Глава 8. Вокруг северного острова

Глава 8. Вокруг северного острова

На север, на север, на север — вперед!

Нас за сердце доблесть людская берет.

П. Антокольский

Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий,

Скрипучий поворот руля.

Земля плывет. Мужайтесь, мужи,

Как плугом, океан деля.

О. Мандельштам

Последствия полевого сезона 1909 года сказались очень скоро. В конце мая 1910 года Русанов получил в Париже письмо следующего содержания:

Милостивый государь Владимир Александрович!

Прошу Вас принять начальствование над снаряжаемой мною экспедицией Главного управления землеустройства и земледелия для обследования в течение июля и августа северной части Новой Земли — от Архангельской губы до полуострова Адмиралтейства. Ближайшие задачи экспедиции и условия труда ее членов известны Вам из личных наших переговоров и сообщений правителя моей канцелярии.

Подробная программа будет выработана по принятии Вами моего предложения и прибытии Вашем в Архангельск.

Прошу принять уверения в совершенном почтении и преданности.

Архангельский губернатор Сосновский

Это означало, что на Новой Земле он становится самостоятельным, полноправным исследователем. Перед отправлением в экспедицию он сдал последний экзамен и стал дипломированным специалистом. Правда, отсутствие диплома не помешало ему в прошлом полевом сезоне ставить исследования по нескольким разным направлениям, но тем не менее наличие официального документа делало его положение более прочным. Как руководитель экспедиции, теперь он отвечал за все, и эту нагрузку, судя по апрельскому письму матери, он почувствовал скоро:

«Очень много у меня самой спешной работы. Много надо прочитать и сделать до экспедиции, чтобы все знать, все предусмотреть заранее. Экспедиция будет большая… Я думаю, вернусь в конце сентября, не раньше… Экспедиции отпущено 5000 рублей, так как судно будет не куплено, а нанято в аренду. Приеду в Архангельск еще не скоро; отъезд экспедиции назначен в самом начале июля… Писал губернатору, чтобы воспитал на казенный счет в гимназии Шурочку, если не ворочусь. Но что со мной сделается! На Новой Земле как дома. Теперь, пожалуй, нет в Европе никого, кто бы так хорошо знал Новую Землю, как я» (1945, с. 385–386). Последняя фраза весьма характерна — действительно, среди новоземельских геологов он обладал наибольшим полевым опытом, как и обширными сборами образцов пород и ископаемой фауны.

Весьма характерное письмо, в котором смешались опасения за родных, озабоченность порученным делом, прикрытое легким налетом бравады — нормальное состояние души, смесь возбуждающей тревоги (мол, где наша не пропадала!) и ожидание нового перед ответственным делом, так знакомое многим полярникам и участникам дальних экспедиций. И даже некоторое желание покрасоваться перед близкими — вот мы какие ребята!..

Что касается дел в Архангельске, то многое решил местный купец рыбопромышленник Д. Н. Масленников, который пошел навстречу губернатору совсем не из соображений благотворительности — он, видимо, уже в ближайшем будущем надеялся воспользоваться результатами русановских изысканий на Новой Земле, тем более что речь шла о малоосвоенном (точнее, забытом) северном побережье, перспективы которого в ту пору выглядели обнадеживающими. Несмотря на очевидный риск, купчина расщедрился на новенький куттер «Дмитрий Солунский», построенный всего два года назад в одном из поморских коренных мест — на острове Мудьюге, родине многих архангельских мореходов, что с моря прикрывает столицу Поморья и поныне.

Судно выглядело вполне приличным, тем более в сравнении с прошлогодней «посудиной»: длина 32 метра, ширина — до 8, глубина интрюма до 3-х, водоизмещение 180 тонн, со специальной ледовой обшивкой по корпусу из дуба. Неплохой мотор в 50 лошадиных сил, немного уступавший по мощности знаменитой «Веге», на которой Норденшельд одолел (правда, с зимовкой) весь Северный морской путь. Об этом Русанов вспомнил не случайно — были у него на этот счет свои соображения, поначалу не нашедшие понимания у людей, на которых он понадеялся. В первую очередь это относилось к штурману из Главного гидрографического управления А. П. Смирнову. Представитель официальной организации, опытный моряк, офицер с заслугами, ранее неплохо проявивший себя в зимних рейсах на Мурман, казалось, вполне подходил на роль капитана судна официальной, а не частной экспедиции, — однако вдруг засомневался, заколебался и поспешил уйти в сторону, когда Русанов посвятил его в свои планы, выходящие за рамки официальных, признав «программу слишком рискованной и невыполнимой». Сосновский также нигде не завизировал часть программы, относившуюся к обходу Северного острова, хотя сам же выступал с идеей объявить Карское море внутренним морем России. Весьма характерная позиция: с одной стороны — не препятствую, а с другой — в случае неудачи вся ответственность, господин Русанов, не обессудьте-с, на Вас… Однако и чересчур осторожных губернатор не жаловал.

Совсем иначе повел себя коренной помор Григорий Иванович Поспелов, несмотря на то, что четыре года назад потерял во льдах собственное судно на зверобойном промысле. Когда Русанов «с картой в руках изложил капитану программу экспедиции, одной из главных задач которой был обход Северного острова, капитан всецело согласился с моей программой, обещая мне в этом отношении свое содействие» (1945, с. 159) — взаимопонимание было установлено и сохранялось до завершения экспедиции. Решение на обход Северного острова — не просто попытка решения задачи, которая нашим морякам после плавания Саввы Лош-кина не давалась, но и очень важная с точки зрения самой постановки задачи — тем самым отпадал вариант с холостым плаванием, запомнившийся по прошлому полевому сезону. Таким образом, уроки трех предшествующих экспедиций не прошли для Русанова даром.

Идея обхода Северного острова возникла абсолютно не случайно и напрямую связана с результатами предшествующего полевого сезона, когда интересы Русанова-исследова-теля впервые вышли за рамки одной геологии с перспективой расширения уже в ближайшем будущем, причем по многим направлениям. В первую очередь это касалось природных процессов в морях у Новой Земли, которая, как известно, является отправным рубежом для Северного морского пути, традиционно связанного с интересами России. Это можно уверенно утверждать после появления статьи Русанова «Возможно ли срочное судоходство между Архангельском и Сибирью через Ледовитый океан», включенной в сборник по результатам экспедиции 1909 года, в которой он изложил свои взгляды на проблему и собственные намерения в Арктике на ближайшее будущее. Отметим лишь то, что отразилось в его планах на 1910 год.

Так, он утверждал: «Я предлагаю огибать Новую Землю как можно севернее, а Карское море совсем оставлять в стороне. Правда, такой путь на 250 верст длиннее, но зато он гораздо надежнее» (1945, с. 64). Отметим, что по представлениям того времени к Карскому морю относилась акватория только между Новой Землей и Ямалом. Далее Русанов развивает свою мысль о необходимости изучения природных процессов в интересах мореплавания: «Судоходству может помочь только гидрографическое изучение Карского моря и устройство на восточных берегах Новой Земли метеорологических станций, которые функционировали хотя бы только в продолжение навигационного двух — или трехмесячного периода» (там же, с. 65).

После такой сугубо «пристрелочной» постановки задачи он переходит к ее теоретическому обоснованию, начиная, прямо скажем, с непривычного даже для специалистов заявления, явно опережающего свое время: «Многие думают, что если есть лед у южных берегов Новой Земли, то тем более он должен быть у ее северных берегов. Однако факты такого распространенного мнения не подтверждают» (там же, с. 65) — в чем, действительно, оказался абсолютно прав. Для полярного моряка-практика нашего времени это азбучная истина, но в начале XX века такой взгляд казался не столько революционным с позиций практики, сколько сомнительным и крайне опасным на деле и не мог встретить однозначной поддержки — Сосновский это великолепно понимал, с одной стороны, и видел перспективу, с другой. Когда дело было сделано и риск себя оправдал, В. А. Русанов в связи с идеей обхода Новой Земли с севера объяснил, что «губернатор Сосновский не нашел возможным внести этот рискованный пункт в обязательную программу, предоставив вопрос об обходе всецело на мое усмотрение» (1945, с. 395).

Однако обратимся к теоретическим взглядам Русанова, в которых Гольфстриму принадлежало особое место. «Благодаря Гольфстриму открытое море у западных берегов Новой Земли никогда, даже в самую страшную зимнюю стужу, не замерзает. Благодаря Гольфстриму плавучие льды никогда не должны надолго задерживаться у западных берегов Новой Земли — ни летом, ни осенью. Следовательно, благодаря Гольфстриму возможно вдоль западного побережья Новой Земли правильное пароходное сообщение между Европой и Сибирью с июля по сентябрь включительно» (1945, с. 66) при условии, что Гольфстрим присутствует и в Карском море — добавим мы, что также великолепно понимал и автор идеи, о чем свидетельствуют заключительные строки его работы:

«Нужно иметь в виду, что направление течений в северной части Новой Земли до сих пор остается необследованным и мои соображения на этот счет являются гипотетическими. Вот почему выяснение этого капитального вопроса, по моему мнению, должно составить самую главную задачу Новоземельской экспедиции в 1910 году… Ей не только понадобится подняться до крайнего северного пункта Новой Земли, до мыса Желания, но и обогнуть его. Если работы экспедиции дадут положительные результаты, то уже в 1911 году можно будет сделать первый пробный рейс из Архангельска в Енисей по новому Ледовитоокеанскому пути» (там же, с. 67).

Теперь читателю становится понятным наличие нескольких планов на русановскую экспедицию 1910 года и то, как они возникли. Поиски Гольфстрима на севере Карского моря, чтобы получить руководство к действию на будущее — вот, по мнению Русанова, вся суть экспедиции 1910 года, остальное — попутно. Скорее всего Сосновский думал иначе, но как умный администратор он давал волю своему протеже, даже с учетом известного риска. Читателю предстоит далее убедиться в реальности (а еще более сложности) этой идеи. Что касается сроков, то исследователь явно торопил события — до претворения его предложений в жизнь оставалось всего тридцать лет, причем с привлечением такого нового поискового средства, как ледовая авиационная разведка.

Наконец, проблема риска, без которого любая работа в Арктике не обходится — и на этот раз, как покажут дальнейшие события, его было не больше и не меньше, чем обычно. Просто есть люди, способные брать риск на себя и обладающие способностью ориентироваться в экстремальных условиях, уже поэтому рискованных. Русанов был одним из них. Теперь вернемся непосредственно к событиям 1910 года.

Экипаж «Дмитрия Солунского» состоял из 11 человек. Экспедиция включала прикомандированного представителя Минералогического общества М. М. Кругловского, зоолога

С. С. Иванова (студента Сорбонны), препаратора С. С. Че-тыркина, только что вернувшегося из Центральной Азии (где он работал у знаменитого П. К. Козлова из плеяды питомцев Н. М. Пржевальского), а также штурмана В. Е. Реме-зова, который должен был вести астрономические и метеорологические наблюдения. Подбор специалистов позволял выполнить комплекс наблюдений. На Новой Земле Русанов надеялся нанять в качестве опытного проводника Илью Вылку, хорошо зарекомендовавшего себя в прошлой экспедиции. Попутно экспедиция должна была доставить в Крестовую губу стройматериалы для будущего становища. Гидрографические работы там уже проводил штабс-капитан по

Адмиралтейству Георгий Яковлевич Седов, на рейсовом судне «Королева Ольга Константиновна» вместе с будущими колонистами доставленный к месту работ там же оказался в качестве туриста еще один будущий полярник — Николай Васильевич Пинегин.

Настроение Русанова в это время передают его письма в Орел: «…было по горло важной и неотложной работы. Только сегодня закончил всю организацию и все закупки и наем команды… Наша экспедиция организована великолепно. Прежде всего у меня великолепное судно, которое не боится льдов и обладает сильным мотором. Очень большое, стоит оно 35 тысяч рублей, и дал его нам Масленников… От принца Монакского я получил дорогие и прекрасные гидрологические инструменты с очень любезным письмом и пожеланиями успеха. От начальника Гидрографического управления Вилькицкого — астрономические приборы и в том числе три хороших хронометра, каждый из которых стот 400 рублей. У нас две гребные шлюпки, одна лодочка, один парусный бот, одна превосходная моторная лодка. В общем, все снаряжение нашей экспедиции стоит 40–50 тысяч рублей. Запасов у нас масса… Не только начальство, но решительно все приходят ко мне на помощь и оказывают всяческое содействие; при таких условиях, вы видите, можно будет сделать многое, что и не предполагает губернатор. Я уверен в успехе и вместе со старым капитаном надеюсь подняться до крайней северной оконечности острова и обогнуть его весь» (1945, с. 386).

Письмо отчиму сугубо мужское (с сомнениями покончено, информация чисто деловая, ни намека на эмоции). В письме матери он ни разу не упоминает о своих планах по поводу обхода Северного острова, чтобы не давать повода для лишней тревоги. Письмо характерно и тем, что вскрывает деловые связи Русанова в самом широком диапазоне — от «самоеда» Вылки и до коронованных особ (принц Альберт Монакский был профессиональным океанографом и поделился с Русановым аппаратурой, освободившейся после рейса к Шпицбергену), не говоря о начальнике Главного гидрографического управления Андрее Ипполитовиче Вилькицком [1], с которым он нашел общий язык на почве общих интересов в Арктике, хотя и с помощью губернатора. Очевидно, здесь следует подробнее остановиться на личности капитана «Дмитрия Солунского» Г. И. Поспелова, о котором среди его подчиненных еще со времен Мурманской научно-промысловой экспедиции остались самые лучшие воспоминания: «Поразительно скромный, мягкий и очень симпатичный человек… Григорий Иванович никогда не кричал и очень редко повышал голос при обращении с матросами. Всегда ровный и спокойный, он также спокойно встречал и опасность» (Ягодовский, 1914, с. 110). Судя по последним словам, это была самая подходящая кандидатура для предстоящего плавания.

25 июля дела на берегу завершены, якорь поднят, деловито застучал мотор и за кормой обозначился пока нерешительный плеск кильватерной струи — вперед, вниз по Маймаксе (одной из проток двинской дельты) и дальше знакомым Березовским устьем мимо острова Мудьюга в просторы полярных морей… К черту сомнения!.. Как предупреждение уже в Горле Белого моря вблизи устья Поноя увидали выброшенный на берег большой барк с неубранными парусами, плескавшими на свежем ветру. На подходах к Канину Носу встретили массу бревен, видимо, сброшенных с аварийного судна, на которых отдыхали чайки и глупыши, да дымящие вдали иностранные рыболовецкие тральщики. Позднее стали появляться киты, порой вблизи самого борта. Вскоре ярко-синяя вода Гольфстрима сменилась бирюзовой с зеленоватым оттенком из Карского моря — признак приближения к берегам Новой Земли. Только 20 июля в тумане по правому борту обозначились снежные пятна — признак гор севернее губы Безымянной, но сам вход в Маточкин Шар вахтенные опознали по характерной каменной пирамиде — навигационному знаку, установленному командой крейсера 2-го ранга «Наездник» еще в 1895 году: обычные события на переходе морем, предшествующие главному — началу экспедиционных работ.

В Поморском приняли на борт Илью Вылку и оставленный в прошлом году груз продовольствия (сухари, рис, гороховую муку, клюквенный экстракт и экзотическую тапиоку), который пригодился в предстоящем плавании, внеся определенное разнообразие в питание участников. У ненцев закупили также оленьи шкуры вместо матрацев на постели, непромокаемые сапоги из тюленьего меха и сотню крупных яиц кайры для камбуза. В час ночи 21 июля тронулись в Крестовую губу. Впервые из-за облаков и тумана на небосводе показалось солнце. После полудня судно оказалось в устье Крестовой губы, где долго пришлось лавировать против встречного ветра — стока, который на исходе сил все же пытался не пропустить «Солунского» к новому становищу. Наконец бросили якорь у новостройки — становище называлось Ольгинским, в честь великой княжны Ольги Николаевны. Пока выгружали привезенный лес, сверили хронометры. Русанов посетил свеженькую «с иголочки» метеостанцию. Однако отсутствие постоянного метеонаблюдателя вызвало у Русанова определенный скепсис в отношении ожидаемых результатов, в чем, забегая наперед, он оказался прав. К сожалению, в Ольгинском отсутствовал Н. В. Пинегин — в противном случае мы бы узнали, как прошла встреча двух выдающихся русских полярников и их впечатление друг от друга, тем более что в своих воспоминаниях они не уделили этому ни строчки. Зато о встрече с Седовым позже вспоминал Вылка: «О Георгии Яковливиче тоже знаю. Видел его с Русановым, пили чай и беседовали о своих поездках. Он предлагал мне ехать с ним в экспедицию. Владимир Русанов задел мою ногу ногой. Я разом понял он не желает с ним ехать.

Когда вышли с палатки Седова, Русанов сказал — тебе не следует с ним ехать, у него военная дисциплина, строгая. Мы всегда должны вместе работать»… (Арх. обл. архив. Фонд 5661. Оп. 2. Ед. хр. 79). Здесь же участники плавания узнали о гибели от цинги промышленников в заливе Мелкий (где в прошлом году побывали Крамер и Быков), нанятых на зимовку Масленниковым и не вынесших ее тягот. Арктика еще раз напомнила, что мелочей не прощает в большом и малом.

Под вечер 5 августа «Дмитрий Солунский» оставил Крестовую губу и сутки спустя оказался у полуострова Адмиралтейства — это был северный предел его прошлогоднего морского маршрута. По сравнению с прошлым годом полевые работы начались с опозданием на две недели — в свете предстоящего это не могло не вызывать тревоги и, видимо, сказалось на детальности выполнения официальной части программы. Отметим, что на западном побережье Новой Земли сам полуостров играет роль важной природной границы, в чем Русанов вскоре убедился весьма наглядно.

Первая же высадка для определения астропункта в открытом северным ветрам заливе оказалась неудачной. «По части определения астрономических пунктов, — сказано в отчете, — экспедиции очень не везло; лишь изредка, и то, когда она была в море, светило солнце, а большей частью ее преследовал туман вперемежку с дождем и снегом. Почти постоянно небо было затянуто или облаками, или туманом» (1945, с. 158). Увы, Русанов отметил только реальную картину, с которой любому участнику экспедиции приходилось сталкиваться вплотную. К счастью, в наше время спутник в сочетании с системой GPS избавил полевого исследователя от продолжительного ожидания «дневного светила» и связанных с этим громадных потерь времени. Однако не только облака затрудняли проведение наблюдений — новые участники жаловались, что просто передвигаться на местности им трудно из-за сильного и холодного ветра.

Покинув негостеприимный берег, направились в глубь Глазовой губы к одноименному леднику, подходы к которому были забиты айсбергами разных размеров и просто обломками льда, причем ледник «телился» практически непрерывно с грохотом и плеском. Смотреть на это иногда было страшновато, однако большое количество льда не давало разгуляться волне, хотя порой шлюпка испытывала неожиданные прыжки и броски среди плавающих льдин.

Жалобы Русанова на неудачи первых дней понятны любому опытному полевику. Как правило, любая экспедиция обычно начинается с привыкания к особенностям местности, когда человек на ходу, что называется, «втягивается» или обретает полевую форму — как правило, на это уходит несколько дней. Так было и на этот раз, а что касается ветра, тумана или льда — на Новой Земле по-другому не бывает, меняется только соотношение перечисленных компонентов ее природной среды. Сейчас мы знаем, что бурные проявления природных процессов в зоне так называемого Арктического фронта, где встречаются тепло Атлантики и холод Арктики, — нормальное явление, но во все времена люди от взаимодействия различных воздушных масс испытывали только дискомфорт, к которому не все могут приспособиться.

Побережье в этой части Новой Земли также значительно отличалось от того, с которым Русанов имел дело в прошлых экспедициях. Со столь протяженными фронтальными обрывами, как в Глазовой губе, причем активными, он столкнулся впервые — чего-либо подобного по своим размерам ему не приходилось наблюдать. В этой части Новой Земли ледники занимали на местности гораздо больше места, чем ему приходилось наблюдать ранее. Здесь крупные ледники уже не прятались в глубине горных долин или в кутах фиордов или ледянок (как, например, в Машигиной губе), а повсеместно выходили к самому побережью, образуя настоящие ледяные берега, протянувшиеся на многие километры. Поморы, а за ними и другие исследователи (например П. К. Пахтусов), называли их «ледяными скалами» или ледяными горами, из-за чего в литературе нередко возникает путаница с айсбергами.

Еще одно важное обстоятельство не покидало мысли исследователя — ледовая обстановка в море. На этот раз не было ничего похожего на ту западню, в которую здесь угодил девять лет назад самый мощный ледокол в мире «Ермак», чьи машины превосходили по суммарной мощности движок «Дмитрия Солунского» в двести раз. Два месяца ушло тогда у ледокола на попытки выбраться из льдов — было уже не до мыса Желания. Пока ситуация благоприятствовала «Дмитрию Солунскому», который бодро продвигался на север в тех местах, где в тяжелых льдах увяз богатырь «Ермак»… Техника техникой, природа — природой, но как предвидеть изменения льдов, способных сегодня остановить самую мощную технику, а завтра расступиться перед деревянным парусником? Правда, Вылка высказывался не однажды в том смысле, что на северо-западе просматриваются отчетливые признаки «ледяного неба» — отражение льдов далеко в море на нижней кромке облаков, но поскольку непосредственно в пределах видимости льда не было, вскоре о словах ненца забыли — и зря…

До 12 августа продолжалось обследование местности, включая окрестные ледники самых разнообразных форм и размеров, в том числе и в соседнем заливе Норденшельда. Ледник здесь своими размерами превосходил тот, с которым путешественники имели дело в Глазовой губе, причем с массой срединных морен, молчаливыми змеями выползавших откуда-то изнутри Новой Земли. Он окончивался в заливе отвесным фронтальным обрывом, за которым в его истоках высились две горные вершины, — настолько приметные, что их отметили еще голландцы из экспедиции Баренца, которым здешние места были в диковинку. «Удивительно красивую и оригинальную картину представляют собой траурные горы залива Норденшельда, — отметил Русанов. — Черные сверху донизу, они убраны полосами ослепительно белого снега и прорезаны каймой белых ледников» (1945, с. 205). Первоначально он хотел назвать здешний ледник именем Масленникова, и под таким названием даже нанес его на карту. Правильнее было руководствоваться иным принципом, когда залив и впадающий в него ледник именовались одинаково — это позволяло легче ориентироваться на карте и избавляло от последующих ошибок. Поэтому в более позднем отчете залив и ледник носят одно имя, а в честь Масленникова был назван только южный входной мыс в залив.

Помимо чисто зрительных впечатлений залив Норденшельда порадовал разнообразными находками, среди которых оказался очередной норвежский дом, — судя по обрывкам газет, хозяева оставили его накануне выхода экспедиции из Архангельска, причем оставленные запасы позволяли думать, что норвежцы собирались вернуться. Обилие морского зверя объясняло, почему они облюбовали эту часть Новой Земли. Научные наблюдения (включая картирование, описания местности и сбор ископаемой фауны) также оказались весьма успешными. Ископаемая фауна продуктусов и гониатитов наводила на мысль о пермокарбоновом возрасте пород, сформировавшихся 230–350 лет назад, хотя этот вопрос следовало отложить до возвращения на Большую Землю и обработки всех материалов в камеральных условиях. Желание разобраться в геологии здешнего района, который мог оказаться ключевым для всего архипелага, объясняет длительную задержку здесь вплоть до 14 августа, ознаменовавшегося первым ясным днем.

Чтобы не менять остальных планов, было решено перебросить к полуострову Панкратьеву Кругловского с Четыр-киным, а оставшимся на судне заняться изучением Архангельской губы и ее окрестностей.

Сам Русанов в сопровождении Вылки и двух моряков из экипажа «Солунского», управлявших шлюпкой, отправлялся «вдогон» судну по направлению к Архангельской губе, чтобы детально изучить слагающие породы побережья, весьма схематично нанесенного на карту. Буквально за каждым поворотом берега возникало что-то новое, порой неожиданное, не отраженное на карте. Севернее залива Норденшельда с одноименным ледником оказался еще один грандиозный залив, перегороженный поперек отвесным голубым фронтом столь же огромного ледника, сливавшегося у побережья из двух обширных потоков, с истоками на обширном ледниковом щите в центре Северного острова. Сливаясь, оба потока образовали в отвесном чистом фронте вертикальную черную полосу морены, которую было видно с моря на большом расстоянии. Этот новый залив и ледник были названы в честь Вилькицкого-старше-го, начальника Главного гидрографического управления. Внимание Русанова привлекла здесь необычная ледовая обстановка, поскольку поля морского льда совершенно отсутствовали; кругом в поле зрения плавали одни только зеленые, синие и белые айсберги самых разнообразных и фантастических очертаний, которые на третий день пребывания в новом заливе сильным ветром с ледника выгнало в открытое море, и теперь можно было продолжать свой путь без помех. Дополнительные впечатления были получены на шумном птичьем базаре, где от беспрерывного мелькания пернатых кругом шла голова. К удивлению даже Вылки, здесь были обнаружены гнездовья глупышей — единственного представителя трубконосых в северном полушарии из благородного семейства аристократов Мирового океана, ближайших родичей альбатросов. Русанов, хотя это находилось в стороне от его непосредственных интересов, отметил «буйную» для этих мест растительность на участках, сдобренных птичьим пометом, и даже задумался о перспективах вывоза здешнего гуано на Большую Землю. Помимо впечатлений здесь путники настреляли кайр как для себя, так и для экипажа «Дмитрия Солунского». Хотя такая дичь не относится к гастрономическим деликатесам, в экспедиционных условиях она вполне способна удовлетворить запросы проголодавшегося маршрутника, отшагавшего по горам и бездорожью не один десяток километров, или моряка, соскучившегося по «свежатине» после бесконечной соленой трески сурового поморского засола. Можно смело утверждать, что такое вмешательство в эволюцию природной среды полярного архипелага не привело к нарушению естественного баланса и тем более не сказалось на будущем новоземельской природы.

Каждый новый день приносил что-то свое, неповторимое. 13 августа на карту были положены новые заливы с одноименными ледниками Кривошеина и Жан, названные так в честь управляющего Главного управления земледелия и землеустройства Александра Васильевича Кривошеина и женщины, которую в письме к родным через полгода он назовет своей будущей женой. Речь идет о Жюльетте Жан Соссин, его сокурснице по учебе в Сорбонне. Не повезло последнему топониму — он продержался на картах много десятилетий, а потом какой-то большой начальник, хотя и не столь известный, как Русанов (и, отметим, с меньшими заслугами перед Россией), смотрел-смотрел на карту и распорядился: переименовать бухту Жан в бухту Беспокойную — быть посему! И переименовал, вероятно, не представляя, с кем тягается, покушаясь на право первооткрывателя. Хочется думать, что однажды справедливость будет восстановлена. Природная обстановка с тех пор изменилась здесь настолько, что в результате отступания ледника Кривошеина образовался самостоятельный остров [2], в который во времена Русанова этот ледник упирался. Сейчас у этого острова свое название, но за проливом имеет смысл сохранить имя избранницы Русанова — она вполне достойна этого.

В процессе плавания определился общий характер побережья — сплошные горные цепи, прорезанные поперечными долинами, по которым к морю спускались выводные языки ледникового покрова, распластавшегося за горами в центре острова.

На расстоянии ничего не говорило о присутствии человека, хотя безжизненными эти места назвать было нельзя. Со скальных обрывов доносился гомон птичьих базаров, нередко у самого борта возникали круглые лоснящиеся морды любопытствующих тюленей, реже моржей. Когда шлюпка входила в очередной залив, от его верховий тянуло ветерком, иногда сильным — это были первые признаки затаившегося до поры до времени знаменитого стока, непредсказуемого и свирепого, способного отправить ко дну самых отважных смельчаков в считаные минуты.

Хотя в целом плавание проходило вполне благополучно, за таким развитием событий стояло длительное нервное напряжение, в первую очередь у самого Русанова, отвечавшего за исход задуманного предприятия. Предвидение в большом и малом — вот от чего зависел исход дела, тогда как за всем уследить практически невозможно. Слегка расслабились на траверсе ледника Кривошеина, доверившись обманчивой тишине и солнечному теплу, такому редкому в здешних широтах — и вот результат… «В то время как проходили мимо огромного ледника, от него отвалилась огромная ледяная скала и упала в море. Оттуда поднялось облако водяной пыли, далеко раскатился гром и понеслись большие концентрические волны» (1945, с. 143) — урок на будущее.

Погода на Новой Земле на редкость переменчивая. «Холодный, пронизывающий ветер дул все сильнее и сильнее. Все кутались, как могли, но все же было очень холодно, особенно ногам. Так плыли почти всю ночь. Иногда приходилось проходить между стаями причудливых льдин, оторвавшихся от соседних ледников. Раз засмотревшийся рулевой не заметил, как шлюпка под надутым свежим ветром парусом подлетела к одной такой льдине… Долго и тщетно искали удобной, спокойной бухточки, но повсюду у берегов пенилась большая океанская волна. Наконец дошли до южного входа в Архангельскую губу и высадились на берегу, покрытом крупной галькой и обставленном феерическими желтыми скалами» (там же). Предстояла скорая встреча с судном, игравшим в этой экспедиции роль плавучей базы, людьми, остававшимися на борту «Дмитрия Солунского», а затем и отрядом Кругловского, о работе которого Русанов ничего не знал просто из-за отсутствия связи.

В ожидании встречи экипаж шлюпки не терял времени даром, тем более что погода порой вносила непредусмотренные коррективы, не всегда одни только приятные. Солнце с утра 20 августа нагрело воздух до 19 градусов, и люди даже выкупались в море, несмотря на то, что температура морской воды была на 13 градусов ниже, и, освежившись, отправились в маршрут, который привел их к очередной норвежской хижине, на этот раз без запасов продовольствия или заготовленной промысловой добычи. На следующий день уже в полевом лагере у вытащенной на берег шлюпки их застал сток, живописно описанный на страницах отчета:

«Сильный юго-восточный ветер заставил Русанова проснуться и как раз вовремя. Масса разбросанных около палатки вещей при усиленном содействии ветра имела преступное намерение броситься в море. Ободранные накануне шкурки гагарок уже неслись по волнам, туда же устремилась и круглая шапка Вылки, но в самый последний момент ее перехватил проснувшийся матрос. Русанов едва смог удержать свои одеяла, но зато упустил чулки. Палатку рвало во все стороны, так что пришлось убрать ее. Наконец все было поспешно упаковано, так что озлившемуся ветру оставалось только одно — бросать в лицо мелкие камешки…

…Разыгрался настоящий шторм. Это был первый шторм, который пришлось испытать в этом году членам экспедиции. На небе появились смерчи, облака стали закручиваться спиралью. Море кипело. Шлюпку, довольно далеко вытащенную на берег, начало уже заливать волной; пришлось ее поспешно разгружать и вытащить еще дальше на берег. Надо было зорко смотреть, чтобы на грузе лежали достаточно тяжелые камни и бревна, а то подхватит ветер и унесет в море. Когда справились с укладкой груза и с лодкой, то под защитой последней разложили огонь и стали варить вкусный суп из французской гороховой муки. Когда суп был совсем готов, внезапный жестокий порыв ветра поднял весла, на которых был подвешен котел с супом и моментально — и весла, и котел, и аппетитный гороховый суп — все это очутилось в море. С большим трудом удалось поставить палатки, крепив их со всех сторон камнями и бревнами и привязав их веревками за скалы. Шторм продолжался почти всю ночь» (1945, с. 144–145).

К утру ветер несколько утих, но идти под парусом было рискованно, пришлось пользоваться веслами. Вечером 22 августа увидали знакомый силуэт «Дмитрия Солунского» и, поднявшись на его палубу, узнали, что отряд Кругловского продолжает свои работы на островах по соседству. Обменялись новостями, среди которых одна была чрезвычайной. Оказалось, что прошлогодние меры против норвежского хищнического промысла на Новой Земле уже дали свои результаты — силуэт, замеченный Русановым еще 13 августа далеко в море, принадлежал норвежскому судну «Сириус» из Тромсё (капитан Улаф Ульсен), прибывшему на архипелаг со специальным предписанием подданным норвежской короны покинуть берега Новой Земли и на будущее прекратить там все виды промысла. Встреча имела дружественный характер, причем норвежский механик помог в ремонте движка на «Дмитрии Солунском», дав совет использовать для смазки мотора жир морского зверя, что оправдало себя на практике. Сверх того, норвежцы поделились сведениями о ледовой обстановке, которая оказалась менее благоприятной, чем думали участники русановской экспедиции: «Сириус» не смог пробиться на восток через Карские Ворота, у западного побережья Новой Земли лед всюду держался у параллели 75 градусов северной широты. Выходило, что Вылка, отметивший отдаленные признаки льда еще у полуострова Адмиралтейства, оказался прав — это добавило ему авторитета в экипаже «Солунского» и определило на будущее в составе экспедиции его роль в качестве незаменимого ледового лоцмана — среди его достоинств это оказалось не единственным.

24 августа судно направилось на поиски отряда Кругловского, отсутствие которого уже начало беспокоить остальных участников экспедиции. Запоздавший отряд был обнаружен на следующее утро. Теперь можно было подвести итоги по выполнению официальной части программы, прежде чем приступать к обходу Северного острова, как с самого начала планировал Русанов с молчаливого согласия губернатора Сосновского.

Поскольку читателю уже известно о достижениях Русанова, остановимся на работах остальных участников экспедиции. Кругловский со своими помощниками успел обследовать с 15 августа острова Крестовые, где помимо палеонтологических сборов и описаний местности обнаружил руины разрушенной норвежской хижины, остатки креста с сохранившейся надписью «Корвет… 1869» и восемь могил — следы неизвестной трагедии. Отсюда он три дня спустя перебрался в своей шлюпке на ближайший к Новой Земле Панкратьевский остров, обнаружив вскоре, что тот является… полуостровом. Буссольная съемка полуострова заняла еще четыре дня. Погода в эти дни благоприятствовала исследователям — хотя температура не поднималась выше 7 градусов, давление оставалось высоким, не слишком задувало и, главное, обошлось без дождя. Кругловский закончил свой самостоятельный маршрут посещением острова Берха, крайне интересного с точки зрения геологии, где и произошла долгожданная встреча.

Экипаж «Дмитрия Солунского» в те дни также не оставался без дела. Почти две недели у Больших Горбовых островов (включая острова Большой Заячий и Берха) занял промер и исправление существующих карт, причем были обнаружены очередные норвежские хижины. Выходило, что иностранные хищники планомерно осваивали русскую территорию, используя благоприятную для себя экономическую и природную ситуацию, — они могли отправляться на промыслы из своих незамерзающих портов в то время, когда Белое море для поморов еще оставалось скованным льдом. Однако опасения за неблагоприятное развитие событий с приходом «Сириуса» благополучно разрешились — интересам России на далеком полярном архипелаге на будущее ничто не угрожало, и они получили официальное признание. Обстановку изменили к лучшему не рейсы сторожевика «Бакан» под андреевским флагом (не задержавшего ни одного нарушителя), а действия на месте самого Русанова и участников его экспедиций, что позднее получило (как мы убедимся) официальное подтверждение. Не понадобилось ни стрельбы, ни лихих налетов — достаточно было продемонстрировать хищникам, что их деятельность находится под контролем. Своими действиями Русанов явно опережал неповоротливую петербургскую бюрократию, которая лишь 5 сентября наконец-то отдала распоряжение Сосновскому: «Разрешаю Вашему Превосходительству выселение с острова Новой Земли норвежских экспедиций… Озаботьтесь, чтобы посылаемый с этой целью отряд стражников был достаточно численным и хорошо вооруженным» (Попов, 2001, с. 224). Можно представить, каким европейским ненужным шумом обернулось бы подобное развитие событий, но Русанов обошелся без стражников.

С завершением официальной части экспедиции наступал решительный момент. Теперь Русанов принимал на себя всю ответственность за дальнейшее развитие событий, даже если в этом решении он располагал согласием и поддержкой капитана Поспелова и ледового лоцмана Вылки. Тем не менее окончательное решение зависело от совпадения реши-мости всех трех, когда стопроцентного успеха гарантировать не мог никто. Однако накопленный опьгг позволял предполагать, что в случае, если фортуна повернется к участникам похода спиной, усилиями всех троих будет найден какой-то выход из самой безысходной ситуации. Это было их единственной общей гарантией, требовавшей от всех участников непоколебимого доверия и веры в успех общего дела. С этим настроением и начался самый ответственный и самый опасный заключительный этап экспедиции.

В ночь с 25 на 26 августа барометр рухнул на 10 миллиметров, и вскоре бурный юго-восточный ветер развел сильную волну, срывая гребни и поднимая облака водяной пыли. «Дмитрий Солунский», тяжело переваливаясь, карабкался с волны на волну под штормовыми парусами. «Судно очень сильно качает, большой крен, — указано в отчете экспедиции. — Все, что не крепко увязано и уложено, словно по волшебству переносится с места на место. По каюте летают ящики, ведра, угли из печки, ружья, а висячая лампа исполняет какой-то фантастический танец. Большая часть членов экспедиции смирно лежит по своим койкам, страдая морской болезнью» (1945, с. 149). В этих условиях не было возможности обследовать район Русской Гавани или гавани Мака, на что рассчитывал Русанов совсем еще недавно — не повезло…

Почти сорок лет единственной более или менее достоверной картой берегов, вдоль которых был проложен путь «Дмитрия Солунского», оставалась карта немецкого географа Августа Петерманна, составленная на основе судовых журналов норвежских промысловиков. Однако любой специалист скажет, что при всех достоинствах карта, возникшая в тиши кабинета, будь ее составитель семи пядей во лбу, будет уступать по многим показателям той, что в муках рождается непосредственно на местности под суровым полярным небом, несмотря на все страдания ее создателя от холода, ветра, сырости и прочих полярных прелестей… «Мы могли только убедиться, — позднее отметил Русанов, — в чрезвычайной неверности существующих карт, но, к сожалению, нам не удалось сделать хотя бы глазомерной съемки этих берегов. Мы никак не могли найти тех мысов, что указаны на карте. Встречали острова не там, где им следовало быть. Например, имеющиеся на карте очертания мыса Литке и положение островов Баренца весьма мало напоминали те, что мы видели перед собою» — это было написано про те самые места, в которых за восемьдесят лет до Русанова путался Ф. П. Литке — положение с тех пор практически не изменилось. Поэтому понятно стремление Русанова как-то способствовать изучению и этой части Новой Земли, однако поставленная цель заставляла его идти вперед, на ходу отмечая проблемы и делая заявки на будущее.

У северных пределов архипелага он лишь отметил: «От лиц, бывших здесь в июле на “Бакане”, пришлось слышать, что Большой Ледяной мыс выдается не так далеко в море, как обозначено на картах. Однако в этом нельзя видеть нового географического открытия. Очертания мыса, состоящего из одного чистого льда, неизбежно должны из года в год изменяться. Если благодаря изобильным атмосферным осадкам, приток льда в леднике, образующем мыс, возрастает, то естественно, что и самый Ледяной мыс должен выдвигаться дальше в море. Если же количество осадков, взятое за несколько лет, в общей сложности уменьшается, то и Ледяной мыс начинает постепенно укорачиваться. При продолжительном уменьшении осадков и при повышении температуры возможно даже, что этот же самый Ледяной мыс превратится в Ледяной залив» (1945, с. 149). Далеко вперед заглядывал пытливый ум исследователя, не боясь ошибиться, но, как мы теперь точно знаем, оказался прав — неплохо учила его профессура Сорбонны, тем более что есть основания предполагать о знакомстве Русанова с ледниками Альп. Во всяком случае, он излагает свою точку зрения на эволюцию ледников в этой части Новой Земли строго в соответствии с современными представлениями, а в части природного прогноза (кстати, подтвердившегося) значительно опередил свое время.

Не мог знать Русанов, что спустя всего три года придет в эти места на самый северный предел Новой Земли лобастый гидрограф с серыми умными глазами, с которым он недавно познакомился в Крестовой губе, и положит на карту здешнее побережье, потеряв в кошмарном пешем маршруте за два месяца 16 килограммом собственного веса. И, конечно, они не догадывались, что суждено им сложить свои головы в белых просторах Арктики почти одновременно в опасном для многих достойных мужчин возрасте — в 37 лет…

Однако не будущий мартиролог занимал тогда мысли Русанова, а все новые и новые ориентиры, открывавшиеся по курсу, — Оранские острова, долгожданный мыс Желания и многие другие, наряду с ледовой угрозой, которая с очередным градусом широты становилась все зримей, отчетливей, грозя спутать все его планы и намерения. И тем не менее само достижение мыса Желания, с которым нашим исследователям упорно не везло (вспомним неудачи Ф. П. Литке в 1821–1824 годах, П. К. Пахтусова в 1835 году, незапланированный дрейф «Ермака» в 1901 году), было выдающимся событием, на чем в своих воспоминаиях особо остановился Вылка: «На обоих мачтах “Солунского” подняли флаги. В. Русанов, восторгаясь успехом, сказал экипажу: “Сегодня мы находимся в самой крайней точке севера Новой Земли. Тут русской экспедиции до нас не было”» (Казаков, 1963, с. 159).

Прежде чем вторгаться в акваторию Карского моря, которая начиналась за мысом Желания, надо было провести серию гидрологических наблюдений, чтобы судить о режиме здешних вод, причем наблюдения, выполненные на единственной станции, естественно, могли оказаться достаточно случайными. Ведь речь шла о влиянии вод Гольфстрима на одну из самых сложных в ледовом отношении арктических акваторий с одной стороны, и важнейшем, по мнению Русанова, участке будущего Северного морского пути, с другой. Скажем прямо, ничего, что внушало бы ему надежду на ближайшие дни, обнаружено не было — но ведь плавали же в этих водах мореходы далеко на восток, и не все из них разделили злосчастную судьбу Баренца, погибшего здесь в 1597 году, вблизи мыса, открывавшего, по его мнению, долгожданный путь к заветным берегам Китая и Индии…

Когда провели третью гидрологическую станцию в 55 км на северо-восток от мыса Желания, причем на больших глубинах, где лот не достал дна на двухстах метрах (как это и должно быть по современной карте), на горизонте показалась светлая полоса льда — противник обозначил свое присутствие. Чтобы проследить положение кромки, пришлось вернуться к мысу Желания, где была проведена высадка на берег, производивший впечатление настоящей полярной пустыни, поверхность которой была обработана древним ледником, словно ножом бульдозера. «Следы недавней ледниковой деятельности встречаются здесь на каждом шагу: растительность самая жалкая, цветковых растений почти нет, даже и мхи лишь изредка прячутся маленькими, редко разбросанными пучками между камнями. Берега озер и ручьев совершенно пустынны. Не видно никаких следов гусей и уток, столь многочисленных в других, более южных частях острова…» (1945, с. 151) — что и говорить, безотрадные места. Однако именно здесь, по мнению исследователя, в будущем должна была возникнуть (и спустя двадцать лет была построена) полярная станция, чтобы давать полярным мореходам необходимую информацию. Найденные неподалеку конгломераты позволяли думать, что породы здесь имеют девонский возраст, хотя позднее было установлено преобладание более древнего силура.