Глава VI. Крымская война

Глава VI. Крымская война

По парламентским обычаям, виновнику поражения противной партии в будущем правительстве дается видное место. Поэтому при составлении лордом Абердином в начале 1853 года коалиционного министерства из “пилитов” и вигов Гладстон должен был бы занять место министра финансов и вождя палаты. Но на деле он получил только первое назначение, потому что великий вождь Дж. Россель все еще не был возведен в пэрское достоинство и по старшинству должен был стоять во главе палаты. Только эта случайность спасла Гладстона от несения главной доли ответственности за неудачи Крымской войны. Это было то самое министерство, которому пришлось ее вести.

Хотя кабинет больше чем наполовину состоял из “пилитов”, либерализм Гладстона в политических и даже церковных вопросах с этих пор уже ясно определился. Это было очевидно и для его современников, так что при переизбрании его в Оксфорде против него явилась сильная оппозиция, и ему приходилось защищаться, почему он и решил вступить в союз с вигами, врагами церкви. Среди его аргументов некоторые были очень характерны: “Если бы я не был уверен, – говорил он, – что интересы церкви в руках лорда Абердина так же сохранны, как в руках Дерби, я, конечно, никогда не вступил бы в его кабинет”. Но ведь в том-то и состоял весь вопрос, сохранны ли они в руках Абердина. Подтверждения этих опасений его оппонентам пришлось ждать очень недолго: в первую же сессию он стоял за допущение в парламент еврея Ротшильда наравне с христианскими депутатами. Тогда как по мнению оксфордских ортодоксов христианскому характеру законодательного собрания от этого грозила серьезная опасность.

Затем настал финансовый триумф Гладстона. После провала бюджета Дизраэли гладстоновского бюджета вся палата, естественно, ожидала с большим нетерпением, тем более что это был его первый опыт. Но действительность превзошла все ожидания. В течение пяти часов министр финансов приковывал внимание своей огромной аудитории к ряду сухих цифр и вычислений, нимало не утомляя ее, – так искусно умел он оживить эти цифры, связать с действительной жизнью, возвести их чуть ли не в ранг поэтических образов. В основание новой финансовой политики было положено постепенное погашение национального долга наряду с освобождением от налогообложения предметов народного потребления, таких как чай, мыло, марки, расписки, объявления и тому подобное, путем временного возвышения подоходного налога и двух конверсии, покрывавших не менее пяти с половиной миллиардов рублей. При этом получился излишек в тридцать миллионов рублей. Такая финансовая программа привела в неподдельное умиление сторонников министерства и совершенно обезоружила его оппонентов; все были очень довольны, все почувствовали, что государственные финансы находятся в надежных руках. И последствия вполне оправдали эту веру; хотя ради справедливости следует добавить, что финансовые успехи в эти и последующие годы объяснялись как последствиями освобождения промышленности и торговли от покровительства, так и талантом министра. С начала 50-х годов английская промышленность и торговля развивались гигантскими шагами: это было начало золотой эры, а следовательно, и погашение национального долга за счет бешеных барышей не представляло особых затруднений и не было ни для кого в тягость.

Тем не менее, в досье, собранном политическими врагами Гладстона как доказательство его сознательного лицемерия и обмана публики, фигурирует тот факт, что он при введении подоходного налога в 1852 году торжественно обязался постепенно отменить его к 1860 году, а на самом деле не только его не отменил, а даже увеличил. Но следует сказать, что исполнению обещания помешала Крымская война 1854 года, стоившая стране по крайней мере четыреста миллионов рублей. Нельзя же винить министра финансов за такие экстренные расходы, как издержки войны. А в том, что Крымская война действительно прервала естественный ход политической жизни страны и помешала ее нормальному финансовому развитию, нам еще предстоит убедиться.

В описываемое нами время затруднения на Востоке все более и более усложнялись и наконец разрослись в целый восточный вопрос. Недоразумения между православной и католической церквями в Палестине дошли в мае 1853 года до того, что император Николай I потребовал у Порты протектората над всеми православными подданными султана. Такое требование в глазах других держав, гарантировавших целостность Турции, равнялось низведению этой державы на степень фиктивного территориального понятия, и они протестовали, хотя когда дело дошло до мобилизации флотов, то готовыми оказались только Франция и Англия, да позднее к ним пристала Сардиния; Австрия ограничивалась нотами, а Пруссия совсем стушевалась.

В Англии два самых влиятельных министра – лорд Абердин и Гладстон – были против войны. Первый даже заранее решил, что он выйдет в отставку, если дело дойдет до вооруженного столкновения. Говорят, что об этом решении было хорошо известно лично знавшему его императору Николаю и оно значительно помешало устранению войны: русский император был уверен, что пока лорд Абердин стоит во главе кабинета, Англия воевать не будет, и действовал сообразно с этим!

Гладстон, как он сам выражался, делал все возможное, чтобы предупредить войну, – но роковое течение событий оказалось сильнее его.

Насколько торговое сословие и особенно манчестерцы были расположены хотя бы временно отказаться от возможности нажить гигантские барыши для защиты “какой-то Турции”, видно из того, что они снарядили мирную депутацию в Петербург. Говорят, эта депутация окончательно убедила Николая I, что английские лавочники, устраивавшие выставку 1852 года в Хрустальном дворце, ни за что не вмешаются в войну.

Между тем переговоры продолжались. Четвертого июня английский флот вошел в турецкие воды, а второго июля русские войска в ответ на это перешли через Прут и заняли Молдавию и Валахию. Общественное мнение Англии в это время все сильнее и сильнее настраивалось против России, поведение которой объяснялось исключительно хищническими видами на Турцию. Это ободряло Турцию и давало ей право рассчитывать на поддержку со стороны Англии в случае войны. Между тем английское правительство не предпринимало ничего решительного, ограничиваясь одними словами.

Наконец 4 октября, то есть через три месяца, Турция вдруг прервала переговоры и объявила войну России. Вмешалось австрийское правительство, составило умиротворительную ноту и разослало ее державам. Россия ее приняла, а Турция нет. Мнение английского кабинета по этому вопросу разделилось: Россель советовал принудить Порту принять ноту под страхом отказа в дальнейшей поддержке Англии. Пальмерстон, тогдашний министр внутренних дел, был вполне на стороне Турции. Лорд Абердин не решался ни на то, ни на другое, а Гладстон публично порицал Россию за ее заносчивость и посягательство на европейский мир и в то же время доказывал бесполезность и даже непоследовательность с христианской точки зрения поддерживать умирающую Турцию, а в заключение прибавлял, что министерство еще не теряет надежды восстановить мир.

Все это очень напоминало консилиум молодых и ученых докторов, которые прекрасно знают, чем страдает больной, еще лучше знают действие всех лекарств, которые можно было бы ему прописать, но не могут решиться ни на одно из них, и пока они тратят время на теоретические споры, больной умирает. Какой бы решительный план ни приняли министры – отказать ли в помощи Турции или же прямо заявить России, что они “будут защищать умирающее тело”, – это было бы несравненно лучше той нерешительности, которая в критическую минуту оказалась совершенно бессильной против народного энтузиазма и вовлекла их против воли и желания в войну, стоившую стране 24 тысячи человек и 400 миллионов рублей.

На Гладстона в этом случае, конечно, падала большая часть ответственности; хотя он и привел финансы в порядок, это не спасло государство от потери 400 миллионов. За три месяца до открытия союзниками враждебных действий он делал в палате финансовый доклад, из которого оказалось, что от предыдущего года в казначействе остался избыток в 27 миллионов рублей. На военные же расходы в течение года ассигнованы были 50 миллионов рублей, и весь недочет предлагалось покрыть удвоенным подоходным налогом, – вместо того, чтобы делать заемы, то есть возлагать тяжесть текущих расходов на будущие поколения, как всегда рекомендовал Дизраэли.

Популярность министерства падала; в адрес премьера раздавались даже упреки в умышленном замедлении военных приготовлений; в кабинете появились признаки деморализации. Первые успешные столкновения с русскими при Альме, Балаклаве и Иккермане после крайне медленного передвижения из Варны в Крым несколько примирили общественное мнение с невезучим министерством, но ненадолго. Самое худшее было впереди.

Поздней осенью 1854 года в английском лагере открылись холера, дизентерия и другие болезни; ураган уничтожил почти весь лагерь; лазареты и медицинская помощь оказались в самом плачевном состоянии; наконец, начал чувствоваться все больший и больший недостаток в сене, провианте, теплой одежде. Британская армия буквально голодала и замерзала, и такое положение продолжалось целых три месяца. Люди умирали от чудовищного беспорядка и от неумелости начальства. Из Англии прибывали подкрепления, но они только увеличивали число жертв: в пятьдесят дней заболели и были отправлены в Англию восемь тысяч человек.

Понятно, что такие известия с театра военных действий поднимали в Англии целую бурю негодования. Радикалы в парламенте потребовали назначить следственную комиссию над действиями правительства по поводу положения британской армии под Севастополем. Накануне вотировки этого предложения Дж. Россель подал в отставку и тем подлил масла в огонь: если самый старый и опытный министр покидает министерство в самую критическую минуту, значит, его дела так плохи, что их нельзя и защищать. Тем не менее, министерство, конечно, восстало против назначения комиссии, но при голосовании осталось в огромном меньшинстве и подало в отставку. Так закончило это коалиционное правительство, про которое Дизраэли еще в самом начале сказал: “Англия не любит коалиций”.

Теперь во главе нового кабинета встал Пальмерстон как представитель антирусской политики среди вигов, а “пилиты” вошли в его состав только на том условии, что премьер будет противиться назначению комиссии. Но очень ненадолго, потому что комиссия все-таки была назначена, и они вышли в отставку при самых критических обстоятельствах войны, чем сильно повредили своей репутации в глазах общественного мнения. С другой стороны, не вступать Гладстону в правительство Пальмерстона было неловко, потому что никто не хотел браться за финансы из боязни беспощадной критики Гладстона, – так велик был его авторитет в этих делах. Как бы то ни было, этим закончилось существование “пилитов” как особой партии в парламенте – после этой позорной отставки им уже никогда не удалось возвратить себе прежнего влияния, когда на них смотрели, по выражению Гладстона, как на “ледяные горы”, столкновение с которыми, несмотря на их малую видимую величину, было крайне опасным. С этих пор Гладстон начинает фигурировать в парламенте как отдельная личность, как ни сильно пострадала его популярность от крушения “пилитов”. Она достигает своих прежних размеров не раньше 1860 года, когда он уже вполне присоединился к либеральной партии и когда появилась крайняя надобность в его реформаторских способностях, на которых и строится его дальнейшая карьера.

Но и министерству Пальмерстона, состоявшему сплошь из новых членов, предстояла не лучшая участь. 18 февраля 1855 года умер Николай I, и была сделана попытка прекратить кровопролитие путем мирного соглашения, для чего в Вене собралась конференция. Представителем от Англии был послан Дж. Россель с целью добиться от России согласия на так называемые “четыре пункта”, из которых два главных состояли в прекращении русского преобладания на Черном море и в признании Турции первоклассной державой, а следовательно, отказа России от первоначального требования протектората. Достигнуть этой цели конференции не удалось, и по возвращении Росселя в Англию нападки на военное министерство до того усилились, что он должен был еще раз выйти в отставку, чтобы избежать ответственности, чем окончательно уронил себя в глазах общественного мнения.

Зато в эту же сессию, когда война возобновилась с прежней силой и Англия наняла за десять миллионов рублей пятнадцать тысяч сардинцев, Гладстон выступил с совершенно противоположным требованием. Он доказывал, что цель войны уже достигнута, что Россия согласилась на все те требования, которые ей предъявлялись до начала войны, и даже почти на все четыре пункта Венской конференции. Ограничение же русской силы на Черном море он считал слишком унизительным для нее и не необходимым ввиду тех ужасов, с которыми связано продолжение войны. “Если же мы, – убеждал он, – сражаемся теперь из-за одной военной славы, то пусть палата посмотрит на это чувство глазами разума, и оно покажется ей безнравственным, бесчеловечным и не христианским”.

Такие речи в то время, когда общественное мнение Англии кипело негодованием и жаждой мести за неудачи и потерянные силы, были более чем смелыми, – они равнялись чуть ли не самоубийству, потому что давали в руки противников могущественное оружие, которым было очень легко совершенно парализовать и влияние, и популярность Гладстона на много лет; кроме того, эта речь сама по себе вызвала в стране сильную сенсацию и даже прямые обвинения в том, что Гладстон – умышленно или нет – играет на руку врагам отечества. В парламенте против него были не только враги-тори, но и недавние товарищи – Дж. Россель, Пальмерстон и другие. Однако к чести Гладстона и в опровержение тех, кто считает его оппортунистом, нужно сказать, что перспектива непопулярности в этом случае, как и в других, позднее, его не испугала: до самого окончания войны он пользовался всяким удобным случаем, чтобы доказывать ее ненужность и бесчеловечность.

Наконец, в сентябре 1855 года пал Севастополь, и в марте следующего года было заключено Парижское перемирие, по которому Россия признала все четыре пункта Венской конференции. 16 июня палате был представлен отчет следственной комиссии следующего содержания: “Страдания британских войск под Севастополем происходили оттого, что администрация не имела надлежащих сведений ни о числе русских войск в Крыму, ни о средствах страны; она рассчитывала на скорое и успешное окончание экспедиции, а не на продолжительную борьбу и потому не сделала своевременных приготовлений к зимней кампании...”

С другой стороны, вот слова самого Гладстона, сказанные по поводу Крымской войны 20 лет спустя: “В сущности, цель этой войны была отстоять европейский закон от самовластного нарушения одной державою. Другими словами, она состояла в защите целости и независимости Оттоманской империи от России и была обязательна для английского правительства в интересах справедливости и международного права, чего бы она ни стоила стране и казначейству”.

Таким образом, Гладстон ищет оправдания практических ошибок в нравственной неизбежности. Но страна вывела из горького опыта Крымской войны другой урок: даже многие поклонники Гладстона сознаются, что мало не желать войны, нужно уметь избегать ее; а если война неизбежна, успешно руководить ею могут только люди, желающие драться, а не морализировать, что Гладстон для этого не годится и что было бы гораздо лучше и для него самого, и для партии, и для Англии, если бы он как настоящий моралист следовал примеру квакера Дж. Брайта, который наотрез отказывался от участия в каких бы то ни было войнах, а не останавливался уже на полдороги. И последующие события вполне подтвердили это.