совета находились между нами. Японец внимательно присматривался к каждому из нас, остановив внимание особенно долго на Лазо, говоря в это же время с японским офицером. В этот же день посетила товарища Лазо его жена, вызвав его вниз на свидание. После свидания товарищ Лазо вновь пришел к нам.
Рано утром 9 апреля, когда мы все спали, три члена военного совета — Лазо, Лудкий и Сибирцев — были подняты и уведены, после чего они уже больше не возвратились, и мы их не видели и не знаем, куда их увели…» [49]
Эти показания были подтверждены всеми сидевшими в следственной комиссии, а также бывшими на свидании с Козленко-Лазо: его женой Ольгой Андреевной и многими другими товарищами.
5, 6, 7 и 8 апреля, по вечерам, в следственную комиссию приезжал областной инспектор милиции. Он виделся и говорил с Лазо, называя его по фамилии Козленко.
Из опыта борьбы с японскими интервентами коммунисты хорошо знали, что японцы могут в любой момент уничтожить их товарищей, как они уничтожили сотни и тысячи советских людей. Партийная организация вновь ушла в глубокое подполье. Тотчас после ареста Лазо и других членов военного совета с ними была установлена связь.
Коммунисты были убеждены в том, что японские контрразведчики установят личность Лазо.
В революционном штабе совместно с обкомом партии долго обсуждался вопрос: как быть? Решили обязать Лазо и членов военного совета бежать. Такая возможность была. Это решение передали Лазо, но он ответил, что не чувствует себя вправе уйти один или даже с членами военного совета и оставить в руках японцев сидящих с ним товарищей. «Мы, — писал он, — были вместе арестованы и вместе должны выйти на свободу».
Это был его вторичный отказ бежать из заключения.
Принесшая этот ответ Лазо «маленькая Ольга», как называли коммунистку-подпольщицу Ольгу Семеновну Левич, рыдала, беспрерывно повторяя: «Они убьют, эти звери, убьют нашего Сережу, да, да, убьют, убьют!»
Первый раз он отказался выйти на свободу без остальных арестованных в ту же ночь, когда японцы задержали его вместе с Луцким и Сибирцевым.
Инспектор областной милиции, объездивший улицы города и здания правительственных и других учреждений, попал в здание следственной комиссии и потребовал у японского начальника караула, чтобы ему предъявили находящихся под арестом русских, инспектор видел Лазо, говорил с ним, предложил ему выйти вместе. Но, как сообщал потом инспектор, Лазо отказался, заявив, что может выйти только со всеми стальными арестованными».
Это была ошибка Лазо. Если бы он ушел, то и Сибирцев и Луцкий были бы освобождены.
Коммунисты всеми силами старались убедить членов военного совета в том, что их согласие бежать лишь вместе со всеми арестованными неправильно. Но это ни к чему не привело, несмотря на то, что Лазо, Сибирцев и Луцкий и сами прекрасно знали, что в подобных случаях необходимо использовать всякую возможность, чтобы уйти от врагов. Ведь они помнили трагическую гибель Суханова, отказавшегося бежать из концентрационного лагеря в 1918 году без арестованных вместе с ним товарищей. Конвоиры просто убили его, выполнив задание интервентов.
Японцы вскоре узнали от своих агентов и шпионов, что Козленко и есть Лазо.
Вся революционная печать Дальнего Востока, все общественные организации, профсоюзы резко протестовали против провокационного выступления и зверств японской военщины 4–5 апреля 1920 года. Они требовали освобождения Лазо, Луцкого, Сибирцева и всех остальных.
5 апреля временное приморское правительство остановило вручить дипломатическому представителю Японии в Сибири Мацудайра ноту по поводу вооруженного выступления японского командования во Владивостоке. Были предъявлены требования освободить арестованных японцами лиц, очистить занятые интервентами здания, дать объяснения, извинения и гарантии, что подобные явления не повторятся, возвратить оружие, прекратить самочинные обыски и аресты.
14 апреля приморское правительство вручило председателю японской дипломатической миссии и начальнику штаба японских войск протест против ареста членов военного совета товарищей Лазо, Сибирцева и Луцкого.
В этом протесте говорилось:
«В ночь с 4 на 5 апреля японскими военными властями арестованы в помещении следственной комиссии члены военного совета Лазо, Луцкий и Сибирцев.
Несмотря на заверения японского командования, что названные лица будут освобождены в ближайшие дни, вокруг имен этих лиц создалась такая непроницаемая тайна, что по городу стали распространяться самые упорные, волнующие массы слухи об их исчезновении.
Слухи эти тем более крепнут, что жена Лазо, получившая от японских властей разрешение на свидание, несмотря на упорные поиски, не могла установить его местопребывание.
Временному правительству поступило заявление, сделанное 12 апреля в 6 часов вечера японским представителем о том, что начальник штаба 13-й дивизии предоставил жене Лазо найти своего мужа, но она не могла его найти».
На требования общественных организаций освободить членов военного совета японские власти отвечали сначала молчанием, а затем гнусной ложью.
На страницах японо-белогвардейской газеты «Владиво-Ниппо» 22 апреля появилась заметка: «По достоверным, имеющимся в нашем распоряжении сведениям, Лазо не был арестован японским командованием, так как оно принципиально не арестовывает идейных политических деятелей».
В этой заметке, озаглавленной «К судьбе «товарища» Лазо», его убийцы писали, что товарищ Лазо, «влекомый заманчивой прелестью свободной жизни среди сопок, вновь ушел туда со своими верными партизанами».
26 апреля приморское правительство получило ответ японского командования, переданный через телеграфное агентство «Роста», озаглавленный «К судьбе Лазо и других». Начальник штаба японских войск генерал Янагаки уклончиво сообщал, что «среди задержанных японскими войсками лиц, указанных в вашем отношении, не имелось, и, кроме того, считаю долгом довести до вашего сведения, что все задержанные уже несколько дней тому назад освобождены» [50].
В ответ на эту наглую ложь на страницах краевого органа партии «Красное знамя» было помещено письмо, в котором давалась резкая отповедь провокаторам из «Владиво-Ниппо».
В этом письме были подробно изложены обстоятельства, при которых Лазо, Луцкого и Сибирцева арестовали в помещении следственной комиссии.
«Заявление японского командования о том, — говорилось в письме, — что среди арестованных не значились Лазо, Луцкий и Сибирцев, не соответствует действительности. Честь японского народа требует, чтобы дан был ясный и точный ответ, куда они девали и что сделано с арестованными нашими товарищами Лазо, Сибирцевым и Луцким».
— Где Лазо?
Этот вопрос, обращенный к японским интервентам и японскому правительству, оставался без ответа.
Арестованные вместе с Лазо товарищи рассказывали, что 8 апреля вечером Лазо был сфотографирован, а 9-го в шесть часов утра пришел японский переводчик и приказал Лазо, Луцкому и Сибирцеву итти за ним. На вопрос Лазо, брать ли с собой вещи, переводчик сказал: «Нет, не надо, тут недалеко». Они были уведены.
И с тех пор никто из друзей, близких и товарищей ни Лазо, ни Луцкого, ни Сибирцева не видел…
Страшная истина о гибели мужественных коммунистов была раскрыта только после освобождения Дальнего Востока от интервентов и белогвардейцев.
Путем опроса свидетелей, проверки документов было установлено, что сначала Лазо, Луцкий и Сибирцев из здания следственной комиссии были увезены в казармы Гнилого Угла, но так как родные и близкие открыли их местопребывание, то арестованных перевезли в японский штаб.
Из японского штаба Лазо, Сибирцева и Луцкого перевели в японскую контрразведку, откуда в середине апреля, ночью, они были направлены в одну из жандармских частей на Первой Речке, где их пытали.
В конце мая 1920 года японская контрразведка отправила — товарищей Лазо, Луцкого и Сибирцева в теплушке воинского поезда на станцию Муравьев-Амурский (ныне станция Лазо) и передала их в руки банд Бочарова и Ширяева, орудовавших по всей линии от станции Иман до Владивостока (по договору с японским командованием революционные части были отведены за тридцатый километр от линии железной дороги).
После жестоких пыток и издевательств над героями бандиты набросили на них мешки и перенесли в депо на один из паровозов, с которого предварительно была удалена бригада.
Лазо вынули из мешка первым. Палачи пытались втиснуть его в паровозную топку живым. Завязалась борьба. Обладая большой физической силой, Лазо, несмотря на перенесенные мучения, отчаянно сопротивлялся. Тогда палачи ударили его чем-то тяжелым по голове и в бесчувственном состоянии втолкнули в топку…
Эту страшную расправу видел машинист паровозной бригады, притаившийся за будкой, недалеко от паровоза.
Луцкий и Сибирцев были расстреляны в мешках, после чего палачи и их бросили в паровозную топку.
Машинист, шатаясь от ужаса, бежал от этого страшного места.
Так погибли от руки трусливого и злобного врага несгибаемые борцы за дело трудящихся, за освобождение родины коммунисты Сергей Лазо, Всеволод Сибирцев и Алексей Луцкий.