Глава восьмая

Глава восьмая

ТОММИ

«ПОДОБНО ОТВАЖНЫМ УЛИССАМ, ПРИПЛЫВШИМ ДОМОЙ С ВОЙНЫ, НАШИ ГЕРОИ ОБНАРУЖИВАЮТ, ЧТО ВЫСШИЕ СИЛЫ УСЛОВИЛИСЬ СЧИТАТЬ ИХ ПОРОПАВШИМИ В МОРЕ» (Улисс — латинизированная форма имени Одиссей)

Мы больше не тусовались, не устраивали вечеринок, не совали свои члены, куда не следует. Мы просто летали из города в город, играли свои чёртовы концерты и скорее сваливали оттуда. Впервые мы функционировали, как механизм, а не как четверо диких животных. Но вскоре мы даже начали мыслить, как машина.

Тур начинался как красивый сон: мы имели наш первый альбом на первом месте, который был так безумно популярен, что каждая чёртова песня с него, в конце концов, была выпущена в виде сингла. Мы были на обложках всех журналов. У нас было такое грандиозное сценическое шоу, оборудование для которого перевозилось дюжиной грузовиков, и ещё много всего такого, чего мы, возможно, даже не могли себе представить, сидя в Пёстром доме (Motley house) и поджигая Никки. Там было тридцать шесть стэков «Marshall», тридцать шесть стэков «SVT» и, чёрт побери, летающая ударная установка, о которой я мечтал всю свою жизнь.

Концерты посещали фантастические толпы народа. Они знали каждую строчку, каждый аккорд, каждую сильную долю с каждого альбома. И впервые мы были достаточно вменяемы, чтобы по-настоящему оценить всё это. А также, достаточно женаты. У всех нас были новые жёны или невесты, которым мы хотели оставаться верными: я был с Хизер, Мик — с Эми, у Винса была Шариз, а Никки сделал предложение Брэнди (хотя он, вероятно, не очень сильно ждал празднования Дня Благодарения в доме её матери). «Motley Crue» теперь были четырьмя чуваками в наилучшей своей физической форме, с тех самых пор, когда они только появились на свет.

Но затем осень увяла в зиму, зима обернулась весной, а весна зацвела к лету, а мы всё ещё были в дороге без каких-либо признаков остановки. «Электра» по-прежнему выпускала синглы с альбома, и Дуг Талер, который теперь управлял нами один, распланировал для нас туры и фестивали на весь следующий год.

Через некоторое время уже не имело значения, сколько денег мы приносим или сколько недель наш альбом находился в лучшей сороковке, мы просто не могли заставить себя снова надеть эти кожаные штаны для очередного выхода на сцену. Возможно, если бы нам разрешали совершить тур с крутой группой на разогреве, типа «Iggy Pop» или «Husker Du», вместо того, чтобы быть вынужденными способствовать низкопробным поп-метал позёрам, таким как «Warrant» и «Whitesnake», мы чувствовали бы себя намного лучше. Возможно, если бы у нас время от времени была неделя отпуска на Багамах (Bahamas), где мы могли бы просто ничего не делать, то мы провели бы нормальный тур. Но звукозаписывающий лейбл волновался, что мы можем потерять импульс. Мы были машиной для зарабатывания денег, и они хотели, чтобы мы продолжали работать до тех пор, пока не сломаемся. И мы, чувак, действительно сломались.

Началом конца стало соло на летающей ударной установке в Нью-Хейвене, штат Коннектикут (New Haven, Connecticut). Как мне казалось, для людей это всегда было ключевым моментом — видеть то, что я делаю, когда играю. В ранние времена «Motley» я пробовал использовать зеркала, но это никогда по-настоящему не работало. Затем, перед туром «Girls, Girls, Girls», мне приснилось, что я играю на барабанах в клетке, которая вращается вокруг своей оси, подобно гироскопу (гироскоп — быстро вращающееся тело, ось вращения которого может изменять своё положение в пространстве). Так что мы построили это хитро устроенное гетто, где автокар подвозил барабаны к переднему краю сцены, и двигатель по-всякому вращал ударную установку, в то время как я играл вверх тормашками и прочее такое дерьмо. На самом деле, поначалу у меня жутко кружилась голова, но затем я вспомнил то, чему меня учили на уроках балета, когда я был ребенком, и начал выбирать точку на стене, чтобы при вращении фиксировать на ней взгляд.

В туре «Feelgood» я хотел быть ещё ближе к братьям из публики, поэтому мы построили летающую ударную установку. И всё было превосходно — до Нью-Хейвена. Я до сих пор не понимаю, что там произошло. Всё началось как обычно. Во время соло Мика, я незаметно для публики пролез в эту длинную трубу, закрепил свои ноги в ремни, висящие там, и обмотал вокруг руки веревку, соединённую с лебёдкой, которая медленно подняла меня до верхних стропил крыши «Нью-Хейвен Колизей» («New Haven Coliseum»). Я передохнул там некоторое время, наблюдая с высоты восьмидесяти футов (около 25-ти метров) за размахом соло Мика и публикой, которая всё ещё не могла меня видеть. Затем, вместе с техником по имени Норман (Norman), который держался за меня, я перепрыгнул по воздуху в ударную установку и пристегнул себя к сидению. Внизу Мик выбивал сумасшедшее дерьмо из своей гитары, и его стэки грохотали, будто вот-вот взорвутся — ггхттчччггхттччч — и тут появляются барабаны — хуууушшш — прямо над головами зрителей посреди всей этой по-настоящему волнующей музыки.

Пока публика сходила с ума, я начал колотить по всем этим электронным барабанам — блаууу, бламмм, бламмм, блаууу — в то время как установка спускалась к толпе по тридцатипятиметровоой невидимой направляющей. Я пролетел над головами людей в партере, затем полетел к самым задним местам, чтобы чуваки в переполненном секторе для Стиви Уандера (Томми так шутит, Stevie Wonder — знаменитый слепой певец) могли вдруг почувствовать себя сидящими в первом ряду. Там был один чувак в джинсовом пиджаке, который, клянусь Богом, чуть было не наделал себе в штаны, когда я внезапно появился в каких-то нескольких дюймах от его лица, играя на барабанах и вися в воздухе. Я облетел весь зал по кругу, направляющая была настроена таким образом, что я должен был вернуться на самый верх под купол арены. Я приготовил звуковой сэмпл долгого падающего звука, будто кто-то прыгает с моста — A-а-а-а-а-а-а-а-а — затем сунул свою ногу в ремень, схватил веревку, которая поднимала меня в самом начале, и приготовился прыгать. Работа Нормана состояла в том, чтобы в последний момент потянуть за ручной тормоз так, чтобы я мог резко остановиться на высоте полутора метров над головами публики, а затем просто подпрыгнуть на этом эластичном тросе. Я люблю, когда это выглядит безумием. Какой там, к чёрту, Джин Симмонс (Gene Simmons) со всем этим дерьмом, что “я летаю над грёбаной публикой, как Питер Пэн”. Я хотел летать по-настоящему в стиле свободного падения.

Я прыгнул со стропил — A-а-а-а-а-а-а-а-а. Воздух хлестал мне в лицо — ффшшшшшшшш. Затем я мысленно подготовил себя к тому, что Норман должен сейчас потянуть за тормоз. Но пока я приближался к земле, по каким-то необ’яснимым причинам я вдруг перестал ему доверять. Я не был уверен, что он вовремя меня остановит, поэтому я запаниковал и попробовал освободиться. Я отпустил веревку и попытался вытащить свою ногу из ремня. Я думаю, что полное истощение от плотного графика выступлений притупило мои чувства. Как только Норман увидел, что я изо всех сил пытаюсь освободиться, он ударил по тормозам. Тут же моя нога, которая всё ещё была в ремне, чёрт побери, остановилась в воздушном пространстве, в то время как остальная часть моего туловища продолжала падать. Я был всего в нескольких футах от публики и ккрррэкк. Мой череп ударился о голову какого-то чувака в толпе. А затем, т. к. трос была очень упругим, я прямо головой шлёпнулся о землю и потерял сознание. Следующее, что я услышал, было риирррр-риирррр (Томми имитирует сигнал машины скорой помощи). Я не мог вспомнить ничего, кроме того факта, что что-то пошло не так, как надо.

“Что со мной случилось?” спросил я.

“Ты только что упал, приятель”.

“Правда?”

“Да, прямо на голову”.

“Где?”

“На концерте”.

“Концерт. Я должен быть на моем концерте”. Я запаниковал. Я ни черта не соображал. Я не помнил, что упал. Я только знал, что должен находиться на сцене. А не в …

“Где я?”

“Ты в санитарной машине. Мы везём тебя в больницу”.

“Но… ”

“Шоу закончилось, приятель. А теперь расслабься”.

В конце концов, мы отменили одно или два шоу, пока я оправлялся от моего сотрясения. Три дня спустя я снова оказался лицом к лицу со стропилами арены и упругим тросом. Теперь Норман нажимал на тормоз так, чтобы я спускался очень медленно, похожий, скорее, на волшебную фею-крёстную, вместо сумасшедшего рок-н-ролла, и остановил меня на высоте метров семи над публикой, вместо полутора. Мне потребовалось какое-то время, чтобы побороть свой страх.

Остальная часть группы была благодарна за эти дополнительные дни отдыха, но потом всё снова вернулось к бесконечным переездам и выступлениям. Пока истощение и безумие овладевали нами, наша жизнь начала снова раскрываться не с лучшей стороны. Сначала в неё вошли тёлки. Перед выходом на бис мы мариновались под маленьким тентом позади сцены, где посасывали холодную минералку. Однажды мы отдыхали там, когда Никки указал на коробку с наполнителем для кошачьих туалетов, которая загадочным образом стояла посреди комнаты. Пока мы пытались выяснить, кто был таким идиотом, чтобы держать кота за кулисами, мы услышали громкое мяуканье. Появилась девочка, которая ползла к коробке на четвереньках. На ней был надет кошачий воротник и ошейник с поводком, который держал в руках наш технический менеджер. Винс посмотрел на меня в поиске об’яснений, я посмотрел на Никки, Никки посмотрел на Мика, а Мик снова оглянулся на Винса. Никто не знал, что происходит. Девочка вползла в коробку, задрала своё платье, помочилась в песок, а затем начала скрести наполнитель, пока не зарыла то, что она наделала.

Вскоре мы начали находить способы отвлекаться от тяжелой работы, забавляя себя глупыми человеческими шалостями и наблюдая за нашей дорожной командой, опустившейся на самое дно. Начала развиваться целая кошачья тема, основанная на строчке “кис-кис-кис, иди ко мне” (”here kitty, kitty”) из песни “Same Ol’ Situation”. Технические менеджеры становились в кружок и мастурбировали, в то время как какая-нибудь бедная, но согласная на всё девочка, мяукая, ползала по кругу на четвереньках и слизывала это с их рук, словно молоко. Никки думал, что это весело, но затем у Никки снова начались проблемы, связанные с воспоминаниями о матери.

То, что начиналось, как трезвый и здоровый тур, ближе к концу, превратилось в больной сексуальный цирк. Мы были трезвые, и нам нечем было себя занять, так что девочки стали нашим единственным развлечением. Как только мы начали смотреть на девочек, мы заметили, что они из кожи вон лезут, чтобы только обратить на себя наше внимание: кожаные маски с шаром во рту, одежда монахини с прорезями спереди, откуда высовывались груди, униформа медсестры с клизмами, обтягивающие костюмы красного дьявола с пенисами вместо рогов и ковбойское одеяние с флаконами крема для бритья в кобурах вместо пистолетов. Мы не выдержали и сломались под таким натиском, выбирая девочек за кулисами, которые предлагали нам что-то, чего мы не пробовали прежде.

Во время шоу мы выпрыгивали на сцену перед 25000-100000 человек при помощи хитрого устройства, находящегося под сценой, словно четыре гигантских жареных хлебца («Pop-Tarts») из тостера. Эти хитрые приспособления, в конечном счете, стали метафорой всего тура. Всякий раз, когда мы хотели отдохнуть или поспать, кто-то будто бы дёргал за рычаг и — хлоп — мы снова стояли перед стадионом, полным приветствующих нас людей, готовых посмотреть ту же самую песню и танец, которые мы исполняли уже сотни раз. Всю нашу жизнь мы, чёрт возьми, мечтали о таком туре, как этот; но после двух лет мы пришли к тому, что ненавидели и боялись своих рабочих мест. Никки любил сравнивать это с эрекцией: несколько минут чувствуешь себя восхитительно, но когда она не спадает после нескольких часов траханья, это начинает причинять такую боль, какую только способен выдержать мужчина.

Поэтому мы убивали боль, как только могли. В Австралии Винс снова начал пить. После того, как они отскребли нас от пола в Австралии и сплавили в Японию, Никки споткнулся. А когда они потащили нас на Гавайи, я пошел в стрип-клуб с Винсом и пал жертвой большегрудой официантки с подносом алкогольных напитков ядовитого цвета в пробирках (Day-Glo alcohol shooters in test tubes). Вскоре наши отношениями с домом начали оборачиваться пренебрежением, мы все украдкой начали пить, покупать наркотики, возвращаясь к нашим старым самоубийственным привычкам, возможно, за исключением Мика, невеста которого находилась с нами в дороге в качестве бэк-вокалистки.

Ближе к концу тура «Электра» послала к нам съемочную группу. У них была массовая коммерческая конференция с покупателями всех сетей по распространению звукозаписей, и они думали, что для нас это будет хорошая идея — записать на пленку послание, чтобы подлизаться к продавцам и поблагодарить их за их поддержку. Поэтому мы собрались за кулисами перед всей дорожной командой, они включили камеры, и мы вели себя, как послушные марионетки: “Привет, парни, мы — «Motley Crue», и мы хотели бы поблагодарить вас за то, что сделали наш альбом альбомом номер один”. Но затем вдруг кукольные нити порвались. “И мы хотим сообщить, что мы ненавидим вас, и мы ненавидим «Электру». Вы, парни, не даёте нам перерыва. Вы все — сборище жадных грёбаных жоп, и мы знаем, где вы живете, и мы приедем и перережем вам всем горло, если вы не позволите нам увидеть наши семьи”.

Когда выключились камеры, мы, чёрт побери, рухнули на пол и заплакали навзрыд. Мы даже не могли говорить. Настолько мы были истощены, исчерпаны и лишены всех мыслей и эмоций.

Дуг Талер посмотрел на нас, покачал головой и сказал, “Вероятно, действительно, пришло время, дать вам отпуск на короткое время”.

Чувак, ты никогда ещё не видел четверых ублюдков, которые разбежались каждый в свою сторону быстрее, чем мы.