«ГРАФ АРАКЧЕЕВ НЕ СЫЩЕТ ЗАВИДУЮЩИХ»
«ГРАФ АРАКЧЕЕВ НЕ СЫЩЕТ ЗАВИДУЮЩИХ»
Если не считать попытку царя Алексея Михайловича создать драгунские и рейтарские полки, совмещавшие службу с занятиями сельским хозяйством, то впервые мысль о военных поселениях сформулировал Екатерине II Захар Григорьевич Чернышев. Однако императрица отвергла проект фаворита, увидев в нем опасность для спокойствия государства. Вот в чем она состояла, по мнению Ивана Дмитриевича Якушкина:
«Военные поселения неминуемо должны были преобразоваться в военную касту с оружием в руках, не имеющую ничего общего с остальным населением России»{546}.
Такую же опасность увидел в поселениях и С.П. Трубецкой.
Для кого военные поселения могли представлять опасность? Понятно: для дворянства.
АЛ. Ермолов считал возможным создать военные поселения на Кавказе, но «совсем другого рода». «Здесь они не представляют ни малейшей опасности… — писал он, — но и к сему не иначе приступать должно, как с величайшей осторожностью»{547}.
Пока же военные поселения существовали лишь в замыслах двух очень разных людей — Алексея Андреевича Аракчеева и Николая Семеновича Мордвинова, которых поддерживал… великий реформатор Михаил Михайлович Сперанский. Впрочем, в это время, после ссылки, он одобрил бы любой проект, только бы лишний раз подтвердить свою лояльность режиму.
Первые воинские части обратились к хозяйственной деятельности еще в 1810 году. Отечественная война приостановила начавшийся процесс. После разгрома Наполеона потребность в военных поселениях резко возросла, поскольку огромную армию, вернувшуюся в Россию с большим запасом европейских впечатлений, распустить по деревням нельзя, слишком опасно. Можно, конечно, придержать в казармах, но чем кормить? Значит, следует перевести на самообеспечение. Выгода — очевидная: солдат, находясь в кругу семьи, всегда будет сыт и весел, прекратятся бабьи вопли во время ненавистных рекрутских наборов. Правда, некоторые генералы сомневаются, что можно объединить ружье и соху.
Среди маловеров — наш Ермолов, хорошо знавший психологию русских солдат, переживших славу освободителей Европы. Алексей Петрович писал Арсению Андреевичу Закревскому, что «солдат редко может быть хорошим хлебопашцем», он убежден, что земледелец, бесспорно, более «низкого состояния, нежели человек, несший оружие за отечество». «Кроме того, и сама долговременная отвычка уничтожает у него способность» заниматься хозяйством{548}.
По убеждению Ермолова, Аракчеев один способен загубить даже самую хорошую идею. А он для выполнения «сего трудного и многосложного плана» и помощников подобрал под стать себе — Лисаневича, Витта, Княжнина, Александрова{549}.
Закревского не надо было убеждать в том, что выбор императора в реализации плана перевода армии на «оседлость» пал не на самого лучшего из его генералов. Арсений Андреевич считал Аракчеева хуже чумы, которая «не прежде изгладится с земли нашей, как по его смерти, которой ожидать нам придется долго»{550}.
Закревский однажды сказал, что никто из уважаемых людей не видит в поселениях «пользы государственной». Эти слова в первую очередь надо отнести к его другу Ермолову, который допускал создание таковых на Кавказе, но лишь при непременном условии, что они не будут уподобляться аракчеевским, в противном случае — «смешаются с грязью».
В 1820 году начальник военных поселений резервной кавалерии граф Иван Осипович Витт был высочайше пожалован Александровской лентой. Неумеренность этой награды Ермолов предложил Закревскому компенсировать вычетом у него Георгиевского креста, который при «мирных добродетелях» кавалера «совсем излишняя для него тягость». Алексей Петрович разошелся — не остановить:
«Будь другом, не сказывай никому нескромного моего замечания: и без того мало у меня приятелей! Признайся, однако же, что я изыскал премудрый способ уравнения наград.
Основатель поселений должен быть в восхищении, ибо повсюду чрезвычайные награды, и они должны разрушить все невыгодные… толки. Вот новый способ получить в командование армию…
Господа главнокомандующие армиями скоро почувствуют, что имеют сильного соперника, который может на выбор брать у них наилучших офицеров.
Я не столь знатный человек, но охраняют меня горцы от поселений. Честь учреждения оных будет принадлежать другому, а основатель до того счастливого времени не доживет. Здесь в некоторых местах будут они полезны в будущем, но я боюсь утеснительных правил, на коих они основаны. Неудовольствие жителей может быть пагубным. У вас плети всё решают, а здесь недовольным могут помочь неприятели. Равная осторожность извне и внутри невыгодна!
Если замыслят что-либо подобное, вместе с приказом присылай мне увольнение. Не сделаешь ошибки!»{551}
И я в этот раз не ошибся: Алексей Петрович оправдал мои ожидания, заявив о себе в письме к другу как представитель «передовой России», осуждавшей аракчеевские военные поселения.
Ермолов, как и многие другие проницательные современники, не раз предупреждал, что военные поселения несут в себе заряд такой разрушительной силы, погасить который будет нелегко.
Предвидение Алексея Петровича оправдалось. Летом 1819 года восстали чугуевские поселенцы. Такой экзекуции еще не знала русская армия: две тысячи арестованных, двести наказанных шпицрутенами, двадцать пять скончавшихся от побоев, сотни сосланных. За расправой наблюдал Аракчеев, по определению Закревского, «единственный государственный злодей»{552}.
«Незавидное положение графа Аракчеева, — пишет Ермолов, — усмирять оружием сограждан. Я подобное дело почел бы величайшим для себя наказанием»{553}. Алексей Андреевич не «почел». И все-таки, кто мог ему позавидовать? Никто!
Впрочем, а в чём суть ермоловских поселений, созданных тогда только в Грузии? Попытаюсь ответить на этот вопрос.
Ермолов решил учредить штаб-квартиры в местах постоянного пребывания полков вверенного ему корпуса. Выбор же поселений для размещения их определялся стратегическими соображениями. В полках предполагалось выделить роты женатых солдат, освобождённых от походов, и поручить им вести полковое хозяйство под присмотром опытных в домашних делах женщин и под защитой вооружённых соратников. В случае же войны или иных чрезвычайных обстоятельств роты женатых солдат могли взять на себя защиту своих опорных пунктов до прибытия подкреплений.
Об отношении к ермоловским военным поселениям современников и участников события можно судить со слов старой солдатки, записанных неким путешественником по Кавказу:
«Пообстроились полковые штаб-квартиры, пообзавелись солдатики разными необходимыми атрибутами оседлой жизни, а всё чего-то им недоставало. Скучен и молчалив был народ и оживлялся только во время вражеских нашествий. Мало того, госпитали и лазареты были переполнены больными… Думало, думало начальство, как бы пособить горю. Музыка на плацу по три раза в день играла, качелей везде понастроили — нет, не берёт! Ходят солдатики скучные, понасупились, есть не едят, пить не пьют, поисхудали страх как. На счастье, нашёлся один генерал (Ермолов), большой знаток людей; он и разгадал, чего не хватает солдатушкам, и отписал по начальству, что при долговременной, мол, службе на Кавказе, в глуши, в горах да лесах, им необходимы жёны. Начальство пособрало в России несколько тысяч вдов с детьми да молодых девушек (среди последних всякие были) — и отправило их морем из Астрахани на Кавказ, а часть переслало и сухим путём на Ставрополь. Так знаете, какую встречу устроили? Только подошли к берегу, где теперь Петровск, как артиллерия из пушек палить стала, — в честь баб, значит, а солдатики шапки подбрасывали, да «ура!» кричали. А замуж выходили по жребию, кому какая достанется.
Тут уже… Божья планида всем делом заправляла. А чтобы иная попалась, да не по сердцу — так нет, что ты! Они, прости Господи, на козах бы переженились, а тут милостивое начальство им настоящих жён доставило…»{554}