77 ЛЕТНЯЯ КОМИССИЯ

77

ЛЕТНЯЯ КОМИССИЯ

В начале июня приехал долгожданный профессор Ильинский. Уборщица Ильинична вытащила из своего чулана вечную ковровую дорожку и больные раскатали её в коридоре. В отделении нервная тишина. Очередь стоит под дверями кабинета, не отрывая глаз от лампочки над дверью, загорелась, значит можно заходить следующему.

— Сколько можно держать?! Подумаешь, проститутку убил! Работаешь, стараешься, а тут, на тебе! Ничего больше делать не буду, хоть закалывайте! — выскочил находившийся здесь пятый год расстроенный Сашка Лорехов.

— Тебя же кандидатом на зиму поставили. Потерпи ещё полгода, — успокаивают его медсёстры.

Сашка Кусков за драку попал в больницу. Здесь он — бригадир на стройке. Он уверен, что его выпишут, не зря ведь он трудился, не покладая рук день и ночь. День на стройке, а ночью в отделении всё время красил и белил. В кабинете Кусков пробыл недолго и тоже выскочил как ошпаренный.

— Точно, они меня из-за работы не хотят выписывать!

— Успокойся, лучше скажи, что тебя профессор спрашивал? — задала вопрос медсестра.

— Ничего! Только спросил главрача больницы нужен ли им ещё на полгода такой хороший работник? А тот промолчал. Не мог даже слово замолвить. Не буду больше работать! Ничего не буду делать! Чем больше работаешь, тем дольше держат. Всё!…

Зашёл Миша и быстро вышел сказав мне на ходу:

— На зиму кандидатом поставили. Профессор был в хорошем настроении и поглядывал на часы, желая поскорее уехать на обед.

— Где живёшь? — спросил он у меня.

— В Кривом Роге.

— В Таганроге?

— На Украине, в Кривом Роге.

— А, не в Таганроге, значит. Ну, что, зимой обоих выпишем? — обратился он к членам комиссии, на что те молча кивнули.

Так что, зимой. Свободен.

Мой друг Людас был поставлен кандидатом на выписку и теперь учил меня гладить халаты. Я хотел получить эту должность, на которую было несколько претендентов по той причине, что я буду ответственен за магнитофон, смогу выбирать каналы по телевизору, раздавать чистую одежду больным в бане и ещё следить за чистотой в палатах с выставлением оценок и награждением лучшей палаты переходящим красным знаменем. Я радовался, что сестра-хозяйка согласилась взять меня своим помощником.

В отделении больные разделились как бы на два лагеря. В одном были русские, которых поддерживали медсёстры и администрация больницы, а во втором — прибалты. Прибалты, как и я, любили западную музыку, предпочитали спортивные передачи хорошему фильму. Я не хотел, чтобы магнитофон и телевизор попал к первым. Людос смастерил небольшую антенну-бабочку и теперь мы искали повод, забраться на крутую больничную крышу и настроить телевизор на Польшу, что позволит смотреть американские фильмы и концерты рок-групп, которые никогда не показывали по советскому телевидению.

Прошла комиссия. В прогулочном дворе звучала музыка и каждый был рад поздравить всех выписанных, их было человек двадцать.

— Ты смотри, Миша, на вольной больнице себя тише веди, а то опять сюда привезут, — наставляла Жихорева медсестра Григорьевна, старая фронтовичка. Она как в воду глядела. (Мишу Жихорева продержат полгода в общей больнице и в 1978 году вместо выписки вернут в Черняховск.) Григорьевна эти края с генералом Черняховским с боями прошла до самого Берлина.

— До войны здесь туберкулёзная больница была, — рассказывала она, за два года если не выздоравливал больной, то его умертвляли, а в годы войны — немецкая политическая тюрьма, сидели здесь антифашисты и коммунисты. Мы их освободили.

Выписали и старого деда Жигули. Ему было далеко за семьдесят. Он бабку свою замочил, а до этого много лет в лагерях провел. За несколько месяцев до комиссии дед совсем захирел, ничего не ел, всё время лежал, того и гляди вот-вот помрет. «Пусть уж лучше дома помирает», — решили врачи и выписали деда, который всего год в больнице пробыл. Вышел умирающий дед из кабинета, оглянулся по сторонам, встал на руки и по дорожке до самого конца коридора прошёл!

Четырьмя годами отделался Витя Видельников. Он двоих застрелил и одного ранил. Крупный деревенский мужик Кондоренко радостно смеялся, его тоже выписали после пяти лет лечения.

— Ха-ха-ха! — гремел его наигранный смех во дворе, сменявшийся плачем, как делают артисты на сцене, вытирая огромными кулаками слёзы на глазах.

— Ууууу — выл он, — Маму жалко! Я её порубил и засолил. Уууууу…

— Зачем ты её убил, Кондоренко? — спрашивают его.

— Робити мэнэ заставляла. Так я её порубил и засолил. Ха-ха-ха. Маму жалко, уууууу.

-Заткнись ты, идиот! — кричали ему в ответ.

Расстроенный ходит больной Старлин, невзрачный, с колючим взглядом и согнутый от всего случившегося с ним. Ему на вид было лет двадцать шесть. Он влюбился в молоденькую девушку, продавщицу магазина из музыкального отдела. Девушка не отвечала взаимностью на его ухаживания. Он убил её и съел… её сердце. Пробыл он здесь несколько лет и был выписан, но в больнице общего типа, куда его перевели он влюбился в медсестричку и чуть там не изнасиловал её. Прошло полгода как он уже снова здесь. Его профессор не выписал, а поставил кандидатом в кандидаты на зиму, что значит нужно ждать ещё целый год.

Насильнику мертвых, который жил невдалеке от кладбища и очень любил там проводить время с мертвыми женщинами, совсем не повезло. Ему профессор ничего не пообещал. Я даже не знаю имя этого некрофила, настолько он мне был неприятен, что я избегал общения с ним.

— А что тебе профессор пообещал? — заметив, что я хожу по двору один и ни с кем не разговариваю, поинтересовалась медсестра.

— На зиму… — недовольно и с иронией ответил я.

— Так это хорошо! Тебе повезло. Ты ведь недавно к нам прибыл. А как с братом? Тоже на зиму?

— Как это недавно?! Четвертый год пошёл. Наши подельники уже на свободе, а нам — такая кара.

— Но здесь-то вы недавно. И попались вы «за границу», ведь это — измена Родине.

— Какая измена?! 83 статья «переход границы» до трёх лет — возмущаюсь я.

— Статья — одно дело! А у вас — преступление. Лучше бы ты совершил два убийства, чем то, что ты сделал,-спокойно и совершенно искренне сказала мне медсестра.

— Вы правы, только у меня не два трупа, а тысячи убитых комаров, так что профессору виднее кого в первую очередь надо выписывать.

Я боялся в таком состояние сказать что-то лишнее и поскорее ушел подальше от медсестры. Я вспомнил как Ивана Бога из Днепропетровской больницы с возмущением рассказывал мне, что ему врач сказала тоже самое:

— Лучше б ты, Бога, двоих убил, чем то, что ты границу перешёл.

Во двор зашёл Людас, он закончил гладить халаты и тоже считал, что профессор несправедливо долго продержал его в больнице за угон автомашин.

— Вон, Васька Вазин, жену в посадке убил и, как я, тремя годами отделался, да и болен он не больше, чем мы с тобой. Слушай, я тебе сейчас одну историю расскажу, только прошу тебя никому об этом. Помнишь, весной привезли больного по фамилии Александр Миненков. Так вот, он — родной брат чемпиона мира по фигурному катанию Андрея Миненкова.

Я хорошо помнил худощавого, выше среднего роста парня редко разговаривавшего с больными и больше державшегося особняком. Он задержался в больнице совсем недолго, в первую же комиссию ему заменили режим спецбольницы на больницу общего типа.

— Мне эту историю рассказал Кириллыч-вольнонаёмный санитар, — продолжал Людас, — Кириллыч вёз его в Ставрополь на вольную больницу и, прочитав его историю болезни узнал, что А. Миненков сидел не за хулиганство, а за «гоп-стоп» (вооруженный разбой), что ментов на уши ставил со своими приятелями. Вроде даже труппы есть и несколько пистолетов на нем висят, а что с его подельниками случилось неизвестно. Ясно одно — дурдом спас его. По дороге А. Миненков сбежал от Кириллыча. Нашли его через несколько суток в каком-то посёлке у знакомых девиц. При нём оружие оказалось, чуть было не пристрелил там Кириллыча, кое-как уговорили его сдаться. Вернулись они в больницу, а там его дядька-прокурор Ставропольского края на «Волге» его ждет и поехали они сразу все вместе домой. Всё это было заранее ус троено. А брат-фигурист отказывался выступать на чемпионатах, если его брата не освободят.

-Так чем вся это история закончилась? — спросил я.

— Дядька ему сказал, чтобы он взял «Волгу» и катил на ней вроде бы в Воронежскую область, подальше от него, а если ещё чего натворит, то потом пусть сам и расхлёбывает, вот так. Видишь, кому как в этой жизни везёт.

То, о чем рассказывал Людас очень походило на правду. Медперсонал, сопровождавший больных на вольные больницы возвращался в отделение через три, пять дней, а Кириллыч пропал тогда на несколько недель.