ВЛАДИВОСТОК — ХАБАРОВСК

ВЛАДИВОСТОК — ХАБАРОВСК

Дорого обошлась дальневосточным большевикам борьба с белогвардейцами и интервентами. Много коммунистов погибло в этой борьбе. Но все же владивостокская партийная организация оставалась, как и прежде, крупнейшей на Дальнем Востоке и играла ведущую роль во всей жизни края. Восемьдесят ячеек, объединившие около шестисот коммунистов, были по тем временам большой силой.

Никогда не изгладится из памяти торжественный день в начале февраля 1920 года, когда после победы восстания в Народном доме Владивостока было созвано легальное общегородское партийное собрание. Вышедшие из глубокого подполья товарищи по борьбе пришли сюда для того, чтобы решить, как дальше жить и работать в Приморье. Сколько трогательных встреч было в тот незабываемый, волнующий день! Впервые за полтора года можно было без оглядки, громко назвать друг друга по имени, пожать руку, вспомнить о пройденном пути, полном тяжелых испытаний, лишений и тревог.

— Жив?

— Как видишь!

И, словно желая проверить, правда ли это, обнимаются, сжимая друг друга в объятиях, и, звонко, озорно хлопая друг друга по плечу, смеются:

— Хорошо! А Павел как?

— Павел, понимаешь, у меня на глазах в схватке убит… наповал.

И смех умолкает…

На собрании коммунисты обсудили доклад о текущем моменте, определили время созыва краевой партийной конференции, посоветовались, как лучше развернуть агитационную и пропагандистскую работу среди населения и в профессиональных союзах. Было принято также решение реорганизовать объединенный Военно-революционный штаб в военный совет. И когда речь зашла об его руководителе, все единодушно назвали Сергея Лазо. Кому, как не ему, признанному и талантливому вожаку революционных вооруженных Сил Забайкалья и Приморья, доверить этот высокий и ответственный пост? Членами военного совета собрание утвердило Всеволода Сибирцева, стойкого большевика, бежавшего из концентрационного лагеря и работавшего в подполье, и Алексея Луцкого, одного из образованнейших офицеров царской армии, который, будучи в Харбине, разоблачал контрреволюционную деятельность генерала Хорвата. Приехав в Приморье, Алексей Луцкий стал коммунистом.

Дазо прежде всего выехал из Владивостока навестить своих боевых товарищей, с которыми было связано много воспоминаний о партизанской борьбе на Сучане, и возвратился полный новых впечатлений.

— С такими людьми мы можем совершать чудеса, — восторженно отзывался Лазо о партизанах. — Человек только что от сохи, не подготовлен, а всем своим нутром понял, что наше дело правое, и настолько в это дело верит, что никакие силы не могут его сломить.

В беседах с друзьями он называл много славных имен командиров отрядов и бойцов, которые до конца будут бороться за дело революции.

Вскоре по заданию Дальневосточного обкома партии Лазо вместе с военным комиссаром временного Военно-революционного комитета партизанских отрядов Приморской области выехал на проверку и инструктаж партийных организаций и воинских частей, расположенных по линии железной дороги от Владивостока до Хабаровска.

Ехали в отдельном вагоне с надежной охраной из партизан. Впервые за много времени можно было чувствовать себя сравнительно спокойно, смотреть в окно, не прячась от шпиков.

Лазо долго не мог освоиться с тем, что он едет совершенно открыто под собственным именем. Нет надобности прибегать к маскировке, изменять свою внешность, можно оставаться самим собой в гимнастерке и шинели. На станционных платформах не видено было ни усатых жандармов, ни золотопогонных белогвардейских контрразведчиков, прощупывавших каждого встречного. Казалось, всю эту нечисть смыло хорошим весенним дождем. Но все же острые, воровские глаза агентов и шпионов шныряли по лицам, обшаривали фигуры пассажиров, высматривали, выслеживали.

На станциях, где стояли японские гарнизоны, офицеры-японцы проявляли к Лазо повышенный интерес и неоднократно пытались проникнуть в его вагон. Партизанская охрана вежливо, но решительно преграждала им путь винтовками, заявляя:

— В этот вагон посторонним лицам вход воспрещен.

Лица интервентов вытягивались, но, соблюдая вынужденный нейтралитет, они вежливо улыбались и, козыряя после постигшей их неудачи, отходили, только глаза их выдавали затаенную злобу.

Лазо, наблюдавший эти сцены из окна вагона, весело смеялся.

Официально никто не был оповещен о поездке Лазо, но по всей линии железной дороги население знало о ней. В вагон Лазо, приходили делегации от рабочих организаций и воинских частей, чтобы приветствовать его и поговорить о том, какими путями и средствами можно скорее освободить весь край от интервентов.

Лазо подолгу беседовал с делегатами, говорил, чтобы они своим поведением не давали никаких поводов, которые могли бы вызвать осложнения с японцами. Вместе с тем он предупреждал:

— Не пускайте интервентов в расположение наших частей, не давайте им никаких сведений, даже самых пустяковых. Помните, что это враги очень жестокие и хитрые… Они ничего «так себе» не спрашивают и все обратят потом против нас.

Однажды в вагон пришла группа партизан-крестьян. Это были настоящие солдаты революции, вынесшие на своих плечах немало опасностей и невзгод суровой боевой жизни.

— Мы вот по какому делу, товарищ Лазо, — сказал один из делегатов, коренастый, широкоплечий человек в лаптях и громадной беличьей шапке. — Как же оно получается? Воевали мы за что? За советскую власть. А что вышло? Опять земство на нашу голову посадили? Это как же понимать? За что боролись? За что кровь проливали?

— Правильно, — поддержали его товарищи.

— Ого! — слегка улыбнувшись, спокойно заметил Лазо. — Ну, ладно, друзья, не будем шуметь и волноваться. Садитесь лучше, поговорим.

Делегаты сели.

— Где твой кисет, дядя Володя? [39] — обратился Лазо к комиссару (сам он не курил). — Угости-ка нас табачком.

Кисет с махоркой и клочок старой газеты… Как часто эти неизменные спутники фронтовой жизни помогали дружеским беседам!

— Закурить — оно, конечно, очень даже способно, — сказал степенный крестьянин, закручивая цыгарку. — А только как же насчет советской власти?

— Видите ли, товарищи, в чем дело, — начал Лазо. — Это очень сложный вопрос. Все мы боролись и боремся за советскую власть, и никто от нее и не думает отступать. Мы вынуждены временно передать власть земству, потому что японские интервенты заполонили весь наш Дальний Восток. Если бы мы теперь объявили здесь советскую власть, то не могли бы провести в жизнь ее решения, декреты — интервенты помешали бы нам это сделать. Заставить их уйти мы еще не можем. Советская Россия не в состоянии послать нам сейчас на помощь свои войска. Остаться один на один с интервентами — значит…

— Да мы бы их! — с сердцем перебил кто-то.

— Не так все просто, — сказал Лазо. — В Приморье стотысячная армия одних только японцев, их поддержат американские и другие империалисты; они во много раз сильнее нас. Людей потеряем и революцию поставим под удар.

— Вишь ты какое дело! — подумав, сочувственно протянул первый партизан. — Слыхали, ребята?

— Слыхать-то слыхали. Ну, а насчет советской власти как же оно все-таки будет? Что сказать народу?

— Наступит время, будет и советская власть, — терпеливо объяснял Лазо. — Укрепим свою армию здесь, наладим дисциплину, хозяйство. И в Советской России власть станет крепче. Тогда можно будет по-иному разговаривать с японскими и другими интервентами. А сейчас надо подождать, ничего не поделаешь. Иных возможностей у нас пока нет. Вам понятно теперь, почему мы вынуждены временно мириться с властью земской управы?

— Вроде бы так… Понимаем мы… Укрепиться надо… Уж не обижайтесь… Всему обществу расскажем ваши слова.

И делегаты, успокоенные, ушли.

Поездка продолжалась недолго — недели две. Но за этот короткий срок Лазо благодаря своей исключительной трудоспособности сумел очень глубоко разобраться в положении дел на местах и здесь же разрешить много самых сложных вопросов. Его письмо членам военного совета и командующему войсками Приморской области, написанное еще в первые дни после выезда из Владивостока — 11 февраля, — свидетельствует о широком круге проблем, которые он успел за это время изучить и продумать.

В течение одних только суток он побывал и на заседании Военно-революционного штаба в Никольске и на общих собраниях 33-го стрелкового полка, Дальневосточного кавалерийского полка и партизанского отряда. Кроме того, он сделал на собрании командиров и представителей от частей подробный доклад о текущем моменте, о характере власти, об офицерстве и взаимоотношениях с командным составом.

«Слабым местом никольцев, — подчеркивал Лазо в письме военному совету и руководству, — безусловно является то, что здесь, среди гарнизона, почти не ведется политико-воспитательной работы, также нет кадра хороших уполномоченных… Это положение можно облегчить, командировав работников из Владивостока в Никольск».

Лазо относился к бойцам заботливо и любовно, стараясь сделать все возможное для облегчения их жизни. Его очень волнует плохое состояние партизан и красноармейцев, освобожденных из колчаковского плена — они «до сих пор полностью не вооружены и не обмундированы». И он предлагает военному совету немедленно вооружить партизан и красноармейцев. Не забывает Лазо и о том, что партизаны и красноармейцы находятся в очень тяжелом материальном положении, и рекомендует разрешить этот вопрос выдачей «единовременного пособия партизанам, бывшим пленным красноармейцам и заключенным в тюрьмах, ныне освобожденным и перешедшим на военную службу».

Мысли о бдительной охране территории, об укреплении революционной власти, о проведении массовой работы в частях и среди населения никогда не оставляли Лазо. Он считает необходимым «дать приказ 1-му Д. В. полку выставить охрану на Сучанском руднике и занять те посты, которые раньше занимали колчаковские части, а также взять под свою охрану станцию Фанза, как один из важнейших пунктов Сучанской узкоколейки». Он просит снабдить 1-й Дальневосточный советский полк достаточным количеством письменных принадлежностей, медикаментами, небольшим типографским станком, шрифтом, ротаторами, послать туда наборщика. «Если имеются палатки, снабдите ими — имеют громадное значение для партизан».

Побывав в Гродекове, Лазо с удовлетворением отмечает, что все станицы признали новую, революционную власть. На 20 февраля назначен войсковой съезд уссурийского казачьего войска, и Лазо пишет о том, что военный совет должен послать на этот съезд своих представителей.

Своим вмешательством в дела дороги интервенты ставили железнодорожных служащих в бесправное положение. И это не ускользнуло от внимания Лазо. Было установлено, что японцы старались угнать передвижной состав в Маньчжурию, чтобы лишить Уссурийскую дорогу возможности перебрасывать войска и грузы. Сто товарных вагонов было уже угнано за границу. Лазо назначает комендантом станции Никольск энергичного надежного человека и принимает меры к тому, чтобы ни один вагон не попал в руки японцев.

«Необходимо, — говорит он в письме военному совету, — в спешном порядке издать приказ о невмешательстве властей в железнодорожные дела. Все требования на подвижной состав должны даваться только через комендантов… Имея в виду чисто стратегическое положение Гродеково и наши планы относительно гродековских тоннелей [40], я думаю, назначая коменданта, придется назначить его и начальником гарнизона… Это должен быть человек решительный, способный в случае появления неприятеля предпринять необходимые меры».

В конце своего письма Лазо напоминает о необходимости уделять больше внимания местным нуждам.

Он выступал на собраниях членов партии, рабочих, крестьян и казаков. В Никольске, Спасске, Имане, Хабаровске проводились гарнизонные собрания, митинги по частям. Лазо говорил о тактике Коммунистической партии на ближайший период, освещал задачи большевистских организаций на Дальнем Востоке. Везде и всюду он старался приблизить работу партийных комитетов к народу.

Ставленники империалистов, атаманы, продолжали еще свирепствовать в некоторых городах и селаx края.

В Хабаровске хозяйничал атаман Калмыков.

Стремясь, как они об этом кричали, «помочь русскому народу», японские империалисты снабжали Калмыкова вооружением и финансировали его.

Калмыков со своей бандой при помощи американо-японских интервентов захватил Хабаровск после отхода революционных частей летом 1918 года. Белогвардейцы врывались в дома, грабили, убивали всех, кто осмеливался оказывать им сопротивление, насиловали женщин. Тысячи людей были арестованы, брошены в тюрьмы, расстреляны без всякого суда и следствия.

Чтобы освободить Хабаровск от Калмыкова и его банды, областной комитет партии поручил Лазо немедленно организовать военную экспедицию. Для этой цели приморским правительством был сформирован и отправлен в Хабаровск специальный отряд.

Калмыков прекрасно видел, как быстро укреплялись революционные силы в крае, чувствовал, что дни его в Приамурье сочтены и приближается час расплаты за все совершенные им злодеяния. 13 февраля 1920 года он расстрелял несколько десятков своих казаков, заподозренных в большевизме, казнил в своем застенке, так называемом «вагоне смерти», семерых пленных партизан, украл в государственном банке тридцать шесть пудов золота и с отрядом в несколько сот человек двинулся по реке Уссури.

Преследуемый партизанскими частями, Калмыков бежал на китайскую сторону, где продолжал заниматься бандитизмом. Впоследствии он был арестован и расстрелян китайскими властями.

Войска приморского правительства подошли к Хабаровску. Им было приказано занять город без вооруженного столкновения с японцами.

15 февраля уполномоченные революционной армии после десятичасового совещания с представителями хабаровского земства и делегацией японского командования подписали соглашение. По этому соглашению революционная армия и власти брали на себя ответственность за порядок, спокойствие и неприкосновенность жизни населения Хабаровска с момента его занятия.

В три часа дня 16 февраля революционные войска, приветствуемые народом, заняли Хабаровск без единого выстрела, выполнив задание военного совета.

Видный коммунист Б. Жданов, бежавший из калмыковского «вагона смерти», с помощью работников Дальневосточного обкома организовал партийный комитет из оставшихся в городе членов партии. Была создана большевистская газета «Коммунист». Лазо реорганизовал армейские части. Он вызвал из Приморья военную группу испытанных в боях большевиков и направил их для работы в революционные полки.

В Хабаровске были собраны представители партизанских отрядов. После доклада о положении в крае и очередных задачах выступил Лазо. Он подробно рассказал о работе военного совета и о том, что надо делать дальше.

— Главное, — говорил он, — это единство руководства, строжайшая революционная дисциплина и бдительность. Только при этих условиях мы одолеем японских интервентов и будем под руководством нашей славной Коммунистической партии, товарища Ленина строить социализм.

Лазо требовал безоговорочного подчинения партизанских отрядов единому командованию, поставленному Коммунистической партией. Это было очень важно, потому что пробравшиеся в партизанские отряды враги проповедовали теории «свободного анархизма» и призывали не признавать и не подчиняться военному совету и коммунистам. После товарищеской беседы представители партизанских отрядов заявили о признании военного совета Приморской области и обязались исполнять все его приказы и распоряжения.

Лазо потребовал от японского командования передачи прямого провода Хабаровск — Благовещенск и рассказал благовещенским коммунистам о работе Дальневосточного обкома партии. Вопрос о власти земской управы был очень острым и волнующим. Лазо начал свой разговор по прямому проводу с Благовещенском именно с него.

— Областное земство, — говорил он, — смотрит на свою власть как на власть временную, способствующую безболезненному воссоединению с Советской Россией. Земство согласует свою работу с нами. Управление воинскими частями находится всецело в наших руках. На местах повсюду созданы ревштабы из представителей партизан, солдат и рабочих. Все органы земского и городского самоуправления на местах, не пользующиеся доверием населения, распускаются, ведение дел передается временно ревштабам. Ни в какие соглашения с другими политическими партиями и земством мы, коммунисты, не вошли, поддерживаем земство, поскольку оно ведет работу вместе с нами. Наша позиция чисто стратегическая. С целью организации всех революционных сил для общего натиска на врага в ближайшем будущем мы поддерживаем областное земство, признавая невозможность полного восстановления власти Советов в присутствии интервентов. Рабочие, воинские части, партизанские отряды поняли нашу точку зрения и присоединились к нам.

В то время в Благовещенске находились японские войска. Благовещенские товарищи считали, что войска эти не представляют никакой опасности, тем более, что начальник дивизии Сиродзу сделал официальное заявление в газетах и афишах об эвакуации японских войск из Амурской области.

Лазо убеждал амурцев в обратном:

— Положение с японцами не так просто, как это кажется. За последние две недели во Владивосток прибыло много новых частей, оснащенных по последнему слову военной техники. Ими заняты важные стратегические пункты.

Лазо обещал перебросить в Амурскую область большое количество оружия и обмундирования, снабдить всем, что только можно будет взять из владивостокских складов, захваченных и охраняемых японскими интервентами.

Формально Лазо числился товарищем (заместителем). председателя военного совета — председателем военного совета по существовавшему тогда положению был председатель приморского правительства, — но фактически Лазо руководил всей деятельностью военного совета.

Вернувшись из поездки по краю, Лазо в первую очередь занялся укреплением вооруженных сил. Надо было поставить во главе частей, перешедших на сторону революции во время восстания, надежных, проверенных. командиров, позаботиться о правильной расстановке войск на случай возможного выступления японцев и других интервентов, все еще не покидавших дальневосточной земли.

Тревожные вести шли из Забайкалья. Там народ вел ожесточенную борьбу с семеновскими бандами, которые, предчувствуя свою скорую гибель, с еще большей жестокостью терроризировали население.

Из Прибайкалья на семеновцев наступали бойцы Народно-революционной армии, образовавшейся при земском правительстве в Верхнеудинске из частей 5-й Краснознаменной армии и партизанских отрядов Забайкалья. Народно-революционная армия наносила семеновским бандам поражение за поражением и с боями дошла до Читы.

Но здесь образовалась так называемая «читинская пробка». Окопавшиеся в Чите и ее окрестностях Семеновцы перерезали железную дорогу, и связь между Сибирью и Дальним Востоком была прервана. Лазо, да и все партийные работники считали важнейшей задачей ликвидацию этой «пробки» и соединение приморских войск с частями Красной Армии на Байкале. Решено было постепенно передвигать войска из Приморья на Амур и дальше в Забайкалье, чтобы совместными усилиями всех областей окружить и добить остатки белогвардейщины.

Это была сложная задача: транспорт полуразрушен, не хватало топлива, снаряжения, продовольствия.

Лазо работал без устали. Сутки были у него строго распределены по часам, по минутам. В его объемистой тетради всегда отмечалось, что он должен сделать в такой-то день и час, что сделал сегодня и что надо сделать завтра. Дисциплину труда он считал важнейшим условием в жизни революционера и требовал от окружающих его работников беспрекословного, обязательного и точного исполнения данных им поручений.

Популярность Лазо была очень велика не только в армии и партизанских отрядах, но и среди населения Приморья. В военный совет и к нему лично обращались часто рабочие и крестьяне по самым разнообразным вопросам: в селе непорядок, кого-то незаслуженно обидели… И ни одна жалоба, ни устная, ни письменная, не оставалась без ответа. Работники военного совета часто получали от Лазо много всевозможных распоряжений, не имеющих как будто прямого отношения к военным делам.

— Вот что, товарищ, — говорил он кому-либо из подчиненных, просматривая почту. — Пишет партизан из села Фроловки. Белые сожгли его хату — жить негде. Надо ему помочь. Запишите, пожалуйста, выясните в комитете и земстве и через два дня доложите.

— Есть доложить.

Лазо читает другое письмо.

— Так-так… Видите ли, какое дело… Солдат бывшей колчаковской армии никак не может установить связь с семьей. Просит помочь. Тут указан адрес семьи. Пошлите запрос.

Помимо колоссальной работы по военному совету, Лазо нес многочисленные партийные обязанности, вел большую переписку с товарищами, писал статьи в газеты, много читал. На его письменном столе можно было увидеть и новый роман, и повесть, и томик новых стихов. Изредка он выкраивал час-другой и для встречи с друзьями. Лазо был по натуре жизнерадостным человеком. Молодежь, в кругу которой он бывал, всегда с нетерпением ждала его прихода.

Точно в назначенный час он уже сидит бывало в окружении друзей и рассказывает какую-нибудь забавную историю, поет песни или читает вслух понравившееся ему стихотворение.

Как-то ему удалось получить новую книжку Маяковского. Он пришел особенно радостный и возбужденный.

— Ну, сегодня я вам расскажу сказочку, замечательную сказочку! Называется она просто: «Сказка о Красной шапочке». Садитесь, слушайте.

Он начал ее тихо, как будто перед ним были дети:

— «Жил да был на свете кадет.

В красную шапочку кадет был одет.

Кроме этой шапочки, доставшейся кадету,

Ни черта в нем красного не было и нету.

Услышит кадет — революция где-то,

Шапочка сейчас же на голове кадета.

Жили припеваючи за кадетом кадет,

И отец кадета и кадетов дед».

Он сделал сердитое и страшное лицо и продолжал:

— «Поднялся однажды пребольшущий ветер,

В клочья шапчонку изорвал на кадете.

И остался он черный. А видевшие это

Волки революции сцапали кадета.

Известно, какая у волков диета.

Вместе с манжетами сожрали кадета».

Заканчивая сказку, Лазо назидательно произнес, растягивая слова:

— «Когда будете делать политику, дети,

Не забудьте сказочку об этом кадете».

Но случалось и так, что после долгой работы и бесед с товарищами Лазо глубоко вздохнет и задумается. Однажды его спросили товарищи:

— О чем вздыхаешь, что задумался?

Сергей с грустью ответил:

— Вспомнил одну женщину. Ее звали, как и дочку мою, Ада. Ада Лебедева. Это было в Красноярске… Таких женщин, огневых революционерок, я больше не встречал. И, вероятно, не встречу.

— А где она теперь?

— Ее нет… И никогда больше не будет. Ее растерзали белобандиты.

— Не надо, Сергей… Не надо грустить.

— О, нет. Человек должен иногда и погрустить. Разве можно не грустить, вспомнив тех, кто отдал свою жизнь за то, чтобы мы с вами могли собираться вместе, читать стихи и мечтать о будущем. И не только мечтать. Строить, создавать это будущее. Можно и должно грустить о том, что их нет с нами.

Лазо часто вспоминал своих товарищей и друзей, участников героических боевых схваток, погибших на поле битвы и замученных белогвардейцами и интервентами.

— За нас погибли, за детей наших, за будущее России.

Вспоминал Лазо и о бывших военнопленных австровенгерской и германской армий: немцах, венграх, чехах, словаках, которые стали интернационалистами, революционерами и отстаивали в рядах Красной гвардии советскую власть от белогвардейцев и интервентов. Лазо говорил о том, что революция в России интернациональна, что к ней будут присоединяться народы других стран; с благодарностью и благоговением они будут чтить память своих земляков, участвовавших в борьбе за советскую власть и отдавших за ее торжество самое дорогое — свою жизнь.

В минуты отдыха Сергей часто рассказывал о своей родной Молдавии — этом благодатном уголке советской земли, полном цветов и солнца, фруктов и песен. И он говорил всегда так образно и ярко, что перед слушателями, как живые, возникали и сбегающие к Днестру террасы, покрытые виноградными лозами, и ореховые рощи, раскинувшиеся на косогорах, и тонущие в садах села, приютившиеся на склонах отлогих холмов.

— Хорошо жить, друзья мои! Жить и бороться за то, чтобы цветы и солнце, холмы и песни — все данное природой и все богатства и вся красота, созданные трудом человека, принадлежали тем, кто творит это богатство и красоту.