7. Яшкины «капканы»

После того как Яшка пронес на завод две пачки листовок — их дал ему Павел Титович Алешин, — Чухалин стал относиться к нему еще теплее. Временами Яшка ловил на себе его задумчивый взгляд, и тогда ему казалось, что мастер смотрит на него испытующе. Мальчик догадывался, что где-то, недоступная ему, идет другая, тайная жизнь, в которой участвуют и Чухалин, и отец Клавы, и Тит Титович, и Франц; и, еще не зная, какая это жизнь, Яшка невольно тянулся к ней.

Слова листовок заставляли его холодеть от немого, откуда-то из глубины души поднимающегося восторга. Он проносил на завод листовки с сильно бьющимся сердцем, но не потому, что ему было страшно, а от ощущения, что и он коснулся тайной жизни мастера Чухалина и дяди Павла, о которой ему ничего не было известно.

Твердо, он знал только одно: плохого мастер Чухалин не сделает. От Мелентьева Яшка как-то слышал, что, по всей видимости, мастер — большевик. Он спросил:

— А что это такое?

— Значит, которые за народ — против царя и буржуев, — сбивчиво объяснил Мелентьев.

Это объяснение не удовлетворило Яшку. После работы он, зайдя домой к Алешину, спросил его о том же, чтобы выяснить, наконец, — правда ли, что Александр Денисович большевик? Если так, то и он, Яшка, тоже хочет быть большевиком.

У Алешина дернулись широкие ноздри; он тихо ответил:

— А ты помалкивай, браток… За одно это слово каждому Сибирь готова.

— Ну, тогда еще листовок дайте, — вздохнул Яшка.

Листовок ему больше не дали, но месяц спустя Чухалин нашел ему дело. Это было в начале февраля; смена работала ночью. Александр Денисович вызвал к себе Яшку и, кивнув: «Садись», — задумчиво спросил:

— Как, Яша, у тебя язык — крепко на шарнирах сидит или болтается?

Яшка обиделся:

— Я пока никому ничего не болтал…

— Ну-ну… — словно извиняясь, протянул мастер. — Серьезное дело есть. Если узнают, то мне, да и другим очень плохо будет. Понял? Плохо будет!

Последние слова Чухалин произнес шепотом. Яшка заволновался: он почувствовал, что это что-то серьезное.

— Раз дело, так пускай разрубят меня на части, а я все равно ничего не скажу, — выпалил он. — Спросите у ребят… Ябедничал я на кого? Вот, ей-богу, никому не скажу!

Он даже перекрестился для убедительности.

— Не божись, Яша, — тихо сказал Чухалин, — Здесь нам бог не поможет. Ну, да я верю тебе. — Он прошелся по конторке. — Ты через полчаса пойдешь, подежуришь внизу, у дверей. Если кто пойдет в эти двери, прибежишь вперед и предупредишь меня.

Яшка был разочарован: поручение казалось ему несерьезным. Чухалин будто прочел его мысль.

— Это очень важное дело, Яша. Если ты его как следует не выполнишь, много народу в тюрьму пойдет, — нахмурив брови, сказал он.

— Сделаю я, — в тон ему и так же хмурясь ответил Яшка. — На совесть сделаю. Пускай скорей меня в тюрьму посадят, а я вас не подведу.

— Вот и хорошо. Тебя-то в тюрьму не посадят, мал еще, а ты лучше так сделай, чтобы меня не подвести. Ну, иди! Я тебя позову, когда надо будет. Только помни: никому ни слова!

Яшка не уходил. Чухалин видел, что он о чем-то хочет его спросить.

— Чего ты?

— Скажите, дядя Шура, а что такое большевик? — спросил Яшка. Этот вопрос до сих пор он так и не выяснил.

— Большевик? — переспросил Чухалин, — Это, Яша, люди, которые борются за то, чтобы всем хорошо жилось. Я тебе как-нибудь расскажу о большевиках. Приходи ко мне домой в воскресенье.

— Ладно, приду. А ты не большевик, дядя Шура? — снова спросил Яшка. Чухалин положил руку ему на плечо.

— Вот что, паренек: никого об этом не спрашивай. Никто тебе не скажет. Ты лучше приглядывайся ко всему.

— Я и приглядываюсь. Только понять не могу. Слышал я, что дядя Павел большевик, а я смотрел-смотрел за ним, а он обыкновенный человек!

Чухалин повернул его к дверям.

— Ну, ты иди теперь…

Через полчаса Яшку позвали и велели ему дежурить внизу на лестнице, у входа в здание. Он видел, что в конторке Чухалина собралось человек десять или двенадцать рабочих. Из соседнего цеха пришел дядя Павел.

Стоя на лестнице, Яшка размышлял, что бы такое сделать, чтобы без шума и крыса не могла пробраться наверх. Чтобы Чухалин услышал раньше, чем прибежит Яшка.

Он вспомнил, как в губернском городе, на Екатерининской, Генка со своими ребятами ставили на мостках «капканы». Поперек мостков протягивалась тонкая проволока или бечевка; тот, кто шел по мосткам, обязательно запинался и нередко падал, проклиная хулиганов. Генка в это время сидел за забором и смотрел в щелку.

Такие же «капканы» Яшка решил поставить здесь.

Одну проволоку он натянул на крыльце у входа в дверь, вторую — у самой лестницы, третью — на лестничной площадке и, наконец, еще одну — на самом верху, где оканчивался последний пролет. Вдобавок ко всему он повесил по краям проволоки металлические обрезки.

Была лунная, звездная ночь. Яшка мерз в холодном подъезде. Коридор и лестница были слабо освещены; где-то на самом верху, под потолком, горела маленькая запыленная электрическая лампочка. В такой темноте нельзя было различить даже лица.

Яшка стоял уже около двух часов; его начало знобить. Он перешел на лестничную площадку и стал греться у батареи парового отопления, возле окна. Случайно выглянув на улицу, он увидел, как к крыльцу подходят четыре человека. Тусклый лунный свет скользнул по стволу винтовки…

Стражник остался стоять у крыльца, остальные начали подниматься по лестнице. Шедший впереди поручик Бессонов — его Яшка сразу узнал, — задев ногой за проволоку, шлепнулся на крыльце, и железины, что были подвешены на проволоке, загремели. Снизу донеслась крепкая брань. Яшка со всех ног бросился по лестнице вверх, к дверям конторки. Когда он открыл двери, Бессонов попал во второй «капкан»: железо так и грохотало там, внизу.

В конторке уже все встали и толпились у дверей на лестницу, ведущую в цех.

— Спокойнее, товарищи, быстро расходитесь по цехам, — говорил Чухалин. Дядя Павел, обернувшись, хитро подмигнул Яшке.

После второго «капкана» жандармы шли медленно. Один из них пополз по лестнице на карачках, ощупывая руками каждую ступеньку, остальные тихо двигались за ним.

Когда жандармы поднялись и с грохотом открыли дверь, в конторке никого не было. Только хмурый табельщик что-то писал, и около него стоял Яшка.

— Где мастер? Встать, скотина! — ревел поручик.

— Мастер в цеху, — спокойно ответил тот и показал рукой на окно. — А потом, ваше благородие, я не скотина, у меня человеческий облик есть. А если бы я был скотина — козел там или бык какой, я бы на вас бодаться бросился. Так-то, ваши благородия… Позвать вам мастера, что ли, или сами в цех пройти изволите?

— Позови! — отрывисто приказал Бессонов.

— Яша, сбегай…

Когда Чухалин пришел, жандармы начали расспрашивать его о пожарной охране, о том, не заметил ли он в цехе посторонних. Мастер отвечал спокойно, что посторонних в цехе нет, а пожарную охрану проверяли только вчера.

Жандармы ушли. Чухалин, протянув руку к Яшке, привлек его к себе и поцеловал в красную, еще пахнущую морозом щеку.