Начало испытаний

Начало испытаний

1

Под утро Корнев проснулся от какого-то непонятного шума. Прислушался — ничего понять не мог. Жена тоже проснулась, предположила:

— Может, дрова кто привез и сбрасывает? Да нет, не похоже.

Раздался стук в дверь и голос посыльного:

— Товарищ капитан! Тревога!

Корнев быстро оделся. Подумал: «Неужели война?» Но мелькнула надежда: «Может, майор задумал потренировать нас как следует, решил в воскресенье устроить занятия». Посмотрел на часы, машинально отметил: 5.00.

Побежал в гараж за мотоциклом, собираясь ехать в палаточный лагерь запасников. Но дежурный у ворот сказал, что приказано всем командирам собраться в штабе полка. Изменение порядка сбора по тревоге окончательно встревожило. Что-то сжалось в груди. «Значит, война!»

Командиры быстро расселись в зале по местам, а через несколько минут сюда вошли командир полка и замполит, а за ними — начальник штаба с сержантом Сивовым, в руках которого была стопка знакомых красных папок. Майор Тюлев оглядел собравшихся, несколько изменившимся голосом произнес:

— Товарищи командиры! Сорок минут назад авиация фашистской Германии бомбила наши города. Только что совершен налет на аэродром под городом Бельцы. Получен телеграфный сигнал о введении в действие мобилизационного плана…

— Это война? — раздались растерянные голоса в разных углах зала.

Майор тяжело вздохнул:

— Да! Война! Вот в папках планы развертывания трех отдельных батальонов, печати и штампы по их наименованию и полевым почтам. Первым развертывается седьмой отдельный батальон капитана Корнева. Он выходит на выполнение боевой задачи сегодня не позднее четырнадцати ноль-ноль. Завтра утром приводится в готовность тридцать пятый батальон майора Борченко. К вечеру завтра капитан Григорьев готовит третий под номером тридцать семь. Я вместе с замполитом готовлю оставшуюся технику еще для одного резервного батальона и убываю в распоряжение штаба округа.

Затем замполит, посоветовавшись с командиром полка, сказал:

— В восемь часов проводим короткие митинги: я у казарм, командир в лагере. Порядок эвакуации семей объявим дополнительно. Этим займется команда, оставленная для резервного батальона. Старшим в ней назначен лейтенант Сундстрем.

Все заторопились по своим местам. Замполит задержал Корнева:

— Сундстрем просится к тебе. Считает, что ему не доверяют, он ведь сын царского генерала. Но менять решение не будем.

…Построение колонны батальона Корнева затянулось. Автомашин больше сотни, а настоящих шоферов хватило только на половину. За рули остальных машин сели недоученные на курсах — они всего-то имели часа по четыре практического вождения. Приписанные к батальону бортовые автомашины из народного хозяйства еще не прибыли, а выделенные полком едва покрывали десятую долю штатной потребности. Пришлось людей посадить под полупонтоны на специальных машинах, что в мирное время категорически запрещалось. Первая группа эвакуированных жен командиров с детьми втиснулась на одну полуторку. Колонна походила на цыганский табор, везде привязаны узлы, чемоданы и ящики.

В назначенный приказом по округу пункт на берегу Днестра батальон прибыл с опозданием на два часа. После сорокакилометрового марша сразу начали сборку мостовых паромов. Как стадо огромных черепах, пятились задом к берегу машины. Полупонтоны с тяжелым всплеском падали на воду. Понтонеры старались изо всех сил. Но, потрясенные известием о начале войны, допускали массу ошибок, нарушали не твердо усвоенный порядок сборки паромов. К тому же сильно изменился состав отделений. Это приводило к путанице обязанностей номеров расчета. Особенно много возникало неурядицы при укладке прогонов. То и дело приходилось исправлять ошибки в выборе отверстий для крепления их болтами. То и дело слышались приглушенные крики младших командиров. Иные не стеснялись в выражениях.

— Ты, раззява… Ты что, ослеп?

На марше у четырех машин были повреждены радиаторы, и их с опозданием привели на буксире. От всех этих неполадок некоторые командиры взводов стали срываться на окрики, что еще больше вносило сумятицу в действия уставших и напуганных запасников.

Поглядывая, как идет сборка мостовых паромов, Корнев зябко повел плечами. «А что было бы, если и сборка шла под огнем?»

— Сборку приостановить! — подал команду Корнев. — Командиры рот и взводов — ко мне!

От подразделения к подразделению, все удаляясь вдоль берега, понеслись приглушенные и искаженные расстоянием команды:

— Оборку…ратить… Кома… иры ро-о-т и…ов к комбату!

Тесной кучкой встали вокруг капитана командиры. Каждый бежал на вызов комбата, и каждый понимал, что сборка паромов затянулась, дорога каждая минута, а тут вдруг остановились. Оглядев собравшихся, Корнев, стараясь быть спокойным, произнес:

— Видимо, мы далеко еще не понтонный батальон, но обязаны им стать. Требую управлять подчиненными не окриками, а четкими командами. Дальше сборку продолжать, как учебную. Всем номерам действовать, только по командам: что поднести, как крепить. Никакой спешки!

Когда командиры разошлись по своим подразделениям, дело пошло лучше. Но ввод паромов в линию моста начали уже с приближением темноты. Неудачно подошедший буксирный катер быстрое течение прижало бортом к одному из уже введенных паромов. Под напором воды катер сильно накренился, возникла угроза, что его зальет водой. Растерявшийся моторист уже хотел выпрыгнуть на мост, как раздался твердый голос лейтенанта Соловьева:

— Без паники! Якорные номера! Багры за борта!

Собрав расчеты с соседних понтонов, Соловьев вместе с ними прыгнул на поднявшийся вверх борт катера. Крен уменьшился. Подоспел на другом катере щуплый, в замасленной пилотке, из-под которой выглядывал светлый чубчик, моторист Обиух. Казалось, куда ему, а он на малом ходу завел кормой свой катер под соседний просвет между понтонами. Удерживая его носом против течения, боролся с напором воды, то прибавляя, то сбавляя обороты винта.

Быстро подали буксирный канат. Под винтом, как закипевшая, забурлила вода. Обиух выбрал слабину буксирного каната, прибавил еще оборотов и оторвал попавший в беду катер от моста.

Несмотря на все старания запасников, мост был готов только через шесть часов — а нормативом отводилось два. Однако это обошлось без особых последствий: бои шли в сотнях километров, на границе, по реке Прут.

В ожидании переправы на берегу скопилось много техники и транспорта отводимых с границы машинно-тракторных станций и других организаций. Там, проверяя документы, наводили порядок пограничники, а комендантскую службу на переправе нес лейтенант Переплетчиков.

Вскоре по мосту сплошным потоком пошли машины. На одной из них была и семья Корнева.

Неожиданно на берегу послышался шум — и донеслась громкая команда:

— Прими в сторону!

Через мост прошло с десяток санитарных машин. Хотя и ненадолго они задержались у переправы, но вскоре стало известно всему батальону: ближайший пограничный город с железнодорожным мостом через Прут сильно разрушен и горит. На рассвете немецкие мотоциклисты и румынские солдаты, захватив мост, ворвались в город, но были уничтожены или взяты в плен пограничниками и подоспевшим стрелковым полком. Теперь мост взорван, и наши войска ведут упорные оборонительные бои на всем протяжении границы с Румынией.

Ночью посыльный из полка вручил Корневу пакет. При свете карманного фонаря капитан вскрыл его. Там была раскодированная и заверенная печатью шифровка из штаба округа. Батальону строго предписывалось мост содержать только по ночам, а днем переходить на паромные переправы, чтобы не допустить при бомбежке излишних потерь в парке. Далее следовало, указание послать связного от батальона в развернувшийся штаб 9-й армии, в оперативное подчинение которой теперь батальон поступает.

Комбат быстро нашел хату, в которой расположился штаб батальона. Тихонько тарахтел движок походной электростанции. Окна в хате были завешены плащ-палатками, горел яркий свет. Лейтенант Соловьев, временно приступивший к обязанностям начальника штаба, склонился над документами. На эту должность приписан майор запаса, но он к моменту выхода батальона на марш не прибыл.

Капитан дал прочитать шифровку Соловьеву, а сам по карте стал намечать, в каких местах можно укрыть мостовые паромы в заливчиках, под крутым правым берегом и в зарослях развесистого ивняка. Потом достал из полевой сумки остальные документы, доставленные посыльным. Там оказалась доверенность для получения на станции Матеуцы прибывших в адрес полка двадцати навесных забортных двигателей. Майор Тюлев писал, что это опытная партия, отправленная одним из ленинградских заводов для проведения войсковых испытаний.

В углу хаты сладко похрапывал, сидя на табуретке, старшина-сверхсрочник Тюрин. Пришлось его разбудить и отправить за получением забортных двигателей, а заодно узнать: не пришли ли домашние вещи Корнева, отправленные грузобагажом из Ленинграда?

В штабе стали собираться вызванные командиры. В небольшой хате становилось тесно. Несмотря на сутки, проведенные без сна, все держались бодро. Один из них с укором сказал:

— Долго возились с наводкой моста. Позорим номер своего батальона — семерку.

После ознакомления с шифровкой был объявлен порядок разводки моста и перехода на паромные перенравы. Лейтенант Переплетчиков получил задание оборудовать запасные пристани из подручных материалов: в его взводе был ефрейтор Лобов, вологодский плотник, мастерски владевший топором и умевший дать подручным задание с учетом их навыков в этом деле.

Пришел опоздавший командир зенитно-пулеметного взвода. Доложил, что посыльный только недавно нашел его на правом, более высоком берегу. Он там выбирал позиции для своих счетверенных зенитно-пулеметных установок. Уточнив по карте позиции пулеметов и показав их собравшимся командирам, Корнев уже хотел всех отпустить, но замполит Сорочан попросил их задержаться. До совещания он обошел подразделения: бойцы находились в натянутых по-бивачному плащ-палатках. Побывал и у дежуривших на мосту, когда им принесли в термосах запоздавший обед.

— Третья рота расположилась слишком близко от моста, — сказал он. — Надо ей подобрать другое место. Дежурившие на мосту не все имели при себе ложки и котелки. Попрошу это учесть.

Он вообще был гражданским человеком: чаще просил, а не приказывал. Но все его просьбы воспринимались как приказ.

За короткий срок пребывания на сборах Сорочан сумел завоевать среди запасников немалый авторитет своим добросовестным отношением к службе. К тому же все знали, что он до призыва был заместителем наркома, и это придавало ему особый вес. Когда поступило распоряжение сдать личные радиоприемники, он свой, заграничной марки, оставил при штабе. Пока шло совещание, батальонный комиссар сидел в уголке с наушниками и, поворачивая ручку приемника, прощупывал эфир. Корнев знал, что замполит неплохо владеет немецким языком. Когда разошлись вызванные в штаб командиры, Сорочан сказал:

— Если верить немецким сообщениям, они собрали такую силу, что намерены расправиться с нами в течение нескольких недель. Ну да это бабушка надвое сказала. Однако нам ждать легких побед не следует. Да! Чужой земли не надо, а вот «своей вершка не отдадим» — уже не получается. Фашисты, может, и преувеличивают, но несомненно, что их танки далеко вклинились на нашу территорию.

Это известие вызвало у Корнева вихрь мыслей и массу вопросов. Но он не высказал их вслух, лишь подумал: «Как же так? На нашем участке врагу не дали перейти границу. Почему им удалось далеко вклиниться на нашу землю на других участках? Разве финская кампания не научила нас, как надо воевать?» Корнев посмотрел на Сорочана, тот понял его состояние. Но в ответ только пожал плечами.

Утром Корнев урвал минутку навестить семью. Елизавета Петровна была внешне спокойная, рядом с ней, скорчившись, спал Вова. Капитан сказал подошедшим женам начсостава, что их проводит на поезд старшина Тюрин. Елизавета Петровна возразила:

— Не хочу я никуда ехать. Кому понадобится бомбить эти места. Если бы не ребята, осталась при батальоне, дело мне нашлось бы. Разве как-нибудь ребят к тетке в Ленинград отправить?

Помня услышанное по радио Сорочаном, Корнев ответил:

— Поедете все вместе. На этом и порешим. Мне надо еще составить списки, кому куда выписывать проездные документы.

Женщины, услышав это, зашумели. Но жена Тюлева подтвердила, что муж прислал записку, в которой просит поскорее добираться с ребятами в его родной город на Волге. Это оказало свое влияние. Составление списка поручили Анне Алексеевне Григорьевой, муж которой со своим батальоном еще не вышел на Днестр, и место, где он будет находиться, пока не известно.

2

Казалось, что нехватка шоферов и бортовых автомашин затянется надолго. Транспорт, мобилизованный в тылу страны, прежде всего направлялся в дивизии, ведущие бой на границе. На укомплектование понтонно-мостового батальона были запланированы машины, прибывающие по железной дороге на второй и пятый день после объявления мобилизации. Но все получилось не по планам.

Посланный встречать эшелоны с машинами начальник арттехснабжения техник-лейтенант Смолкин узнал, что авиация противника бомбит ближние станции. Получено приказание разгружать эшелоны с автотранспортом на дальних подступах. Смолкин поехал вдоль железной дороги и наткнулся на скопление машин в лесу. Шоферы рассказали, что ехали они в большом эшелоне и комендант станции приказал им разгружаться. Объявил, что даст всем командам маршруты следования своим ходом. В разгар разгрузки началась сильная бомбежка. Машины, которые были разгружены, укрылись в лесу. Но тут стали рваться снаряды в соседнем эшелоне. Часть шоферов погибла, другая — ранена. Сгорело много машин. После бомбежки все, кто уцелел, собрались в лесу. Комендант погиб, а прибывший вместо него другой вторые сутки не может выяснить, куда направлять машины.

Смолкин проверил документы в каждой команде. Приглянулся ему не забывший армейскую выправку абхазец, сержант запаса Кизеля. Назначил его старшим над всеми собравшимися в лесу, поручил составить списки людей и автомашин. Пообещал вернуться часа через три с кухней.

Сначала он поехал на станцию и нашел коменданта. Договорился с ним, что автомобили поступят в понтонный батальон, в состав которого из них предназначено несколько машин. Батальон имеет связь и со штабом округа, и со штабом 9-й армии, быстрее получит указание, куда направлять остальные. Невыспавшийся и вконец измотавшийся комендант был рад избавиться от одной из массы навалившихся на него забот. Мельком просмотрев документы техника-лейтенанта, что-то записал в толстой, изрядно потрепанной книге и предупредил:

— Батальон теперь отвечает за направление машин в войска, за питание шоферов, за порядок на стоянке в лесу — в общем, за все там.

Смолкин по дороге обратно все время поторапливал шофера, а сам думал: «Не слишком ли много взял на себя, ведь машин в лесу больше сотни». Когда он приехал в батальон, Корнев, выслушав его доклад, срочно послал заместителя по технической части майора Копачовца с донесением в штаб округа и тут же вместе с кухней, бензовозом и ремонтной летучкой выехал в лес.

Когда приехали на лесную стоянку, быстро разобрались, какие команды и какие машины по маркам там сохранились. Наголодавшиеся шоферы толпились около кухни. Через два часа в батальон направилась колонна в пятьдесят машин и шоферы, отобранные для пополнения батальона из числа тех, кто остался без машин. Среди них большинство было второго, несколько даже первого класса. Остающихся в лесу разбили на взводы, назначили командиров. За стоянкой закрепили название: «Автопарк резерва», и его начальником оставили сержанта Кизелю. В его распоряжение передали повара с походной кухней-прицепом и машину с небольшим запасом продуктов.

Автопарк резерва стал приобретать организованный по-военному вид. Замаскировали ветками автомашины, прикрыли дерном наезженные колеи. Выставили наблюдение за воздухом и установили сигналы воздушной тревоги. Начали отрывать щели. Сержант Кизеля назначил дежурного и дневальных по парку.

Вернувшись к себе в батальон, Корнев изрядно поволновался: «А вдруг штаб округа по-своему распределит находку Смолкина, и батальон опять останется без шоферов и бортовых машин?» Но все обошлось. Взятые им автомашины и шоферы были зачислены на укомплектование батальона. За остальными стали прибывать представители разных частей для получения машин по разнарядке моботдела штаба округа.

Через сутки лесная стоянка опустела. В батальон с двумя машинами прибыл сержант Кизеля. Он отлично справился с порученным ему делом и проявил инициативу. Машины с прицепленной походной кухней оказались доверху загруженными запасными частями и колесами, добытыми за счет разборки разбитых на станции. Сержанта зачислили командиром взвода в роте понтонного парка. В его подчинении стало три десятка шоферов и мотористов. Назначить Кизелю командиром взвода комбат решил, прочитав в его воинском билете запись: «С отличием окончил автодорожный техникум с присвоением квалификации — автотехник».

Через несколько дней в конце ночи сообщили с правого берега, что в ожидании переправы скопилось больше трехсот разных машин и тракторов. Кроме того, давно ждет своей очереди большой обоз с еврейскими семьями.

С рассветом опустился густой туман, и Корнев решил, пока он не рассеется, мост не разводить. Но через час туман стал подниматься, и комбат заспешил на переправу. Утро все настойчивее проглядывало через молочную дымку. В садах по-мирному зачирикали и защебетали птицы. Хозяйки занялись своими делами, в коровниках о ведра стали позванивать струи молока. Не так далеко шла война, а тут своим чередом начинался сельский трудовой день. То в одной, то в другой хате он нарушался бабьими причитаниями и детским плачем: это с узелками и котомками уходили из родного дома на сборный пункт мужчины, получившие военкоматские повестки.

Понтонеры, поглядывая на поднимающийся кверху и редеющий туман, начали готовиться к разводке моста. В селе, раскинувшемся по правому берегу, завыла сирена. Пост воздушного наблюдения предупредил: «Видим самолеты противника». По мосту заспешили последние машины, а люди с котомками побежали, стараясь до разводки успеть на другой берег.

Корнев в рупор подал команду:

— К разводке моста приступить!

Команду повторили на мосту. На понтонах послышалось:

— Отдать якоря на буи!

Всплеснулась вода под выброшенными за борт связками якорных канатов. Закачались на речной зыби привязанные к ним на тонких чалках буи — спасательные круги, поворачиваясь к берегам то стороной, выкрашенной в белый цвет, то выкрашенной в красный. Мост сразу сломался на отдельные звенья, и каждое, развернувшись на месте, тронулось вниз по течению. Потом паромы ощетинились веслами и пошли к берегам под сень деревьев. Часть их подхватили на буксир катера и повели к берегам выше по течению. Через несколько минут от переправы и следа не осталось. На береговых устоях и укрывшихся паромах раскинулись маскировочные сети.

Так батальон изо дня в день с наступлением сумерек наводил мост, а по утрам прятал его. Потом выходили на реку два-три понтона на веслах, вылавливали спасательные круги, за привязанные чалки вытягивали якорные канаты и за них поднимали якоря в понтон. Терять якоря было нельзя: без них понтоны в линии моста не удержишь. Случалось, у поспешно привязанной чалки развязывался узел. Она отпускала плыть по течению спасательный круг, а якорный канат опускался на дно. Тогда старшина водолазной команды, ругаясь, кричал:

— Салаги! Узлов вязать не умеете!

На реку выходил водолазный бот.

Водолаз, обвешанный грузилами, опускался на дно, шел поперек реки, находил положенный течением на грунт якорный канат. Тонким канатиком-выброской, как его называют понтонеры, надежно прихватывал находку. У выброски на другом конце — пробковый поплавок. За выброской поднимают со дна канат, а затем и якорь.

Однажды, когда на реке два понтона были заняты подъемом якорей, вдруг на бреющем полете из-за горизонта вынырнул немецкий истребитель — «мессер». Пост воздушного наблюдения подал сигнал поздно — стервятник был уже над рекой и дал длинную очередь по понтонам. Над одним она прошла поверху, в другом резанула по понтонерам. Из восьми, находившихся в понтоне, трое были убиты. Застонал тяжело раненный четвертый. Остальные упали на дно понтона, а когда на них брызнули струи воды, схватили пробки и стали ими «глушить» пробоины. Но розовеющая от крови вода все равно прибывала. В это время к ним подгреб на помощь соседний понтон. По сигналу сирены отдыхавшие в. садах роты бросились в заранее отрытые щели, но самолет уже скрылся вдали. На берегу появились понтонеры, а мотористы бросились к катерам. Раньше всех заурчал мотор на катере Обиуха. Задрав вверх нос, он помчался, оставляя след буруна, выручать товарищей.

Первых убитых похоронили в саду около каменной ограды. Прозвучал винтовочный салют. Сорочан, прощаясь с погибшими, сказал короткую речь, а свеженасыпанный холмик назвал «могилой отдавших жизнь за якоря». Скорбно качали головами местные женщины. Невдомек им было, что такова понтонерская служба — они должны рисковать и жизни не жалеть.

Эвакуированные из полка семьи все еще находились в селе на левом берегу Днестра. Посланный на ближайшую станцию для организации их отправки настырный старшина Тюрин вернулся обескураженный. Все поезда с юга идут переполненные, и посадку на станции не производят.

На следующий день разводка моста опять задержалась. Паромы еще не успели укрыться, а в воздухе появилась армада пикирующих бомбардировщиков. Шестерка с черными крестами на крыльях отвалила от строя и повернула на рассыпавшиеся по реке звенья моста. Или командиры паромов родились в рубашках, или мешала тень на реке от садов левого берега, которые освещало едва поднявшееся солнце, но бомбы в паромы не попали. Двоих легко ранило осколками да пробило несколько дыр в понтонах. Держать семьи вблизи батальона стало нельзя. Они натерпелись страха от первой небольшой бомбежки, а еще больше наслушались разных страхов от беженцев, которые побывали в селе, уходя с приграничных мест. Снарядили для них три грузовика. Возглавил эту небольшую колонну старшина Тюрин, взяв в помощь себе трех бойцов. Корнев попрощался с женой и детьми.

Ежедневно по утрам в батальоне недосчитывались то одного, то другого бойца. Исчезали они бесследно. О несчастном случае не могло быть и речи. Во время наводки и дежурств по мосту все были на глазах командиров отделений, и никто не мог незаметно никуда деться. Как правило, исчезали ночью из числа отдыхающих или назначенных в наряд на кухню или по батальонному бивачному лагерю. Все, кого недосчитывались, были призваны на сборы запаса из недавно воссоединенных западных областей. Как ни горько сознавать, но это было дезертирство. Такого позора Корнев не ожидал в своем батальоне. Он собрал младших командиров, дал им советы, как держать постоянно на глазах весь состав отделений.

— От вас зависит все: успех в бою, выучка бойцов, их воинская честь и преданность Родине. От вас зависит, прекратится ли такой позор, как дезертирство.

На совещании присутствовал политрук Тарабрин. Мало кто знал его настоящую должность. Его стали называть политруком при клубе. В минуты отдыха по-прежнему заливалась его гармошка, а частушки порой были такие, что, услышав их, местные девчата, заливаясь краской, стыдливо закрывались платочками.

Комбат теперь смог выделить для Тарабрина положенную ему по штату полуторку с шофером. Двух стрелков политрук подобрал себе сам. Но они втроем, как и раньше, находились при клубной машине, а свою он отдал под хозяйственные грузы. У Тарабрина был хороший фотоаппарат. Он охотно и безвозмездно снимал желающих послать домой фотокарточку. Часто в боевых листках красовались снимки отличников, фотографии из жизни понтонеров.

Когда все разошлись, Тарабрин подошел к капитану:

— У меня есть просьба. Водолазная команда пока не загружена. Оставьте себе небольшой расчет с одним водолазом, а остальных временно передайте в мое распоряжение.

— Хорошо, — ответил Корнев. — Народ в команде золотой. Почти все орденоносцы еще с финской кампании.

В штабе Корнев с Сорочаном уже в который раз пересматривали списки подразделений. Они добивались, чтобы в каждом отделении рядом с недавним единоличником с хуторов Западной Украины и из сел Бессарабии был старослужащий из рабочих или колхозников. Чтобы в каждом отделении был хотя бы один комсомолец.

У комбата возник вопрос: «Зачем Тарабрину понадобился кроме двух стрелков еще десяток бойцов из надежной водолазной команды?» Когда закончили проверку списков подразделений, Сорочан спросил Корнева:

— Почему не поехал проводить семью? На станции твой орден помог бы в переговорах с железнодорожным начальством. А то послал старшину. Он настойчивый, да все-таки старшина, а не капитан.

— Вот тебе и надо было проводить семьи, — ответил Корнев, показывая на петлицы Сорочана. — На одну шпалу у тебя больше. И комиссаром теперь называешься не только по званию, но и по должности.

Недавно в армии был снова восстановлен институт комиссаров, Сорочан еще больше почувствовал свою ответственность за все происходящее в батальоне. Помолчав несколько секунд, он уверенно сказал:

— Моей семьи там нет, а тебе нужно было бы и командирский, и семейный долг выполнить. Там жены и дети твоих товарищей.

— А как же с переправами?

— Не доверяешь нам? Соловьев, по-моему, справится, да и я помогу. Небольшой опыт все же уже получил. А насчет того, что ты из батальона отлучишься, ответственность беру на себя. Все-таки, как ты сам сказал, я теперь комиссар.

Договорились, что вдогонку за семьями Корнев выедет на мотоцикле. Легковые машины из народного хозяйства еще не прибыли. На мотоцикл был подобран умелый водитель, но при быстрой езде в прицепной коляске Корнева частенько крепко потряхивало.

Командирские заботы не давали Корневу покоя и по дороге на станцию. На воде из всего парка можно было держать до двенадцати паромов. Из них только три работали на буксире за катерами, остальные на веслах. Пробовали устанавливать навесные забортные двигатели, но мотористов, овладевших ими, не было. Моторы то и дело капризничали и выходили из строя: то заведутся легко, а то никак не запускаются. Корнев собирался вместе с зампотехом решить, как бы наладить обучение мотористов. Но все из-за разных дел откладывал этот вопрос.

Когда Корнев подъехал к небольшой станции, сразу понял — семьи еще не отправлены. Они табором расположились в пристанционном скверике.

Стоял теплый после прошедшего дождя вечер. Едва капитан вылез из коляски, разминая затекшие ноги, раздался чей-то голос:

— Елизавета Петровна! Ваш приехал!

Из-за кустов вынырнула Алена и бросилась отцу на шею. За нею спешили жена и сын. Собрались женщины и наперебой начали рассказывать, как мимо прошло, почти не останавливаясь и не открывая дверей, двенадцать пассажирских поездов. В сторонке стоял обескураженный старшина. По его адресу женщинами было сказано много горьких слов и упреков: «И со станционным начальством не может договориться… И в двери-то вагонов не настойчиво стучит во время остановок поездов».

Корнев выслушал расстроенных женщин, пошел к начальнику станции.

В маленьком кабинете дежурный по станции беспрерывно принимал по телефону и селекторной связи разные сообщения. Он догадался, зачем пришел капитан.

— Все поезда идут с вручением жезла почти на ходу. — урвав свободную минуту, сказал он. — Таково распоряжение диспетчера. Остановок пока не будет. Рекомендую вам посамовольничать. Выставьте патруль, пусть при подходе поезда даст сигнал остановки. Вот вам ключ к вагонным дверям. Я перед начальством на вас все свалю, а машинист задержку нагонит в пути.

Часа через два появился пассажирский поезд. Он вызвал переполох: все засуетились, забегали с узлами и чемоданами, рассыпаясь по платформе. Сержант и один из шоферов, захватив карабины, уже стояли там, где вышел дежурный по станции с жезлом, прикрепленным к большому проволочному кольцу. Машинист, увидев военных, подающих сигнал остановки где-то добытым красным платком, остановил поезд. Вытерев комком ветоши руки, привычным движением скользнул по железным ступенькам. Озабоченно посмотрел на беготню женщин с ребятишками у закрытых вагонов.

— Сержант, не боишься ответить за самовольную задержку поезда?

Сержант пожал плечами:

— Мне что? Приказ выполняю. Пока капитан не даст сигнал, поезд отправлять не позволю.

— Ишь какой строгий! Не пугай. Лучше помоги женщинам садиться.

Но сержант остался на месте. А капитан, пробежав вдоль поезда, прыгнул на подножку одного из вагонов, открыл ключом двери. Затем перебрался в другой вагон, тоже открыл двери. Проводники возмущались:

— Не имеете права! — Но все же впускали в вагоны женщин и детей.

Когда на платформе остались только люди в военном, поспешно сующие в вагоны последние узлы и чемоданы, Корнев дал патрулю у паровоза сигнал фуражкой. Сразу же раздался свисток, лязгнули буфера, и поезд тронулся.

Корнев растерянно смотрел на окна — где же его семья? Во время посадки он лишь мельком заметил, как Елизавета Петровна бежала с Вовочкой на руках, споткнулась и упала. Какой-то боец помог ей подняться. Потом она, прихрамывая, побежала дальше, прижимая сына к груди, а сбоку мелькнуло платье дочки. Окна все быстрее и быстрее мелькали мимо, и Корнев так и не увидел своих. Сердце тоскливо сжалось: «А увижу ли? Так ли надо было проводить?» Почему-то ответственность за все, что случилось, почувствовал так остро, словно сам был виноват и в том, что идет война, и в том, что жене его с двумя ребятишками будет очень тяжело.

А в это время, прижав к разбитой коленке пахнущий духами платок, подарок мужа на Первое мая, Елизавета Петровна во все глаза смотрела сквозь мутное стекло на Корнева. Она понимала, что муж ее не видит и не увидит. Кричать бесполезно — не услышит. Она, когда-то активистка женского клуба атеистов, шептала: «Господи, помоги: сохрани его!» Мелькали спасительные воспоминания: «Ведь на Карельском перешейке подорвалась на мине машина, в которой он ехал. И он чудом уцелел. Пусть повезет ему и в этой страшной войне. Пусть ему повезет».

Скрылись красные сигнальные огни хвостового вагона. Капитан медленно направился к стоянке машин и тут увидел Виктора Борченко. Мальчик виновато развел руками:

— Отстал. Бегал за забытым матерью бидоном с молоком в сквере.

Корнев расстроился. Потом решил, что сумеет отправить своего тезку к Борченко, который тоже где-то на Днестре содержит переправу.

Вернулись в батальон уже поздно ночью. По мосту шел непрерывный поток обозов и техники. Переправлялись с правого берега гражданские организации. Проплывали силуэты комбайнов и сильно перегруженных машин. А на самом верху неведомо как удерживаются женщины с ребятами. Наплавной мост как живой прогибался под машинами и, едва выровнявшись в паузах между проходящими колоннами, снова оседал под очередным грузом.