Детство и юность

Детство и юность

Джон Рональд Руэл Толкин появился на свет 3 января 1892 г. в Блумфонтейне, столице тогда ещё Свободного Оранжевого государства. Первые годы жизни ему суждено было провести на африканской земле. Артур хотел назвать ребенка Джоном Руэлом — в честь обоих дедов Джонов и себя (Руэл было его второе имя). Мэйбл предложила как собственное имя Рональд — и именно так Толкина называли родные и близкие. Любопытно, что К. С. Льюис еще в 1957 г. даже не знал, как расшифровывается Дж. в имени его друга Рональда. Толкин этого отнюдь не скрывал и считал своим патроном святого Иоанна Евангелиста, — просто в общении тема не возникала. Школьные однокашники знали, что Толкин не просто Рональд, а Джон Рональд. Сам же Льюис и некоторые другие университетские друзья обычно звали его «Толлерс».

Дни четы Толкинов в Блумфонтейне текли в целом вполне благополучно. В 1893 г. в Южную Африку на время переехала и сестра Мэйбл, Мэй, со своим мужем Уолтером Инклдоном. Коммерсант, он решил заняться скупкой южноафриканского золота, а жену оставил с сестрой в Блумфонтейне. 17 февраля 1894 г. в семействе произошло новое прибавление — Мэйбл родила второго сына, Хилари Артура Руэла.

Между тем ладно было вовсе не всё. Общение с сестрой усилило тоску Мэйбл по дому. Пребывание в Африке просто изматывало её. Тогда как Артуру, напротив, нравилось здесь всё больше, и он был не прочь остаться в этом «диком» краю навсегда. Дело решили болезни Рональда — он сильно страдал от африканской жары, и Мэйбл решила увезти детей в Англию. Артур не мог оставить дела и обещал отправиться следом чуть позже. В апреле 1895 г. Мэйбл отплыла из Кейптауна с мальчиками, а Артур, проводив её, вернулся в Блумфонтейн. Больше увидеться супругам было не суждено.

Еще стояла весна, когда трехлетний Толкин с матерью и братом прибыл в «старую добрую Англию», воспеванию которой он десятилетия спустя посвятит все свое творчество. Мэйбл поселилась у родителей, которые рады были видеть внуков и вновь обрести дочь. Но вскоре пришла беда.

Артур все никак не мог выбраться из Блумфонтейна, а осенью 1895 г. разболелся. В конце концов, африканский климат подкосил и его. 15 февраля 1896 г. Артур Толкин умер. Похоронили его в Блумфонтейне. Весть о смерти сына подкосила Джона Бенджамина Толкина, и он прожил после этого лишь полгода. Мэйбл продолжала поддерживать связи со свекровью и с Грейс Маунтин, но от случая к случаю — основное общение ей и ее подрастающим детям составляли Саффилды и их свойственники.

После смерти мужа Мэйбл осталась если не без средств к существованию, то со средствами весьма ограниченными. Скромные сбережения Артура и немногим менее скромные доходы от купленных им акций южноафриканских приисков не могли обеспечить достойного образования мальчикам и требовали суровой экономии. В то же время стеснять старых Саффилдов дольше было неудобно для всех. Летом 1896 г. Мэйбл сумела найти недорогой домик в деревне Сэрхоул под Бирмингемом и поселиться отдельно от родителей. Здесь Рональд и Хилари получили свое первое образование — домашнее, от матери, знавшей несколько языков, умевшей рисовать и музицировать.

Между тем произошли события, еще раз резко изменившие судьбу семьи и определившие многое, если не все, в последующей биографии Толкина. Мэйбл, после смерти мужа много размышлявшая на религиозные темы, склонная к величественной обрядности «высокой» англиканской или католической церкви, окончательно решила перейти в католицизм. Последним толчком стала поддержка сестры Мэй, вернувшейся с мужем из Южной Африки. Мэй была склонна к довольно беспорядочным духовным исканиям (позднее она увлеклась спиритизмом), и в тот момент, при общении с укрепляющейся в выборе сестрой, ее привлек католицизм. В июне 1890 г. сестры приняли католичество.

Этот шаг стоил Мэйбл многих и дружеских, и родственных связей. Муж Мэй, убежденный англиканин, быстро заставил жену вернуться в лоно протестантизма — по крайней мере, внешне. Но Мэйбл осталась непоколебима, что привело к разрыву и с большей частью собственной родни, и тем более с Толкинами. Впрочем, отвернулись не все — Мэйбл продолжала тепло переписываться со свекровью (Мэри Джейн Толкин надолго пережила мужа и скончалась только в 1915 г.). А Уилфред Толкин даже согласился оплатить обучение племянников в школе короля Эдуарда (там учился когда-то Артур) — возможно, в некоторой надежде ослабить влияние матери-католички. Продолжала по возможности поддерживать сестру Джейн Нив, хотя родители Мэйбл долго не желали сменить гнев на милость.

В том же 1900 г. Рональд поступил в школу. Классическая школа короля Эдуарда считалась для Бирмингема в известном смысле элитной, здесь давали хорошее гуманитарное образование по ценам, доступным для зажиточного среднего класса. Поскольку добираться из Сэрхоула в город было трудно, Мэйбл пришлось переехать в пригород Моузли, а когда в 1901 г. снятый ею там дом власти приняли решение снести, — в Кингз-Хит, близ железнодорожной станции. Впрочем, жизнь в промышленных районах не нравилась ни Мэйбл, ни мальчикам — особенно Рональду, на которого все больше давил унылый городской пейзаж. К тому же Мэйбл не пришлась ко двору в католическом приходе Святого Дунстана, ради которого, собственно, и выбрала Кингз-Хит.

После примерно годичных поисков Мэйбл нашла храм себе по душе — так называемую Молельню в Эджбастоне, очень небогатом пригороде Бирмингема. Эджбастон и здешний храм стали во второй половине XIX в. своеобразным центром католического возрождения в Бирмингеме. Священники Молельни содержали собственную классическую школу Святого Филиппа. Обучение здесь, конечно, стоило дешевле, чем в школе короля Эдуарда. Это еще более укрепило выбор Мэйбл. В 1902 г. она переехала на Оливер-Роуд в Эджбастон, а Рональд был переведен в школу Святого Филиппа. Здесь же стал обучаться и его брат Хилари. Духовным наставником Мэйбл и ближайшим ее другом стал священник Френсис Морган — всего на четверть англичанин, наполовину валлиец и на четверть испанец. Под влиянием экспансивного и даже отчасти фанатичного, но при этом искреннего и заботливого духовника Мэйбл, и без того убежденная в истинности новой своей веры, стала еще более ревностной католичкой.

Однако условия жизни в Эджбастоне были еще менее приятными, чем в Кингз-Хит, а вскоре и школа Святого Филиппа перестала удовлетворять притязательным требованиям Мэйбл. Она сочла наилучшим забрать детей оттуда и снова приняться за их образование самой, с тем чтобы вернуть их к «королю Эдварду». Стремление дать мальчикам лучшее образование восторжествовало над религиозными и менее важными финансовыми соображениями, тем более что Мэйбл уже удалось привить сыновьям, особенно старшему, свою преданность вере. Осенью 1903 г. Рональд вернулся в школу короля Эдуарда, получив к тому же стипендию.

Он учился с рвением, хотя не ко всему в равной степени. В полной мере начало в эти годы проявляться вольно или невольно привитое матерью увлечение языками. Ещё дома Рональд познакомился с латынью, а теперь открыл для себя древнегреческий, а затем, через «Кентерберийские рассказы» Чосера, среднеанглийский, ставший навсегда предметом его обожания. Иначе обстояло дело с младшим братом. Хилари явно не хватало целеустремленности Рональда, и подобной страсти к учебе он не испытывал. Так что он не прошел вступительных испытаний в школу короля Эдуарда, и образованием его пришлось и дальше заниматься Мэйбл.

Между тем силы Мэйбл были подорваны. Неуютная жизнь, частые переезды, беспрестанные заботы о здоровье и обустройстве детей довели молодую еще женщину почти до полного истощения. В начале 1904 г. она слегла с диабетом. Детей временно забрали к себе родственники: Рональда — супруги Нив, а Хилари — дед. Мэйбл была госпитализирована, и с первым приступом болезни, казалось, удалось справиться. Проведя в больнице два месяца, Мэйбл выписалась. В июне она вместе с детьми по совету отца Моргана уехала в деревню Рэднел, что в Вустершире, где обычно отдыхало духовенство Бирмингемской Молельни. Здесь сняли комнату у местных жителей, которые взяли на себя и уход за Мэйбл и детьми. Френсис Морган часто приезжал и приглядывал за ними. В Рэднеле Мэйбл очень нравилось, и она не захотела возвращаться осенью в Бирмингем, так что Рональд одно время ездил в школу на поезде из Рэднела.

К началу ноября здоровье Мэйбл внезапно резко ухудшилось. 8-го числа она впала в кому. В Рэднел приехала ее сестра Мэй, которая вместе с отцом Френсисом заботилась о больной до последнего. Но помочь ей уже не могли ни они, ни тогдашняя медицина. 14 ноября 1904 г. Мэйбл Толкин умерла. Было ей всего тридцать четыре. Воспоминания об этой трагедии преследовали Толкина всю жизнь. Характер его с тех пор изменился. Как писал X. Карпентер, «от природы Рональд был человеком веселым, можно сказать, неугомонным, страстно любящим жизнь. Он любил поболтать и поразвлечься. Он был наделен отменным чувством юмора и легко находил себе друзей. Но отныне в его характере появилась и другая сторона. Она не так бросалась в глаза, но находила себе выход в дневниках и письмах. Эта сторона была способна испытывать приступы глубочайшего отчаяния. Точнее — и это наверняка было связано со смертью матери, — когда Рональд бывал в таком настроении, он испытывал острое ощущение грозящей утраты. Ничто не вечно. Ничто не надежно. Любая победа рано или поздно оборачивается поражением».

…Своих детей Мэйбл оставила на попечение отца Френсиса Моргана. Естественно, протестантская родня была не слишком довольна этим. Отцу Френсису пришлось искать компромиссы — и он поселил детей в 1904 г. у Беатрис Бартлетт, только что овдовевшей супруги Уильяма Саффилда. «Тетя Беатрис», проживавшая в Эджбастоне, относилась к противоборству католиков и протестантов за детские души вполне безразлично. Впрочем, столь же безразлично относилась она и к самим племянникам. Детям у нее было крайне неуютно, и в начале 1908 г., когда они немного подросли, опекун нашел им комнату в доме миссис Фолкнер. Дом этот располагался гораздо ближе к Молельне, где Рональд с Хилари и так проводили немалую часть времени. Нужды они, в общем, теперь не знали, — отец Френсис имел долю в бизнесе своей испанской родни, торговавшей хересом, и пополнял невеликое наследство четы Толкинов за свой счет.

О своем опекуне, заменившем и отца, и мать, Рональд сохранил добрую память на всю жизнь. Отец Френсис привил ему твёрдые нравственные и религиозные принципы, которым Толкин следовал неотступно, подчас вопреки мнению всех окружающих. Позже это создаст ему славу «непростого человека», но сам он всегда считал такое поведение единственно правильным.

Впрочем, в отношениях подростка с опекуном не все было безоблачно. В доме миссис Фолкнер квартировала девятнадцатилетняя Эдит Брэтт, обучавшаяся в пансионе и планировавшая стать учительницей музыки. Эдит родилась 21 января 1889 г. в Глостере в зажиточной семье обувных фабрикантов, но незаконнорожденной, без «официального» отца (его имя исследователям доныне неизвестно). В пансион она попала после смерти своей матери, Френсес Брэтт, в 1903 г. У Фолкнеров Эдит тоже поселил опекун, адвокат семьи.

Рональду в момент переезда к Фолкнерам было уже шестнадцать, а выглядел он еще старше. Между росшими без родителей, романтически настроенными молодыми людьми быстро возникла близкая дружба, а затем вполне невинная влюбленность. Как вспоминал Толкин в одном из позднейших писем Эдит, «я в первый раз поцеловал тебя, а ты меня почти случайно». Рональд и Эдит подолгу беседовали, в том числе «втайне», совершали велосипедные прогулки за город…

Ничего действительно предосудительного, но когда отец Френсис осенью 1909 г., через несколько месяцев после первого поцелуя, узнал об этом, как ему представилось, угрожающем далеко зайти романе, то наложил решительный запрет на общение Рональда с Эдит. Во-первых, Эдит происходила из вполне благонамеренной протестантской семьи, от которой расположения к католикам ждать не приходилось. Во-вторых, Морган полагал, что роман отвлечёт воспитанника от получения высшего образования. Справедливость последних опасений нашла немедленное подтверждение. Рональд готовился поступать в Оксфордский университет. В конце 1909 г., в довольно расстроенных чувствах, он впервые в жизни прибыл в Оксфорд, чтобы сдать экзамен на стипендию, и провалился.

Неудивительно, что после этого позиция отца Френсиса стала ещё жёстче. В 1910 г. он переселил братьев Толкин на другую квартиру. А когда узнал, что Рональд продолжает, да ещё тайком от него, опекуна и духовника, встречаться с Эдит, то полностью запретил общаться с ней каким бы то ни было образом, по крайней мере до совершеннолетия. Дело, казалось, облегчало то, что Эдит переехала из Бирмингема в Челтнэм, где ей предоставил кров собственный опекун. И действительно, Толкин на этот раз скрепя сердце послушался отца Френсиса и прекратил даже переписку, написав лишь одно письмо и с разрешения Моргана. Но на самом деле Толкин был не менее упрям, чем опекун. Позднее он писал о своем выполненном обязательстве три года не общаться с возлюбленной: «Я не думаю, что что-либо иное оправдало бы брак на основе подросткового увлечения; и вероятно, ничто иное не укрепило бы мою волю достаточно, чтобы придать этому увлечению (пусть даже подлинному примеру истинной любви) постоянство». А, сколь известно, в любви к Эдит Толкин был поистине постоянен — она была и навсегда осталась для него единственной. Позже нежно любимая жена станет прообразом одной из самых ярких героинь Толкина — эльфийской принцессы-певуньи Лутиэн…

Как бы то ни было, вопреки гнетущей его сердечной скорби, а отчасти и благодаря ей Толкин с новыми силами взялся за учебу. Шёл последний год обучения его у «короля Эдуарда», а в декабре вновь предстояло попытаться получить стипендию в Оксфорде. Результат напряженного труда сказаться не замедлил — на этот раз стипендию от оксфордского Эксетер-Колледжа Толкин получил. Теперь он мог поступить в университет — первым в роду как по отцовской, так и по материнской линии. Отец Френсис имел все основания быть доволен воспитанником.

С другой стороны, это означало расставание с братом, с которым Рональд долгое время оставался неразлучен. Интересы Хилари совершенно отличались. Он с детства был менее увлечен учебой, зато здоровее брата. В школе он так и не прижился и в итоге покинул Бирмингем, отдавшись простой деревенской жизни. Первое время он работал в Сассексе на ферме супругов Брукс-Смит, знакомцев и компаньонов Джейн Нив. Позднее он стал совладельцем новой, общей фермы Брукс-Смитов и Нив в Ноттингемшире, а после Первой мировой войны завел собственное хозяйство в Ившеме, на родине Саффилдов. Женился он в 1928 г. в Ившеме на Энни Мэдлин Мэтьюс, и супруга родила ему троих детей. Несмотря на разницу в устремлениях и образе жизни, Рональд до конца своих дней сохранял самые теплые отношения с братом и много раз бывал у него, один и с семьей. Образ жизни Хилари должен был казаться Рональду более естественным, чем быт оксфордского профессора… Во всяком случае, как бы Толкину ни хотелось походить на созданных его воображением трудолюбивых земледельцев-хоббитов, брат походил на них гораздо больше. Хилари пережил старшего брата на несколько лет и скончался в 1976 г.

К последним месяцам обучения в школе короля Эдуарда относится возникновение «Чайного клуба и Барровианского общества» (ЧКБО) — первого в череде дружеских литературных кружков, сыгравших весьма значимую роль в судьбе Толкина. Кроме него, ядро кружка составили два его школьных друга — Кристофер Уайзмен и Роберт Джилсон. Они вместе заведовали школьной библиотекой, где и проходили первые чаепития, обеспечившие клубу название. Летом чаепития перенесли в универсам Барроу, и таким образом появилось ЧКБО. Чуть позже к кружку присоединился и быстро стал завсегдатаем Джеффри Бейч Смит. Помимо тесной дружбы, Толкина и его товарищей объединило увлечение древними языками и литературой. При этом кто-то (как Толкин) мог питать особое пристрастие к Средневековью, кто-то к эпохе Возрождения и Просвещения, кто-то к романтикам… Друзья обменивались мнениями, декламировали поэзию (Толкин — древне- и среднеанглийскую).

Именно в ходе общения с будущими членами ЧКБО, кстати, Толкин впервые стал давать волю своему, как он позже выражался, «тайному пороку». Дело в том, что с раннего детства он сочинял несуществующие языки. Теперь дело вставало на более серьезную основу. Сначала это были «реконструкции» неких несохранившихся, но прослеживаемых в позднейших германских языков. Потом эксперименты стали смелее…

Летом 1911 г. Толкин окончил школу короля Эдуарда. Поступлению в Оксфорд предшествовало первое во взрослом возрасте из крайне редких его путешествий за пределы Британии. На летние каникулы Рональд в компании Хилари, Брукс-Смитов и Джейн Нив отправился на континент, в Швейцарию. Здесь он впервые увидел настоящие горы — и горные пейзажи глубоко отложились у него в памяти. Позднее в творчестве Толкина величественные (или мрачные) горы, устремленные в поднебесье, — один из наиболее частых ландшафтных образов. Приобретенную же в Швейцарии открытку с репродукцией картины Й. Мадленера «Горный дух», изображающей старца в плаще и широкополой шляпе, сам Толкин позже назвал «прототип Гэндальфа».

По завершении каникул Толкин прибыл в Оксфорд и приступил к обучению в Эксетер-Колледже. Обучение «классике», однако, занимало его всё меньше. Увлечение Средними веками, «варварскими» языками и эпосами (Толкин около этого времени занялся финским и валлийским) решительно вытеснило любовь к греческому и латыни. Кроме того, бурная университетская жизнь, с грубоватыми, а то и откровенно хулиганскими забавами сокурсников, быстро вовлекла Толкина. Он, по собственным позднейшим признаниям, обленился, стал меньше внимания уделять даже религии (при том что, единоверцы у него в Оксфорде быстро нашлись). В довершение прочего голова была занята ещё и мечтами об Эдит. В январе 1913 г. Толкину должен был исполниться двадцать один год — полное совершеннолетие и освобождение от опеки…

ЧКБО, как ни странно это для школьного кружка по интересам, продолжало существовать — если не в прежнем составе, то в своём основном ядре (Толкин, Уайзмен, Джилсон и Смит). Друзья обновили свое «общество» в первые же зимние каникулы, когда Толкин приехал в Бирмингем и поучаствовал в постановке ими в школе короля Эдуарда комедии Р. Шеридана «Соперники». Они продолжали встречаться и переписываться и позднее, когда школу окончили уже все. Так что Толкин не только в университете находил единомышленников, с которыми мог делиться своими успехами в постижении средневековых языков и литератур — и в собственном творчестве.

В эти самые годы Толкин, забросив всё более малонаучные «реконструкции», засел за создание языков собственных. Один разрабатывался на основе финского, а другой — на основе валлийского с германскими элементами. Первый много позже получит название Кэнья (затем Квэнья) и станет языком Высших Эльфов. Второй, «гномский» (gnomes — первоначально у Толкина имя второго эльфийского рода, Нолдор; не путать с dwarves, обычно переводящимся на русский как «гномы»), после ряда преобразований стал Синдарином, языком Серых Эльфов Средиземья… Но тогда Толкин ещё не «знал», что это за языки.

3 января 1913 г. Толкину исполнилось двадцать один год. 2-го он не спал до полуночи, а как только наступили новые сутки, сел писать Эдит письмо. В нем он напоминал о своей любви и предлагал ей руку и сердце. Письмо пришло как раз вовремя, чтобы предотвратить брак возлюбленной — Эдит была уже помолвлена с братом своей школьной подруги. Ответное письмо Эдит показало Толкину, что она готова к разговору с ним. 8 января 1913 г. Рональд приехал в Челтнем. Они долго говорили с Эдит, и та согласилась разорвать помолвку. С браком снова влюбленные решили не спешить, подождав до окончания Рональдом университета. Однако между собой у них всё теперь было решено, о чем Рональд и уведомил честно отца Френсиса — пусть уже не опекуна, но наставника в вере и покровителя. Тот, по крайней мере, не выказал гнева.

Между тем легкомысленное в последнее время отношение к учебе вновь привело к не вполне желательным последствиям. В феврале Толкин сдавал промежуточный экзамен на степень бакалавра и относительный успех дался ему с трудом — всего лишь вторая, не высшая степень отличия. Между тем Толкин уже мечтал о карьере ученого-лингвиста («филолога», по английской терминологии). Как бы то ни было, как раз работу по языкознанию он выполнил на «отлично», и это определило в тот же год второй, давно назревший жизненный выбор. Летом Толкин перевелся с классического факультета Эксетер-Колледжа на «английский», в «Почетную школу английского языка и литературы».

«Английский» факультет был разделен, даже расколот (во всех смыслах слова) на два отделения — языковое и литературное. Первое занималось исследованием истории английского языка и уделяло полновесное внимание древне-и среднеанглийской литературе. Второе, изучая новоанглийскую словесность, весьма прохладно относилось к любым дочосеровским, а то и дошекспировским штудиям. «Лит.» и «яз.» в Оксфорде превратились в настоящие партии, даже клики, ведшие бесконечную борьбу между собой. Толкин, разумеется, выбрал отделение «яз.». Его работы этого времени уже выказывают первые черты будущего крупного ученого. Помимо уже неплохо знакомых древне- и среднеанглийского он изучил древнеисландский и смог теперь прочесть на языке оригинала обе Эдды и давно любимые им героические саги.

На летние каникулы 1913 г. Толкин вновь отправился за границу — на этот раз отчасти ради заработка. Он должен был сопровождать трех мексиканских детей и их тетю на отдыхе во Франции. Отдых, однако, не задался во всех смыслах. Толкин стыдился несовершенного знания испанского и плохого знания французского, его жутко раздражали французы. Единственным, что показалось ему достойным внимания, были средневековые достопримечательности Парижа. Впечатления были тем неприятнее, что начало лета Толкин встретил вместе с Эдит, в утопающем в зелени деревьев древнем английском Уорике, который просто заворожил его. Контраст с бурлящей модерновой жизнью что французской столицы, что набитых туристами курортных местечек на западе был слишком велик. В довершение всего мексиканка погибла, сбитая машиной в бретонском городке Динар. Толкину пришлось заниматься отправкой ее тела на родину. Вернулся он в Англию со вполне устоявшейся и привившейся на всю жизнь неприязнью ко всему французскому.

Почти с самого «воссоединения» Толкин убеждал Эдит принять католицизм. Сам он, обретя любимую, почувствовал прилив веры и вновь ревностно посещал храм. Эдит к католицизму склонялась, но жила в протестантском окружении и сама была дисциплинированной прихожанкой англиканской церкви. Рональд, однако, настаивал, и ради него Эдит приняла его веру.

В январе 1914 г., вскоре после дня рождения возлюбленного, она официально вступила в лоно Римско-католической церкви. Последствия нетрудно было предвидеть, и Рональду они были хорошо известны на примере матери. Эдит надолго поставила крест на общении с большей частью родни и многими близкими прежде людьми. Собственно, переезд ее в Уорик и был связан с тем, что адвокат Джессоп отказал прежней подопечной от дома, как только узнал о ее намерении принять «папизм». Главным, однако, для неё было то, что теперь они с Рональдом были уже вполне законно помолвлены, стали для всех женихом и невестой.

Лето 1914 г. Толкин провел в Корнуолле, гостя у отца Винсента Рида, принадлежавшего к братству Бирмингемской Молельни. Если в Швейцарии в своё время он впервые по-настоящему увидел горы, то здесь — море. Вид на бескрайние просторы Атлантики с прибрежных скал крепко запечатлелся в его памяти. К этому образу он возвращался несколько раз в стихах и прозе, и ярче всего — в своем первом «забытом сказании», «Падении Гондолина», герой которого Туор первым из людей видит бескрайнее «Великое Море», западный океан.

Толкин уже давно, в школьные годы, писал стихи. Первым толчком стало влияние католического поэта Френсиса Томпсона, которому Толкин первое время явственно подражал. Стихотворения 1910–1913 гг. никогда не интересовали его позже. Хотя не исключено, что некоторые идеи позднейшей «мифологии» уже зарождались. В одном стихотворении появляются «легкокрылые эльфы», а сам Толкин позднее допускал, что Валинор, страна «богов» на Заокраинном Западе, был задуман им как Волшебная Страна, Феерия, «около 1910 г.». Очевидно, мифологические образы «приходили» ему фрагментами, без всякой связи. Позднее он не раз признавал, что многое «писалось само», что ему еще приходилось разбираться, «что это означает».

Именно так и был сделан самый первый шаг в создании монументального «Легендариума», свода собственных мифов и повествований. Читая англосаксонскую поэму «Христос» Кюневульфа, Толкин натолкнулся на строки, вызвавшие у него прилив неожиданных чувств: «Радуйся, Эарендел, светлейший из ангелов, к людям над средней землею посланный». Персонаж неоконченного романа «Notion Club Papers» Лаудэм говорит по поводу своей встречи с этой строкой: «Когда я натолкнулся на эту цитату в словаре, то ощутил любопытную вибрацию, как будто что-то шевельнулось во мне, наполовину пробудившись ото сна. Нечто отдалённое, странное и красивое было за этими словами, насколько я сумел уловить, нечто далеко за пределами древнего английского. Теперь, конечно, я знаю больше. Цитата происходит из Христа; хотя с точностью не очевидно, что автор имел в виду. Но, думаю, нисколько не непочтительно будет сказать, что её любопытным образом трогающее качество может происходить из некоего более старого мира».

Насколько эти слова автобиографичны, можно судить по письму самого Толкина от 1967 г., где он пусть сдержаннее, но говорит о том же самом: «Имя «Эарендил» на самом деле (что очевидно) происходит от англосаксонского Earendel. Впервые профессионально взявшись за изучение англосаксонского (с 1913 г.), — это было мальчишеское хобби, тогда как предполагалось, что я учу греческий и латинский, — я был поражен великой красотой этого слова (или имений, вполне согласованного с нормальным стилем англосаксонского, но совершенно по-особому благозвучного для этого милого, но не «усладительного» языка. Помимо же того, форма имени сильно наводила на мысль, что по происхождению это имя собственное, а не апеллятив. Это подтверждается явно связанными формами из других германских языков; из которых среди путаницы и измельчания поздних преданий, по меньшей мере, кажется очевидным, что оно относилось к астрономическому мифу и было названием звезды или созвездия. По моему разумению, англосаксонские примеры ясно определяют, что оно прилагалось к звезде, знаменующей рассвет (во всяком случае, в английской традиции): то есть к тому, что теперь мы зовем Венерой, — утренней звезде, которую можно видеть ярко сияющей на рассвете, перед действительным восходом Солнца. Во всяком случае, я принял, что это так. До 1914 года я написал «поэму» об Эаренделе, спускающем свой корабль, подобный яркой искре, на воду в гаванях Солнца. Я приспособил его к своей мифологии — в которой он стал главной фигурой как мореход, а в итоге как звездный герольд и знак надежды людей. «Аийа Эарендил Эленион Анкалима» «Радуйся, Эарендил, светлейшая из звезд» восходит в конечном счете к англосаксонскому Eala Earendel engla beorthast».

Стихотворение на самом деле было написано в сентябре 1914 г. и стало первым в целой череде стихов — уже гораздо более «взрослых», чем опыты начала 10-х. В некоторых постепенно раскрывалась мифология Толкина, пока ещё вращавшаяся вокруг образа Эарендела. Таковы, например, «Берега Феерии», где впервые появляется образ заморской страны Валинор, или «Кор», описывающий покинутый обитателями город волшебного народа на высокой горе. Образы иного мира предстают и в «Хаббанане под звездами» — посвященном странствию людских душ в некоем потустороннем краю, под нездешними звездами. «Песнь об Арьядоре» — тоже описание вымышленной страны, но скорее некоего древнего края по нашу сторону мира, где люди живут бок о бок с таинственными и опасными существами. В стихотворениях 1915 г. сама Англия начинает обретать облик мифологического «Одинокого Острова», населенного некогда «фейри». Уорик, захвативший Толкина своими дивными деревьями, превращается в эльфийский город Кортирион, и ему посвящена небольшая поэма «Кортирион среди дерев». Языки, сочиняемые им, превращаются понемногу в «эльфийские», и он начинает писать стихи и на них тоже. Толкин и иллюстрировал свои фантазии, так что «вторичный мир» его с самого начала воплощался не только в слове, но и в рисунке.

Писал Толкин, впрочем, стихотворения и иного содержания. Одни посвящены Эдит и их любви, другие, с нередко забавными (как в стихах о «Человеке с Луны») сказочными образами, написаны для своего и ее развлечения. Для Эдит написал он стихотворение «Шаги гоблинов», в котором фантастические существа (то ли гномы, то ли гоблины, то ли фейри-эльфы) маршируют по ночному лесу под рожок лепрехона. Образ фейри («крошечных эльфиков», как выражалась любившая их Эдит) что в этом стихотворении, что в стихотворении «Тинфанг Трель», где изображен играющий на свирели дух или фейри, чем-то напоминающий Пана, сильно отличается. Это не эпические герои, строители Кора или Кортириона, и не пугающие соседи людей по Арьядору, а более типичные для английской литературы того времени игривые и миниатюрные создания. Толкин долго позднее пытался примирить непримиримое и, в конце концов, уже в 1971 г. отозвался о «Шагах гоблинов» так: «Я желал бы, чтоб эта злосчастная вещица, представляющая воочию все, что я (уже очень скоро) решительно возненавидел, была погребена навеки». Тем не менее и эти тексты тоже внесли свой вклад в «мифологию», а некоторые, как два стихотворения о «Человеке с Луны», нашли даже себе место в «Легендариуме» — как людской «фольклор». Кстати, именно «Шаги гоблинов» были наиболее успешным из ранних стихотворений Толкина. Напечатанные в 1915 г. в университетском поэтическом сборнике, они затем несколько раз перепечатывались в разных антологиях.

Толкин подходил к «Легендариуму» и с другой стороны. На него огромное воздействие оказало знакомство, с одной стороны, с «Калевалой» Э. Лённрота, а с другой — с историко-эпическими романами У. Морриса. В начале 1914 г. он сделал в научном обществе пространный доклад о «Калевале», а осенью задумал собственную переработку трагического сказания о сироте Куллерво — наиболее тронувшей его части эпоса. Писать он решил в прозе, перелагая финские руны в написанный архаическим языком «роман» наподобие повествований Морриса. Текст этот не был издан ни при жизни Толкина, ни долгое время после его смерти. Однако это действительно первый прозаический зародыш «Легендариума». Толкин по мере работы понемногу отходил от оригинала, вводя отсутствующие в нем мелкие детали, слегка перетолковывая древнефинскую картину мира. Со временем из «Истории Куллерво» выросло собственно толкиновское сказание о Турине — уже вполне вписанное в складывающуюся авторскую мифологию.

В литературном творчестве Толкин находил частичное утешение среди обступивших его к концу 1914 г. тревог. 4 августа 1914 г. Англия вслед за Россией и Францией вступила в войну с Германией. Началась Первая мировая, или, как тогда ее называли, Великая война, — самый масштабный, кровавый и разрушительный конфликт в мировой истории до того времени. Патриотическое чувство подталкивало Толкина в добровольцы, но он хотел и окончить университет. В конечном счете он решил завершить обучение, а одновременно готовиться в Корпусе военной подготовки к военной службе. Летом 1915 г. Толкин сдал экзамен на степень бакалавра и получил отличие первого класса, блестяще окончив университет. После этого он отправился продолжать военную подготовку в Бедфорд. Толкина зачислили, согласно его желанию, в полк ланкаширских стрелков, где уже служил его друг Дж. Б. Смит. Правда, они оказались в разных батальонах. Завершив в начале 1916 г. уже на новом месте, в Стаффордшире, обучение, как он сам выражался не без раздражения, «науке убивать», Толкин был назначен офицером связи.

Университет был окончен, предстояла отправка на Западный фронт во Францию, а значит, следовало скрепить союз с Эдит. Долгое ожидание завершилось 22 марта 1916 г., когда Рональд Толкин и Эдит Брэтт обвенчались в соборе Уорика. Отец Френсис, в конце концов, благословил их брак и даже сам хотел освятить его, но к этому моменту венчание уже было назначено, и совершил его духовник Эдит, отец Мерфи из Уорика. Эдит переселилась в деревню Грейт-Хейвуд в Стаффордшире, поближе к лагерю ланкаширцев. Грейт-Хейвуд, подобно Уорику, быстро обрел в глазах Толкина романтический ореол и вписался в мифологию как эльфийское же поселение Тавробел…

В июне Толкина отправили на французский фронт. Там он провел всего несколько месяцев — но это были месяцы страшного побоища на Сомме, в котором сгинули с обеих сторон сотни тысяч людей. На глазах Толкина гибли его сослуживцы, перед его глазами выжженная полоса «ничейной земли» просто заваливалась человеческими телами. Гибли и друзья — именно на Сомме погиб один из основателей ЧКБО Р. Джилсон. В конце же 1916 г., уже в Англии, Толкин получил весть о гибели Дж. Б. Смита. Только он и Кристофер Уайзмен, прослуживший войну на флоте, уцелели из четверых… Ужас тех дней, по собственному признанию Толкина, воплотился в картинах «запустения», приносимого вселенским Злом, — столь частых в его творчестве, в том числе во «Властелине Колец». Разрушительная мощь новых вооружений окончательно убедила его во вредоносности индустрии и технической «науки». Именно война сделала из Толкина принципиального «эскаписта», приверженца «побега» от бездушности машинно-политического мира в царство воображения. И она же, несомненно, определила векторы его дальнейшего творческого пути. Именно на фронте понемногу начали складываться контуры собственных сказаний, не уступающих по размаху древним сагам и подражающих им. И первым творением в этом роде стало «Падение Гондолина» — трагическая повесть о гибели прекрасного эльфийского города под ударами чудовищной военной машины сил Зла.

В конце октября Толкина, как и многих его сослуживцев, свалила «окопная лихорадка». Судьба по-прежнему хранила его — болезнь была не смертельной, но и выздороветь быстро он не мог, так что его отправили в госпиталь в Англию. Ноябрь — декабрь он провел по госпиталям, а Рождество встречал уже с Эдит в Грейт-Хейвуде. Оно доставило ему не много радости — как раз пришло известие о смерти Смита, да и болезнь давала себя знать. Тем не менее он был дома, рядом с любимой, и пока в безопасности.

За время пребывания в Грейт-Хейвуде зимой 1916/17 г. замысел создать собственную «мифологию» стал обретать плоть. Более того, Толкину представлялось, что он может создать ни много ни мало — «мифологию для Англии». Много позже он писал: «Я с юных лет скорбел о нищете любимого моего края: у него нет собственных (привязанных к его языку и почве) историй того уровня, который искал и обретал (как составляющую) в легендах других стран. Имелось греческое, и кельтское, и романское, германское, скандинавское и финское (особенно меня поразившее), но ничего английского, кроме ужатой до убожества лубочной дряни. Конечно, был и есть весь мир Артурианы, но он, пусть и сильный, недостаточно естественен, ассоциируется с почвой Британии, но не с английской; он не заменяет того, отсутствие чего я ощущал…

Не смейтесь! Но в некоторые времена (ныне мой гребешок давно уже сник) я замышлял создать остов более или менее связанных легенд, размахом от больших и космогонических до уровня романтической волшебной истории — большие находили бы в меньших контакт с землею, меньшие извлекали великолепие из просторного фона, — каковой мог бы посвятить просто Британии, моему краю. Он должен был обладать теми тоном и качеством, прохладным и чистым, которых я желал, благоухать нашим «аиром» (климат и почва Северо-Запада, имея в виду Британию и близлежащие области Европы — не Италию и не Эгеиду, тем более не Восток), и, обладая в то же время (насколько могу этого достигнуть) дивной ускользающий красотой, которую некоторые зовут кельтской (хотя она редко обнаруживается в подлинно кельтских древних вещах), он должен был стать «высоким», чистым от грубости, и пригодным для возросшего уже ума страны, задолго приобщившейся к поэзии. Я бы извлек некоторые сказания полностью, а многие оставил бы лишь помещенными в схеме и набросанными. Циклы должны были связываться в величественное целое, и притом оставить простор для других умов и рук, владеющих живописью, музыкой и драмой. Абсурд.

Конечно, такой самонадеянный замысел не развился весь сразу. Фактом стали просто истории. Они возникали в моем уме как «данность», а когда они по отдельности возникали, вырастали и связи. Увлекательная, хотя постоянно прерываемая работа (особенно с тех пор, как, даже помимо жизненной необходимости, разум окрылялся другим древом и расточался на лингвистику): однако всегда я ощущал, что рассказываю то, что уже было «там», где-то — не «выдумываю».

В Грейт-Хейвуде он, наконец, записал и завершил «Падение Гондолина». Но теперь повесть не была просто изолированной историей о гибели эльфийского града и о человеческом герое Туоре, который становится зятем эльфийского короля и спасает остатки его народа. Туор и его жена Идриль оказываются родителями морехода Эарендела, которому суждено стать Вечерней Звездой. Все части «мифологии», наконец, начинают сплетаться воедино. С «Падения Гондолина» начались «Забытые сказания», те самые, в которых Толкин с гордостью хотел видеть «мифологию для Англии». Рассказывают эти «сказания» древнегерманскому мореходу Эриолу на Одиноком Острове, Тол Эрессэа в западном море. Позднее острову суждено вернуться к берегам «Великих Земель», заселиться людьми, сородичами Эриола, и стать наконец Англией, но это потом. А пока это преддверие страны богов, Валинора, населенный эльфами край, куда люди попадают только во сне и лишь Эриолу удалось попасть наяву. В «мифологии» нашлось место и эльфийским языкам, к тому времени уже достаточно разработанным. Как говорил Толкин К. С. Льюису позднее, он «обнаружил, что невозможно выдумать языка без того, чтобы одновременно выдумать мифологию». Нередко новые образы и сюжеты рождались из размышлений над составленными Толкином эльфийскими словарями.

Первое, вводное сказание, тоже написанное в феврале 1917 г. в Грейт-Хейвуде, называлось «Домик Забытой Забавы». Так же звалось и одно из ранних стихотворений, посвященное Эдит, — там описывались дивные места на морском берегу, где они задолго до знакомства встречались в своих сновидениях. Теперь сюда прибывает Эриол, и здесь выслушивает он «Забытые сказания». И третья повесть 1917 г. тоже напрямую связана с Эдит. «Сказка о Тинувиэль» — самый ранний вариант истории о Берене и Лутиэн Тинувиэль, эльфийской принцессе. В нём она помогает своему возлюбленному отнять у злого бога Моргота, разрушителя Гондолина, священный камень Сильмарилл… Образ Лутиэн, как мы помним, рожден именно любовью к жене. Толкин довольно долго колебался, сделать ему самого Берена человеком или эльфом, но, в конце концов, сделал его человеком, подобно Туору. Так родилась тема браков людских героев с эльфийскими девами и эльфийской крови в людях — сквозная для всего «Легендариума».

Эдит была тогда интересна работа мужа, к тому же она видела, что творчество укрепляет его дух и силы перед приближающимся возвращением на фронт. Поэтому она была первой его увлеченной слушательницей и помощницей, а первые из «Забытых сказаний» переписывались набело ее рукой. В феврале Эдит в первый раз забеременела. А весной Толкина отправили в расположение полка в Йоркшир, чтобы оттуда вновь перебросить во Францию.

Но этого не случилось. У Толкина вновь поднялась температура, и его поместили в госпиталь. Болезнь возвращалась раз за разом, так что он провел в госпиталях больше полугода. В это время он продолжал писать, и появилось четвертое из «Забытых сказаний», гораздо более мрачное и пессимистичное, чем первые три. «История Куллерво» превратилась в «Сказание о Турамбаре» — человеческом герое, несущем на себе страшное проклятие Моргота (позднее Турамбар получит имя Турин). В Турамбаре Толкин, по собственному признанию, соединил финского Куллерво, скандинавского Сигурда и греческого Эдипа. Турамбар — великий воитель, помогающий собственным сородичам и эльфам сражаться с силами зла, побеждающий великого дракона Глорунда (позже Глаурунг). Но проклятие преследует его, он одержим гордыней, становится невольным убийцей, виновником многих бед для дающих ему приют, а в конечном счете по неведению вступает в брак с собственной сестрой. Оба кончают жизнь самоубийством. Толкин несколько раз возвращался к этой мрачной саге на протяжении своей жизни, раз за разом расширяя и перерабатывая ее. История Турина отзывалась каким-то глубинным терзаниям его души, размышлениям о человеческом жребии, о свободе выбора, о причине и природе зла. В итоге сказание оказалось едва ли не самой разработанной из «легенд Древних Дней».

Эдит сначала переезжала, чтобы быть поближе к мужу, но в конце концов такая жизнь в не самых благоустроенных условиях стала угнетать беременную женщину. Она решила вернуться в Челтнэм и рожать там. 16 ноября 1917 г. в Челтнэме появился на свет первенец Толкина — Джон. Младенца крестил Френсис Морган, и полное имя ребенка стало Джон Френсис Руэл. Рональд, только что выписанный из госпиталя, был вызван на службу и смог прибыть в Челтнем только к крестинам.

В начале 1918 г. Толкин, уже лейтенант, был определен в лагерь при устье Хамбера. Там он пробыл до весны, когда его перевели в Пенкридж, что в Стаффордшире. Обстановка на фронте изменилась, подкрепления требовались меньше, к тому же рецидивы болезни не прекращались. Так что Толкина решили оставить в Англии. В конце войны он еще на месяц с лишним попал в госпиталь. К моменту выписки пришли вести о развале блока «центральных держав», начале революции в союзной Германии Австро-Венгрии и разложении немецкого фронта. 11 ноября охваченная революцией Германия вынуждена была подписать перемирие с Антантой.

Толкин уже в октябре наведался в Оксфорд, чтобы поискать работу в университете. Прежний преподаватель древнеисландского, Уильям Крейги, предложил ему должность помощника лексикографа в штате составлявшегося в Оксфорде «Нового словаря английского языка». Толкин с готовностью согласился. Сразу после окончания войны, не дожидаясь официальной демобилизации, он добился разрешения переехать с женой и ребенком в Оксфорд. В его жизни началась новая эпоха.