КОЛОКОЛЬЧИКИ-БУБЕНЧИКИ
КОЛОКОЛЬЧИКИ-БУБЕНЧИКИ
Колокольчики-бубенчики гремят.
Скачут наши кони три часа подряд.
Истомились, отправляясь в дальний путь.
Не пора ли нам, дружочек, отдохнуть
Из песни
Я почему его заметил, аккордеон он нес. Блеснул куском неба в толпе, приворожил. Вел его рыженький парнишка. Потому что он был слепой.
Они продавать принесли аккордеон. На такую-то прелесть да без охотников? Их окружили. Потянулись опробовать на слух. С рук на руки. Куда как хорош, да дорог.
Сочно, послушно рокотал аккордеон. Слепой хмуро водил следом глазами. Видит? Ничего он не видел. Пустые глаза еще кровянели болью, а он уже слышал ими. Веки чутко отзывались на звуки.
Покупатель нашелся скоро. Кудряш в обтерханном кителе задержал аккордеон на груди. Вложил в вялую руку слепого пачку красненьких. Слепой начал было перебирать, но сбился, беспомощно заворочал головой. Рыженький догадливо принял деньги.
Слепой настороженно замер, очевидно, по шелесту пытаясь уловить счет. Но не дослушал, а протянул руки на невеселое бормотанье аккордеона. Кудряш недовольно скривился, но вернул покупку.
Пальцы слепого знакомо приласкали радостный перламутр, нетерпеливо пробежались по ладам, давнули на басы и облегченно замерли.
Народ малость поутих, подался. Пусть потешится напоследок. И слепой, уронив голову в голубое сиянье мехов, повел мелодию.
Поначалу не слышно было. Похоже, играл он для себя, а как стал давать звукам силу, уловил я что-то знакомое-знакомое. Как он запел, ясно стало. Любимая песня дедушки. Запевал — все гулянки умолкали, распьяным-пьяны слушали.
Голова ль ты моя удалая,
Долго ль буду носить я-а тебя
И слепого слушали.
Сбил молчанье развеселый разухай. Крикнул рыженькому:
— Чего ворон ловишь, раззява. У него же руки заняты. Шапку по кругу.
Со стороны подошел разухай. Не знал, что не играть пришел слепой, продавать аккордеон, что деньги уже получил.
Сдернул разухай кепку с рыженького, кинул синенькую, и полетели бумажки.
Рыженький оторопело таращил глаза. Кудряш недоуменно озирался. Слепой недовольно хмурился.
Как вернулась кепка к рыженькому, и смущенный, он неловко опростал ее за пазуху, все снова попритихли. А слепой на это молчание посветлел лицом и поклонился перед собой.
— Спасибо, я…
Досказать не дал кудряш.
— Брось ты. Заработал. Играй. Люди ждут.
И слепой заиграл. И еще. И по просьбам. И от себя. И чем дальше играл, тем дальше, похоже, уходил от войны. Туда, за огненную черту, что отделила его от сегодняшней ущербности. Становился разудалым парнягой.
Ах, как он, сколько пел! Как памятливо. Я и сейчас встречаю, узнаю песни слепого.
Последнее, что слышал я, разыгривое:
Колокольчики-бубенчики звенят…
Я не дослушал песню. Глянул в лицо: совсем забылся слепой, разулыбался, залил красивое, совсем не тронутое войной лицо румянец, но глаза, глаза его не забылись. Умирающие глаза роняли живые слезы на улыбку.
Подкатило к горлу. Я заработал локтями прочь.
Я видел того слепого после базара. Тащили его, совсем пьяного, рыженький и кудряш. Тоже навеселе. На груди кудряша куском неба сиял аккордеон. Кудряш по-хозяйски оберегал его, огребая от встречных.