Виктор Максимов МУЗЫКА Рассказ
Виктор Максимов
МУЗЫКА
Рассказ
Ванюшка сидел на подоконнике, свесив ноги на улицу, и играл на рукомойнике, как на гармони, дергая за шляпку клапана. Рукомойник глухо брякал и петь не хотел, и Ваня пел за него сам:
— Тыр-ля, тыр-ля, тыр-ля-ля! — наяривал он так лихо, что проходившая мимо баба Маня протопала коленце под его музыку:
— Как он весело играет! Ай да Ванюша! Музыкант!
Ванюша взыграл еще пуще, захлебнулся слюной и, не успев прокашляться, закричал:
— Пляши, баба Маня! Я играю!
— Ох, устала, наплясалась! Я потом ишо приду! — и баба Маня, оглядываясь с улыбкой, ушла.
Ванюшке стало скучно. Он повернулся и слез на пол, подошел к комоду.
Высоко-высоко на комоде, поглядывая веселыми пуговками из-под расшитого полотенца, стояла гармонь. Ванюшка сразу вспомнил запах ее мехов, ремней и еще чего-то сладкого. Однажды ему повезло: все гости вышли во двор, а гармонь оставили на табуретке. Ванюшка взял ее, и гармонь обрадовалась, прошептала: «Ванюш-ша!» — и податливо шевелилась в руках.
Но вот вошла мама и отобрала гармонь:
— Нельзя, нельзя! Это не игрушка, это вещь дорогая!
Он всегда помнил про гармонь, даже когда уходил из избы. Иногда по ночам она тихонечко и жалобно звала: «Ванюш-ша!» — и он просыпался.
Вот и сейчас Ванюшка стоял, прислонясь к комоду, и смотрел, смотрел вверх на гармонь, а гармонь будто радовалась: «Ванюш-ша»! Приш-шел! Я скучала! Давай играть!»
Он только вздохнул в ответ.
— Ванюшка, ты опять возле гармони пасешься! — войдя в избу, пригрозила мать.
Он не оглянулся, только ниже нагнул голову, и губы его стали толстеть.
— Не расстраивайся, — подошла бабушка и погладила его по голове, — вот подрастешь и научишься играть.
— Я умею, умею играть! — стал доказывать Ванюшка.
— Надо бы позвать Степана Слепого, — сказала бабушка маме, — пусть научит.
— Он и сам не больно игрок.
— Ну хоть сколько! Весь извелся мальчишка! — и голос бабушки был уже строгим, почти сердитым. Ванюшка, подняв голову, глядел на нее.
— Баушка! — у него захватило дух. — Давай позовем! Ну давай позовем, а!
Бабушка наклонилась к нему:
— А ты сбегай сам!
— Ага! — подпрыгнул Ваня.
— Только не говори «Степан Слепой», а говори «дядя» или «дедушка Степан!» — крикнула вдогонку бабушка.
К Степану Слепому подходить страшновато. Его длинное рябое лицо было всегда чужим и непонятным от неподвижности, будто кто-то прятался под маской. Оспа изъела все, и на месте глаз шевелились бело-желтые бугорки. Все мальчишки в деревне его боялись, а некоторые, желая показать свое геройство, дразнили Слепого и ускользали от его грозной палки.
И сейчас Ванюшка остановился было, но собрался с духом, подошел и поздоровался.
— Здравствуй, а кто это? — ответил Степан и, отвернув лицо в сторону, краем глаза увидел:
— А-а, Степанихи внук, тезка! Чего тебе?
— Научите меня на гармошке играть! — и, подумав, добавил: — Пожалуйста!
— На гармошке? Ишь ты! А не рано тебе?
— Не-ет, не рано! Я уже большой!
— Да я только «Барыню» играю…
— Научите «Барыню»! Я хочу «Барыню»! И гармошка хочет!
— И гармошка?!
— Да. Она скучает. Жалко ее.
— Скучает, говоришь?
— Ага.
— А не заругают? Папка с мамкой-то? Нельзя, поди?
— Можно! Баушка сама сказала!
— А-а, ну, коли бабушка сама!.. — Степан еще помедлил, пошарил по себе руками, которые стали беспокойно подрагивать.
— Пойдемте! — опять не вытерпел Ванюшка и совал Степану в руки его известную палку.
— Ну, пойдем, пойдем! — Степан поднялся и медленно пошел за ним, иногда хмыкая и бормоча что-то.
В избу заходить Степан отказался, сел на крыльцо. Гармонь ему вынесла бабушка. Ощупал:
— Новая.
— Купили-то давно, а играть некому, — охотно откликнулась мама. — Петя «Подмосковные вечера» учил, учил — так и не выучил!
— А воздух плохо держит — шипит.
— Ну-к, мы же не понимай.
— Известно, какие мы песенники, — сказала бабушка, сев на вынесенный из избы стул, — медведь на ухо наступил! — Бабушка говорила сердито, только понарошку.
Степан пробежал пальцами по кнопкам, гармонь рассмеялась и вдруг жахнула так, что «Барыня» запела-заплясала.
Ванюшка во все глаза смотрел на пальцы, прыгавшие по кнопкам. Дух захватывало от этого чуда: когда он сам нажимал эти кнопки, никакой «Барыни» не было, а теперь есть!
— Ну, смотри! — Степан Слепой стал медленно переставлять пальцы, и «Барыня» гусыней запереваливалась с боку на бок.
— Запомнил?
— Запомнил!
— Смотри хорошенько!
Степан показал еще раз и наконец отдал гармонь Ванюшке. Гармонь придавила ноги приятной тяжестью, пахнула в лицо запахом сладкого лака и кожи, вздыхала и попискивала от каждого движения, словно живая. И свесилась с коленок, как большая кошка.
Ванюшка, наклонив голову, нашел нужные кнопки и стал по порядку нажимать. «Барыня» стала медленно топтаться, порой попадая ногой не туда, и Ванюшка отдергивал палец.
— Не торопись, — приговаривал Слепой.
Левой рукой нащупал басы и стал играть сразу двумя руками.
— Сначала по одной выучи, — сказал было учитель, но Ванюшка, ликуя, уже играл, и все быстрее.
— Ты смотри, что вырабатывает! — воскликнул Степан. — Толк будет!
— Он губами-то по целым дням играет, — подхватила бабушка, — да так бойко да складно! И поет правильно, и пляшет в такт! — и голос ее дрожал, будто она хотела крикнуть, да нельзя было.
Ванюшка, на минуту остановившись, закричал:
— Я научился! Баушка, мама! Я научился!
— Слышу, слышу! — откликнулась бабушка.
— Не научился еще, — охлаждала его мама.
— Я же играю!
— Это ты только «Барыню», а вообще играть еще не научился.
— Научите меня еще что-нибудь!
— Я больше сам не знаю, — ответил Степан. — Ничего, еще научишься, играй!
И Ванюшка снова заиграл. Он гонял и гонял бедную «Барыню», стараясь наиграться досыта.
Далеко от избы летела музыка, и баба Маня, проходя мимо, удивленно остановилась, прислушалась, отодвинув с уха платок, и пошла тихонько дальше и дальше от звучавшей избы, и глаза ее сияли, как в большой и радостный праздник.
* * *
Иван заглушил трактор, вывернул сливную пробку охлаждения. Из-под трактора повалил пар. Иван стал торопливо наводить порядок.
— Ну, хорош, хорош, — услышал он голос Пашки Челпанова и оглянулся, — а то сороки утащат!
— Не утащат, — улыбнулся Иван, — примерзнет.
— Ванек, чего-то у меня постукивает, а что — не пойму. Ты бы послушал, а?
Иван посмотрел на часы, кивнул и бросил тряпку в кабину.
— Нет, ты если торопишься, то не надо. Потом как-нибудь.
— Пойдем-пойдем, — шагнул Иван. — Успею еще. На концерт хочу ребятишек сводить.
— А-а! — и они пошли слушать Пашкин трактор.
Подрулил на своем «газоне» Мишка Вдовин. Как всегда, поставил машину чуть не к самой двери кормоцеха, чтобы утром за горячей водой ближе бегать. Хлопнул дверцей, подошел к Пашке и Ивану.
— Поня-атно, — задумчиво тянул Пашка. — Придется разбирать…
— А больше нечему! — Иван отступил в сторону своего трактора.
— Понятно, спасибо, Ванек, — кивнул Пашка, и Иван пошел.
Мишка увязался на ним.
— Слышь, Гудков! Ты, говорят, на гармошке лихо играешь? — сказал он.
— Я? На баяне. Немножко.
— Ну плясовую-то сыграешь, чтобы бабы потряслись?
— Плясовую играю, — усмехнулся Иван.
— Ну и все! А «Ромашки спрятались» они и так споют, когда поддадут хорошенько! Ну, так че, договорились?
— Насчет чего? — Иван остановился.
— Привет! Насчет свадьбы, конечно. У нас Колька женится, ты че, не слыхал?
— Нет, не могу.
— Почему? — и сухое Мишкино лицо начало стягиваться, как перед дракой.
— Не могу. Не хожу я с баяном… никуда, — Иван прямо взглянул на Мишку.
— Че, брезгуешь? — и Мишка отступил на шаг. — Ну, конечно, ты же у нас сознательный! А мы простые. Че ж ты будешь для нас играть!
— При чем тут… простые — непростые?
— Ладно, ладно, — и Мишка боком отходил все дальше:
— Ясно все, чего там!
— Да пошел ты к черту! — Иван повернулся к трактору.
— Сам иди! Ты же у нас кругом первый! — оставил за собой Мишка последнее слово.
Иван быстро сложил инструменты, закрыл кабину и пошел домой.
Дома он выпустил скот из денников, выбрал объедки из кормушек и посыпал ими пол в стайке. Потом загнал туда скотину и выключил свет. Заперев стайку, пошел в дом.
— Ну, собрались? — с порога крикнул он.
— Мы на концерт пойдем, да, папа? — с разгону ударившись в отцовы ноги, спросил Петя.
— На концерт!
— А я пойду?
— Обязательно! Ты собрался? — присел он к сыну.
— Собрался.
— Молодец.
— Они же не высидят столько, шел бы без них! — сказала Катя, наливая ему тарелку супа.
— Высидим! — из другой комнаты подала голос Наташка.
— Ты уроки сначала сделай! — ответила мать.
— А я уже сделала, только одну строчку осталось написать, вот!
— А ты что, не пойдешь? — спросил Иван.
— Белья вон сколько гладить! Гора целая!
— Потом погладишь.
— Когда потом-то? Каждый раз — потом, потом, оно и копится.
— Наташку заставишь. Будешь белье гладить? — крикнул дочери.
— М-м, — недовольно промычала та.
— Ты что, не хочешь, чтобы мама пошла с нами?
— Ладно, поглажу, — сделала одолжение дочь.
— Я тоже поглажу, — встрял Петя. — Мам, пойдем с нами!
— Ох, какие вы сговорчивые, когда папа дома! Всегда бы так!
— Нет, правда, пойдем!
— Да что там смотреть-то? Детишки будут выступать! Ладно бы свои, а то смотреть на чужих и расстраиваться.
— Из-за чего?
— Что свои такие оболтусы. Дай папе поесть! — она стащила Петю с отцовых колен.
— А вот они посмотрят и, глядишь, сами загорятся. Пойдем, пойдем, — агитировал Иван. — Ну я сам помогу тебе это белье гладить!
— Ой, держите меня!
— Провалиться мне на этом месте!
— Я ведь пойду! — пригрозила жена.
— Ну и пошли!
— Все, одеваюсь!
— Ура! — закричал Петя.
Большой зал нового Дома культуры стал тесен. Шутка ли — свои деревенские ребятишки на фортепьянах будут играть! Говорят, уж больно хорошо их учат в этой музыкальной студии. Зрители несколько раз принимались хлопать, и, наконец, занавес открылся.
На сцене стояли и сидели дети. По залу прокатился рокот узнавания, а новоявленные артисты, щурясь, вглядывались в зал, находили своих, улыбались, перешептывались, прятали улыбки.
Фроловых девчонка объявила песню, и вышла их учительница. Она подняла руки, и ребятишки успокоились, выпрямились. Оркестрик проиграл вступление, и дети запели. И все стало меняться. Песня постепенно набирала силу, и от этого в груди что-то поднималось и поднималось. Иван старался разглядеть каждое личико в хоре. Все вроде бы знакомые, они вдруг стали новыми, неузнаваемыми.
Дети пели просто, безмятежно, — как птички поют, шейки вытягивают. И песня-то была немудрящая, детская, а душу вынимала.
Иван поискал среди головенок, торчавших внизу перед сценой, макушки своих. Нашел, и внутри что-то дрогнуло, и горячей волной поднялись и потекли из глаз слезы. Иван тихонько смахнул их, искоса поглядывая по сторонам. А дети на сцене, казалось, совсем забыли про зал и пели, и песня разливалась вширь, как вешняя вода, затопляя все вокруг. Слезы все текли, и Иван не выдержал этой маеты, поднялся. На взгляд жены ответил:
— Покурить.
Он вышел из ДК, хотел было застегнуть пальто, но махнул рукой. Чего это он расклеился? Тут он вспомнил, что и всегда — по радио там или по телевизору — детский хор тревожил его, тоску нагонял. Только прислушиваться было некогда. Откуда эта тоска? Живет неплохо, лучше некоторых. На работе уважение, дом совхозный, рогатиков полный двор. Мотоцикл без очереди дали. Баян купил хороший, какой хотел. Любую песню сыграет, стоит только раз услышать.
Правда, с баяном не все ладно. Поиграешь-поиграешь, и так муторно становится почему-то, тоскливо! И Катя настораживается, молчит.
Иван стоял посреди улицы. Снег падал на лицо и таял, и от этого лицо было мокрое, но он не вытирал его, а все слушал и слушал шорох снегопада на бумаге афиш. Что-то в нем чудилось знакомое и забытое: «Ш-ш-ша…», «Ванюш-ша»?