10. События продолжают развиваться

10. События продолжают развиваться

Яшка долго разыскивал на заводе Петьку Зуева — до тех пор, пока один из рабочих не сказал ему, отводя глаза в сторону:

— Нету твоего Петьки.

— Как нету?

— Да вот так… Схоронили…

Яшка вздрогнул, побелел. Оказавшийся неподалеку старик Пушкин с упреком сказал рабочему:

— Эх ты, ботало!.. Язык у тебя!..

Потом Пушкин подошел к Яшке и, проводя по его щеке шершавой ладонью, сказал:

— Разыщи Трохова. Знаешь его? Чертежник, Скажи, я послал… Он тебе найдет дело.

Никакого Трохова Яшка не знал и ушел в поселок — посмотреть, что там происходит. И куда бы он ни шел, ему казалось, что откуда-то вот-вот вынырнет самым таинственным образом Петька Зуев, посмотрит, прищурясь, сплюнет и кивнет: «А, это ты? Идем, сыграем в орла». Странно: гибель Петьки он переживал сейчас сне меньшей болью, чем потерю матери. Щемящее чувство одиночества овладело им.

А потом прошло и оно. Кругом шла своим чередом какая-то незнакомая, впервые увиденная им жизнь, и ему казалось, что он только что попал в этот поселок, как тогда, год назад. Яшка, облазивший весь поселок, постепенно узнавал, что изменилось тут за эти дни, и каждое свое открытие отмечал с удивлением…

Как-то Яшка шел мимо барака — одного из многих в поселке — и увидел через окно молодежь, подростков из других цехов. Он робко зашел в помещение. Высокий лохматый мужчина рассказывал об «отце русской анархии» — Бакунине, о том, какой это был революционер и как дрался в Дрездене на баррикадах. Когда беседа кончилась, мужчина стал объяснять про какой-то «союз юнцов» и пригласил в него записываться. Действительно, после этого ребята потянулись к столу, за которым шла запись. Яшка встал и ушел.

Вечером, вернувшись к Алешиным, он рассказал обо всем, что увидел, Павлу Титовичу. Тот, услышав про запись, тревожно взглянул на него:

— Ты записался?

— Нет. Зачем мне?

Алешин, нахлобучив шапку, буркнул своим:

— Если понадоблюсь, буду у соседа.

Соседом Алешиных был Чухалин. И теперь, идя к нему, Алешин ругательски ругал себя за то, что за делами упустил эту «организацию юнцов». Черт его знает, что замышляют анархисты! Вербуют мальчишек, а потом будут им задуривать головы.

Чухалин, услышав об «организации юнцов», тоже нахмурился.

— Что же Трохов смотрит? Поручили ведь ему… Как бы не опоздать, Павел. Нам надо организовать рабочую молодежь, взять всех под свое влияние. А то эти анархисты, будь они неладны… Упускаем мы некоторых ребят… Эх! Намнут нам за это бока в губкоме, ей-ей намнут.

Обычно спокойный, всегда ровный, Чухалин нервно прошелся по комнате, зябко потирая руки:

— Съезд партии будет не сегодня-завтра… Вопрос о союзах молодежи специально выделен… Поедет Бедняков на съезд. Возможно, там Ленин будет. А что наш делегат расскажет? Что у нас лохматый анархист Федоров заправляет «юнцами», что ли? Да нас за такое дело из партии гнать надо!

Последние слова он даже выкрикнул, так взволновало его такое, казалось бы, незначительное событие, как собрание в бараке.

…А завод работал. Запаса древесины и металла было на несколько лет. И Печаткин жил в Питере по-прежнему.

Стало голодно. Подвоз продовольствия почти прекратился За хлебом с ночи выстраивались огромные очереди. Остальные продукты исчезли. Рабочие не получали зарплаты. Не было денег. Вместо денег давали «боны», на которые можно было покупать товары только в заводской лавке, а их в лавке не было. Иногда выдавали «керенки», но на них тоже нельзя было ничего купить; рабочие меняли на хлеб, на муку, на картошку свои нехитрые пожитки в окрестных деревнях у крестьян.

Готовая продукция — целлюлоза — лежала в огромных штабелях под открытым небом: из-за разрухи железнодорожного транспорта она не вывозилась. Вагоны давали только под погрузку снарядов. Временное правительство упорно хотело продолжать войну «до полной победы».

Эсеры распинались на митингах и собраниях. Они призывали к выдержке, спокойствию, обещали окончить войну победой над Германией. Говорили о скором созыве Учредительного собрания, которое установит в России законную власть.

Во время собраний стоял шум и такие шуточки отпускались по адресу Временного правительства Керенского и выступавших ораторов, что женщины краснели и опускали глаза…

Незадачливых ораторов теперь нередко стаскивали с трибуны и под общий смех, а иногда и с легкими тумаками выводили из цеха в проходную.

* * *

Гроза разразилась в июле.

Яшка работал в ночной смене Чухалина. Около трех часов в конторку пришли милиционеры эсера Карякина и увели с собой мастера. В эту же ночь были арестованы большевики Бедняков, Булгаков, дядя Павел Алешин. Утром всех их должны были отправлять в губернский город.

Слесари послали Яшку в поселок — предупредить об этом большевиков. На обратном пути он забежал к Алешиным. Дверь открыла ему испуганная Клава.

Она долго не могла понять спросонья, что случилось. Встал Тит Титович. Яшка скороговоркой, задыхаясь от быстрого бега, рассказал ему, как арестовали дядю Павла.

— Ну, мать, — крикнул Тит Титович за перегородку, — видно, до самой смерти не дождемся от сыновей покоя! Да и в гробу, наверно, нам одно беспокойство будет. Беги, адвокат, теперь уж ничего не сделаешь. Посидит, да вернется твой дядя Павел. Не впервой ему…

Потом он накинулся на внучку:

— Ты что, Клавка, дрожишь и нюни распустила! Ты бы оделась, а то неудобно: ухажер прибежал. Да не реви, дура, вернется твой отец.

Яшку не обманула эта грубость: просто старик скрывал за ней свое собственное волнение. Вместе они вышли на крыльцо. Протяжно и тревожно, повисая в воздухе, раздался заводской гудок.

Гудок подтолкнул Яшку, словно смел его с крыльца. «Я побегу, Тит Титыч!» — крикнул он, не оборачиваясь; ему было трудно идти рядом с Алешиным.

Когда он прибежал в цех, там стоял такой гул, что только отдельные слова вырывались из общей сумятицы ругательств и криков.

— В милицию пошли, чего там…

— Не дадим гадам Чухалина!

— Павлуху засадили, не дадим!

От громкого и тревожного гудка проснулся поселок. Рабочие, одеваясь на ходу, бежали к заводу.

Кто-то намотал на палку тряпку, обмакнул ее в нефть и поджег; получился факел; он горел ярко, и видно было, как густой черный дым уходит вверх, к светлому, летнему небу. Скоро над толпой вспыхнуло несколько факелов.

Народ собрался возле милиции, которая находилась напротив проходной в здании бывшей охраны фабрики. В милиции были те же люди, что раньше в охране, только теперь эсер Карякин сменил поручика Бессонова, жандармский же вахмистр Недремов остался заместителем начальника милиции.

Вид толпы, освещенной, факелами, был по-настоящему грозным. Люди шумели, и, так же как в цехе, слышались только обрывки фраз вперемежку с яростной бранью:

— Дождались свободы! Нечего сказать!

— Опять фараоны наших арестовывают…

— Хлеба бы лучше дали.

— Войну кончать надо!

— С голоду подыхаем. В брюхе у всех Иван Пискун да Марья Икотишна!

Женщины, увидя на крыльце рослых, здоровых милиционеров, переключили свою злобу на них.

— Смотри, какие толсторожие, дармоеды!

— В окопы бы таких!

— А что им! Житье! Ничего не делай, спи да жри, да нашего брата в кутузку сади!

— Да они работают. Ровно жеребцы, по поселку ходят.

— Давайте, бабы! Тащи их! Сымай с них штаны, зададим порку!

Передние ряды женщин двинулись к стоящим на крыльце перепуганным милиционерам. В это время на крыльцо тяжело забрался кузнец Чугунов и крикнул, поднимая обе руки:

— Товарищи! Никого не трогайте; это мы всегда успеем… Мы собрались по другому делу. Почему арестовали наших товарищей — большевиков? Их хотят отправить в губернский город. Все знают, что они не преступники. Они боролись против капиталистов, за рабочий класс, за его свободу, против грабительской войны, которая нужна только буржуям. Потребуем сюда начальника милиции Карякина, пускай он скажет: почему арестовали наших товарищей?

— Карякина сюда! Карякина давай!

— Был рабочий, а стал фараон!

Особенно люто кричали пожарные. Большое двухэтажное здание пожарного депо стояло рядом с милицией. Между пожарниками и милицейскими все время шли раздоры, а то и драки: началось все с того, что Карякин, нарочно или случайно, отравил брандмейстера метиловым спиртом — угостил на праздничек!

Пожарники вытащили из депо пожарные рукава и грозились «потопить всю эту милицию». Крикни Чугунов «давай» — и худо пришлось бы карякинским милиционерам.

На крыльцо вышел Карякин. Видно было: человек струхнул; дрожащим голосом он объяснил, что арест произведен по распоряжению губернского комиссара, и арестованных можно выпустить только по его приказанию.

— Ты нам не вкручивай! — кричали ему, — Плевали мы на твоих комиссаров! Освобождай, а то плохо будет.

— Уж если вы желаете… — промямлил он и пошел в здание. Через несколько минут на крыльцо вышли Бедняков, Чухалин и Алешин. Их встретили молчанием: все рассматривали их, будто видели впервые, а потом кто-то облегченно засмеялся в толпе, кто-то крикнул:

— Качать их, ребята!

Яшка, работая локтями, пытался пробраться к ним, но его отпихивали, толкали, и, когда он очутился рядом с Алешиным, тот, красный, счастливый, взлохмаченный, уже стоял, поправляя выбившуюся рубашку.

А Чухалин, спокойным, привычным движением протирая стекла очков, уже говорил, как всегда, негромко и неторопливо, словно не сотни людей стояли здесь перед ним, а несколько человек сидели в комнате.

— Спасибо вам, товарищи! Спасибо от всей нашей большевистской партии.

Он говорил минут двадцать.

Говорил о большевиках, о предательской роли Временного правительства меньшевиков и эсеров, которые выполняют волю своих и иностранных капиталистов. Толпа затихла и слушала.

Чухалин кончил так:

— Час еще не настал, но он скоро настанет, и рабочий класс будет хозяином своей жизни. А сейчас, товарищи, на работу — и по домам! За нас не бойтесь, больше они не посмеют…

Домой они шли втроем: Чухалин, Алешин и Яшка. Но, не доходя до улицы, Чухалин остановился и, положив руку на плечо Яшке, спросил:

— Дело одно сделаешь? Совсем не героическое…

— Сделаю.

— На тебе ключ. Придешь ко мне в дом, собери пару рубашек, мыло, полотенце, сапоги захвати. А встретимся мы с тобой завтра… Где железнодорожный седьмой знак, знаешь? Ну, вот и все.

Он пошел в сторону, не оборачиваясь.

— Куда это он? — тихо спросил Яшка у Алешина. Тот не ответил. Он долго смотрел вслед уходящему Чухалину, а потом так же тихо сказал:

— Зайди ко мне. Тоже соберите с Клавой, что самое нужное. Пусть Клава пойдет с тобой.

Он ушел в другую сторону, Яшка сначала оторопело глядел на его широкую, немного сутулую спину, а потом, догнав, дотронулся до рукава:

— Дядя Павел… Вы уходите? Насовсем?

Алешин обернулся, На Яшку глядели грустные, глубокие синие глаза с черной каемочкой вокруг зрачка.

— Насовсем? Нет, брат, не насовсем… Мы скоро придем, Яшка.