VI

VI

Поездка в Москву. — Знакомство с московскими артистами. — Д.Т. Ленский. — Его остроты.

Наслышавшись много похвального про московскую труппу, я возымел непременное желание побывать в Москве и самолично проверить рассказы знакомых театралов. Я выпросился у дирекции в месячный отпуск и поехал в Белокаменную. Железных дорог тогда еще не существовало, и мне пришлось тащиться в дилижансе около недели.

Приехав в Москву, прежде всего я пошел представиться директору московских театров, Михаилу Николаевичу Загоскину, который принял меня очень любезно и предоставил мне свободный вход в театр Петровского парка, так как время было летнее и вся труппа Малого театра играла по обыкновению на дачной Петровской сцене.

Мне привелось быть на первом дебюте Прова Михайловича Садовского, выступавшего в водевилях «Любовное зелье» и «Дезертир». Чуткая московская публика с первого выхода оценила артиста по достоинству; прием ему был оказан радушный. Я был за кулисами и видел, как сами актеры восторгались его талантливой игрой…

Во время своего недолгого пребывания в Москве, я познакомился с Щепкиным, Ильей Вас. Орловым, Мочаловым, Живокини, Самариным, а так же и с Михаилом Андреевичем Максимовым, суфлером Малого театра, а впоследствии актером Александринской сцены. Особенно хорошее впечатление произвела на меня актриса Репина, лучшая сила тогдашнего персонала московской труппы. Она играла с замечательной простотой и чувством; вместе с нею переживал зритель все перипетии героини пьесы.

Наибольшей симпатией публики в то время пользовались Щепкин и Живокини. Мочалов имел тоже громадный успех, но его поклонники разбивались на парии, так что такого единодушия в восторгах от его действительно высоко-талантливой игры не было, как от игры Щепкина или Живокини… Живокини был комик, Мочалов— трагик, между тем в даровании того и другого было нечто общее: Живокини заставлял публику смеяться до слез, а Мочалов производил на нее такое потрясающее впечатление своим гением, что она плакала до истерического хохота…

С Ленским я был уже знаком, и потому мы встретились с ним, как старые товарищи. В сущности ему я и обязан знакомством с московскими актерами, которым он меня любезно представил и не по заслугам расхвалил.

Его бесчисленные остроты были в моде и передавались из уст в уста по всей Москве. Меткость и удачность его эпиграмм и экспромтов порождала даже личных врагов, крупные недоразумения и непримиримые размолвки, между тем Дмитрий Тимофеевич не имел злого сердца и все, что срывалось с языка его, было не намерением кого либо обидеть, а только ловко подхватить. Многие остроты были так неожиданны для самого Дмитрия Тимофеевича, что он почти тотчас же сам раскаивался в них.

Ленский был приглашен Ильей Васильевичем Орловым на свою свадьбу. В церкви, при венчании, была масса народу, принадлежавшая в большинстве к артистическому Миру. Дмитрий Тимофеевич был в тот день очень весел и особенно остроумен, остроты и каламбуры так без перерыва и срывались с его языка. Окружавшие Ленского хохотали без умолку, обращая на себя общее внимание. Когда венчание было окончено, Дмитрий Тимофеевич вместе с другими подошел к новобрачным и вместо обычного поздравления произнес экспромт:

Илья, Васильев сын, Орлов,

Женился для приплода.

Досмотрим же ребят

Орловского завода!

Как-то, проходя мимо Большого театра, где шла чуть не в сотый раз репетиция «Аскольдовой могилы», Ленский остановился с хористами, вышедшими во время антракта на театральный подъезд покурить.

— Что репетируете?

— Могилу.

— Которая же это у вас проба?

— Восемьдесят третья.

— Ну, значить, завтра вы будете дураки восемьдесят четвертой пробы.

В сороковых годах был командирован из Петербурга в Москву наш непризнанный трагик Толченов. Он должен был выступить перед москвичами в нескольких сильных ролях своего классического репертуара. При первом и не совсем удачном дебюте его, у Дмитрия Тимофеевича спрашивают мнения о гастролере.

— Много у нас добра своего, — ответил Ленский, — а тут еще прислали Толченова.

Бывший калязинский предводитель дворянства Л.А. Р-ский имел страсть к вокальному искусству. Он в молодости имел голос и учился одно время в Италии; в позднее время жизни, разумеется, голос пропал, но манера петь сохранилась, что при его особенной охоте услаждать слушателей своим пением было очень забавно. Недостатки своих голосовых средств Р-ский заменял уморительными ужимками, мимикой и театральной жестикуляцией. По этому поводу Ленский однажды сказал:

— В молодости у Р-ского был tenor di gratia, теперь у него тенор пропал и осталась одна грация.

В доме у Ш., во время исполнения Р-ским каких-то чувствительных романсов, кто-то из присутствующих спросил у Дмитрия Тимофеевича:

— Это баритон?

— Нет, совритон, — ответил остряк.

Во времена Ленского в Москве жил известный богач Куманин, расточавший свои богатства без зазрения совести. Дмитрий Тимофеевич, выходя с ним вместе от знакомых. разговорился об его дорогой собольей шубе.

— Поди, дорого она тебе стоила?

— Полторы тысячи… и по-моему очень дешево, потому что хороша.

— Хороша-то хороша, но только моль в ней…

Куманин ответом не нашелся…

В заключение приведу еще удачную остроту Дмитрия Тимофеевича, которую я слышал от одного покойного сослуживца, бывшего случайным свидетелем ее.

В бытность свою в Петербурге, Ленский обыкновенно проводил вечера за театральными кулисами, в среде товарищей и друзей, относившихся к нему любовно и крайне радушно.

Однажды, во время представления оперы «Роберт и Бертрам», Ленский блуждая по сцене перед началом третьего действия, нападает на влюбленную парочку, которая вела переговоры в необыкновенной позе. Она (балетная танцовщица), изображавшая тень, лежала в гробу, а он (наш всесильный директор театров) стоял перед ее гробом и вел с нею оживленную беседу. Нужно заметить, что близость директора к танцовщице уж очень рельефно обозначалась ее полнотой, несколько нарушавшей иллюзию и мешавшей ее сценическому успеху. Словом наступало такое время, когда уже нельзя было выступать на подмостках, но расчетливая артистка не могла помириться с мыслью потерять свои значительные разовые и продолжала, при помощи своего поклонника, «не наносить себе материального убытка».

Завидя их, Дмитрий Тимофеевич подходит к директору и шутя говорит:

— Чудотворец вы, ваше превосходительство!

— Каким образом?

— А таким, — ответил Ленский, указывая на танцовщицу, — и сущим во гробех живот даровав.