Мать
Мать
Он унаследовал от матери светлые волосы, кроткий нрав и тяготение к искусству.
— Бывало, Леня бегает, резвится, — рассказывала Наталья Карповна, — а Саша сидит себе на ковре и мнет ручками шелковую бумагу, выделывая из нее разных животных.
В сравнении с Леней, напоминавшим живостью и неистощимой энергией Афанасия Авксентьевича, Саша казался вялым и болезненным: он не любил детских игр, боялся холода и холодной воды и безутешно плакал, когда мать уходила из дому.
Своей мечтательной игрой на фортепьяно мать пробудила в нем раннюю любовь к музыке. Едва достигая головой клавиатуры, Саша стоял у ее широких юбок, прислушиваясь к татарским песням и пляскам, которые она наигрывала, уносясь мыслью в родной Крым.
Года в четыре он стал самостоятельно подбирать мелодии. У него было тончайшее чувство ритма. Наталья Карповна любила рассказывать, как удивлены были однажды каховчане, увидев впереди марширующего полка ее маленького сына, отбивающего ритм на барабане.
Саше исполнилось шесть лет, когда после размолвки с мужем Наталья Карповна переехала в Симферополь.
Вместе с детьми, которых у нее было пятеро, и бедной родственницей Такуш-тетей, взятой в дом в качестве воспитательницы, она поселилась на Долгоруковской улице в одноэтажном особнячке с красной плюшевой гостиной.
Именно в этой гостиной, на ковре, около длинного рояля фирмы «Плейель» и этажерки с Сашиными бумажными изделиями мальчика впервые увидел художник Айвазовский. Плененный талантом терпеливого ребенка, упорно нащупывающего форму, он стал настойчиво советовать Наталье Карповне обучать сына скульптуре, а уходя, взял с этажерки несколько фигурок из шелковой бумаги, чтобы продемонстрировать их в Академии художеств[5] *.
В первые дни по приезде семьи в Симферополь в доме на Долгоруковской царила пугающая тишина, усугубляемая шепотом домочадцев и шуршанием юбок матери и. Такуш-тети. Но вскоре дом ожил. В отсутствие Афанасия Авксентьевича, наезжавшего в Симферополь по делам лесной конторы, в гостиной становилось тесно от цветных кринолинов, колыхавшихся под звуки вальса. Равно приветливая к богатым и бедным, веселая и ласковая Наталья Карповна сумела превратить свой скромный особнячок в один из гостеприимнейших уголков Симферополя. Даже старый селиновский дом в Карасубазаре, огражденный от мира глухой стеной, становился многолюдным и оживленным, когда его посещала Наталья Карповна.
Саша любил эти поездки в старый город с его веками устоявшимся бытом.
Точно перечитывая любимую книжку, он знал наперед все, что ему предстояло там увидеть. По ухабистой улице, на которой даже летом не высыхают лужи, они подъедут к высокой калыбной[6] стене. Мать дернет за колокольчик, и у раскрывшейся калитки появятся селиновские домочадцы с седым как лунь дедушкой Карпом Ивановичем впереди. Гостей поведут в стеклянную галерею целовать пухлую руку бабушки Татьяны Ивановны — непомерно толстой старухи в кружевной накидке и такой же наколке. Только уйдут они в комнаты, как она закричит громким голосом, напоминающим крик совы: «Гаяна-джа! Са-вет-джа! Солдат Гаяна-джа!» На ее зов сбегутся приживалки в черных косынках, и не успеют гости привести себя в порядок, как стол в столовой будет заставлен чебуреками, шекер-береком[7] и вареньем разных сортов.
Особенно занятно бывало в Карасубазаре на масленице, которую праздновал весь город без различия веры и национальности.
Чего только Саша не видел с балкона дома, выходящего на площадь! Зрелище сменялось зрелищем. Вот внимание его привлекли борцы, подзуживаемые гиканьем возбужденной толпы. Но раздаются крики, и все бегут в сторону, чтобы увидеть… Что увидеть? Облезлую обезьяну в пиджачке, выделывающую по приказанию старого татарина что-то вроде па ойнавы[8]. Недолго пришлось Саше разглядывать и обезьянку. Площадь вдруг зашумела, загалдела. «Приехали комедианты!» — закричал кто-то в толпе.
Саша видит: комедиант в одежде, усыпанной блестками, ходит по канату. «Вай! Что у него на ногах?» — недоумевают на балконе. В толпе раздается оглушительный хохот: «Чугунные казаны[9] у него на ногах!»
Вечером, сидя возле матери у окна, Саша наблюдал за ряжеными, освещающими себе путь факелами. Неумолчно грохотала даул-зурна[10]. Отделяясь от главного шествия, устремлялись в ворота домов группы ряженых; аляповато размалеванные маски появлялись и на селиновской лестнице. Наталья Карповна приглашала их, по карасубазарскому обычаю, к столу, и они пили, пели, отплясывали хайтарму[11], а затем снова высыпали на улицу, размахивая факелами и распевая татарские песни.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.