ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ В ПЕТЕРБУРГ
ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ В ПЕТЕРБУРГ
Арсений Андреевич Закревский давно уже советует другу взять отпуск и приехать в Петербург, обещая женить его и выделить ему две комнаты в своем доме. И Алексей Петрович вроде бы готов уже оставить своих горцев, отправиться в столицу, завернуть в Орел, чтобы навестить старика-отца, как вдруг до него дошел слух, что государь Александр Павлович в марте отъезжает в Варшаву и неизвестно, когда вернется. Он опасается, что ему «будет приказано ехать туда же, где между празднествами и пирами некогда будет поговорить о делах»{555}.
Очень не хотелось терять драгоценного времени. Однако решился и даже попросил Закревского выслать ему навстречу фельдъегеря с сообщением о точной дате выезда государя и времени его возвращения в столицу. Но обстоятельства заставили отсрочить отъезд. Задержали Алексея Петровича на Кавказе, во-первых, опасность восстания, готового вспыхнуть в Имеретии, и, во-вторых, подчинение ему Черноморского казачьего войска.
Причиной возмущения имеретинцев явилась политика экзарха Феофилакта, присланного в Тифлис. Желая угодить синодальному начальству увеличением церковных доходов, он серьезно затронул интересы грузинского духовенства и дворянства, которые «сообщили дух мятежа народу», и тот взялся за оружие. Главнокомандующий вынужден был прибегнуть к силе, назначив начальником карателей полковника Пузыревского.
Пузыревский прибыл в Кутаис в начале 1820 года. Осмотревшись, он убедился в том, что ситуация в Имеретии приобрела значительно более опасный характер, чем это казалось в Тифлисе. Священники открыто благословляли народ на борьбу, в церквах освящалось и раздавалось прихожанам оружие.
Чтобы не допустить нежелательного развития событий, Пузыревский арестовал организаторов заговора, в том числе двух митрополитов, бывших душою его. Вельяминов, предоставляя полковнику полную свободу действий, наставлял его:
«Вообще надо более всего страшиться смерти митрополитов, убийство которых может не только возмутить имеретинцев, но и произведёт дурное впечатление на наших солдат, привыкших относиться к духовенству благоговейно».
Арестованных митрополитов под конвоем отправили в Тифлис, но один из них в дороге простудился и умер, не доехав несколько вёрст до Гори. В Имеретии установилась тишина, которая, по выражению полковника Пузыревского, «предвещала бурю». И полковник не ошибся.
С удалением из Имеретии митрополитов движение возглавил князь Иван Абашидзе, избежавший ареста и укрывшийся в Гурии. К нему потянулись все недовольные русским правлением в Грузии.
Пузыревский не придал серьёзного значения движению под предводительством Абашидзе. Беда не заставила долго ждать себя. 13 апреля 1820 года полковник был убит выстрелом в упор кем-то из гурийцев. Получив известие об этой трагедии, Ермолов сказал:
— Не при мне умирать достойному офицеру без отмщения!
Погорячился Алексей Петрович. Рассудив здраво, он отправил войска в мятежные провинции и приказал «наказывать без сожаления злобных изменников», а мирных жителей не трогать. Подавление восстания завершилось почти без пролития крови. Но от крепости, в которой якобы был убит полковник Пузыревский, не осталось камня на камне.
В воззвании к населению Имеретии от 24 апреля 1820 года генерал Ермолов писал:
«Минувший год может служить лучшим доказательством того, что не хотел я употреблять силу оружия против единоверцев, таких же, как и сам я, подданных великого государя, поэтому и не было ни одного выстрела. Не хочу и теперь прибегать к оружию, но вижу, к сожалению моему, что необходимость к тому понудит. Желаю отвратить несчастья от страны бедной и разорённой, не озлобляюсь и не мщу народу, ибо знаю, что обманут он малым числом людей злонамеренных».
Постепенно волнения в Грузии затихли. В Имеретии и в соседней Гурии установилось спокойствие. Вдохновитель и руководитель движения князь Иван Абашидзе укрылся в ущелье близ самой турецкой границы, откуда потом бежал в Ахалцых.
* * *
«У меня солдат верит, что он мне товарищ», — убеждён Ермолов. Он знает и то, что друзьям-офицерам «наскучил смертельно», и они, слава Богу, не скрывают этого. Еще бы! Уже немолодой генерал девять месяцев в году таскает их по горам и всякий раз появляется там, где его не ждут. Зато и результат налицо: горцы наконец стали понимать, что они — подданные российского императора, а не турецкого султана или персидского шаха.
И все-таки с жителями гор отношения у Ермолова не сложились. Время от времени они распускали слухи, что его отзывают и вместо него назначают нового главнокомандующего.
«Ты представить не можешь, — сообщает он другу Арсению Андреевичу Закревскому, — какую радость вызвали эти слухи у грузинских князей и дворянства, в сем чувстве с ними могут сравниться лишь чеченцы, которые в восторге от этого. Из чего заключаю, что я — не самый приятный начальник. Впрочем, не мне уверять тебя, что не корыстолюбие, лихоимство и неправосудие явлются причинами сей ненависти. Одна строгость во мне не любима… не имеет у меня преимуществ знатный и богатый перед человеком бедным и низкого состояния — вот преступление!»{556}
Зато как благодарят его русские люди, живущие вдоль Кавказской линии за избавление от грабительских набегов горцев!
* * *
Алексей Петрович уже почти четыре года на Кавказе и пока не собирается его покидать. У него обширные планы, которые он намерен осуществить. Правда, нет-нет и подумает: «Хорошо бы некоторое время пожить за границею, насладиться полной свободой. Хотя служба моя довольно приятная и необыкновенно счастливая, однако дает о себе знать и чувствительная усталость. Кажется, жизнь покойная может иметь свои удовольствия!»{557}
Надеялся приехать в Петербург в мае — июне — не получилось. Год выдался трудный: хлеба не хватало, фураж был так дорог, что если бы лошадей кормить пшеном, то едва ли оказалось дороже ячменя. Ермолов чаще стал прихварывать. Ему порой стало казаться, что исполняемая им должность уже слишком трудная для человека его лет. К тому же на плечи захандрившего генерала неожиданно свалилась новая обуза: 11 апреля 1820 года последовало высочайшее повеление о подчинении Черноморского войска его власти. Алексей Петрович очень неохотно принял под своё начало разорённый край, для охраны которого требовались войска, а их у него и без того не хватало. К тому же казаки пользовались дурной славой людей, нерадиво относящихся к службе. И всё-таки пришлось смириться.
Ко времени вступления Алексея Петровича в командование новым войском процесс социального расслоения среди черноморских казаков зашёл уже далеко. С одной стороны, выделилась зажиточная верхушка, захватившая в свои руки в потомственное владение обширные земли, с другой — совершенно бесправные низы, которые несли основные военные повинности, в частности особенно ненавистную кордонную службу без соблюдения очереди. Полковые командиры нередко покидали полки и проживали на своих хуторах, занимаясь хозяйством. Оборона границы слабела с каждым днём. Этим пользовались черкесы, совершавшие опустошительные набеги на русские селения в низовьях Кубани. Атаман Григорий Кондратьевич Матвеев пожаловался паше анапскому, и тот посоветовал ему ловить разбойников и топить их в реке.
Население Причерноморья составляли отчасти бывшие запорожцы, отчасти малороссийские казаки Полтавской и Черниговской губерний, переселённые туда десять лет назад и ко времени перехода под командование Ермолова утратившие свои военные навыки, поскольку никто ими не занимался.
Правительство, понимая, что наличных сил Черноморского войска явно недостаточно для обороны от грабителей, отправило туда еще двадцать пять тысяч переселенцев, которые оказались в самом бедственном положении — без денег, без имущества и без скота, павшего в пути от бескормицы. Не имея средств, они провели зиму в разных губерниях России, живя на подаяние милосердных людей.
Таким образом, численность населения Причерноморья возросла до шестидесяти одной тысячи человек. Однако требовалось время, чтобы переселенцы стали казаками и могли защитить себя.
Ермолов решил сломать сложившуюся систему отношений в Черноморском войске. Чтобы остановить расхищение земель, он приказал обратить в казачье сословие всех беглых крестьян, не востребованных помещиками, и тем самым лишил офицерскую верхушку рабочих рук и отбил у неё охоту грабить общину в будущем.
Главнокомандующий вооружил казаков, правда, не карабинами или боевыми дальнобойными винтовками, как у горцев, а старыми кремнёвыми ружьями, которых немало скопилось на складах Черноморского войска. Конечно, это был не лучший выход из положения, зато он не требовал от населения, и без того уже разорённого, новых непосильных затрат{558}.
Что касается черкесов, то по отношению к ним наместник решил проводить ту же политику, какую уже проверил на чеченцах. Знакомя правительство со своими планами, он предлагал оттеснить их подальше от Кубани, где они обосновались с разрешения Министерства иностранных дел незадолго до подчинения их командующему Кавказским корпусом, а вдоль русской границы возвести ряд укреплений. Начать же следовало с занятия Каракубанского острова, возникшего некогда в результате раздвоения реки на два рукава.
Этот остров протяжённостью в шестьдесят и шириной в двенадцать вёрст с построенным укреплением, по мнению Ермолова, позволит «не терпеть наглых и оскорбительных вторжений закубанцев, преследовать и наказывать ближайшие селения, участвующие в злодеяниях, — иначе не будет безопасности, и всегда потери будут на нашей стороне»{559}.
Предложение наместника не получило одобрения в Петербурге. Там опасались вмешательства Турции в конфликт. Успокаивая столичное начальство, Алексей Петрович писал:
«Народы закубанские явно непослушны турецкому правительству, и паша, начальствующий в Анапе, сам находится в постоянной опасности. Он редко выезжает из крепости, и никогда команды турецких войск не выходят оттуда в малом числе. Очевидно, что он не имеет средств прекратить разбои, а, напротив, тайным подстрекательством добивается их привязанности.
Хищники в селениях, лежащих на самом берегу Кубани, имеют верное убежище между сообщниками, не боясь преследования, ибо знают, что воспрещено оное…»{560}
Никакие доводы не убедили правительство. Но главнокомандующий добился разрешения преследовать и наказывать закубанцев за разбойные набеги на их территории.
Готовясь к отъезду в Петербург, Ермолов поручил командование Черноморским войском донскому генералу Максиму Григорьевичу Власову, но прежде приказал ему устроить смотр его полкам и дать обстоятельное заключение. Выводы инспектора были неутешительными. Ознакомившись с ними, Алексей Петрович писал атаману Матвееву, которого не очень почитал за слабость характера и нераспорядительность:
«Генерал-майор Власов прислал мне донесение о смотре полков, содержащих по Кубани кордонную стражу. Сколько он ни старался смягчить выражения при описании недостатков… не могу я, однако, не видеть реального положения дел.
Начну с того, что в полках некомплект, но вы, господин атаман, должны помнить… мой приказ о собрании… отлучных людей и чтобы оные не были отвлекаемы от службы.
Оружия у многих людей нет, а имеющееся налицо — в непозволительном состоянии… У казаков черноморских съедает его ржавчина.
Лошадей много неспособных; большого числа вовсе недостаёт; в пяти полках казаков с хорошими лошадьми только тысяча пятьсот девяносто восемь. Посчитайте, господин атаман, сколько остаётся негодных.
В оценке людей не учитывается род службы. Казак, ловкий на коне, служит пеший; неумеющий управлять, влез на коня — и сам не рад, и конь непослушен под седоком боязливым.
Если судить по стрельбе казаков в цель, можно заключить, что многие из них пороха от мака не отличают.
Отношение офицеров к казакам не внушает в сих последних должного почтения к командирам. Не слабостью и потворством приобретается любовь подчинённых. Большая часть офицеров Черноморского войска сего не понимает.
Казаки, послаблением доведённые до состояния, уничижающего звание воинов, заставляют краснеть начальников, над ними поставленных, и мне, новому сотруднику вашему, остаётся признать вас не начальником войска, приставом над мужиками.
Сколько же неприятно мне видеть в вас начальника, не вызывающего уважения, которым должны бы быть почтены и лета ваши, и заслуги, а равно и иметь под начальством моим сброд людей, присвоивших себе право именоваться военными.
Есть время всё поправить, и мне приятно будет щадить старого служивого»{561}.
Вряд ли Алексей Петрович очень сгустил краски. Так сложились обстоятельства. Слишком много воды утекло со времени переселения запорожцев в Причерноморье. Старики ушли с исторической сцены. На смену им пришли совершенно неискушённые в военном деле переселенцы, многие из которых не имели средств, чтобы достойно снарядить себя на службу. Форма отношений между панами-офицерами и простыми казаками пришла на Кубань из-за днепровских порогов и, по мнению замечательного историка Василия Алексеевича Потто, «нимало не мешала каждому свято исполнять свои обязанности».
Черноморцы под командованием М.Г. Власова своими доблестными делами и нечеловеческими усилиями докажут, что ставить крест на них по крайней мере рано. Очень скоро казаки нанесли страшное поражение многочисленному отряду шапсугов, переправившихся через Кубань, чтобы ограбить хутора Петровской станицы. Сам генерал-майор участвовал в рукопашной схватке с налётчиками наравне с другими.
«Я аж ахнул, когда увидел, что и сам генерал рубится с нами, — рассказывал позднее один из казаков. — Знаем мы: другого не заманишь и близко подъехать к черкесам, командуют себе издалека… А этот командовать командует, а сам маленький да широкоплечий… работает шашкой, и не одному черкесу снёс голову… Сам рубит и приободряет да покрикивает:
— Бей, ребята! Топи, коли басурман!
Ну и досталось же им на орехи!»{562}
А происходило это в бою при Калаусском лимане.
Главнокомандующий по достоинству оценил подвиг генерал-майора Власова. Вот что писал он в представлении, адресованном на имя начальника Главного штаба князя Волконского:
«Прошу исходатайствовать генералу Власову награждение орденом Святой Анны 1-й степени. Он имеет все прочие награды и даже Святого Георгия 3-го класса, и теперь, мною испрашиваемой, совершенно достоин.
В заключение доношу, что со времени водворения войска Черноморского на Тамани не было подобного поражения закубанцев на земле, казаками занимаемой»{563}.
Потери налётчиков были страшными. Лишь очень немногим удалось прорваться через заслон Власова и уйти за Кубань. Остальные полегли под пиками казаков или утонули в зловонном лимане.
Император Александр I пожаловал Власову сразу орден Святого Владимира 2-й степени, минуя Анненскую ленту.
Со временем Ермолов подчинил Власову и гражданскую часть войска, хотя не отстранил от власти и атамана Матвеева.