Глава VIII. Финансовый триумф

Глава VIII. Финансовый триумф

Между тем как Гладстон в 1858 году улаживал дела ионийцев, в политическом мире Европы накапливалось все больше и больше электричества. Отношения Австрии с Францией обострились, этим воспользовались сардинский король Виктор Эмануил и его министр Кавур, чтобы свести окончательные счеты с австрийцами, занимавшими тогда Ломбардию. При помощи французской армии Наполеона сардинцы выгнали австрийцев и провозгласили восстание всех итальянских народностей для объединения в одно государство. Гарибальди вторгся в Королевство обеих Сицилии и сделал там то же, что сардинцы на севере, выслав неаполитанского короля Фердинанда, и также провозгласил объединение Италии.

Все это слишком близко касалось англичан, чтобы они могли оставаться спокойными. Надежды начали обновляться, народ повсюду воспрянул духом, и началась агитация за парламентскую реформу, за всеобщую подачу голосов, за представительство рабочих. Политическая реформа была уже давно обещана, но несколько раз откладывалась – то из-за отмены хлебных законов, то из-за Крымской войны, – и теперь терпение народа начинало истощаться. Дж. Брайт играл в этой агитации ту же роль, что Кобден в 1846 году, – он был душой и представителем более состоятельной и влиятельной части движения, хотя в нем были и другие, более крайние течения, требовавшие одновременно и поземельной, и экономической реформы. Министерство Дерби и Дизраэли было вынуждено что-нибудь сделать. И вот Дизраэли впервые сделал попытку “дрессировать”, как он выразился, свою партию, то есть приучать ее к тому, что ей самой гораздо выгоднее проводить либеральные реформы, когда они назрели и сделались неизбежными, тем самым лишая их жала и пожиная лавры популярности среди демократии, чем ожидать, что это сделают либералы. Этот новый способ обманывать народ, или “играть с вопросом”, как выражался Гладстон, был назван тори-демократизмом и навсегда неразрывно соединился с именем Дизраэли. Тот же самый политический фокус давно уже практиковался в своем истинном отечестве, во Франции, под разными видами цезаризма то Наполеоном I с победоносным оружием в руках, то Наполеоном III – при помощи кошелька, белых блуз и плебисцита. Дизраэли имел в своем распоряжении лишь ограниченную парламентскую арену, но, тем не менее, сумел воспользоваться ею для своих целей.

Он объявил, что вносит билль о расширении избирательного права. По этому биллю право вотировать получали все имеющие до 100 рублей ежегодного дохода со своих капиталов, лежащих в банке, или получающие до 200 рублей пенсии, а также все получившие университетское образование: священники, доктора, юристы и так далее. Словом, это было установление довольно высокого образовательного и имущественного ценза вместо всеобщего права, которого требовал народный голос.

Но на этот раз “Дизи” ошибся в расчетах: большинство палаты было против его реформы; одних (либералов) она не удовлетворяла, а другим (тори) казалась поруганием партийных традиций. Позднее они “выдрессировались” и уже беспрекословно шли за своим вожаком, зная, что он “ведет их к успеху”, а до всего остального им не было дела; но теперь до этого еще не дошло. Гладстон же, как всегда верный принципу, вотировал за эту реформу, надеясь исправить ее недостатки при обсуждении, но ему не пришлось этого сделать, так как министерство осталось в таком меньшинстве, что должно было подать в отставку.

Новое министерство состояло из Пальмерстона в палате лордов и Гладстона в палате общин, хотя он все-таки еще не был вождем ее, а только министром финансов. Приняв место в чисто либеральном кабинете, Гладстон чуть было опять не лишился своего избирательного округа, так как в Оксфорде его переизбрание встретило такую сильную оппозицию, что результат выборов оставался до самой последней минуты под сомнением. Это были уже последние выборы, при которых клерикальный округ решился доверить свой голос Гладстону. Становилось очевидным, что по мере того, как возрастает его популярность среди среднего класса и демократии, аристократия и духовенство от него отворачиваются. И действительно, вслед за такими нерешительными выборами в Оксфорде в 1859 году прогрессивный Эдинбургский университет выбрал его своим почетным ректором.

Как бы то ни было, с этих пор опять открывается пора блестящих финансовых триумфов Гладстона. После Крымской войны опять началась золотая эра английской промышленности и торговли, страна вошла в свою рабочую колею, и Гладстон с его разнообразными способностями и талантами снова занял свое заслуженное место в уважении своих сограждан.

Почти тотчас после вступления в кабинет ему пришлось представлять палате свой второй бюджет на следующий год при 50 миллионах дефицита, оставшегося ему в наследство от его предшественника. Нисколько не церемонясь, Гладстон тотчас же возвысил подоходный налог с двух почти до четырех процентов, ставя в основание своих финансов опять тот же здоровый принцип, что все экстренные и временные расходы, как и погашение части национального долга и освобождение от обложения налогом предметов народного потребления должны делаться из прихода этого же года, а не откладываться на будущие поколения в виде долгосрочных займов. Главным же источником экстренных доходов опять-таки должен был служить подоходный налог, который при тогдашнем блестящем промышленном и торговом балансе можно было свободно увеличивать.

Что же касается нововведений в экономической политике, то их было главным образом два. Во-первых, Гладстон очень скоро предложил палате утвердить торговый договор с французским правительством Наполеона, уже подготовленный главой манчестерцев Кобденом на свой собственный страх и риск и одобренный министерством. А во-вторых, был внесен билль об освобождении от всякого налога печатной бумаги, или, иными словами, снятие налога со знания, и удесятерение распространяемой дешевой прессы и литературы. Понятно, что такая мера была подобна взрыву бомбы в лагере врагов просвещения, дневного света и монополистов прессы и литературы. Все, что было обскурантного, трусливого и себялюбивого в парламенте и вне его, напрягло все свои силы, чтобы провалить проект Гладстона. И на время им это удалось: закон не прошел в палате лордов. Тогда Гладстон, раздраженный и возмущенный недобросовестностью врагов, произнес речь, которую Россель назвал “великолепно-сумасшедшей”. Доказав, что лорды не имели законного права вмешиваться в финансовые меры палаты общин, Гладстон закончил угрозой, что он “оставляет за собой право найти средства осуществить решение нижней палаты”.

Это было первое открытое столкновение Гладстона с аристократией, и все думали, что он, вероятно, подаст в отставку. Но Гладстон нашел средство гораздо проще: в следующую сессию он просто включил эту меру в один билль со многими другими финансовыми мерами, которые нисколько не касаются лордов и не подлежат их ведению. Верхней палате оставалось или явно нарушить конституцию, или проглотить пилюлю. Она предпочла второе. Этот законный маневр стоил Гладстону многих непримиримых врагов, к числу которых нужно отнести и маркиза Солсбери, разразившегося тогда самыми резкими личными нападками, на которые Гладстон не счел нужным отвечать.

Вообще, этот период с 1859-го по 1865 год должно считать тем временем, когда популярность Гладстона в стране, главным образом среди среднего класса и привилегированных рабочих, получила твердую почву. Как известно, для торгового класса никакие аргументы, никакие успехи и победы не имеют цены до тех пор, пока они не реализуются в форме увеличения прибылей. Вся предыдущая парламентская карьера Гладстона аттестовала его скорее как очень способного, но довольно ненадежного политика, который иногда, в самые критические минуты, может делать непростительно непрактичные поступки ради каких-нибудь фантазий, – так говорили по крайней мере практики. И вот теперь он доказывал рядом лет своей финансовой политики, что он не только понимает эти проблемы, не только может хорошо говорить, но умеет и реализовать прекрасную прибыль, в его опытных руках все превращается в барыши. И, главное, за какое время? Когда, например, Франция в течение двадцати последних лет нажила себе до двух с половиной миллиардов рублей государственного долга, когда долг всех держав Европы за один 1861 год увеличился на два миллиарда рублей, Англия в это время не только не сделала ни копейки долга, несмотря на Крымскую войну, а постепенно и настойчиво уменьшала его. За последние десять лет с 1850 года ее национальный долг был уменьшен на 700 миллионов рублей, а ежегодные проценты по займам сократились на 60 миллионов. Вот почему в результате получалось, что за последние три года, к 1864 году, налогообложение вообще уменьшилось на 65 миллионов, и крик политических врагов по поводу непомерного возрастания налогов наконец утих, а слава Гладстона как финансиста и государственного человека росла не по дням, а по часам.

Кроме этих общих мер, в 1861 году были основаны почтовые сберегательные кассы, которые сразу сделались очень популярным учреждением среди мелкого мещанства и состоятельных рабочих. А в 1864 году к этому была присоединена операция постепенного приобретения вкладчиками сберегательных касс государственных процентных бумаг, что сделало малые сбережения не только абсолютно сохранными, но и доходными.

Но были в эти годы и темные пятна на политической карьере Гладстона. Например, он с самого начала гражданской войны в Соединенных Штатах встал на сторону южан, публично утверждая, что Юг сам гораздо скорее и легче избавится от рабства, чем под давлением Севера. Такое заявление поставило его в натянутые отношения с американским обществом, помимо того дела о крейсерах южан, которые отчасти по вине Англии нанесли северянам столько вреда. Мы скоро увидим, как дорого Гладстону пришлось заплатить за это. Что же касается его личных счетов с Соединенными Штатами, то в 1867 году он обратился к одному своему американскому знакомому с открытым письмом, в котором откровенно сознался в своей ошибке, и тем самым в значительной мере примирил с собою янки. Но зато “домашние” враги до сих пор не могут простить ему этого.

В 1864 году по поводу предложения одного частного члена парламента понизить городской имущественный ценз для парламентских выборов со ста рублей квартирной платы в год до шестидесяти, что включило бы в число избирателей добрую долю рабочих, Гладстон впервые принципиально высказался за распространение избирательного права на рабочий класс. “На тех, кто лишает сорок девять из пятидесяти рабочих политических прав, – сказал он, – лежит обязанность доказать их неспособность пользоваться ими. По-моему же, всякий человек, не обладающий какими-нибудь исключительно дурными качествами, имеет нравственное право пользоваться конституцией страны...” Дальше он отвечает на возражение, что рабочие сами не требуют себе этих прав, таким образом: “Рабочие начинают агитировать только когда их положение становится уже совсем невыносимым, поэтому законодатель должен не доводить дело до агитации среди рабочих, а предупреждать ее”.

Такие речи, понятно, совсем не нравились ни тори, ни даже умеренным либералам, привыкшим только из-под палки решаться на что-нибудь серьезное. Все знали, что раз Гладстон признал что-нибудь в принципе, недолго придется ждать и осуществления этого принципа.

Зато бюджет 1865 года был принят всеми партиями без всякого возражения и мирно заключил этот блестящий период парламентской истории.