Час испытаний настал

Час испытаний настал

В два часа ночи в воскресенье 22 июня 1941 года я выехал с работы, Это было несколько ранее обычного, так как с субботы на воскресенье домашние просят приехать пораньше. Вообще-то хочешь выехать в первом часу, но в последний момент что-то мешает это сделать, возникает еще какой-нибудь неотложный вопрос — и задержка. В пути мысленно перебирал, что осталось недоделанным, наметил телефонные звонки наутро из дома. Летом семья жила за городом. По воскресным дням я завтракал и обедал с семьей, если была возможность, а в наркомат приезжал после обеда. Таков был план и на этот раз.

Приехав на дачу, я не спеша помылся, поужинал и около четырех часов утра лег спать, надеясь поспать часов шесть. Но уже вскоре меня поднял звонок правительственного телефона.

— Товарищ Шахурин, — услышал я голос Молотова, — началась война. Фашистские войска вероломно напали на наши западные границы. Немецкая авиация бомбит приграничные аэродромы и города. Срочно приезжайте в наркомат.

Я позвонил дежурному по наркомату. Передал ему слова Молотова и попросил немедленно вызвать всех заместителей и начальников главков.

— Я прибуду в наркомат через тридцать минут.

Первый заместитель П.В. Дементьев жил летом на даче в Подлипках. В выходной там же отдыхали и некоторые другие заместители и начальники главков. Позвонил туда, сказал Петру Васильевичу о телефонном звонке Молотова, попросил его собрать весь руководящий состав и на любом виде транспорта срочно приехать в наркомат.

Утро выдалось яркое, солнечное. В разгаре подмосковное лето. Теперь надо проститься со всем этим — прекрасным и мирным. Уже льется кровь советских людей. Горят мирные города и деревни.

— Вот такие, Миша, дела, — сказал я шоферу. — Кончилась мирная жизнь. Война.

Когда въехали в Москву, заметили необычное для этого часа, тем более для воскресного дня, оживление. Много легковых машин сновали во всех направлениях. Обычно, когда приходилось в это время возвращаться с работы, улицы были безлюдны. Москва в эти часы находилась в распоряжении тех, кто заботился о ее чистоте и убранстве.

У подъезда наркомата меня встретил подтянутый по-военному, вооруженный кольтом в деревянной кобуре (именной подарок за отличную службу) комендант здания. Доложил о переходе охраны наркомата на военный режим.

Дежурный секретарь сообщил:

— Звонил Николай Алексеевич Вознесенский, просил срочно связаться с ним.

— Все ли собрались, кого просил известить?

— Почти все, — отозвался дежурный, — минут через десять прибудут остальные.

Позвонил Вознесенскому. Он спросил, известно ли мне о нападений фашистской Германии. Я сказал о разговоре с Молотовым.

— Другого пока ничего нет, — заметил Николай Алексеевич и предложил приехать к нему в девять часов на совещание по разработке мобилизационных мероприятий.

У начальника Главного управления Военно-Воздушных Сил П.Ф. Жигарева сведения оказались те же и забот не меньше.

Собрался весь руководящий состав наркомата. Я передал сообщение Молотова и Вознесенского. Германия нарушила мирный договор. Фашисты вероломно вторглись в нашу страну. Бомбят города и села. Предстоит тяжелая, кровопролитная война. Настал момент, когда авиационные работники, коллективы заводов, конструкторских бюро, научно-исследовательских институтов должны показать все, на что они способны. Проявить это следует в нарастающем выпуске боевых самолетов.

— Продумайте, — закончил я свое выступление, — что нужно немедленно сделать по каждому главку, по каждому заводу, чтобы увеличить выпуск боевой техники. Сейчас меня вызывают к председателю Госплана СССР. После возвращения мы соберемся снова и заслушаем предложения. А сейчас вызывайте своих сотрудников и действуйте.

Ровно в девять я был в Госплане. В кабинете председателя собрались его заместители и наркомы. И в обычных условиях человек серьезный, в этот час Н.А. Вознесенский был особенно сосредоточен. Да и все мы за эти несколько утренних часов сильно изменились. Зная, что война неизбежна, каждый из нас в глубине души надеялся на ее отсрочку. Авиастроителям нужны были еще хотя бы полгода, чтобы успеть «насытить» новыми самолетами армию, а Военно-Воздушным Силам — обучить летчиков. А сколько требовалось времени Вознесенскому, заместителю председателя Совнаркома и руководителю Госплана, сказать трудно. Только для нужд авиационной промышленности необходимы были более развитая алюминиевая промышленность и производство в широких масштабах качественных сталей, электротехнических и радиоизделий, требовались лучшие сорта высокооктановых бензинов и многое другое. Вознесенскому, конечно, нужен был еще более длительный срок.

Николай Алексеевич начал свое выступление внешне спокойно. Война, сказал он, предстоит тяжелая. Нужна быстрая и всеобщая мобилизация всех наших ресурсов. Перед наркоматами оборонной промышленности стоит задача изыскать заменители остродефицитных материалов, а также материалов и изделий, которые до сегодняшнего дня мы получали из-за границы. Он предложил срочно, в течение суток, разработать план максимального увеличения производства вооружения для армии, учитывая, что мобилизационные планы, подготовленные заранее, всем известны.

Совещание было коротким. Напряжение чувствовалось в каждом слове. Все поспешили к своим рабочим местам. Надо было немедля перестраиваться на новый, военный лад.

Ожидавшим моего возвращения руководителям авиапромышленности я доложил о поставленных перед оборонными наркоматами задачах. Было решено немедленно сдублировать все уникальные предприятия, в частности заводы по производству приборов, винтов, радиаторов, карбюраторов, установок вооружения и т. д., имевшиеся у нас в большинстве случаев в единственном числе. Уже первые часы войны показали, что вражеская авиация способна бомбить города, находившиеся в сравнительно глубоком тылу. Поэтому многие из наших прежних представлений надо пересмотреть, ибо бомбежке могут подвергнуться и авиационные предприятия. Особенно пострадало бы производство, если бы были выведены из строя именно уникальные, единственные в своем роде заводы. Необходимо определить и места дислокации предприятий-филиалов, переговорить с директорами заводов, которые мы считали ведущими, обязать их выделить для этих целей оборудование, материалы, кадры. Такие заводы-филиалы в преддверии войны уже строились за Волгой, но они еще не были готовы. Теперь предстояло ускорить их ввод в строй.

Хотя западнее Смоленска у нас авиационных заводов не было (в Смоленске находился небольшой завод по производству учебных самолетов), в первый же день возникли вопросы, связанные с эвакуацией из Белоруссии заводов-поставщиков авиационной фанеры и дельта-древесины. Это же касалось и заводов в Прибалтике. Там некоторые из переданных в авиапромышленность предприятий уже выпускали приборы и агрегаты.

Непрерывно раздавались звонки с заводов. Предлагали перейти на более высокий темп выпуска самолетов, моторов и другой авиационной техники. Большинство предложений поддерживалось. Вместе с тем мы предупреждали директоров и главных инженеров, чтобы они ко всему подходили разумно, брали реальные обязательства. Нельзя начать изготавливать, допустим, семь-восемь самолетов в день, а потом снизить темп. Выпуск должен непременно нарастать. А для этого нужны прежде всего заделы в заготовительных цехах.

— Подумайте, — говорили мы директорам, — что можно сделать, чтобы сократить цикл производства самолетов и моторов. Нельзя ли заменить остродефицитные материалы обычными. Испытывайте изделия с применением заменителей.

В первый день войны вопросов возникло так много, что в обычных условиях их не решить бы даже за несколько дней. Но теперь многое удавалось сделать.

Заводы переходили на круглосуточную работу. Работать стали по 11–12 часов без выходных. Весь руководящий и инженерно-технический состав перевели на казарменное положение. Каждый понимал: фронту нужны самолеты.

Повсеместно прошли митинги. Единодушно принимали письма в ЦК ВКП(б). Коллективы заводов заверяли Центральный Комитет партии, Советское правительство, что сделают все, чтобы дать Красной Армии в необходимом количестве боевые самолеты. Они писали, что понимают: война идет не только там, где сейчас стреляют, но и здесь, в тылу. Коллективы давали клятву работать, не жалея сил, до полной победы. Саратовские авиастроители писали: «Мы верим в нашу победу, враг будет разбит и уничтожен, а мы сделаем для этого все, что в наших силах и возможностях».

3 июля 1941 года по радио выступил И.В. Сталин. Он указал на опасность, которая нависла над страной. Каждый советский человек должен сделать все от него зависящее, чтобы защитить социалистическую Родину. Тыл обязан оказать всемерную помощь сражающейся армии.

Когда началась война, многие рабочие, инженеры и служащие решили пойти с оружием в руках сражаться с врагом. Они писали заявления с просьбой направить их на фронт, шли в военкоматы, требуя немедленно послать их в действующую армию. Среди них были руководители цехов и отделов, мастера, высококвалифицированные рабочие. Сложилась трудная ситуация. С одной стороны, нужны были кадры, которые решали успех дела, от которых зависело производство, с другой — не хотелось гасить патриотический порыв людей.

На саратовском заводе на второй день войны директор, собрав совещание в своем кабинете, вдруг увидел, как между начальниками цехов ходит какая-то бумага. Один прочитает и что-то напишет, другой, третий. Оказалось, что руководители цехов подписывали коллективное заявление военкому о призыве их в армию. Директор перехватил заявление и пригласил на завод облвоенкома, чтобы тот объяснил людям, что уходить всем на фронт нельзя. Когда же и это не помогло, на завод прибыл секретарь обкома. И несмотря на это, всех оставить на заводе не удалось.

Подобное происходило и в других местах. Рабочие авиапромышленности бронировались от призывов в армию, но сдерживать желание добровольцев оказалось очень трудно. В ряде случаев — просто невозможно. Особенно сложно было удержать рабочих в тех местах, куда приближался враг, — на заводах Белоруссии, Украины, Прибалтики. Многие тысячи рабочих ушли в армию. Эти «потери» восполнялись уже в ходе войны.

Война потребовала создания отрядов ополчения, истребительных отрядов для борьбы с вражескими диверсантами и лазутчиками, а также местной противовоздушной обороны. На запорожском заводе был сформирован полк народного ополчения. 17 июля 1941 года появился приказ: «Задача руководителей завода, цехов и отделов вместе с партийной, профсоюзной и комсомольской организациями создать из ополченцев подразделения, организовать боевую подготовку, укомплектовать подразделения командно-политическим составом и обеспечить боевую готовность всех подразделений в любую минуту оказать помощь Красной Армии в разгроме фашистских банд».

Сильные воздушные налеты на Запорожье поставили вопрос о маскировке завода. Конструктор Н.С. Михайлов вспоминает:

«Начались налеты на завод, на призаводскую территорию. Меня вызвал директор М.М. Лукин и поручил создать бригаду для работ по маскировке завода. Для этой цели давали все, что было необходимо: фанеру, рогожу, краску темных цветов. Прошло несколько дней, и заводскую территорию нельзя было узнать — все приняло землисто-зеленый цвет. Территории придали вид зеленого массива».

Шум двигателей испытательной станции в ночное время мешал работе звукоулавливателей системы ПВО. По заводу отдали приказ об испытании моторов только днем. Испытатели перестроили работу так, что не пропадало ни одной минуты. Ночью устанавливали двигатели на стендах, готовили их к запуску, и, как только подавался сигнал, двигатели запускали одновременно на всех стендах.

На предприятиях, оказавшихся в радиусе действия фашистской авиации, организовывали местную противовоздушную оборону. На крышах заводских корпусов и в других местах устанавливали авиационные пулеметы и пушки, зенитные орудия. Специальные команды зенитчиков из рабочих и инженеров, обученные стрельбе по воздушным целям, занимали места для отражения налетов врага. Разрешили ставить на дежурство и боевые машины. Самолеты поднимали в воздух заводские летчики, которые теперь помимо испытаний участвовали и в боевой работе. На Воронежском самолетостроительном заводе на круглосуточном дежурстве на заводском аэродроме постоянно находилось два звена самолетов Ил-2.

«У меня в летной книжке, — вспоминает летчик-испытатель Рыков, записано, что я по боевой тревоге сделал восемнадцать боевых вылетов. Вместе со мной вылетали и другие летчики, чья очередь выпадала на дежурство. Когда в городе объявлялась воздушная тревога, мы вылетали каждый в свой сектор и дежурили там в воздухе до отбоя тревоги».

Гитлеровцы бомбили города, где находились наши заводы, а многие из заводов не трогали. Тут был свой расчет. Фашистам казалось, что авиазаводы им удастся захватить, что называется, с ходу. И все же потери от случайных бомб были. Нельзя сказать, что они были велики, но гибли и люди, и оборудование.

В июле начались налеты гитлеровской авиации на Москву. В первые дни на заводах рабочих выводили из цехов в укрытия, чаще всего в щели. В цехах и на крышах оставались дежурные, чтобы гасить зажигалки и вести огонь по фашистским самолетам из крупнокалиберных пулеметов. Всякий раз теряли драгоценные рабочие часы, и, естественно, задерживался выпуск продукции. Вскоре все убедились, что к Москве удается прорваться немногим самолетам, и то не всегда, поскольку их встречали на дальних подступах ночные истребители и зенитная артиллерия. Ущерб от налетов был не так уж велик, а потери в выпуске продукции ощутимыми. Заводские коллективы решили: не прекращать работу во время воздушных тревог. За всю войну на московских заводах от фашистской авиации урон был минимальным, хотя на картах вражеских летчиков эти предприятия значились как объекты особой важности.

С началом налетов на Москву меня стали вызывать на станцию метро «Кировская». Сюда во время воздушной тревоги перебирались члены Политбюро. Вначале я думал, что меня вызывают для докладов. Вопросы почти всегда находились. Но иногда никаких вопросов не возникало, и я понял, что меня просто вызывают в убежище на время тревоги. В таких случаях продолжал заниматься своими делами. Звонил в наркомат, на заводы: не прорвались ли самолеты, есть ли какой ущерб, как идет работа и т. д.?

В один из таких приездов Сталин, обращаясь к А.А. Андрееву и показывая на меня, заметил:

— Вот авиационная промышленность, несмотря на трудности, вызванные войной, работает ритмично, как часы.

Услышать это, конечно, было очень приятно. Но забот и трудностей в работе появлялось так много, что скоро стало ясно, что такая оценка отражала лишь определенный период в нашей деятельности, в которую война вносила свои коррективы.

Уже скоро мы лишились поставок авиалеса и авиафанеры, а также дельта-древесины с предприятий, расположенных в Белоруссии и Ленинградской области. Если принять во внимание, что авиалес был у нас одним из основных материалов, можно представить, как много новых трудностей возникало только с этим вопросом. Выручало то, что на заводах и в целом в авиапромышленности был создан значительный запас различных материалов, что позволяло какое-то время работать независимо от заводов-поставщиков. В первые недели и месяцы войны, когда, например, прекратился выпуск сортовой стали, подшипников и труб в связи с переброской заводов, производивших все это, мы справлялись с задачами за счет накоплений. Если бы не запасы, нам бы пришлось очень туго.

Вспоминая то время, думаю, что мы, безусловно, не все предусмотрели, не во всем подготовились к войне так, как следовало. В частности, не сдублировали основные базы снабжения. Нельзя сказать, что это совсем не делалось. Кое-что делали и в этом направлении, но завершить все не успели. До войны был создан на Урале завод авиационных лакокрасок. Там же строился завод резинотехнических изделий. Начали заготавливать авиационную древесину на Кавказе и в других местах. Что-то сделали еще. Но, как показал ход войны, не все.

Почему некоторые вопросы, поднятые на совещании в Госплане СССР и в Наркомате авиационной промышленности, возникли лишь тогда, когда война уже началась? С сожалением приходится констатировать, что никто из нас не предполагал, что война грянет так внезапно. Никто не мог предположить, что очень скоро мы лишимся почти половины европейской части страны, важной в экономическом отношении. Настрой был совсем иной. Кто мог подумать, что буквально с первых часов возникнет такая нужда в дублерах, такой острый дефицит в некоторых материалах и что именно так неблагоприятно сложится для нас начало войны?

Наркомат авиапромышленности развернул большую работу по созданию новых баз снабжения и перебазировке многих заводов-поставщиков в тыл страны. Почему мы занялись этим, хотя заводы-поставщики в основном входили в другие наркоматы? Дело в том, что Наркомат авиапромышленности обладал большими возможностями, чем другие наркоматы. Мы входили в правительство с соответствующими предложениями и добивались решения вопросов.

В июле — августе фронт особенно настойчиво требовал штурмовики — они применялись для борьбы с вражескими танками. На заводе в Воронеже скопилось много этих самолетов, а их нельзя было послать в бой — не было бронестекла. Бронестекло изготавливал единственный завод под Ленинградом. Но к этому времени он уже эвакуировался. На других заводах выпуск этой продукции еще не наладили. По специальной связи заводу предложили найти бронестекло, какое осталось. Набралось десятка два бронекомплектов. Встал вопрос о том, как их вывезти. В Ленинград полетел начальник Главного управления снабжения С.М. Сандлер.

Он вспоминает: «Для большей безопасности мы летели на высоте 300–400 метров, а в особых случаях снижались и ниже. Приземлившись в окрестностях Ленинграда, мы не застали на аэродроме ни души. Тяжелые сомнения охватили экипаж и меня, единственното пассажира. Мы уже заподозрили самое худшее, что аэродром захвачен врагом. Лишь через 20–30 минут установился контакт между нами и людьми, замаскировавшимися вблизи аэродрома. Оказывается, буквально перед нашим прилетом аэродром бомбили, причем самолеты оказались очень похожими на наш, как утверждали товарищи. Погрузив драгоценный груз, мы тут же вылетели в Москву и прибыли еще до наступления ночных воздушных тревог».

Бронестекло стали осваивать на одном из заводов. Хотя технология его изготовления довольно простая, она все же требовала известной сноровки и точности. Поначалу дело не шло. На завод командировали начальника главка нашего наркомата и заместителя наркома химической промышленности. Они должны были в кратчайшие сроки наладить производство столь необходимого изделия. Люди работали с исключительным подъемом, а руководители цехов и отделов часто круглосуточно. Установили особую премиальную систему. Эти и другие меры позволили в короткие сроки начать выпуск столь дефицитного в то время бронестекла.

Одной из мер, улучшавшей снабжение авиационных заводов, было создание комплексной бригады ведущих научных работников Всесоюзного института авиационных материалов и ответственных работников Главснаба наркомата. Бригаде, состоявшей из 35 человек, предстояло с представителями других наркоматов помочь разместить заказы авиационной промышленности на предприятиях Урала и Сибири, а предприятиям-поставщикам — освоить новые марки черных и цветных металлов, других материалов, обеспечить быстрое решение связанных с этим технологических и организационных вопросов.

Приступив к выполнению задания, бригада определила наиболее сложные марки сталей и предприятия, на которых можно было их получить. Затем, разбившись на группы, она стала заниматься освоением конкретных материалов. Наркоматы-поставщики дали соответствующие указания директорам, и группы получили определенные права. Высокая квалификация, большие знания и опыт входивших в эту бригаду работников позволили им возглавить дело исключительной важности и добиться отличных результатов.

На металлургическом заводе имени Серова решили наладить выпуск сортовой стали нужной марки и размера, которая применялась для изготовления гильз цилиндров двигателей. Сталь капризная, не допускала посторонних примесей и должна была обеспечить зеркальную поверхность цилиндра. Ученые решили, что на заводе имени Серова есть такие условия. Их расчеты оправдались. Так этот завод стал поставщиком проката для изготовления гильз цилиндров.

Видимо, стоит сказать о той самоотверженности, с какой работали на этом. заводе наши ученые. Они не выходили из цехов двое суток кряду, пока не сварили металл и не взяли его пробу. Радостные, они позвонили в наркомат и доложили о проделанной работе, а когда деловой разговор закончился, тихо добавили:

— Мы голодны, мы двое суток ничего не ели…

Из наркомата сразу соединились с директором. Тот тоже с огромной радостью сообщил, что эксперимент закончился удачно, что представители науки заслуживают всяческой похвалы и что завод будет нашим надежным поставщиком.

— Я бы с большим удовольствием оставил ваших представителей на заводе, — закончил директор.

Поблагодарив его за все сделанное, один из работников Главного управления снабжения сказал:

— Наши представители работают самоотверженно, это верно. Но даже самых самоотверженных людей надо кормить. Скромность и увлеченность делом заслуживают не только похвалы, но и заботы.

Конечно, сразу были приняты меры. И новые доклады от наших посланцев уже поступали бодрыми голосами.

Верх-Исетский завод, основной в то время поставщик трансформаторной и динамной стали для электротехнической промышленности, в исключительно короткие сроки освоил для авиационной промышленности производство листовой нержавеющей конструкционной и углеродистой стали необходимых марок. Завод не имел средств для травления нержавеющей стали, а листовую сталь нужной нам марки мог поставлять только необрезанной. Для оказания помощи заводу туда был направлен ряд товарищей, среди которых был и заместитель начальника Главснаба наркомата И. А. Калинин.

Верх-Исетский завод на протяжении всей войны был одним из главных поставщиков этой важной продукции.

На ряде предприятий освоение новых материалов для авиационной промышленности затягивалось. Так, на одном из заводов цветных металлов успешно освоили выпуск плоской радиаторной трубки нужного размера. Но освоение радиаторной трубки меньшего размера, как ее называли, «соломки», задерживалось. Эта «соломка» и впрямь была миниатюрна — не более полутора — двух миллиметров в диаметре. Создалась угроза выпуска моторов, так как «соломка» шла в масляные радиаторы. Вопрос о малогабаритной трубке встал в ЦК. Трудностей с ее освоением из-за плохих производственных условий, в которых работал завод, оказалось предостаточно. По указанию ЦК обязанности начальника цеха по производству «соломки» возложили на наркома цветной металлургии П.Ф. Ломако, а парторга ЦК — на секретаря обкома. Установили ежедневный график выпуска «соломки». Сначала удалось получить один килограмм, затем два, в конце концов дело пошло. Через месяц производили уже по нескольку тонн. Задачу решили.

Первые дни войны были характерны большой мобилизацией внутренних возможностей авиапромышленности. Все знали, что если завод должен выпустить сегодня столько-то самолетов, то будет сделано все, чтобы это было выполнено. Диспетчерский отдел, который возглавлял опытный и трудолюбивый работник В.Д. Полозенко, помогал руководству наркомата быть каждодневно и даже ежечасно в курсе всего, что происходило на заводах. Часто сбор сведений о сдаче продукции и контроль за состоянием заделов по цехам продолжались до самого утра. Заводы сообщали о выпуске самолетов за истекшие сутки и одновременно предъявляли свои претензии к поставкам, а вернее, к недопоставкам. Куда-то не прислали радиаторы, где-то в пути застряли моторы, не поступили винты, турели, магнето, помпы и т. д. и т. п. Все претензии (а на недостаток их жаловаться не приходилось) передавались соответствующим главкам, транспортному управлению, другим наркоматам, чтобы заводы могли выдавать соответствующее число самолетов.

Утром я подписывал ежедневное донесение в Государственный Комитет Обороны о выпуске самолетов и моторов за истекшие сутки.

До определенного времени наркомат достаточно уверенно контролировал производство. Когда, допустим, иной директор говорил, что может перейти на выпуск большего количества продукции, мы вынуждены были его иногда останавливать, говорить, что он бахвалится, что у него нет задела для этого или наркомат не может обеспечить завод всем необходимым. И наоборот, директор считал, что не в силах увеличить выпуск, а мы видели, что это можно, и доказывали свою точку зрения.

Очень облегчала руководство заводами прямая связь по ВЧ. Это позволяло совершенно свободно вести любые переговоры с заводами. Говорить не «сколько коров выпустили» или «пришлите нам палок», «семечек», что означало, сколько произвели самолетов, моторов или что не хватает «пушек», «снарядов», а говорить все напрямую, как есть.

Вспоминая об обеспечении заводов материалами и готовыми изделиями в первые недели войны, хочу добавить, что если до войны этим занимались в основном наш Главснаб, управление, ведавшее поставками готовых изделий, а также производственные главки и до наркома эти вопросы доходили редко, то теперь такие разговоры, а чаще встречи происходили почти ежедневно.

Распределяли топливо и электроэнергию лично председатель Госплана Н.А. Вознесенский и заместитель Председателя Совнаркома А.И. Микоян. Обосновать потребность в угле, нефти или электроэнергии должен был обязательно сам нарком. Если приезжал заместитель, то его, конечно, выслушивали, но про себя думали: значит, еще не так остро обстоит дело, если не приехал нарком. К председателю Госплана или заместителю Председателя Совнаркома приходилось ездить почти изо дня в день.

Докладывают, на такой-то ТЭЦ угля осталось на один день, от силы на двое суток — запланированные эшелоны вовремя не пришли. Звоню Н.А. Вознесенскому или А.И. Микояну, уславливаемся о встрече. Одновременно вызывают наркома путей сообщения и наркома угольной промышленности. Все вместе выясняем, какие эшелоны с углем на подходе, кому они предназначены, какие из них можно повернуть к нам. Конечно, приходится выслушивать категорические возражения тех, к кому они шли.

В том страшном напряжении, с каким работала железная дорога, когда терялись вагоны с моторами или другими агрегатами, когда почти на каждый эшелон приходилось выделять сопровождающих, обычным делом стали и ежедневные поездки в Наркомат путей сообщения. Транспортное управление не справлялось. В лучшем случае выясняли, где находятся эшелоны или вагоны со срочным для нас грузом. Нужно отдать должное работникам железных дорог: несмотря на всю сложность обстановки, они всегда помогали нам. Находили вагоны и направляли их на заводы, иногда даже со специальным паровозом. Бывало, нашим эшелонам присваивали воинские номера, они шли по «зеленой улице». Эта помощь была в то время бесценной — она позволяла обеспечивать работу авиазаводов без сбоев.

Но какого это стоило напряжения! Докладывали: «Завтра завод станет, если не будет поковок или подшипников». Конечно, в буквальном смысле завод не остановился бы, однако самолет или мотор собрать до конца нельзя было. Но, оказывается, поковки есть. Они отгружены, однако потерялись в пути. А поковок — 20 тонн! Это сотни самолетов. В поиски включается даже Народный комиссариат внутренних дел. Поковки находят где-то в Актюбинске, где они, естественно, никому не нужны. Там наших заводов нет. Срочно переправляем все по назначению.

Вспоминаю случай с авиационными пушками. Самолеты готовы, а пушек нет. Завод, который производил их, эвакуировался, а на новом месте производство еще не развернул. А знаем, пушки изготовлены и отправлены до эвакуации, вооруженцы это предусмотрели. Но где они? Звоним в Наркомат вооружения. Отвечают:

— Отгружены по назначению.

Звоним на заводы:

— Пушки не поступили.

А попробуй не дать самолетов, если пушки, оказывается, есть.

Оба наркомата — наш и вооружения — включаются в поиск. Среди десятков тысяч составов, сотен тысяч вагонов находим те, что загружены пушками для наших заводов. Находим не за недели и месяцы, а за несколько суток. Выпуск самолетов продолжается.

Выручал нас и наш летный отряд, который был создан еще перед войной для срочной доставки материалов и изделий заводам. Он состоял из самолетов Ли-2 в грузовом варианте. По одному или нескольку самолетов имели и все крупные заводы. С началом войны, когда возникли значительные трудности со снабжением, летный отряд усилили, в нем стало насчитываться около 60 самолетов. По воздуху перебрасывались радиаторы, винты, приборы, вооружение, иногда даже авиационные моторы. Все это позволяло не выбиваться из графика, увеличивать выпуск самолетов.

Особенно остро стал вопрос о значительном увеличении выпуска штурмовиков. В связи с превосходством гитлеровцев в танках в первый период войны начались поиски средств их уничтожения. Штурмовик конструкции С.В. Ильюшина оказался очень эффективен в борьбе с ними. Некоторым заводам предложили перейти к выпуску бронированных самолетов. Такое задание получил, в частности, завод, директором которого был А.Т. Третьяков. Его обязали срочно ознакомиться с конструкцией самолета, организацией производства и доложить, в какие сроки, которые, конечно, должны быть чрезвычайно сжатыми, завод наладит серийное производство столь необходимых боевых машин.

Прошло два дня. Директор доложил, что летал на завод, где изготавливали штурмовики, изучил конструкцию самолета, организацию его производства. По габаритам, технологии изготовления самолет может успешно производиться на заводе, которым он руководил. С собой Третьяков привез необходимые чертежи, познакомил с ними всех руководителей производственных подразделений. Меня и директора завода вызвали к Сталину.

— Когда начнете давать штурмовики? — спросил Третьякова Сталин.

— Думаем, что сможем это сделать через два месяца при условии, если завод будет понемногу снижать выпуск прежней продукции.

— Сколько вы сейчас выпускаете самолетов?

— Двадцать, — отозвался Третьяков.

— Хорошо, — согласился Сталин, — можете снизить выпуск. Но за каждый старый самолет дадите новый.

Правительство разрешило уменьшить выпуск истребителей на этом заводе даже больше, чем просил директор. Однако названный срок начала выпуска штурмовиков контролировался жестко. Определили и нарастание производства на каждый последующий месяц.

«Выполнить решение партии и правительства коллектив завода считал своим священным долгом, — вспоминал А.Т. Третьяков. — Весь завод, все цехи, все коллективы получили задание и широким фронтом развернули работу по созданию инструментов, приспособлений, стапелей для изготовления деталей; узлов, агрегатов.

Участки производства получили необходимое оборудование и были способны создавать необходимые агрегаты. Темп производства нарастал. Конструкторы и технологи не покидали рабочих мест. Днем и ночью вместе с рабочими и мастерами они решали возникавшие в производстве вопросы».

Представители С.В. Ильюшина вместе с заводским коллективом преодолевали встававшие перед ним трудности. Прикомандированные к заводу, они как бы вросли в коллектив, органически стали жить его жизнью. Когда возникали затруднения, которые нельзя было разрешить без главного конструктора, Сергей Владимирович без промедления являлся на завод.

Через месяц после начала работ детали, узлы, агрегаты стали поступать на общую сборку. Заводской коллектив уже готов был начать выпуск первых штурмовиков, но правительство решило эвакуировать завод на Волгу. Уже оттуда «летающие танки» пошли на фронт во все возрастающем числе.

Продолжали выпускать штурмовики и другие заводы. На один из них пришло в эти дни письмо от летчиков Балтийского флота:

«Ваша продукция, которую мы используем сегодня, дала прекрасные результаты. Уже не одна сотня фашистских танков и солдат сметена с лица земли. Ваш штурмовик хорошо сеет «плоды». На этих машинах уже родились герои Отечественной войны. К ним относится капитан Баранов…

Давайте побольше машин — крепких, быстроходных.

Победа за нами!

Честь и слава работникам завода и всем коллективам, создающим машину Отечественной войны».

Почти в самом начале войны в наркомат явился конструктор В.Ф. Болховитинов и предложил создать самолет-перехватчик с реактивным двигателем. Болховитинов был одаренным ученым и талантливым конструктором. Он брался за решение наиболее трудных проблем, шел непроторенными путями. Даже во время отдыха любил преодолевать трудности. Отпуск проводил не в санаториях, а на моторной яхте или весельной лодке — плавал по малоизвестным рекам. Рассказывали, что он заплывал даже в Белое море. И когда его спрашивали, как он провел время, он с восторгом рассказывал обо всех трудностях, которые пришлось за это время пережить.

Над самолетом с реактивным двигателем конструкторский коллектив, руководимый Болховитиновым, работал еще до войны. Конструкторы его Александр Яковлевич Березняк и Алексей Михаилович Исаев, начальные буквы фамилий которых и дали название самолету — БИ, взялись за этот истребитель по своей инициативе. Был готов, по сути, лишь эскизный проект и велись работы над двигателем. Заявку Болховитинова мы представили в Государственный Комитет Обороны. Сталин заинтересовался этим, предложением и пожелал встретиться с конструкторами.

На прием мы явились все вместе. В прежние времена ждать приема у Сталина не приходилось. В назначенный час после доклада Поскребышева вы сразу входили в кабинет. Но был август 1941 года. Время чрезвычайно трудное. Сталин принял нас спустя два часа.

Он задал Болховитинову лишь один вопрос:

— Вы верите в это дело?

Немногословный Виктор Федорович ответил:

— Верю, товарищ Сталин.

— Тогда делайте, но срок на создание опытного образца один месяц.

Даже по нормам военного времени этого было слишком мало. Но Сталин повторил:

— Да, один месяц — сейчас война.

И поднял руку, как всегда, прощаясь и одновременно освобождая людей.

Конструкторы не уходили с завода. ОКБ Болховитинова, можно сказать, находилось на казарменном положении.

Как ни короток был назначенный срок, а через месяц и десять дней новый самолет появился на свет. Мы поехали посмотреть на него. Испытывал самолет опытный летчик Б.Н. Кудрин. Поскольку двигатель не был еще готов, решили поднять самолет без него. Отбуксировали машину на необходимую высоту с помощью бомбардировщика, а затем отцепили. Начался самостоятельный полет. Хотя истребитель, конечно, не планер, но опытный летчик, в прошлом, кстати, планерист, этот сложный полет провел успешно.

— Ну как? — спросили Кудрина, когда он посадил истребитель.

— Работать можно.

В этом и других полетах удалось выявить многие летные характеристики самолета. А вот создание двигателя затянулось. Я не раз приезжал посмотреть на его испытания. Видел, что до завершения еще далеко. Были случаи, когда двигатель взрывался буквально на глазах.

В начале октября 1941 года КБ В.Ф. Болховитинова и конструкторов двигателя эвакуировали в небольшой уральский городок. Поселившись вначале в старой церкви, а затем перейдя на завод, стоявший под горкой у пруда, Болховитинов и все, кто был с ним, продолжали работу над реактивным истребителем, испытание которого состоялось в мае 1942 года.

А заводы наращивали выпуск самолетов. Август дал больше продукции, чем июль. Сентябрь — больше, чем август. В последней декаде сентября выпуск поднялся до ста боевых машин в сутки. Ряд заводов и многие работники наркомата за обеспечение постоянно нарастающего выпуска самолетов были удостоены правительственных наград. В первых числах сентября награжденных вызвали в Москву. Для многих это было неожиданно. Идет война, а тут поездка в Кремль — за орденами. Один этот факт имел немаловажное значение[3].

Однако положение на фронте становилось все серьезнее. К концу сентября враг вышел на дальние подступы к Москве. Столица стала необычно суровой. Над наиболее важными зданиями и объектами повисли маскировочные сети. Бумажные кресты на окнах и мешки с песком у домов можно было увидеть на каждой улице. Продолжали возводить оборонительные сооружения на подступах к столице, а в самой Москве строили баррикады. Суровый облик города дополняли аэростаты заграждения, зенитки, стоявшие прямо на улицах, и люди, одетые в военную форму.

Именно в эти трудные для всей страны дни ко мне обратились известные летчицы Марина Раскова и Валентина Гризодубова с просьбой помочь в создании женских авиационных соединений. С Мариной Михайловной Расковой я был знаком с 1935 года, когда она училась на командном факультете Военно-воздушной академии. Это было еще до рекордных перелетов, которые принесли Гризодубовой и Расковой широкую известность. Всегда одетая в строгую военную форму, Марина Михайловна тем не менее оставалась женственной и элегантной. В то время Марина Михайловна была уже майором. Поздоровавшись, она сказала, что девушки-летчицы, получившие эту специальность в аэроклубах и работающие сейчас инструкторами по подготовке летного состава, хотят создать женские летные соединения для борьбы с немецко-фашистскими захватчиками.

— А не трудно это будет вам? — спросил я Марину.

— Конечно, трудно. Мы это знаем, но иначе не можем.

— А почему обращаетесь ко мне?

— Мне и Гризодубовой все обещают доложить об этом вопросе наркому обороны, но до сих пор не доложили, а время идет. Просим вас помочь нам. У нас все девушки летают на У-2, но есть и летающие на бомбардировщиках и истребителях. Они готовы освоить за короткий срок любой тип самолета.

— А почему хотите создать именно женские соединения, а не войти в общие?

— Мы хотим быть равными с мужчинами и показать, на что способны.

Нельзя было не залюбоваться Мариной. Яркие, как небо, и вместе с тем строгие глаза ее глядели в упор, пытливо.

— Какие же соединения вы намерены создать?

— Мы просим, чтобы нам разрешили сформировать соединение ночных бомбардировщиков на самолетах У-2, полк пикирующих бомбардировщиков на Пе-2 и полк истребителей.

Я доложил Сталину просьбу Расковой и Гризодубовой.

— А что, — сказал он, — это хорошая инициатива. Командованию ВВС дали указание приступить к созданию женских авиационных полков. И эти полки были сформированы.

Марина Михайловна формировала полк из самолетов Пе-2 недалеко от наших заводов. Когда я приезжал туда, то видел, как идет дело. Прилетая в Москву, Марина Михайловна заходила в наркомат, рассказывала, что нового у девушек-летчиц. Все шло хорошо. Раскова умела ладить со всеми подчиненными и могла организовывать дело, потому что много лет провела в академии.

И вот полк сформирован и отправлен на фронт. Бесстрашно дрались девушки этого полка с врагом. Но Марины с ними уже не было. Во время перелета на фронт самолет Расковой потерпел катастрофу. Погиб и весь экипаж…

В середине сентября 1941 года у меня на квартире раздался телефонный звонок. Дома он меня не застал, на него ответила жена. Звонили из наркомата иностранных дел. Жену крайне удивили вопросы, которые ей задали.

— Скажите, — спросил представитель наркомата иностранных дел, — хорошо ли одет Алексей Иванович? Есть ли у него приличное пальто, гражданский костюм, рубашки?

Жена ответила, да все есть и выглядит вполне прилично. За своей одеждой я всегда следил. Первым из бауманских комсомольцев надел галстук, на что тогда нужно было иметь известную смелость. А на XVIII съезд партии явился одетый в сиреневый костюм, белоснежную сорочку и модный галстук. Это удивило моих коллег, секретарей обкомов, многие из которых ходили в толстовках и гимнастерках, хотя были одного со мною возраста.

Причина странных вопросов вскоре прояснилась. Оказалось, что готовится конференция трех держав — Советского Союза, Соединенных Штатов Америки и Великобритании. Должна она состояться в конце сентября — начале октября 1941 года. Меня включили в состав нашей делегации.

В сутолоке дел и забот настолько острых, что их нельзя было отложить ни на день, ни на час, как-то забылся звонок из Наркомата иностранных дел. Надвигались один за другим неотложные вопросы, связанные с эвакуацией заводов. Еще больше осложнилось снабжение наших предприятий материалами. Приближалось самое трудное время, когда выпуск самолетов стал падать.

И все же 29 сентября 1941 года нам пришлось надеть вместо военных кителей сорочки и галстуки и поехать на открытие важного форума союзных держав.

Делегацию нашей страны возглавлял народный комиссар иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов. Главным в американской делегации был Аверелл Гарриман — доверенное лицо президента Рузвельта, крупный бизнесмен и дипломат, будущий посол США в СССР, ведавший в то время поставками по ленд-лизу. Английскую делегацию возглавлял представитель премьер-министра У. Черчилля, министр военного снабжения, один из «газетных королей» Великобритании — лорд Уильям Бивербрук, влиятельная в Англии личность.

И Гарриман, и Бивербрук относились к числу тех политических деятелей Запада, которые понимали важность союза с нами в борьбе с гитлеровской агрессией. Едва ли не самым первым Бивербрук высказался за активную помощь Советскому Союзу в войне, вплоть до посылки английского флота в район Мурманска и Петсамо и высадки английских войск на французском побережье. Необходимость этих и других мер он доказывал и после возвращения из Москвы с конференции, обвиняя некоторых английских политиков и военных в том, что они ждут, «пока не будет пришита последняя пуговица к мундиру последнего солдата из тех, которых мы готовим для вторжения». Пусть это делалось не из любви к Советскому Союзу, а из желания отвести опасность от Англии, такая позиция служила общим интересам в борьбе с фашизмом. За оказание помощи СССР выступал и А. Гарриман. Он привез в Москву письмо от Ф. Рузвельта. В нем сообщалось об отношении правительства США к войне, которую вел Советский Союз. В письме, в частности, говорилось: «Я хочу воспользоваться этим случаем в особенности для того, чтобы выразить твердую уверенность в том, что Ваши армии в конце концов одержат победу над Гитлером, и для того, чтобы заверить Вас в нашей твердой решимости оказывать всю возможную материальную помощь».

Высокий, средних лет и приятной внешности Аверелл Гарриман и пожилой, крупный, не пытавшийся себя держать особенно торжественно Уильям Бивербрук запомнились с первого взгляда. Необычным был костюм лорда Бивербрука — потертый и довольно помятый, никак не подходивший, по нашим представлениям, для миссии, в которой он участвовал. В этом костюме Бивербрук появлялся не только на заседаниях, но и посещал Большой театр, а также приемы, устраиваемые в честь американской и английской делегаций.

В первый день конференция рассматривала общие вопросы. Члены американской и английской делегаций были информированы о положении на советско-германском фронте, соотношении сил воюющих сторон, готовности Советского Союза вести борьбу до победного конца. Закончилось открытие конференции приемом, который нам, некоторым членам советской делегации, пришлось покинуть раньше времени из-за множества дел, которыми мы были поглощены.

На другой день начались заседания комиссий. Были образованы авиационная, армейская, военно-морская, транспортная комиссии, а также медицинского снабжения, сырья и оборудования. В комиссии по авиационным вопросам, в работе которой мне довелось участвовать, американскую делегацию представлял генерал Чанэй. Он остался в моей памяти очень простым, общительным и добродушным человеком. На заседания генерал Чанэй приходил всегда в военной форме и старался быть среди нас, штатских, своим человеком. Думаю, что это даже не было его старанием. Это выходило у него само собой. Как казалось мне, он был очень расположен к нам и проявлял искренний интерес к просьбам, которые касались прежде всего поставок современных истребителей. В большинстве случаев он отвечал:

— Это мы сделаем. Это в наших силах.

Английский делегат по авиационным вопросам заместитель министра авиационной промышленности Англии Бальфур был более неуступчив и, как я мог заметить, стремился не столько к тому, чтобы успешно завершить переговоры, сколько к тому, чтобы, боже упаси, не упустить своего. Иногда, бестактно прерывая генерала Чанэя, Бальфур говорил:

— Нет, это невозможно. Это нужно нам, англичанам. Мы передадим России другие самолеты.

Или:

— Таких самолетов нет у нас самих. Вы, американцы, обещали нам поставить эти боевые машины, а теперь намерены передать их русским. Этого мы не можем позволить.

Но мы отказывались от самолетов, которые предлагал английский представитель, ибо он хотел сбыть устаревшие истребители.

Поведение Бальфура не покажется странным, если принять во внимание позицию, которую занимал тогдашний министр авиационной промышленности Англии Мур-Брабазон, открыто высказывавший надежду на взаимное уничтожение русских и немцев в интересах усиления Великобритании. Видимо, Бальфур в какой-то степени отражал это настроение.

Чанэй, которого не выводили из равновесия и хорошего расположения духа нападки Бальфура, не считал нужным спорить во время заседаний и отвечал на все эти резкости добродушной улыбкой:

— Ну хорошо, хорошо, мы еще посмотрим.

Так проходили наши заседания.