XIV

XIV

Директор Сабуров. — Граф Борх. — П.В. Васильев — А.М. Максимов — Случаи из его жизни. — Брошель. — В.А. Лядова. — Легенда о зубах Лядовой. — «Смерть Иоанна Грозного».

В 1858 году А.М. Гедеонов, после отпразднованного двадцатипятилетия юбилея, покинул свой директорский пост и уехал отдыхать в Париж. Директорские треволнения, очевидно, были велики, ибо Александру Михайловичу потребовался отдых в чужих краях продолжительный. В Париже он прожил безвыездно до самой смерти, случившейся в начала шестидесятых годов.

После Гедеонова директором петербургских театров был Андрей Иванович Сабуров, до этого занимавший должность управляющего дворцом великого князя Константина Николаевича и никогда ничего общего с театром не имевший. Свое непонимание театрального дела он блестяще доказал четырехлтним (во все время директорства) беспрерывным дефицитом, сформировавшимся в довольно круглую цифру. Он сделал массу довольно непроизводительных расходов, благодаря своей страсти к перестройкам и ремонтам, а также и благодаря желанно казаться много знающим, при ангажементе артистов, в особенности иностранных, которым он назначал громадные жалованья и которые, как нарочно, оказывались никуда негодными. Все это, вместе взятое, сделало то, что дирекция прибегла к экстренному займу четырехсот тысяч из удельных сумм. Главным образом этот солидный капитал пошел на совершенно бесполезную перестройку Михайловского театра и на неудачную постройку Мариинского, воздвигнутого на пепелище сгоревшего цирка, остатки которого пошли в основание театра, через что и получилась неудовлетворительность в архитектурном отношении.

Сабурову почему-то показалось, что Михайловский театр слишком мал, и он надумал его увеличить. Между тем для иностранных (с искони века предназначенных для него французских и немецких) спектаклей он был совершенно достаточен. Прославленные его удобства и замечательная акустика при перестройке пропали: внутренний вид театра получился неуклюжий, об акустике не осталось помину, так что только из первых рядов кресел стало слышно актеров, тогда как до перестройки самые последние, в галерее, места были хорошо приспособлены к тому, чтобы с них все можно было превосходно слышать и видеть. Надежды директора на увеличение сборов, которые, по его мнению, долженствовали идти на уплату долга, оказались только надеждами. Перестроенный театр стал посещаться публикой с меньшей охотой, что ужасно озадачило Сабурова.

Сабуров не был скупым: казенных денег он не жалел для иностранных артистов и, во время своих заграничных поездок, самолично приглашал таких из ряда вон выходящих, по своей непригодности, исполнителей, что стыдно было выпустить их на сцену. Во время своего недолговременного правления Сабуров отбил охоту у публики бывать в театрах. На драматическую сцену он не обращал совершенно никакого внимания, а излюбленную итальянскую оперу своим усердием привел в такое положение, что в конце-концов он чуть ли не единственным зрителем остался.

Со всеми нами, актерами, он был груб и надменен. Исключения не было ни для кого. Его олимпийское величие и неприступность, которою он окружил себя с первых же дней директорства, крайне не расположили к нему всех, причастных к театру. С видом знатока и авторитетно он делал различный нелёпые распоряжения. Звание директора театров ему очень нравилось, и он с излишком злоупотреблял им. При нем воем нам жилось плохо, одному только Павлу Степановичу Федорову было по прежнему хорошо. Он забрал Александринский театр окончательно в свои руки и был его полновластным хозяином. Это начальство, конечно, тоже не обходилось без злоупотреблений, о которых, впрочем, и вспоминать-то не стоит по той причине, что всем известны эти злоупотребления и все крепко помнят Федорова.

После Сабурова директорское место досталось графу Борху, который всего-навсего прослужил два года и ничем не улучшил положения петербургских театров. На первых порах он принялся было деятельно устранять безобразные и явные злоупотребления, но, встретив сильнейший отпор со стороны много забравших себе власти и обросших театральною тиною подчиненных, уступил и подпал под влияние Федорова и других. С отставкою графа В.Ф. Адлерберга покинул свой пост и граф Борх, а на его место явился Степан Александрович Гедеонов, сын прежнего директора Александра Михайловича. Надежд на него возлагалось много, но они не оправдались. Степан Александрович был очень деятельным и даже понимающим дело, но у него не хватило сил побороть все те беспорядки, безобразия и злоупотребления, которые получили уже права гражданства за кулисами и для искоренения которых потребовались бы терпеливые года, а не дни, полные горячности, уверенности и быстроты натиска. Все это обрастало и накапливалось десятками лет, имело несомненную устойчивость и находило в окружающем деятельную подпору; нужно было подходить ко всему этому исподволь, с дипломатическим тактом и стратегическим расчетом, а не прямо и открыто. Такие отважные предприятия никогда не могут увенчаться успехом. Хотя и существует энергичная поговорка: «смелость города берет», но она всего более применима, как на самом деле и есть, к воякам, а для канцелярских деятелей, в особенности же театрально-канцелярских, она не годна. Шансы не равны будут: солдат обыкновенно дерется с солдатом, дипломат обманывает дипломата, но если солдат пойдет против дипломата, или дипломат устроит нападение на солдата, результаты получатся одинаково плачевные для солдата. Так рассуждали наблюдатели, следившие за лихорадочною деятельностью нового директора, и они были совершенно правы: Павел Степанович и другие были дипломаты, и победить их могла только дипломатия же…

При Сабурове умер Мартынов и поступил П. В. Васильев. Еще Александра Евстафьевича не успели похоронить (14-го сентября), как на его место уже заявился Васильев, дебютировавши в самом начале сентября. Будучи летом в Одессе, Мартынов играл вместе с Васильевым, который так понравился ему, что он пообещал Павлу Васильевичу свое содействие пристроить на петербургскую сцену. И действительно он быстро выхлопотал ему дебют, свидетелем которого Мартынову уже не суждено было быть. Обстоятельства сложились так, как будто Александр Евстафьевич сам лично нашел себе преемника и передал ему свое положение, амплуа.

Васильев дебютировал в заигранной покойным комиком пьесе «Андрей Степаныч Бука» и поэтому большого успеха не имел, но публика, все-таки, оценила его дарование, которое не было, разумеется, равным или даже подходящим к таланту Мартынова, но, тем не менее, большое и выдающееся.

Павел Васильевич не был положительным новичком для театрального начальства. Он когда-то учился в Петербургском театральном училище и был исключен оттуда за неспособность к драматическому искусству! Выгнанный из школы юношей, он отправился в провинцию и в небольшой период времени выработался в большого актера.

После первого дебюта входит к нему в уборную один из бывших его преподавателей, узнавший старого своего ученика, и говорит:

— Поздравляю! Поздравляю! Эк вы выровнялись-то! Я от вас этого не ожидал!

— А я от вас всего ожидал! — ответил в тон Васильев.

Первое время Васильеву было тяжело. Мартынов был еще жив в памяти каждого, и выступать в его ролях была большая смелость и риск. Нужно было быть действительно очень даровитым, чтобы взять на себя такие ответственный роли, как покойного комика, однако Васильев не падал духом, трудился неустанно и в конце концов приобрел себе положение, симпатии публики и если не заменил Мартынова, то, все-таки, был лучшим из всех, бравшихся за Мартыновский репертуар.

Во многих ролях Павел Васильевич был самостоятелен и незаменим. Например, кто лучше его изображал Любима Торцова в комедии «Бедность не порок»? Кто был хорошим Расплюевым после Садовского? Во многом ли уступал он Мартынову в «Женихе из долгового отделения»? Был ли лучше его Подхалюзин в комедии «Свои люди — сочтемся», или дьячок Вербохлестов в сценах Погосского «Чему быть, того не миновать»? Все это говорит в пользу артиста, которым дирекция не умела дорожить. Павел Васильевич покидал казенную сцену, уезжал в провинцию и опять, по зрелом размышлении, был возвращаем дирекцией, а в 1874 году он окончательно вышел в отставку и уже более на петербургской сцене не появлялся, хотя со стороны дирекции и были сделаны первые шаги к примирению, но Васильев оказался непоколебимым.

В 1861 году умер от чахотки Алексей Михайлович Максимов, более четверти века несший на себе все ответственный роли любовников, фатов (в то время называвшихся повесами) и вообще молодых людей. Он был очень талантлив, и его смерть была чувствительна для театра. На замену его не явился никто, и амплуа, так называвшееся максимовское, раздробилось на нескольких исполнителей, которые заставляли горько оплакивать смерть этого хорошего человека, хорошего товарища и хорошая актера. Алексей Михайлович был крайне разнообразен, в его репертуаре были роли совершенно непохожие одна на другую, как, например: Хлестакова, Чацкого, Молчалина, Гамлета, Ноздрева в «Мертвых душах», Яго в «Отелло», Лепорелло в «Каменном госте», Фердинанда в «Коварстве и любви», Кина, Фигаро и проч. И замечательно, что во всех ролях он был хорош.

Максимов молодость свою провел бурно. Его почему-то обожали купеческие сынки, спаивавшие его и подбивавшие на разгульную жизнь. Вечные кутежи способствовали развитию чахотки и свели в могилу этого замечательная артиста. Несмотря на свою, по-видимому, безобразную жизнь, Алексей Михайлович был глубоко-религиозным человеком. У него был излюбленный монастырь, стоящий близь Новгорода, на берегу Волхова, в который он делал вклады и был самым усердным и частым его гостем. В этот монастырь Максимов уезжал обыкновенно на весь великий пост, уделял время посетить его летом; вся монашествующая братия его знала и относилась к нему с почтением за его религиозность, с виду вовсе не свойственную служителям театра, который, по суеверным понятиям народа, не более как «утеха черта», бесовское наваждение и т.д. в этом же роде.

Алексей Михайлович был незаурядным анекдотистом и крайне счастливым на приключения. Про него всегда ходила за кулисами и в публике такая масса рассказов, что упомнить хотя бы десятую часть их не было никакой возможности, что очень жаль, так как большинство из них характерны и обрисовывают Максимова со всеми его слабостями рельефно.

Особенно забавен один факт, приключившийся с ним в молодости, вскоре по выходе из театральная училища, когда он был уже отмечен начальством и публикой, как талантливый актер, и имел выдающейся успех.

Будучи незанятым в каком-то спектакле, Максимов находился в «публике». В один из антрактов он пошел в курильную комнату, помещавшуюся возле буфета, чтобы затянуться «жуковым». Спокойно уселся в кресло, набил табаком трубку и стал поджидать кого либо с раскуренной уже трубкой, чтобы воспользоваться огнем и раскурить свою.

Через несколько минут входит пожилой человек невзрачного вида и в потертой одежде. Максимов принимает его за буфетного лакея и важно приказывает:

— Эй! Подай мне огня!

— Сию минуту, — отвечает вошедший и скрывается за дверьми, из-за которых почти сейчас же возвращается, но уже с зажженной бумажкой.

Алексей Михайлович не торопясь раскурил свою трубку и сказал:

— Спасибо, любезный.

Мнимый лакей бросил бумажку на пол, затоптал ее и, к удивлению Максимова, опустился на соседнее кресло. Алексей Михайлович хотел было сделать ему внушение за неприличное поведете, но тот предупредил его, смело сказав:

— Эй, подай мне стакан воды!

Максимов тут только понял, что прислуживавший ему человек — не лакей. Он опешил, растерялся, но, быстро оправившись, вскочил с места и побежал в буфет. Возвратившись через мгновение со стаканом воды на подносе, он с почтительным видом встал перед незнакомцем и услужливо проговорил:

— Пожалуйте!

Невзрачный господин не торопясь выпил воду и тоном Максимова сказал:

— Спасибо, любезный.

Когда Алексей Михайлович направился с опорожненной посудой в буфет, загадочный незнакомец остановил его вопросом:

— Вы, вероятно, не откажетесь возвратиться сюда побеседовать со мной?

— С удовольствием! — ответил на ходу Максимов и через минуту сидел уже около невзрачного господина, который наставительным тоном говорил ему:

— Очень жаль, что вы лишены воспитания. Неужели некому было внушить вам правила приличия, без чего успех в свете невозможен? Вы, молодой человек, только что вступаете в жизнь, поэтому сегодняшний мой урок вам будет не бесполезен. Вы занимаете известное общественное положение (я вас знаю, вы актер Максимов), на вас обращают внимание и даже некоторые подражают вам, значит, вы служите примером, а уж если быть примером, то нужно быть хорошим, не иначе. Следовательно, вам надлежит знать деликатность более, чем кому-либо. Деликатностью вы можете много одолеть преград, которые сплошь и рядом будут попадаться вам на жизненном и служебном пути… Если вы желаете, чтобы вас уважали, то умейте е и сами уважать. Это неоспоримая житейская аксиома. Кстати, запомните, что следует уважать человека, а не его платье!.. Не забывайте же всего этого, вам пригодится… А теперь познакомимтесь, как следует, и будем добрыми знакомыми… Вас я знаю, а мне позвольте отрекомендоваться: граф Завадовский.

После этого урока Максимов стал избегать графа, а если как-нибудь неожиданно и сталкивался с ним, то так чувствовал себя нехорошо, что Завадовский даже принужден был задавать ему вопрос:

— Здоровы ли вы?

Вскоре после представления «Гамлета», который в исполнении Максимова был впервые на Александринской сцене безукоризненным, шла переводная комедия «Любовь и предрассудок». Главная роль в ней актера Сюливана была поручена Алексею Михайловичу, поклонники которого воспользовались одною фразою из его роли и устроили ему громадную овацию, совершенно неожиданную и особенно растрогавшую артиста.

После слов:

— Я играл Гамлета и сам чувствовал, как я был велик в этот вечер!

Раздались оглушительные аплодисменты и на сцену посыпались из литерных лож в бесчисленном количестве венки и букеты. Около четверти часа продолжались рукоплескания и крики толпы. Другой такой овации в заурядном спектакле я не помню…

Этот случай прекрасно иллюстрирует отношения публики к любимому артисту. Я с особым удовольствием вспоминаю старое время, когда публика умела выражать свои чувства не только на словах, но и на деле…

9-го февраля 1864 года дебютировала в Александринском театре Брошель. Первый ее выход был в роли Лизы Фоминой, в комедии того же названия. Молоденькая и талантливая актриса сразу завоевала любовь публики. Театралы возложили на нее большие упования и надежды, все пророчили ей блестящую будущность. Она играла с увлекательною веселостью и с заразительным юмором в комедии, а в драматические роли вкладывала душу и чувства. Нервы ее всегда были в напряжении, она жила на сцене жизнью действующая лица, и это производило глубокое впечатление на зрителей. Она очень хороша была в «Лизе Фоминой» и «Семейных расчетах», но положительный фурор Брошель произвела третьим дебютом в комедии Островского «Бедная невеста». Марья Андреевна в ее исполнении вышла вполне законченным типом, без малейших недостатков. После этой роли она была окончательно признана талантом, и все лучшие роли перешли к ней. Она тем более была дорога для Александринской сцены, что задолго до ее появления не было в драматической труппе мало-мальски сносной артистки на амплуа ingenue-comique или dramatique, да и после ее исчезновения с подмостков также продолжительное время не находилось подходящей артистки. На смену ей явилась М.Г. Савина, но через восемь лет после ее ухода со сцены.

Брошель была худенькая, маленькая, но подвижная и изящная. Она только два года играла, на третий, в самый разгар ее деятельности и успехов, ей было предписано докторами отказаться навсегда от сценической карьеры. Порок сердца требовал спокойствия и продолжительного лечения. Последний выход Брошель был в первое представление драмы Островского «На бойком месте». Она играла Аннушку. Это было в конце 1865 года. Никто из публики не ожидал, что видит симпатичную артистку в последний раз. Во втором представлении «На бойком месте» ее заменила Струйская 1-я… После этого лет пять Брошель появлялась в театрах, в качестве зрительницы и, наконец, в 1871 году скончалась. Похороны ее были скромные: немногие шли за ее гробом.

Не смотря на кратковременное пребывание Брошель на сцене и на ограниченное число сыгранных ею ролей, имя ее театралам памятно и в закулисной хронике прошедшего очень заметно.

В шестьдесят пятом или шестом году балетная артистка Вера Александровна Лядова попробовала свои силы в драматическом театре и имела большой, вполне заслуженный, успех. Она выступила в певучих ролях — Анюты («Барская спесь» или «Анютины глазки») и Маргариты («Мельничиха в Марли»). В ней сказалась прекрасная драматическая актриса, и обнаружился симпатичный голос. Тогда же Лядовой было предложено начальством перейти из балетной труппы в Александринский театр, но она почему-то это предложение тогда отклонила и воспользовалась им только в 1868 году, летом.

Ее вступление в состав драматической труппы ознаменовалось коренным преобразованием серьезного репертуара в каскадно-опереточный. Режиссер Яблочкин, всегда чувствовавший склонность к оперетке, был крайне доволен приобретением Лядовой, действительно очень талантливой и примечательной исполнительницы ролей в каскадном жанре. Драмы и комедии отошли в сторону, без борьбы уступив место глупому водевилю и безнравственной оперетке, которые при своем появлении имели необычайный успех и делали баснословные сборы. «Прекрасная Елена» сыграна была в продолжение трех-четырех лет около 125 раз, «Птички певчие» — тоже что-то в роде этого, «Орфей в аду» выдержал более 75 представлений, «Званый вечер с итальянцами» и «Все мы жаждем любви» более 50, «Фауст на изнанку» и «Чайный цветок» тоже не менее этой цифры. Оперетомания воцарилась полнейшая — и за кулисами, и в публике. Весь Петербург устремился в «Александринку» послушать и посмотреть несравненную Лядову, которая оказалась лучше знаменитой французской опереточной звездочки Деверш, гостившей в то время в столице и выступавшей в тех же самых ролях, в коих выступала и Вера Александровна. Нужно заметить, что первоначальный успех Деверш был страшно велик, но Лядова значительно его сократила и, в конце концов, завладела им совсем. Прославленная Прекрасная Елена-Деверия играла почти при пустом театре[10] а в Александринскй театр билеты разбирались с бою.

Выступая в оперетках, Лядова не отказывалась и от водевилей и даже играла Хрущова в сценах Сухонина «Русская свадьба». Она во всем одинаково была хороша и каждую роль проводила со всеми характерными особенностями, присущими изображаемому ею лицу. Вера Александровна обладала эффектною наружностью, была замечательно грациозна и играла с тем увлекательным шиком, которым отличаются только французские опереточные дивы. Не даром же она была прозвана «королевой каскада».

Зубы Лядовой, которыми зрители любовались, а зрительницы завидовали, по закулисным сказаниям, не были ее природными зубами, не смотря на то, что она сравнительно была молода. Сложилась легенда, будто бы Лядова перед поступлением в Александринский театр перенесла, по собственному желанно, чувствительную операцию: вырвала все свои 32 зуба, которые были значительно попорчены и черны, и заменила их искусственною челюстью. Она не могла себя представить в опереточных ролях с некрасивыми зубами и буквально из любви к искусству восприяла венец мученицы. Вырвать 32 здоровых зуба это геройский подвиг.

Вера Александровна немного покрасовалась на сцене: в начале 1870 года ее не стало. Сильная простуда была причиною ее преждевременной смерти. По репортерским отчетам ей привелось умереть два раза: за несколько дней до ее действительной кончины в какой-то газете появился ее некролог и был перепечатан на следующей день другими газетами. Потом появилось опровержение и опять извещение о действительной ее смерти. Почти то же случилось с покойным Вурдиным, который был похоронен досужими репортерами года за три раньше смерти.

Трагедия графа А.К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного» при своем появлении произвела большую сенсацию как за кулисами, так и в публике. Начальство приложило все старания, чтобы обставить пьесу графа как можно тщательнее, и не жалело денег на ее постановку. Положим, такое редкое отношение театрального начальства к автору было вполне понятно: Толстой имел солидное общественное положение.

Все декорации и бутафорские вещи для этой трагедии были сделаны новые, по рисункам известного археолога и знатока русских древностей А.В. Прохорова. Костюмы шились тоже под его непосредственным руководством. Репетиций сделано было бесчисленное множество. Словом дирекция сделала все зависящее от нее, чтобы угодить сиятельному автору…

Первое представление «Смерти Иоанна Грозного» прошло при торжественной обстановке. Спектакль удостоили своим посещением покойный император Александр Николаевич, ведшие князья, вельможи и сановники. Весь партер был переполнен генералитетом, весь бель-этаж занят был придворными.

Но, увы! как ни старалось начальство щегольнуть постановкой трагедии, однако дальше внешнего блеска не пошло. Декорации, костюмы были роскошны, а исполнение удивительно слабое. Из главной роли царя Иоанна Васильевича ничего не мог сделать даровитый П.В. Васильев 2-й. Эта богатая эффектами роль в его исполнении пропала совершенно, и вместо Грозного царя зрители видели какого-то параличного отставного чиновника XIV-го класса.

После пятого или шестого представления Васильева заменил Самойлов, но и у него тип Грозного вышел бледным и неудовлетворительным. В этой благодарной роли Василий Васильевич не произвел на публику никакого впечатления; он был слишком изящен и ловок для Иоанна Васильевича, фигура которого представляется величественной и внушающей ужас, а вовсе не статной и красивой.