«Кавказ подо мною…»

«Кавказ подо мною…»

На стене разрушенного фугаской дома — кричащие буквы плаката:

«Враг рвется к Грозному и Баку.

Над Кавказом нависла смертельная опасность.

Нефть — это кровь войны.

Боец! Краснофлотец! Ни шагу назад!

Стоять насмерть! — таков приказ Родины…»

И люди стояли насмерть. Не минуту, не две, не день… Одна Малая земля под Новороссийском держалась около года…

Солдаты сражались. А мы, летчики?..

Нам, как выразился тогда командир полка, нужно было хоть немного залатать раны. А по существу, заново сформировать полк. Сформировать, принимая и отражая удары наседавшего врага.

Полк разместился в небольшом приморском городке. Здесь было много частей, ожидавших получения самолетов. В очереди мы оказались далеко не первыми.

Летчики и техники, привыкшие к напряженной фронтовой жизни, скучали, переживали вынужденное бездействие.

Правда, мы много занимались, особенно с молодым пополнением, но люди не могли не вспоминать пережитое, не думать о настоящем. А настоящее складывалось явно не в нашу пользу.

Еще 1 июня 1942 года на совещании в штабе группы армий «Юг» Гитлер заявил: «Моя основная мысль — занять область Кавказа, возможно основательнее разбив русские силы… Если я не получу нефть Майкопа и Грозного, я должен ликвидировать войну…»

Ему вторил Геббельс: «Мы заняли страну на востоке не только для того, чтобы ею обладать, но и для того, чтобы организовать ее прежде всего для себя. Мы ведем войну за уголь, железо, нефть. Если к назначенному нашим командованием времени закончатся бои на Кавказе, мы будем иметь в своих руках богатейшие нефтяные области Европы. А кто обладает пшеницей, нефтью, железом и углем — тот выиграет войну».

После выхода немецко-фашистских войск к предгорьям западной части Главного Кавказского хребта командование немецкой группы армий «А» считало, что советские войска уже не смогут оказать упорное сопротивление. «Командование группы армий придерживается того мнения, что и это сопротивление (в районе Новороссийска. — М. А.) можно сломить при сильном натиске. Также и сильные части противника в излучине Терека могут оказать только временное сопротивление массированному наступлению немецких соединений». Командование группы армий «А» сообщило в ставку германского командования: «Кажется, что противник по всему фронту выставил на передовой линии все имеющиеся в своем распоряжении силы и что после прорыва этой линии сопротивление противника будет сломлено».

Советский солдат рассуждал иначе.

Чтобы в дальнейшем повествовании что-то не показалось странным, нужно приоткрыть завесу над тем, что в те дни помечалось грифом «совершенно секретно», скрывало и нашу боль и трудности нового, после Севастополя, обретения крыльев.

После того как наши войска оставили Керченский полуостров и Севастополь, Военно-Воздушные Силы Черноморского флота, базируясь на аэродромах Черноморского побережья, основные усилия сосредоточили против немецких полчищ, стремившихся овладеть Кавказом. Части авиации флота были изнурены тяжелыми боями за Крым. Но, несмотря на большие потери, летчики-черноморцы не падали духом. Наоборот, закалившись в боях, обогатившись боевым опытом, они стремились схватиться с противником. Но техники, самолетов было пока недостаточно.

Можно твердо сказать, что этот период был временем полного боевого становления авиации Черноморского флота, во главе которой стоял в то время и оставался до конца войны опытный военачальник и летчик генерал Ермаченков.

В авиации любили Василия Васильевича Ермаченкова, человека энергичных, смелых решений, заботливого к героям, беспощадного к трусам. В прошлом юрист, он обладал феноменальной памятью: узнавал людей, с которыми не встречался по многу лет, а своих летчиков знал почти наперечет. Выше среднего роста, крепкий, он легко взбирался в кабину, когда шел в боевой полет.

Вместе со своими помощниками Петровым, Желановым, Пурником и Кирилкиным он умело руководил Военно-Воздушными Силами флота.

К этому времени в рядах летчиков-черноморцев появились первые герои: Иванов, Куликов, Наумов, Алексеев и Рыжов, а несколько позднее — Корзунов, Цурцумия, Ефимов, Комаров, Тургенев, Любимов и многие другие, ставшие подлинными воздушными асами.

Опыт — великое дело. Если немецкая авиация, как и вся их армия, к моменту нападения на Советский Союз имела двухлетний опыт ведения войны и вооружена была новейшими типами самолетов, которые производились в огромных количествах, то мы, по существу, не имели тогда боевого опыта, а, новые типы самолетов только еще начинали сходить с заводских конвейеров. Это, безусловно, главная из причин наших первых неудач, хотя морально мы чувствовали себя во сто крат сильнее немецких летчиков.

В ходе войны уже выросли новые боевые кадры, которые личным примером могли показать, как надо драться с противником. Почти в каждом боевом вылете участвовали командиры эскадрилий, полков и даже дивизий. Это вселяло уверенность в летчиков, придавало в бою дополнительную энергию.

В пример приведу Денисова. Его назначили командиром полка в Анапу. Он прилетел туда ночью на истребителе. И это оценили пилоты. И полюбили его. В полку было десять самолетов МиГ-3, тяжелых, неповоротливых на малых высотах, но над Таманью разыгрались жестокие схватки, и летчики, сражаясь бок о бок со своим командиром, дрались отважно и мастерски.

Гитлеровцы, развязав себе руки под Севастополем, перебросили крупные силы авиации на Кавказ. Враг бомбит Новороссийск, Краснодар, Туапсе и другие крупные города и порты.

Командование ВВС флота спешно организовало ремонт и бросило в бой даже такие устаревшие типы истребителей, как И-15-бис. И это было от великой нужды. Это были последние наши ставки. Чтобы добиться коренного перелома в силах, нужны были более современные самолеты. И чем больше, тем лучше.

Промышленность же наша, только что перебазировавшаяся на восток, не успевала удовлетворять потребности фронта.

Словом, вторая половина сорок второго года была для авиации флота наиболее тяжелой: предельно малым числом самолетов нужно было прикрыть от противника все побережье от Новороссийска до Батуми, а после овладения немецкими войсками большей частью Северного Кавказа — и прибрежную морскую коммуникацию, питавшую наши войска на горном хребте, тянущимся с севера на юг на сотни километров.

— Я помню, — рассказывал впоследствии Денисов, — как моему полку, перелетевшему после оставления Анапы в тыл с целью переформирования, приходилось прикрывать наши войска в районе горы Эльбрус. Располагая тремя-четырьмя самолетами, полученными из мастерских Кутаиси для тренировки прибывающих летчиков, мы по очереди ходили на боевые задания…

Полк майора Охтень, вооруженный также старыми типами самолетов непрерывно ходил на перевал, сбрасывал питание и боеприпасы нашим войскам. А под Туапсе и Новороссийском шли в то время ожесточенные воздушные схватки, и 32-й полк майора Павлова и 6-й гвардейский истребительный полк, которым довелось мне командовать, приняли на себя основную тяжесть удара противника. Фашисты, чувствуя свою силу, буквально наглели. Они штурмовали прибрежную дорогу, бомбили Туапсе, Лазаревскую.

В такой сложной обстановке командование авиации флота в октябре осуществило дерзкую операцию по выброске воздушного десанта на фашистский аэродром Майкоп. Цель: уничтожить самолеты противника и тем самым снизить его активность в прибрежной зоне.

Тяжелый бомбардировщик ТБ-3, приспособленный для перевозки десантников, и пассажирский самолет Ли-2 в ночь на 24 октября поднялись в воздух и взяли курс на Майкоп. В условленное время машины появились над целью, и с высоты 400–600 метров при сильном зенитном огне выбросили на парашютах несколько десятков смельчаков-матросов. В исключительно сложных условиях обстановки герои выполнили поставленную перед ними задачу. Они уничтожили 22 самолета противника и, потеряв всего лишь несколько человек, ушли в горы, а затем вернулись на свою территорию.

Так мы начинали воевать на Кавказе.

Наш саманный домик, расположенный недалеко от КП, с воздуха, пожалуй, был совсем неприметен. Во всяком случае, не один налет противника мы относительно спокойно отсиживались в нем, ожидая, когда пройдет очередная волна бомбардировщиков и можно будет снова идти на стоянку.

Во время налета подниматься в воздух было бессмысленно: и себя погубишь, и капониры с самолетами демаскируешь.

Но однажды немцы задели наш домик. В это время я чистил свой пистолет. Алексеев, мой заместитель, улыбаясь чему-то, дописывал письмо.

Неожиданно послышался гул моторов, душераздирающий свист бомб и грохот.

Оконная рама с визгом пролетела мимо меня и мелкой щепой рухнула на кровать Алексеева…

Мы очнулись под грудой штукатурки, досок и соломы.

— Костя, ты жив?

Алексеев бормочет что-то невразумительное, потом отвечает:

— Кажется, жив. А ты?

— Вроде бы.

— Пощупай себя. Может быть, ранен?

— Нет. Все нормально.

— Что делать будем?

— Спать. «Юнкерсы» вроде уходят.

— Уснешь тут.

Вбежал перепуганный хозяин хаты.

— Скажите, они, наверное, знали, что здесь командир и его заместитель?

«Они» — это немцы.

— Что вы, отец! Обыкновенное совпадение. На войне так бывает.

— Зачем утешаете? Почему же они не бомбили другие хаты?

Так нам и не удалось переубедить старика. Ворча что-то себе под нос, он принялся собирать доски. Вскоре окно было заколочено. Но до рассвета мы так и не заснули.

Коротая ночь, я втайне наблюдал за Алексеевым.

Бесстрашный в небе, отлично летающий днем и ночью, он здесь, на земле, был каким-то по-домашнему спокойным.

Что ж, война ко всему заставит привыкнуть, даже к бомбежкам.

Мы — на Кавказе. А что стало с теми, кому не удалось уйти с Херсонеса? Об этом страшно было подумать…

Забегая немного вперед, скажу, что те, кого мы считали погибшими, неожиданно воскресали.

Как-то раздался звонок из штаба:

— Вы знаете Сапрыкина?

— Ивана Ивановича?

— Да. Каково о нем ваше мнение?

— Был отличный боец. Заместитель командира эскадрильи.

— Вы могли бы дать на него письменную характеристику?

— С радостью. Но кому это нужно? Сапрыкин же погиб.

— Мы тоже вначале так думали…

— Жив?!

— Жив… А с характеристикой поторопитесь. Здесь сложные обстоятельства, и нужно поскорее все поставить на свои места.

— Слушаюсь!.. Характеристику высылаю через час… Дорогой ты наш, Иван Иванович!

Мне сразу представилось его смуглое лицо, волосы с черным отливом. Вспомнился веселый, неунывающий характер боевого товарища.

А мы-то тебя, дорогой наш друг, похоронили… Как здорово, что ты жив!