Тревожные дни и ночи

Тревожные дни и ночи

1

На исходе был первый месяц войны. В скупых сводках Совинформбюро говорилось о тяжелых боях на смоленском и киевском направлениях. Стаи вражеских самолетов появлялись по нескольку раз в день над Днестром и летели на восток. Каждый вечер, выходя из укрытии, один за другим смыкались мостовые паромы. Под покровом ночи в спешке шли через мост люди, обозы, машины. Когда сигналом фонаря дежурный прерывал их поток, в сторону фронта начинали движение колонны грузовиков, цистерны с бензином, шагал строй новобранцев или грохотали упряжки с пушками.

С рассветом мост исчезал. От пристани к пристани начинали сновать перевозные паромы, густо утыканные зелеными ветками и готовые по сигналу «Воздух» скрыться под тенью склонившихся к воде развесистых деревьев. Ночью остановки перед мостом короткие, а днем в ожидании парома — значительные. В очередях, пока прикурит один у другого или разживется щепоткой махорки на закрутку, перебросятся бойцы парой слов. Если доведется повстречать земляка, тут торопливый разговор обо всем, а главное: как там, на передовой? Так и собирали ворох новостей с Заднестровья. В них вперемежку быль с небылицей, нередко то гордая, то горькая правда очевидцев. В газетах не писали, почему переправу не охраняют наши соколы. Но понтонеры узнали, что еще в первочасье войны на ближайшем аэродроме в Бельцах под вражескими бомбами сгорели наши самолеты.

От окрученного бинтами бойца в зеленой фуражке понтонеры услышали рассказ о пограничной заставе, которой командовал старший лейтенант Ветров. Пять суток удерживала она свой участок до подхода армейских частей. Сорок пограничников отбили все атаки румынского батальона. Иногда противнику удавалось уцепиться за левый берег Прута. Тогда пограничники штыковым ударом сбрасывали его обратно в воду. В одной из контратак Ветров был ранен, но заставу не оставил.

Хотя и нелегко было понтонерам ежедневно наводить и разводить мост, комбат использовал любую возможность для обучения слабо подготовленных запасников. С утра до вечера в небольшом заливчике, накрытом кронами деревьев, шли непрерывные тренировки по сборке различных понтонных конструкций. Слышались команды: «К сборке приступи!.. Прогоны!.. Настилка!.. Запажиливай!..»

Как-то вечером, когда по мосту пошли грузы, капитан Корнев, прижимаясь к перильному канату, собрался на правый берег. Его окликнул Тарабрин:

— В одиночку ходить ночью настоятельно не рекомендую. Опасно.

Ночью пограничники, проверяя документы у столпившихся перед мостом беженцев, задержали заведующего торговой базой. На недавно полученном и еще не взятом военкоматом на учет «пикапе» тот пытался проехать через мост. Он имел документы на эвакуацию по железной дороге, но решил уехать на «пикапе». В машине кроме имущества семьи обнаружили солидный запас сахара, масла, консервов и колбасных изделий. Продукты пограничники изъяли по акту в свою хозчасть. Завбазой с семьей отправили попутной машиной, а новенький «пикап» с шофером Башарой направили в штаб батальона. Лейтенант Соловьев, проверив документы у водителя, спросил:

— Как же вы, товарищ Башара, оказались у моста вместо ближайшего военкомата?

— «Пикап» не хотел заведующему оставлять. Он же на нем тикать собрался. Другого шофера нашел бы, а я пограничникам сам сказал, чтобы документы хорошенько проверили.

Слова Башары подтвердил сопровождавший его пограничник, и Соловьев решил, что шофера и машину можно зачислить в батальон. Обрадованный Башара пошел было к «пикапу», но старшина Тюрин завернул его к сарайчику, где было сложено имущество хозвзвода.

— Пойдем со мной, надо по форме одеться. Самого комбата возить будешь. — Пока подбирали обмундирование, ворчливо и назидательно втолковывал: — Смотри, чтобы командир наш везде поспевал и цел оставался. Случись что — с тебя спросим. Он — всему голова.

В это время раздался голос Соловьева:

— Башара! Быстро на мост. Передай капитану: в штабе получен новый документ.

Приехав в штаб, Корнев ознакомился с боевым распоряжением начальника инженерных войск армии и тут же по тревоге отправил под командой Соловьева одну понтонную роту и машину со взрывчаткой на железнодорожный мост в пятнадцати километрах вниз по течению.

Глубокой ночью в штабе батальона появился корпусной инженер: уточнить плановую таблицу переправы частей и соединений стрелкового корпуса. Оставшись один на один с капитаном, он сказал:

— Подвижные части противника глубоко вклинились на нашу территорию севернее вас. Они угрожают охватить южную группировку наших войск. Получен приказ — оставить правобережье Днестра. — Узнав о выезде на железнодорожный мост понтонной роты, добавил: — Там сейчас дивизионный инженер с саперным батальоном. Они уложили по шпалам моста дощатый настил и пропускают гужевой и автомобильный транспорт, не прекращая движения поездов.

Проводив корпусного инженера, Корнев уже перед рассветом пошел обратно на левый берег. Обратил внимание, что движение по мосту стало затихать. Посторонился, чтобы дать дорогу обгонявшему автомобилю, и встал на самый край настила. Мелькнул задний борт машины, Корнев обернулся: не идет ли следом другая? Почти вплотную за своей спиной увидел бойца. Тот отпрянул и быстро спрыгнул в понтон. Капитан подумал: «Это понтонеры проверяют крепления».

Утром мост развели. На двухкилометровом участке реки начали работать десять паромов. Корнев, уставший за ночь, пришел отдохнуть в свою палатку, натянутую около штаба. Не успел снять сапоги, как услышал:

— Товарищ капитан, разрешите войти?

— Входите.

— Политрук Тарабрин просит вас срочно зайти к нему! — Посыльный после быстрого бега глубоко и прерывисто дышал.

Сначала Корнев хотел сказать: «Если политруку нужен командир части, то пусть он сам к нему явится». Но он представил себе Тарабрина, простого в общении, без зазнайства. В нем угадывались и народная мудрость, и хитринка русского мужичка. Корнев решил идти, «Такой особист даром звать не будет».

Посыльный проводил кратчайшей дорогой. Обосновался политрук в сторонке от других построек, в скрытой густой зеленью маленькой хатке. Когда капитан вошел, Тарабрин сидел за грубо сколоченным столом. Тут же на длинной скамье расположился Сорочан с толстой папкой бумаг в руках. Тарабрин встал:

— Извините, но я вынужден пригласить вас с комиссаром к себе. Мое появление в штабе сейчас нежелательно. Прошу ознакомиться. — Кивнул на пухлую папку, которую Сорочан раскрыл на первой закладке. — Читайте там, где закладки.

Комбат и комиссар с тревогой и удивлением стали читать лист за листом. Это были протоколы допроса бойцов. Из них свидетельствовало, что в батальоне действуют шпионы.

— Час от часу не легче! — воскликнул Сорочан, просматривая очередной лист. — Было у меня сомнение: не орудует ли у нас вражеская сволочь?

Тарабрин вынул из подшитого в дело конверта фотографию:

— Это главарь шпионской группы. В прошлом зажиточный закарпатский хуторянин. Служил капралом в польской армии, там и был завербован немецкой разведкой. Я недавно получил о нем сведения от своего начальства.

— Вот это номер! Мы же его хвалили, благодарности перед строем объявляли! — невольно вырвалось у Корнева.

Тарабрин, улыбаясь, показал еще один снимок.

— Это и помогло. Вот фотография, когда он стоял перед строем. Он не заметил, что я снимаю его. Этот снимок и признали во фронтовой лаборатории схожим с фотографией капрала. Сегодня же арестуем его вместе с подручными. А сейчас посмотрите еще эти два листа.

Листы оказались показанием о том, что группа, организованная бывшим капралом, ставила своей целью пропаганду непобедимости немецкой армии, организацию дезертирства и устранение ведущего командного и политического состава. Следующий документ Тарабрин прочитал сам. Корнев побледнел — из протокола допроса было видно, что его сегодня ночью должен был, оглушив понтонным ломиком, спустить в воду понтонер Стребчук. Сразу вспомнился мелькнувший на мосту за спиной понтонер.

— Не верится… — с сомнением произнес он.

— Спросите арестованного, — сказал Тарабрин.

В хату под конвоем одного из водолазов вошел человек. Глядя в пол, он остановился.

— Так за что же ты меня хотел прикончить? — спросил комбат.

— А щоб вийна швыдче закинчилась та до хаты скорийше. — В тоне ответа сквозили и растерянность, и страх, и раскаяние. — Сам сэбэ загубыв, послухав вражу змеюку.

Тяжелым камнем легло на сердце капитана то, что узнал в этой маленькой хатке.

— Не расстраивайтесь, — Тарабрин положил свою ладонь на крепко сжатый кулак Корнева. — У нас в батальоне много прекрасных людей. Без них я бы ничего не узнал. Да и этот понтонер Стребчук в последний момент не решился на преступление. Он сам покаялся командиру отделения сержанту Богомолову, а тот уже давно знает, что я не «политрук при клубе». Сразу же ночью и привел Стребчука ко мне. Есть еще одно дело: нужен катерок. Надо с вами на ту сторону съездить.

Корнев с Тарабриным пошли на берег, а комиссар посадил арестованного рядом с собой. Пока капитан с политруком ездили на другую сторону Днестра, он в задушевной беседе узнал все о Стребчуке.

…В одном из горных распадков, на каменистом клочке земли, приютился небольшой хуторок Стребчуков. Замученная непосильным трудом жена да два постоянно голодных хлопца — вот и вся его семья. Земельный надел мал, зато на нем камней вдосталь, а хлеба родится чуток. Совсем голодно было бы, если бы не временные работы у справных хуторян, у которых и землицы, и скота побольше раза в три. Стребчуковское же стадо состоит всего из десятка коз, одной коровенки и тощей лошади. Выручали еще небольшие заработки на лесных порубках да сбор дикорастущих орехов.

Так и жили Стребчук и его жена в вечном труде и с вечной мечтой выбиться в люди, стать «справными хозяевами». Да все не давалась в руки эта мечта. То цены на лесные орехи падали, то не было отбоя от желающих заработать на рубке леса, и артельщик начинал платить поскупее.

В лагере, на сборах запасников, Стребчук был в одной роте с тем самым земляком Таращенко, до хутора которого десять верст. И при развертывании батальона опять попал в одну роту с ним. Этот земляк, когда прошел первый испуг от начала войны, стал все чаще заговаривать о немецкой силище, о самостийной Украине, которая возродится при помощи Гитлера. Так постепенно он стал убеждать Стребчука, что можно стать справным хозяином, если угодить немцам, которые скоро покончат с Советской властью. Потом, когда у Стребчука при таких разговорах начинала светиться надежда, сказал, что имеет от тайных гитлеровских пособников поручение уговорить кого-нибудь из настоящих украинцев, по его словам, на пустяковое дело: темной ночью стукнуть комбата понтонным ломиком по голове и потихоньку опустить в днестровскую воду.

За такую, дескать, услугу обещают дать хороший земельный участок в долине, а не на камнях, четырех волов и пару добрых коней. От таких речей закружилась у бедняка голова, и он дал согласие. На другой день к нему подошли уже трое и пригрозили: «Если не выполнишь обещание, самого тайком утопим, а жену с ребятами отправят в концлагерь».

Ночью секунды отделяли Стребчука от выполнения злого умысла. Но оглянулся комбат. Мелькнуло его лицо, и Стребчук вспомнил, как сам видел прощание комбата с семьей, уезжавшей в тыл. Ясно всплыла в глазах прижавшаяся к отцу заплаканная девочка лет десяти и обнявший его за шею трехлетний сынишка. С ужасом подумал: «А как же они?!» И метнулся в корму понтона. Чуть опомнившись, заспешил к своему сержанту Богомолову, которого не только в отделении, но и во всем взводе понтонеры уважали за справедливость и отзывчивость, за готовность прийти на помощь и дать толковый совет. Вместе с ним, прячась за кустами и заборами, прибежали в эту маленькую хату, скрывавшуюся в густом саду.

…Корнев с Тарабриным причалили у берега, на котором раскинулось большое село, пошли к центру, где, высилась старинная церковь. На крыльце поповского дома увидели бойца из водолазной команды с карабином в руках. Он морской дудкой, висевшей у него на груди, вызвал своего старшину. Старшина доложил капитану:

— Водолазная команда несет службу согласно заданию политрука Тарабрина. Особых происшествий нет.

На поясе старшины брякнули большие старинные ключи. Все вместе подошли к дверям, ведущим в церковное подземелье. С мелодичным звоном открылись замки. В полумраке едва освещенного через маленькие зарешеченные окна подвала зашевелились встающие с соломенной подстилки давно не бритые люди в гимнастерках без ремней. Старшина скомандовал построиться. Достав список, начал перекличку. Это были дезертиры. Из семнадцати бежавших из батальона здесь, в подвале, находилось одиннадцать. Подвал снова закрыли.

— Как это вы сумели? — спросил у Тарабрина капитан.

Тарабрин показал на выстроившихся у крыльца водолазов:

— Они ночами в засаде сидели, все тропинки перекрыли.

Корнев подошел к строю:

— Спасибо, дорогие товарищи! — Задержал руку у козырька. — Благодарю за службу! — Повернулся к Тарабрину: — И вам, конечно, благодарен.

Корнев и Тарабрин быстро вернулись назад. Через час четыре главных подручных капрала сидели со связанными руками. Каялись и плакались, сваливали вину друг на друга. Таращенко, спасая свою шкуру, выдал, где находится тайник. Там в стеклянной банке обнаружили красноармейские книжки с печатями и полевыми номерами частей. Оставалось только вписать фамилии. Была подготовлена книжка и для Стребчука. В нее вложена справка, в которой говорилось, что красноармеец Горобец после излечения в госпитале направляется в свою часть. Лежала еще пачка курительной бумаги с загнутым уголком на тринадцатом листе от конца. Когда этот листок подержали над свечой, появились словно нарисованный коричневым карандашом трезубец и цифры. Стребчук должен был показать его на одном из хуторов Закарпатья какому-то Стасу Вортовцу.

После допроса арестованных, записав их показания, Корнев пошел в штаб. Там его ожидала группа начсостава запаса, прибывшая в батальон. Возглавлял ее майор Лофицкий, назначенный на должность начальника штаба. Комбат познакомился с прибывшими, ввел их в курс дела. Затем обратился к Лофицкому:

— Все это время обязанности начальника штаба выполнял лейтенант Соловьев. Он сейчас в отъезде. Сразу вступайте в свою должность. Писари, в особенности сержант Сивов, помогут разобраться в штабном хозяйстве.

Когда через несколько часов Корнев вернулся в штаб, то застал его нового начальника у огромного ящика с уставами и учебной литературой. При выезде из полка все это было поспешно погружено писарями в машину. Теперь рядом с ящиком стояло несколько небольших стопок. В стороне кучей лежали остальные книги. Майор встал и сказал:

— В походе и иголка весит. Самую необходимую литературу отобрал для штаба. Многое отправлю в роты. Остальное, с вашего разрешения, собираюсь сжечь. В штабной машине полезнее иметь лишний ящик гранат.

— Согласен, — ответил капитан. — Что еще?

Майор подал конторскую книгу в коленкоровом переплете. Листы были пронумерованы, книга прошнурована и скреплена сургучной печатью.

— Вот завел журнал боевых действий.

В книге день за днем были коротко и лаконично описаны все действия батальона, начиная с его развертывания в первый день войны.

— Когда же вы успели?

— В основном по имеющимся в штабе документам. Много установил по запискам писаря Сивова: он вел что-то вроде дневника.

Корнев восхищенно заметил:

— Молодец!

Перед вечером через открытое окно штабной хаты донесся рокот подошедшей машины и послышался возглас:

— Где командир батальона? В роте? Вызвать! Проводите в штаб!

Вошел подполковник Фисюн. С опаской поглядел на седого майора: уж не из штаба ли армии он, которой подчинен батальон Корнева?

— Начальник штаба седьмого отдельного моторизованного понтонно-мостового батальона, — представился Лофицкий.

Фисюн обрадовался, что опасения его не подтвердились.

— Не обижаетесь, майор, что комбат ниже вас званием?

— По-моему, в армии не принято обсуждать решения старших.

— Прошу журнал распоряжений.

Получив его, сел за стол и размашистым почерком написал:

«Командиру 7-го отдельного понтонно-мостового батальона капитану Корневу.

Немедленно вышлите команду и специальные автомашины для доставки на станцию Врадиевка одного комплекта парка Н2П для резервного батальона. Парк со складов полка переправлен на левый берег Днестра. Обеспечьте погрузку его в жел. дор. эшелон и сопровождение в пути…»

Проставил дату, часы и минуты. Подписал:

«И. о. начальника инженерных войск Одесского военного округа подполковник З. Фисюн».

Вошедшему комбату показал распоряжение.

— Рекомендую ответственным за доставку парка назначить майора. Но решайте сами.

Фисюн был доволен тем, что капитан не стал возражать, ссылаясь на то, что теперь батальон его подчинен штабу армии, а не округа. Гость отлично понимал, в какое трудное положение он поставил Корнева, оставляя на продолжительное время батальон без машин для парка, но с наигранной беспечностью сказал:

— А как насчет понтонерского гостеприимства? Перекусить с дороги найдется что? Может, и здесь у вас есть мадам Петреску?

— Понтонеры всегда гостеприимны, — ответил Корнев.

Старшина Тюрин понял командира.

— Идемте на кухню, товарищ подполковник.

Фисюн вышел, а Корнев остался в штабе.

Лофицкий достал из ящика пачку склеенных и удобно, гармошкой, сложенных топографических карт, быстро нашел нужную и развернул ее на столе. Большой сверток отдельных листов топокарт был давно привезен из штаба армии. Но ни у Соловьева, ни у Корнева не было времени разобраться с ними. Новый начальник штаба показал писарям, как пользоваться сборной сеткой, и теперь все карты были удобно собраны в отдельные большие склейки.

Глядя на карту, капитан задумался. Ему было жаль расставаться с майором, успевшим за короткий срок привести в порядок запущенное штабное хозяйство. Дорога предстояла дальняя. За это время могло произойти немало изменений. Могут Лофицкого оставить командиром развертываемого в тылу батальона. Послать кого-нибудь из командиров рот было нельзя — в подразделениях только что добились удовлетворительной слаженности.

Комбат и начальник штаба вместе наметили по карте выгодный маршрут до небольшого села напротив города Сороки. Надо было проехать по левому берегу около пятидесяти километров на север. Потом еще более ста на юго-восток до станции Врадиевка.

Пришлось по тревоге поднять отдыхавшую роту понтонеров и роту машин понтонного парка. Им на выполнение задания отводилось около двух суток. Батальон оставался без спецмашин и с небольшой частью личного состава. Риск большой. Вдруг роты, отправляемые по распоряжению Фисюна, не успеют вовремя вернуться? Было над чем задуматься. Но и не вывезти резервный парк тоже нельзя.

Через тридцать минут подразделения, поднятые по тревоге, начали марш. Повел их майор Лофицкий.

— Николай Александрович, — впервые назвал майора по имени и отчеству комбат при расставании, — постарайтесь скорее отправить машины назад: через трое суток мы должны уйти отсюда.

Тем временем Фисюн, плотно закусив яичницей и поджаристыми ломтиками сала, вернулся в штаб. Корнев доложил ему о начале выполнения его распоряжения. Но подполковник заторопился и, что-то пробормотав про неотложные дела, распрощался. Капитан недоуменно пожал плечами. Подошел к окну и вдруг заметил, как из ворот штаба выезжает «пикап». Вышел во двор и увидел шофера Башару у старенького легкового газика. Хотя и догадался, что произошло, все же спросил:

— Так что же все это значит? Кто на вашей машине поехал?

Башара дрожащим от обиды голосом доложил:

— Подполковник приказал поменяться машинами с его шофером Заболотным. Сказал, что капитану не положено иметь машину лучше, чем у подполковника. Я хотел доложить вам, но он меня по стойке «смирно» поставил.

Капитан выругался про себя, а вслух сказал:

— Все правильно, Башара. Проверьте лучше, что за драндулет мы с вами получили.

Неожиданно в штабе появился политрук Тарабрин:

— Капрал исчез ночью. Видимо, учуял неладное. Вся надежда теперь на пограничников. У них связь работает по всему берегу. Словесный портрет уже передал.

Против ожидания наводка моста сокращенным расчетом прошла хорошо. С Тарабриным Соловьев прислал короткое донесение: «Мост заминирован. Его своевременный взрыв обеспечу с одним взводом, остальных верну в батальон».

С наступлением темноты непрерывным потоком пошли через мост машины и повозки. Видя, что здесь все нормально, Корнев направился в штаб. Как из-под земли вынырнул Тарабрин и сообщил:

— Пограничники поймали гада. В восемнадцати километрах от нас. Везут сюда.

Тарабрин отправился за дезертирами, находящимися в подвале церкви, а Корнев занялся подготовкой машин для отправки всех арестованных в особый отдел штаба 9-й армии.

Вскоре привезли беглеца. Сначала он держался спокойно. Увидев, как в машины сажают его подручных и тех, кого считал бежавшими домой, выругался и стал бешено отбиваться ногами. Его скрутили веревкой и, как куклу, сунули в машину.

— При попытке к бегству — стрелять без предупреждения! — объявил конвойным Тарабрин.

Хлопнули дверцы кабин, и урча машины тронулись.

А в это время лейтенант Сундстрем, в течение пяти суток выполнявший распоряжение штаба округа, закончил со своей командой вывозку парка Н2П на левый берег Днестра. Кроме того, переправил оружие и остальное имущество со складов полка. Утром на правом берегу, с нагорной части города, начали рваться мины, а немного погодя ближе к берегу раздались треск мотоциклов и беспорядочные пулеметные очереди. В город вошли румынские солдаты. Сундстрем, наблюдая в бинокль за улицами, увидел, как замаячили солдаты по дворам в своей приметной зеленовато-табачного цвета форме.

В это время к Сундстрему подбежал боец и, мешая русские слова с молдавскими, стал сбивчиво докладывать.

Лейтенант с трудом понял, что какой-то подполковник отбирает у него зенитно-пулеметную установку и требует у недавно переправившегося сюда отряда ополченцев, возглавляемого секретарем райкома, сдать оружие.

Сундстрем поспешил следом за бойцом. Около одной из хат небольшого села, к которой тянулись провода полевых телефонов, стояло несколько военных и, как сразу узнал Сундстрем, все городское начальство. Секретарь райкома доказывал подполковнику:

— Оружие отряд получил от начальника гарнизона и без его ведома вам передать не может. Да вот он и сам сюда идет.

Подполковник повернулся к подбежавшему лейтенанту, который, взглянув на его петлицы с тремя шпалами, представился:

— Начальник гарнизона лейтенант Сундстрем. — Вынул из кармана гимнастерки удостоверение. Вежливо, но твердо спросил: — С кем имею честь? Попрошу ваши документы.

Подполковник строго взглянул.

— Ишь ты: «С кем имею честь?» Тут я документы проверяю. — Однако в штабе, куда они прошли, вынул удостоверение и не так уж строго сказал: — Без документов видно, что вы в штабе своих, а не вражеских войск.

Из дальнейшего разговора Сундстрем узнал, что подполковник командует полком, предназначенным для усиления позиций укрепрайона. Оружие требует сдать не от хорошей жизни. Полк только еще разворачивается. Пополнение все время прибывает, а вооружения почти нет. В свою очередь, поняв, в каком положении со своим имуществом, находящимся на берегу, оказался лейтенант, посочувствовал:

— Трудненько вам будет без транспорта. У меня автомашин в обрез. Людьми временно могу помочь. Есть пять быстроходных тракторов «натиков». Присланы как тягачи к пушкам, а пушки и оружие получить не удалось. Близковато к границе оказались артиллерийские склады. Там теперь немцы.

Сундстрем молчал, раздумывая об ответственности за свои решения, потом предложил:

— Дайте мне письменное предписание передать все имеющееся оружие. У меня около семисот винтовок и карабинов. Есть ручные и зенитные пулеметы, патроны и гранаты. А вы передайте мне тракторы. Я хотя бы волоком уберу понтонный парк подальше от берега.

— Согласен. Забирайте вместе с трактористами.

Пока подполковник и лейтенант занимались письменным оформлением документов такого необычного для военных обмена, в штаб вошел седой майор с понтонерскими эмблемами в петлицах. По его докладу и выправке все угадали в нем бывшего офицера старой армии. Сундстрем, узнав, что майор является начальником штаба батальона и прибыл с машинами для отправки понтонного парка в тыл, облегченно вздохнул.

2

Оставшаяся на мосту рота понтонеров почти третий день работала без отдыха. За сутки взводы спали попеременно по два-три часа. От Лофицкого не было никаких вестей. Корнев жалел, что не послал с ним мотоцикл для связи. С досадой подумал: «Русский мужик задним умом крепок». Потом признался в этом своему замполиту. Сорочан достал из полевой сумки копии каких-то документов.

— Я тоже должен признаться: не посоветовавшись, написал вот это. Решил ответственность взять на себя.

Оказалось, когда Тарабрин увозил арестованных, замполит передал с ним донесение в политуправление армии и письмо в особый отдел.

Комиссар просил о снисхождении для Стребчука и брал на себя ответственность, если сочтут возможным вернуть его в свою часть.

Прочитав копии документов, Корнев спросил:

— А как Тарабрин на твое заступничество смотрит?

— Считает, что раскаяние Стребчука и полное раскрытие после его показаний вражеской группы дают основание сохранить ему жизнь и дать возможность искупить вину в бою.

— Думаешь, рад буду иметь в батальоне бойца, собиравшегося меня убить?

— А бойца, стремящегося всем нутром искупить вину? Жалею, что не дал и тебе подписать. Что было бы в его душе, когда в трибунале зачитали бы просьбу и за твоей подписью?

Корнев задумался.

— Вроде ты и прав. Но в ту ночь я едва ли подписал бы.

В это время по телефону сообщили: на берегу скопилось много транспорта. Только Корнев отдал приказание выслать дополнительную команду для усиления комендантской службы, как приехал корпусной инженер. Он с порога, едва поздоровавшись, огорошил:

— Приказано переправить корпус на сутки раньше намеченного срока. Мостовую переправу держите и днем.

Корнев достал и показал полученную ранее шифровку штаба округа, запрещавшую содержать днем наплавной мост:

— А как быть с этим? Без хорошего прикрытия с воздуха мост продержится недолго.

Корпусной инженер обнадежил:

— Сейчас у переправы занимают позиции две зенитные батареи. — Понимая, что этого маловато, объяснил: — Больше корпус пока выделить не может. В штаб укрепленного района выехал наш представитель. Может, уровцы помогут, но едва ли. Вот новые сроки подхода частей. — Положил на стол измененную плановую таблицу, в которой по часам и минутам расписано, когда какие части должны пройти через переправу. Попрощался и вышел из штаба.

Корыев с Сорочаном тоже вышли на крыльцо. Порывистый ветер клонил деревья в одну сторону, а черные тучи плыли в другую, то заполняя все небо, то местами расступаясь и оставляя прогалины. Оглядывая мост, Корнев сказал Сорочану:

— Удачно место выбрали. Река здесь уже, резерв парка остался. Главное же — заходить на бомбежку можно только с левого берега. И то не сразу мост в прицел поймаешь, половина его в тени от холма с высокими деревьями.

— А если вдоль реки зайдут?

— Едва ли. Вероятность попадания будет почти нулевой. Рискнем? Оставим мост на день?

— Что ж, рискнем. На всякий случай дай команду быть наготове к поспешной разводке моста.

На сельской улице появилась полуторка, в кузове которой плотными рядами сидели бойцы. За машиной шли тракторы с прицепленными к ним по две, а то и по три загруженными доверху длинными деревенскими телегами — дробинами. Когда машина остановилась, из кабины вышел лейтенант, в котором комбат не сразу узнал своего попутчика в поезде «Москва — Кишинев». Он пропылился в дороге, а потом попал под дождь, теперь все его лицо было в грязных потеках.

— Товарищ капитан, лейтенант Сундстрем с командой в количестве тридцати восьми человек прибыл в ваше распоряжение. — Подал пакет, склеенный из газеты, и пояснил: — Донесение от майора Лофицкого.

Корнев взял пакет, приказал:

— Приведите себя в порядок — и в штаб.

Корнев вскрыл пакет. В донесении говорилось, что колонна с парком начала марш еще вчера в четырнадцать часов. Прикинув в уме прошедшее время, капитан подсчитал, что машины завтра должны вернуться.

К штабу собрались все понтонеры и привычно встали в строй. Старшина Тюрин, узнав, что они уже сутки не ели, повел их к кухням.

Капитан и Сундстрем зашли в штаб.

— Как ухитрились так быстро погрузить парк на машины? Где часть нового парка? Почему погрузили и учебный?

Лейтенант рассказал, что парк и хранившееся на складах полка имущество были заранее вывезены на левый берег, что грузить помогли люди из стрелкового полка. Часть нового парка еще в городе забрали машины, пришедшие из батальона Борченко. Опуская подробности, доложил, что оружие, хранившееся для 4-го батальона, пришлось передать стрелковому полку, а взамен получить тракторы, показал документы.

— Вот откуда, значит, тракторы.

Сундстрем похвалился:

— Новенькие «натики». Быстроходные. Скорость — пятнадцать километров в час.

По крыше забарабанил крупный летний дождь. Корнев встал и, глядя на комиссара, сказал:

— В такую погоду не прилетят.

Несмотря на дождь, по мосту сплошным потоком шел транспорт. Борта понтонов то оседали под грузом, то высоко поднимались. Поскрипывали массивные шарнирные замки на стыках мостовых паромов. Сокращенный, всего из двух взводов, дежурный наряд, кутаясь в плащ-палатки, рассредоточился по понтонам. В руках некоторых мелькали черпаки: приходилось отливать скопившуюся дождевую воду.

Подняв напоследок крупную волну, ветер стал затихать. Тучи, выплеснув весь запас дождя, начали редеть. Солнце выглянуло из-за облака и обрадовало промокших понтонеров. Они развесили плащ-палатки по перильным стойкам, а сами подставляли лучам то один, то другой бок.

— Можно курить! — от расчета к расчету передалась команда.

Достали спрятанные от дождя кисеты. Поднялись дымки махорочных скруток, мешаясь с паром от подсыхающих гимнастерок.

Корнева и Сорочана это озадачило. Комбат, поглядывая на небо, приказал дежурившему по переправе командиру роты:

— Проверьте готовность к поспешной разводке.

Многие понтонеры стали с опаской поглядывать на небо. И не зря. Послышался сначала неясный, а затем громкий гул. Появилась большая группа вражеских самолетов. Надрывно гудя, они явно шли куда-то дальше на восток.

Комбат с комиссаром, переглянувшись, без слов решили: «С разводкой не будем торопиться». Следя за самолетами, Корнев подумал: «Хорошо, что не сюда» — и неожиданно услышал близкий рев.

На небольшой высоте из-за холмов правобережья, развертываясь вдоль реки, летела шестерка угловатых грязно-серых самолетов. Стали ясно видны большие черные кресты.

Предпринять что-либо было уже поздно. Паромы уйти к берегам не успеют, закрутятся на реке и скорее попадут под бомбы. Прижав рупор, комбат во всю силу легких скомандовал:

— Мост не разводить! Приготовить прострельные пробки!

Командир роты бросился было к комбату, но, поняв его команду, вернулся на мост. От самолетов поочередно отделялись и падали, быстро увеличиваясь, кучками — по четыре — хвостатые капли.

По правому берегу вставали султаны взрывов, окаймленные черным дымом и густой меловой пылью. Недалеко от них снопами брызг и осколков вспучивался Днестр. Командир роты, выхватив пистолет, бросился навстречу бегущим по мосту:

— Куда? Назад! По местам!

Не столько от едва заметного в руке пистолета, сколько от яростного вида командира некоторые, отрезвев, вернулись и стали прыгать в понтоны. Небольшая кучка затопталась на месте. Одного понтонера кто-то схватил за подол гимнастерки и сдернул в свой понтон.

Небо прочертили пулеметные трассы. Одуванчиками распушились белые комочки разрывов зенитных снарядов. Самолеты, круто набирая высоту и взяв курс с разворотом к левому берегу, поспешно начали сбрасывать остатки смертоносного груза. С берега было ясно видно, что бомбы не попадут в мост и лягут ниже по течению.

Но тем, кто дежурил на мосту, казалось, что бомбы падают прямо на них. Раздался чей-то исступленный крик:

— Спасайся!

Многих охватила паника. Сержанты и часть понтонеров пытались ее прекратить, но ничего не успели сделать с теми, кто бросился к берегам. Их остановили с одной стороны командир роты, а с другой казах сержант Имангалиев. Ругаясь по-казахски, сам злой как шайтан, он встал на середине моста и, размахивая понтонным ломиком, кричал:

— Назат! Рука, нога ломат будим!

Некоторые послушались и спрыгнули в понтоны на свои места, а один, перекрестившись, бросился в воду. За ним — еще несколько человек. В это время в реке стали рваться бомбы, их и поглушило, как глушит рыбу. Только трое вынырнули. Им бросали спасательные круги. Всплывших быстрое течение понесло вниз, и их выловила низовая спасательная команда — брандвахта. Она дежурила метров на двести ниже по течению.

Командиры отделений проверили подчиненных. Выяснилось, что от паники погибло семь понтонеров. Среди находившихся на мосту потерь не было. Только в одном понтоне осколок, пробив борт, распорол штанину дежурившему на корме и застрял у него в ноге, но неглубоко. Раненый сам вытащил его, ругаясь на чем свет стоит. Хотел выбросить за борт, но подоспела прибежавшая на мост санинструктор Дуся Балбукова. Забрав осколок, она сказала:

— Пригодится. Это доказательство того, что смелых бомба не берет. — Туго забинтовала ногу и повела раненого, как он ни упирался, в санчасть, приговаривая: — Пойдем, пойдем, миленький, мне ведь тоже паек надо отрабатывать.

* * *

Как-то, проверяя расположение технических подразделений, находившихся в большом лесу за селом на горе, Корнев с гордостью сказал Сорочану:

— Посмотри, какие у нас машины.

Укрытые в котлованах маскировочными сетями в тени вековых дубов и кленов, стояли два трехосных автомобиля.

— Вот эта, с автобусным кузовом, — мощная электростанция. Вторая в своем железном коробе перевозит разный электроинструмент. Есть электропилы — цепная и дисковая. В комплект входят электродолбежник, сверла и рубанок. А вон электростанции поменьше. Но все вместе хороший райцентр могут осветить.

Сорочану до этого не приходилось видеть штатную технику батальона, собранную в одном месте. Он то и дело обращался к Корневу с вопросами:

— Это что за машина? Зачем вот эта?

Корнев давал обстоятельные пояснения.

Вернулись в штаб, скудно освещенный лампочкой от аккумулятора. Электростанция была на берегу для подсветки водолазам, искавшим утонувших. Шаря в темном углу табуретку, Сорочан спросил:

— Как думаешь, все утонувшие погибли от трусости?

— Не знаю. Главное — оставили свое место в расчете.

— Когда, по-твоему, удобнее собрать политсостав, коммунистов и комсомольцев? Надо поговорить о случившемся.

— Можно сразу после ужина.

Через час комиссар рассказал политработникам всех подразделений о панике на мосту и ее уроках. Дал задания, как провести беседы о случившемся, как воспитывать у бойцов стойкость, решимость до конца выполнять свой воинский долг.

Корнев был в штабе и всего этого не слышал, но знал, что Сорочан разговор с людьми поведет как надо.

В штаб пришел зампотех, задумавший поставить тяжеленную пилораму на пневмоколеса и, если удастся, сделать прицепы к тракторам. Корнев разрешил ему подобрать нужные части и детали от разбитых машин. Срок дал жесткий — к десяти утра вернуться.

Потом прибыли роты, доставившие резервный понтонный парк на станцию. Командир понтонной роты доложил:

— Парк погрузили на платформы быстро. С эшелоном поехали майор Лофицкий и пять человек из команды лейтенанта Сундстрема.

— Как на марше? С машинами все в порядке? — спросил Корнев.

— Мои бортовые в порядке, а специальные не знаю. Обратно возвращались по другим дорогам. На маршруте, по которому шли на станцию, в нескольких местах идут бои.

Комбат быстро развернул карту:

— Покажите, по каким дорогам возвращались? Где идут бои?

Командир роты неуверенно поводил пальцем по карте:

— Колонну вел командир роты понтонного парка, по каким дорогам — точно не знаю. Он в лесу заправляет свои машины.

Чтобы определить, где идут бои, Корневу пришлось поехать в лес к стоянке техники батальона и специальных машин понтонного парка. Ротный доложил обстоятельно, хорошо ориентируясь по карте и на местности.

Обстановка была тревожная. Наши части сдерживали противника, повернувшего с севера на юг. Станция, куда поехал зампотех, оказалась недалеко от района боев.

Комбат заторопился в штаб, собираясь показать комиссару обстановку и посоветоваться с ним. Приказал командиру роты:

— Объявите от моего имени благодарность шоферам. Дайте им отдохнуть, но будьте готовы подать машины под погрузку.

Подбежал дежуривший у телефона боец:

— Товарищ капитан! Вас просят к телефону: приехал связной из штаба армии с важным приказанием.

— Передайте: выезжаю в штаб. — Уже садясь в оставленный ему Фисюном газик, сказал командиру роты: — Не забудьте объявить от моего имени благодарность всем шоферам.

В слабом свете приглушенных фар дорога только угадывалась. Легонький газик подрагивал и плавно покачивался на хорошо пружинящих рессорах.

— Неплохой козлик достался нам, — сказал капитан шоферу, прислушиваясь к ровному урчанию мотора.

Башара ответил:

— Он только с виду потрепанный, а мотор новый. Прошел недавно хороший ремонт.

Комбат похвалил водителя за инициативу. Тот поставил гнезда для карабина и автомата. В ногах пристроил коробку с ручными гранатами. Закрыл сиденья новыми чехлами.

— Старшина хозвзвода помог. Поручил портному новые чехлы сшить. А за задним сиденьем фанерный чемоданчик уложил с продуктами — НЗ. Он вас батей зовет. Сказал, чтобы я в чемоданчике флягу не трогал; там на всякий случай спирт налит.

Когда Корнев вошел в штаб, дремавший на табуретке лейтенант Слепченко вскочил и доложил:

— Товарищ капитан, срочный пакет. Приказали вручить вам и, не задерживаясь, выехать обратно. Начальник инженерных войск армии озабочен готовностью батальона к маршу.

Зазуммерил телефон. Сержант Сивов ответил на вызов.

— Товарищ капитан! Вас комиссар просит к телефону.

Корнев взял трубку. Слушая Сорочана, глуховато ответил:

— Распорядись сам и быстрее возвращайся в штаб, есть новости… Я буду писать донесение в армию. До утра не откладывать, похоронить сейчас.

Находившимся в штабе Слепченко и Сивову капитан сообщил, что водолазы нашли утонувших. Один, похоже, пытался спасти товарища. Так их вместе в оглушило.

— Сержант, позвоните в роты, чтобы выслали к низовой брандвахте по два человека с оружием для салюта, — приказал капитан. Повернулся к лейтенанту Слепченко: — Сходите на кухню, перекусите, заодно передайте командиру взвода управления: пусть выделит вам на машину еще одного разведчика с автоматом.

Комбат пристроился за столом поближе к лампочке. Внимательно прочитал полученное распоряжение. Батальону предписывалось по окончании переправы корпуса немедленно начать марш. Указывался участок на Южном Буге для наводки переправ с использованием местных материалов. Применять понтонный парк запрещалось. Отложив распоряжение, Корнев составил донесение. Отдал его Сивову напечатать на машинке.

Сам, внимательно изучая карту, стал намечать предстоящий маршрут. Севернее его, в двадцати километрах, как доложил командир роты понтонного парка, шли бои. Корнев начертил на листе схему следования подразделений на марше. Получилась колонна больше пяти километров. Выделил из нее три части: в каждой — по взводу машин понтонного парка и по одной понтонной роте. Техническая рота с ремонтными мастерскими составляла отдельную, четвертую колонну. Внимательно просмотрел сделанные схемы.

— Сержант Сивов! — позвал комбат. — Перечертите схемы для каждой колонны и нанесите маршруты на четыре карты.

Сивов просмотрел наброски капитана, все понял.

Корнева потянуло на сон, и он вышел на крыльцо. Прислушался: с моста доносился шум колес машин. Изредка слышался и скрежет переключаемых скоростей. Тихо звучали голоса и отдельные команды. Все звуки сливались вместе, вплетаясь в ночную тишину монотонным ворчанием какого-то неведомого чудища, ползущего с моста едва приметной лентой, забираясь все выше в гору по кривой улице села.

Неожиданно — даже вздрогнул — раз за разом недружным треском прозвучали три залпа. Догадался: хоронили утонувших. Шевельнулось снова смутное чувство какой-то и своей вины в их судьбе. Прямо с крыльца в завешенное плащ-палаткой открытое окно сказал:

— Сержант Сивов, позвоните на берег, пусть передадут комиссару, что я жду его у себя в палатке.

Спустился с крыльца, откинул чуть влажное полотнище входа палатки, оставив его открытым. Не раздеваясь, прилег на раскладушку. В проеме входа виднелся уголок по-южному темного неба, как кусок сине-черного бархата с ярко светящимися дырочками — звездами.

Попытался дать голове отдохнуть, ни о чем не думая. Не получилось. Все равно теснились мысли: «Надо было давно разведать все дороги на восток. А то теперь гадай: пройдут ли машины по выбранному маршруту? Недаром говорят: хорошо было на бумаге, да забыли про овраги».

Через некоторое время пришел Сорочан.

— Комсорг батальона Микулович, — сказал комиссар, — беседовал со многими понтонерами и пришел к выводу: паника охватила плохо знающих русский язык. Не поняли, что делать надо.

— Я примерно тоже так думаю. Недаром никак не могу отделаться от чувства и своей вины в случившемся.

— Это ты зря. Зачем просил зайти?

— Пойдем в штаб. Обстановка сложная. На карте кое-что покажу. Нам надо переходить на Южный Буг, а дороги могут быть перерезаны немцами.

В штабе над развернутой картой Сорочан задумался:

— На марше, может, и бой принять придется. К этому надо людей готовить. Собирать совещаний не стану. Обойду подразделения сам. а в лес съездить — дай машину.

Корнев показал комиссару маршруты и схемы колонн:

— С головной колонной поеду сам, со средней — штаб и ты. Замыкать будет зампотех Копачовец. А вот с технической ротой, которая выйдет отдельно раньше всех, направим старшего политрука Спицина и для подготовки хозяйственных дел старшину Тюрина.

— Все так, только мы с тобой местами поменяемся. Тебе положено быть в центре.

— Хорошо. Будь по-твоему.

Вошел командир взвода управления лейтенант Донец:

— Разрешите, товарищ капитан? — В руке дощечка. Один конец заострен, посредине краской проведены две наклонные черты. — Хочу такие указатели на поворотах выставить.

— Добро, введем в батальоне такие указки, — сказал капитан. — Но где взять для них дощечек?

— У сельпо была куча ящиков, разобрали их и заготовили этих стрелок сотен пять.

— Ну что ж, вот вам задача. Смотрите на карту, на ней нанесен маршрут, основной и запасный. Техническую роту подниму на марш в два часа. Вышлите вперед разведчиков и обозначьте маршрут указками.

Корневу и Сорочану понравилась инициатива лейтенанта Донца. Комбат решил при случае поставить его в пример остальным командирам.

Пришел вызванный по телефону командир технической роты. Не дав доложить о прибытии, капитан сказал:

— Вовремя пришли. Сержант Сивов! Выдайте старшему лейтенанту карту.

Затем показал маршрут и объяснил, какими указками он будет обозначен. В конце отметил, где должна сосредоточиться рота, спросил:

— Готовы к такому переходу?

— Готовы! Только как быть с лесопильной рамой? У меня пятитонной машины нет. На прицепе рама не дойдет: чугунные колеса отвалятся.

— Оставьте для буксировки катера трактор, а раму погрузите на катерный тягач.

Командир технической роты аккуратно сложил карту.

— Разрешите узнать: когда ожидать батальон на новом месте?

— Точно сам не знаю. До нашего прибытия организуйте сбор местных плавсредств: баркасов, барж, лодок. Даже деревянные винные бочки пойдут. Места здесь виноградарские — бочки должны быть. Разведайте, где какой есть лес. Нам поставлена задача: переправы навести только из подручных средств.

Опять зазуммерил телефон. Трубку взял Сорочан:

— Слушаю. Да, я… Кто? Полковник? Начальник штаба дивизии? А беженцев много? — И, обращаясь к комбату, сказал: — Там на мосту комендантскую службу отстранил начальник штаба переправляющейся дивизии. Выставил свою. Скопившиеся подводы беженцев оттеснил от моста на край села.

— Передай, скоро сам прибуду. Разберусь.

— Хорошо, ты — на мост, а я — по ротам. — И в телефон: — Капитан сам скоро будет. Пусть пока полковник хозяйничает.

3

По мосту на предельно сокращенных дистанциях шли машины и тягачи с пушками. Временами — плотным строем — роты и взводы. Командиры поторапливали:

— Не отставать!

Едва, по привычке к строю, бойцы начинали бежать в ногу, мост сразу раскачивался из стороны в сторону. Понтонеры тогда прикрикивали:

— Смешать ногу!

Чтобы не тормозить движение по мосту, Корнев переправился на легковом катере, сразу нашел хозяйничающего полковника, представился:

— Командир понтонного батальона капитан Корнев.

— Ругаться, капитан, пришел? Не советую. Твои тут все в бумажку смотрят, а я и без бумажки свою дивизию пропущу как надо.

— Это же хорошо! Надо бы, чтобы и остальные части представитель корпуса пропускал.

— Так и будет. За нами идет корпусной артполк, скоро подъедет командир корпуса, с ним инженер, и порядок будет обеспечен.

— Товарищ полковник, вы совсем оттерли обозы беженцев. Там старики и дети. Что с ними делать — не знаю.

— Война, капитан. Командир дивизии с одним полком уже рубеж обороны занимает, надо скорее остальные части к нему выдвигать.

— Если не секрет, какой рубеж? Мне надо сориентироваться в обстановке.

— Приедет генерал — у него и узнавай. Я не уполномочен тебя в курс дела вводить.

Корнев нахмурился.

— Не обижайся. Сам точно не знаю, где займем оборону. Намечали сорок километров отсюда к северо-востоку. — Взял капитана под руку, подвел к своей машине. Обращаясь к кому-то, сидящему в размалеванной в разные цвета эмке, крикнул: — Карту!

Из машины выскочил молоденький лейтенант, подал планшет с картой. Подсвечивая карманным фонариком, полковник показал намеченный для дивизии рубеж обороны: