Порт Констанца

Порт Констанца

Во время обеденного перерыва Василий Васильевич Колоденко, замполит подводной лодки «Форель», должен был рассказать о последнем боевом походе.

Закончив дела, я сошел с «малютки» и направился к кипарисовой аллее, где назначен был сбор всех свободных от вахт матросов, старшин и офицеров кораблей дивизиона. На пирсе я встретил старых знакомых — Метелева и Селиванова, которые с группой своих товарищей тоже шли на беседу. Мы пошли вместе.

На беседу немного опоздали. Подводники дивизиона, расположившись на полянке в тени высоких кипарисов, уже с интересом слушали Колоденко.

Лодка шла к мысу Шабла. В боевой рубке у перископа стоял командир корабля капитан-лейтенант Дмитрий Суров. Приближались к границе минных полей, которые лодке предстояло преодолеть.

— На глубину! — скомандовал Суров. — Малый ход!

Перед минным полем «Форель», убрав перископ, пошла на нужную глубину.

Вскоре она коснулась первого минрепа и стала осторожно преодолевать минное поле.

Наконец опасный пояс был пройден, и лодка всплыла на перископную глубину.

На море был почти полный штиль. Контуры Констанцы отчетливо вырисовывались на горизонте. Отдельные дома трудно было различить, город был затянут пеленой дыма, вырывавшегося из многочисленных труб нефтеперегонных заводов.

— В гавани никого не видно, — с досадой проговорил командир.

— В радиограмме сказано, что транспорт должен выйти в море с наступлением темноты, — напомнил Колоденко.

До наступления темноты «Форель» маневрировала под водой у входного фарватера порта Констанца. Затем всплыла и, подойдя почти вплотную к молу, ограждавшему гавань, легла в дрейф.

На мостике остались командир корабля и сигнальщик Шувалов.

— Это мол порта. До него не менее двухсот метров. По нему ходит фашистский часовой, видишь? — шепотом пояснил Суров обстановку матросу-сигнальщику.

— Вижу. Вот черт, подползти бы к нему и...

— Это не наше дело. Пусть себе гуляет.

— Нас ведь чуть-чуть видно, примерно как плавающую бочку. А мало ли бочек плавает сейчас в море?

— Ваша правда, товарищ командир, — согласился сигнальщик и вдруг изменившимся голосом прошептал:

— С моря катер... по курсовому сто двадцать...

— В центральном! — шепотом приказал командир. — Артиллерийская тревога! Сигналов не подавать! Голосом!

Артиллеристы молниеносно изготовили свои орудия к бою. — Собираемся драться? — глядя на командира, испросил Шувалов.

— Если он не полезет сам, не будем, — ответил командир, не сводя глаз с вражеского судна.

— А погружение?

— Здесь мелко, все равно от катера-охотника не уйдешь.

Проскочив мимо «Форели», катер поднял такую волну, что лодка закачалась на ней, как щепка.

Появление катера было единственным происшествием за ночь. Утром нужно было уходить под воду, а транспорт все не появлялся...

— Чего мы ждем, товарищ командир? — не терпелось Шувалову. — Может, в порту и нет никого. Разве туда нельзя войти? Все равно никто не видит.

— Вот это и называется зазнайство. Слепых врагов не бывает.

— Идет, выходит из гавани!.. — после минутной паузы доложил Шувалов.

«Форель» пошла в атаку. В то же время из гавани выскочили катера-охотники. Они обследовали близлежащий район, но лодку, прижавшуюся почти вплотную к молу, не заметили. Показался транспорт. Катера-охотники стали занимать места вокруг него, но не успели закончить маневр, как раздался взрыв, а за ним другой... Две огненные шапки осветили Констанцу. Транспорт, накренившись на левый борт, медленно погружался.

Катера-охотники бросились преследовать «Форель» и долго бомбили подводную лодку... Но безуспешно.

Ранним мглистым утром «Форель» благополучно вернулась в базу.

После выступления замполита подводники попросили Шувалова рассказать о том, как ему удалось выполнить задание. Шувалов долго мялся, краснел, а когда, наконец, решился раскрыть рот, раздался сигнал воздушной тревоги.

Я побежал к «малютке», заметив по пути, что одна из бомб разорвалась в гавани у самого борта «малютки». Тонны воды обрушились на верхнюю палубу. Несколько человек было смыто за борт, а матроса Фомагина волной выбросило на берег.

Встреченные ураганным огнем зенитной артиллерии, самолеты врага улетели.

В тот же день мы вышли на боевую позицию и направились в район порта Констанца, где отличилась «Форель».

Действия нашего Военно-Морского Флота на южном фланге гигантского советско-германского фронта к тому времени приобрели особую важность.

Советское Верховное Главнокомандование готовилось к разгрому крымской группировки немецко-фашистских войск. Для этого на плацдармах северной и восточной части полуострова. были сосредоточены мощные военные группировки. Основная часть сил 4-го Украинского фронта занижала оборону на Перекопском перешейке и южнее Сиваша. Отдельная Приморская армия сосредоточивалась для нанесения удара по врагу с керченского плацдарма. Но Черноморский флот, на который была возложена поддержка сухопутного фронта, готовился к десантным действиям и обеспечивал свои морские перевозки, а также выполнял задачи по нарушению морских коммуникаций противника между портами Румынии, Болгарии и Крыма.

В связи с успешным наступлением наших армий обстановка для фашистов на Черном море сложилась весьма неблагоприятная. Войска противника, находившиеся в Крыму, оказались полностью изолированными с суши, и их снабжение могло осуществляться только морем. Но для того чтобы более или менее нормально снабжать их морским путем, не только не хватало транспортов, надо было преодолевать мощное противодействие нашего Черноморского флота. С этой целью немецко-фашистское командование усилило свой боевой и транспортный флот, стянув на Черное море большое количество транспортов, захваченных в оккупированных странах, и плавучих средств с Дуная. Были также специально построены новые транспортные суда типа «КT» водоизмещением 1300 тонн каждый. Наконец была поднята, отремонтирована и введена в строй часть потопленных нами вражеских судов.

Учитывая исключительно большое значение Крымского полуострова, гитлеровцы перебрасывали в Крым войска и боевую технику с западных фронтов. Прибывавшие в Крым с войсками и боевой техникой суда увозили отсюда на запад заводское оборудование, тыловые учреждения, раненых и больных солдат и офицеров.

Движение конвоев на морских коммуникациях врага между портами Крыма, Румынии и Болгарии становилось все более интенсивным. Противник усилил охранение транспортов, используя для этой цели эскадренные миноносцы, сторожевые корабли, быстроходные тральщики, катера-охотники, катера-тральщики и даже быстроходные баржи. Однако все эти меры не гарантировали врага от дерзких и сокрушительных ударов советских кораблей. Наши подводные лодки и морская авиация наносили фашистам колоссальные потери. Каждый второй транспорт противника, выходивший в море, отправлялся на дно, каждый третий корабль охранения уничтожался. Но противник не считался ни с какими потерями.

Занимая боевую позицию у оккупированного немцами побережья, экипаж «малютки» хорошо понимал значение боевых действий нашего корабля в эти решающие дни изгнания оккупантов из родного Крыма и делал все зависящее от него, чтобы найти конвой врага и нанести ему очередной удар, отправить, как шутили моряки, в «Дельфинград» очередную партию гитлеровских солдат и офицеров.

На рассвете «малютка» приступила к поиску. Мы намеревались обстоятельно обследовать хорошо укрытую за мысом бухточку.

Знойное летнее солнце клонилось к западу, когда мы, убедившись в том, что в бухте нет вражеских кораблей, развернулись и собрались было уходить.

— Товарищ командир, слева по корме два катера! — доложил вдруг гидроакустик Иван Бордок.

Оставляя за собой пенистые буруны, из бухты вырвались два катера-охотника за подводными лодками и взяли курс прямо на нас.

И на этот раз подвели ровная поверхность моря и отличная видимость. Возможно, нас обнаружили с береговых наблюдательных постов.

«Малютка» ушла на глубину и начала маневрировать. Район этот нельзя было покидать: фашисты держали в бухте противолодочные средства, следовательно, здесь могли пройти корабли врага.

Катера, очевидно, удерживали с нами гидроакустический контакт и потому прямо с ходу вышли в атаку.

Первая серия глубинных бомб легла по правому борту, за ней последовали другие. Они — в который уже раз! — причинили повреждения нашей лодке. Пришлось ложиться на грунт.

Но лишь только мы легли на грунт, катера потеряли нас, и нам сравнительно быстро удалось устранить повреждения.

Но вскоре акустик доложил:

— Справа по корме шумы винтов больших кораблей! Прослушиваются нечетко! Расстояние более сорока кабельтовых.

— Приготовиться к всплытию! — раздалась команда.

Ошибиться Иван Бордок не мог: шумы винтов доносились со стороны бухты. Видимо, фашисты выводили из нее корабли, рассчитывая под покровом ночи провести их через опасную зону.

Зашипел воздух высокого давления, заработала главная осушительная система, тоннами выбрасывая за борт воду, попавшую в лодку через пробоину.

Всех охватил боевой порыв. Но когда до поверхности оставалось всего несколько метров, по корпусу лодки что-то сильно забарабанило, электромоторы вдруг получили большую дополнительную нагрузку, и их пришлось остановить. Лодка, имея отрицательную плавучесть, пошла на погружение, и скоро мы снова оказались на грунте.

— Не иначе как на винты что-то намоталось! — предположил механик. Это же подумал и я.

— Приготовить двух водолазов, — приказал я.

— Глубина, товарищ командир, большая, — словно возражая, заметил механик, поглядывая то на меня, то на глубиномер.

— Ничего не поделаешь. Терлецкого и Фомагина — в центральный!

— Пожалуй, не успеют...

— Успеют! — успокоил я его. — Для выхода конвоя из бухты и для построения в походный порядок тоже потребуется время. За час все сделают...

Главный старшина Леонид Терлецкий и матрос Иван Фомагин владели водолазным делом лучше других. Поэтому на них и пал выбор.

— Ваша задача выйти из лодки и осмотреть винты. Если на них что-либо попало, нужно быстро их освободить. Дорога каждая минута. Ясно?

— Так точно! — дружно ответили моряки.

Бордок уже отчетливо прослушивал шумы кораблей врага. Конвой вышел из бухты. По всему зализу носились катера-охотники. Два раза они проскакивали чуть ли не над самой «малюткой».

Время шло, а Терлецкий и Фомин не подавали никаких сигналов. Корабли фашистов уже выходили из залива. Еще пятнадцать-двадцать минут, и враг будет упущен. Но надо было терпеливо ждать.

Наконец водолазы вернулись. Винты свободны.

— Средний вперед! Всплывать! Торпедная атака!

«Малютка» всплыла невдалеке от единственного большого транспорта в конвое.

Через несколько секунд бухта осветилась ярким пламенем. Пораженный нашими торпедами транспорт переломился и стал тонуть.

— Все вниз! Срочное погружение!

Фашисты немедленно начали преследование. Однако теперь, когда дело было сделано, мы могли отходить в любом направлении.

Всю ночь они безуспешно гонялись за нашей «малюткой». А в восемь часов утра последние глубинные бомбы разорвались позади нас.

Оставаясь на большой глубине, лодка взяла курс к родным берегам. Вечером мы всплыли.

Черноморцы на севере

Вся деятельность Северного флота была подчинена одной великой цели — разгрому гитлеровской военной машины.

На заводах и верфях, в мастерских и учреждениях, на кораблях и вспомогательных судах — всюду люди работали не покладая рук, не щадя своих сил.

Много и настойчиво трудились и подводники. Мы были уверены, что хорошо подготовленная к боевым действиям подводная лодка является, как и в прошлом, грозным оружием не только в борьбе с торговым судоходством, но и с военными кораблями врага.

Изо дня в день, в течение долгих месяцев, упорно и настойчиво мы тренировались в маневрировании кораблем, в применении оружия, в использовании механизмов. Кроме того, мы, бывшие черноморцы, должны были пройти специальный курс обучения для действий в северных водах и сдать соответствующий экзамен.

— Ну, черноморцы, — объявил нам после экзаменов Трипольский, — вы превзошли мои ожидания... Теперь я вижу, что вы приехали не в трусиках со своего курортного моря и готовы воевать и в наших северных условиях.

Подводники повеселели.

— Курс на базу! — скомандовал после небольшой паузы Трипольский, вытирая потное лицо. — Хватит вас мучить. В базе примите запасы, отдохнете немного и... айда воевать!

Личному составу лодки было дано два дня отдыха.

На Северном флоте в те дни начались бои за Печенгу. По всему было видно, что война близится к концу, и те, кто не бывал в боевых походах, стремились во что бы то ни стало попасть на уходящие в море подводные лодки. Ко мне обращались многие с просьбой взять их в очередной поход, но таких настойчивых, как матрос-экспедитор Виктор Паша, я не видел. Он был первым, от кого я узнал, что мне и моему экипажу вручается советская подводная лодка современной конструкции взамен устаревшей английской, и я не мог отказать ему в его просьбе.

Во второй половине Великой Отечественной войны мои земляки, трудящиеся Сванетии, собрали средства на постройку подводной лодки и, когда корабль вступил в строй, обратились к Верховному Главнокомандованию с просьбой поручить командовать им мне.

Свою преданность Советской Родине сваны доказали в тяжелые дни вторжения гитлеровцев на Кавказ. Когда фашистские горноальпийские части сделали попытку прорваться в Абхазию, путь им преградили отважные горцы.

Вскоре фронт отодвинулся от гор Сванетии, и те, кто был уже неспособен носить оружие, решили внести посильную лепту в оборону страны.

Подводная лодка получила название «Советская Сванетия», и мы уходили на ней в свой первый боевой поход.

Вечером, накануне выхода в море, в клубе бригады для нашего экипажа давали концерт. Однако, к моему удивлению, перед началом концерта в клубе оказалось немногим более десяти человек. В кубрике на берегу тоже не было наших людей. Я пошел на подводную лодку, находившуюся у пирса в полумиле от клуба.

Спустившись в центральный пост, я встретился со старшиной группы электриков. В рабочей форме, с переносной электролампой в руках, он спешил в отсек.

Здесь же возился с механизмами усатый Костенко.

— Почему не идете на концерт?

— На концерт я усих погнав, — ответил старшина.

— А сами почему здесь?

— Я проверяю механизмы, днем не успев...

Старшина долго доказывал, что ему никак нельзя идти на концерт, что перед боевым походом нужно все проверить.

Когда я, наконец, заставил людей покинуть подводную лодку и вышел на пирс, меня встретили командир бригады подводных лодок контр-адмирал Колышкин и капитан 1 ранга Трипольский. Они сообщили, что обстановка изменилась и подводная лодка должна выйти в море ранее намеченного срока.

— Это к лучшему, Ярослав Константинович, раньше кончим войну, — улыбнулся контр-адмирал.

О Колышкине на флоте ходили легенды. Он первым из подводников-североморцев был награжден Золотой Звездой Героя Советского Союза. Коренной волжанин, сын крестьянина, он начал трудовую жизнь мальчиком в кожевенной лавке. Потом сбежал от хозяина и поступил на нефтяную баржу. Зимой, когда баржа стояла в затоне, он жадно учился, много читал. Позже по комсомольскому набору попал на флот. Годы, проведенные на Севере, сделали его знатоком этого сурового края. Не было случая, чтобы вновь назначенного командира подводной лодки контр-адмирал не опекал во время его первого боевого выхода.

Строгий начальник, Иван Александрович всегда являлся желанным собеседником для матросов, старшин и офицеров, которые видели в нем не только командира, но и воспитателя, и друга.

Вместе с Колышкиным и Трипольским я был вызван к командующему флотом адмиралу Головко для получения особых указаний.

Когда мы после непродолжительной беседы с адмиралом вернулись на пирс, Глоба доложил о готовности корабля к выходу.

Колышкин и Трипольский обошли все отсеки, побеседовали с матросами и старшинами. Затем экипаж был собран во втором отсеке и Колышкин обратился к нам с короткой напутственной речью.

— Ваш выход, — говорил он, — совпадает с днем, когда столица нашей Родины Москва будет салютовать доблестным войскам Карельского фронта, кораблям и частям Северного флота, овладевшим сегодня старинной русской крепостью Печенга. Вы будете добивать убегающего врага. Киркенес еще не взят нашими войсками. Его начнут штурмовать, когда вы будете на боевой позиции. Не выпускать ни одного живого фашиста из баз — вот ваша задача. Нарушать вражеские коммуникации! Топить все корабли врага!.. Желаю успеха! Ждем вас с победой!

— По местам стоять, со швартовов сниматься! — скомандовал я, как только Колышкин, Трипольский и сопровождавшие их офицеры штаба сошли на пирс.

Мой помощник Глоба, теперь уже капитан-лейтенант, подал команду на руль:

— Право на борт!

Подводная лодка, дрогнув, начала разворачиваться. Заработали дизели, и мы двинулись в Баренцево море.

Постоянные штормы и плохая видимость требуют от моряков, плавающих в суровом Баренцевом море, большого напряжения и выносливости. И тем не менее трудно передать словами ощущение, которое охватило меня, когда мы вышли на широкие просторы этого грозного моря. Я стоял на мостике и не открываясь смотрел на свинцово-черные злые волны, разбивавшиеся о нашу лодку.

Из центрального поста сообщили, что радисты принимают приказ Верховного Главнокомандующего об освобождении Печенгской (Петсамской) области. Текст приказа был передан по отсекам подводной лодки. Весь наш экипаж с радостью узнал об освобождении последнего кусочка родной земли.

— Ну что, Трапезников? — шутливо обратился я к матросу. — Кто из нас прав? Говорил я, что мы до конца войны успеем еще совершить боевой поход? Помните?

— Помню, конечно! — заулыбался матрос. — Вы еще сказали тогда, что утопим... транспорты...

— А как же? Зачем мы идем на позицию в такую даль? Или вы хотите сказать: «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь»? Я вам отвечу: «А когда перепрыгнешь, незачем и гоп кричать».

— Вовремя надо прыгать, а не кричать!

Все в отсеке с интересом прислушивались к нашей беседе.

Боевая позиция, на которую шла лодка, была у мыса Нордкин — самой северной оконечности европейского континента. Вражеские суда не могли обойти этот район. Они старались, где это было возможно, проходить внутри фьордов, в шхерных районах, узкостях, затруднявших действия советских подводных лодок. Наиболее опасные места фашистские суда проходили ночью и в непосредственной близости от берега.

Высокие скалистые берега служили хорошей маскировкой для кораблей. На темном фоне, особенно если луна светила со стороны берега, очень трудно было заметить даже большие транспорты и корабли.

Первый день маневрирования не дал результата. Мы не обнаружили ни транспортов, ни других каких-либо вражеских судов. Не было видно признаков жизни и на суше. Побережье словно вымерло. Почти над самым перископом хмуро нависали крутые скалы Нордкина.

За день подводного маневрирования нам удалось просмотреть и изучить всю береговую черту района позиции.

С наступлением темноты мы, как обычно, всплыли в надводное положение и продолжили поиск.

Вахтенный офицер, два сигнальщика и я, не отрываясь ни на секунду, «шарили» своими «ночниками» по мглистому горизонту. Однако на визуальное обнаружение вражеских судов было мало шансов. Видимость не превышала полутора десятков кабельтовых, а временами была и меньшей. Это означало, что практически мы были не в состоянии контролировать даже одну треть отведенной нам боевой позиции. В этих условиях мы снова, как некогда на Черном море, полагались на нашего корабельного «слухача» Ивана Бордока.

За время пребывания в Англии Бордок не только не отстал от современного уровня подготовки, но и сумел улучшить и усовершенствовать методы своей работы с приборами. Он целыми днями просиживал в гидроакустической рубке еще не принятой от англичан подводной лодки, прислушиваясь к шумам от кораблей в базе.

Англичане серьезно считали, что он готовится на всемирный конкурс гидроакустиков.

Такое отношение к делу не замедлило принести свои плоды.

Было четыре часа сорок семь минут, когда из центрального поста доложили: «По истинному пеленгу двадцать семь шум винтов большого судна. Идет влево!»

На двадцать четвертой минуте стал вырисовываться силуэт одинокого танкера, шедшего, судя по густо валившему из трубы дыму, форсированным ходом.

Я скомандовал ложиться на боевой курс, и лодка произвела двухторпедный залп с дистанции около 5 кабельтовых. Но прошло несколько минут, а взрыва не последовало. Противник, видимо, так и не знал, что по нему только что были выпущены торпеды.

— Оба полный вперед! — до боли сжав зубы, подал я новую команду.

Подводная лодка снова устремилась в атаку.

В шесть часов двадцать минут мы снова сумели занять позицию и выпустили две торпеды из носовых торпедных аппаратов.

Дистанция залпа была не более 5 кабельтовых, но увы!.. Торпеды опять не попали в цель. На этот раз мне удалось заметить, что торпеды прошли по носу танкера.

Стало ясно, что скорость противника была меньшей, чем мы полагали. Четыре боевые торпеды были израсходованы зря... Но у нас оставались еще две не выпущенные торпеды, и я решил попытаться еще раз выйти в атаку.

К сожалению, момент был упущен: скорость подводной лодки не позволяла догнать противника и занять позицию для залпа, Да и танкер, как мне показалось, уже обнаружил присутствие советской подводной лодки и увеличил скорость хода.

Оставалось рассчитывать только на какое-нибудь изменение обстановки. Более всего я надеялся на то, что за мысом Нордкин танкер повернет в сторону берега, направляясь на Ла-фьорд.

Двенадцать следующих минут мы соревновались с танкером в скорости. Но танкер довел свою скорость до предельной и прошел мыс Нордкин, не повернув в сторону берега.

Втайне я еще на что-то надеялся, и мы продолжали преследовать танкер.

Вдруг все находящиеся на мостике заметили, что дистанция между лодкой и танкером стала сокращаться. Противник явно уменьшил ход. Это ничем не могло быть оправдано, но факт был налицо. А вскоре танкер начал-таки поворачивать в сторону берега.

Я тут же скомандовал: «Право руля», и лодка немедленно легла на боевой курс. Через две минуты был дан залп с дистанции 3 кабельтовых.

За все двадцать восемь боевых атак, в которых мне приходилось участвовать в дни Великой Отечественной войны, ни одна из сорока двух торпед, выпущенных по моей команде «Пли», не приносила столько волнений, сколько принесла эта последняя. С нетерпением ждали результатов атаки и остальные подводники.

Над танкером поднялся громадный водяной столб, и густой черный дым окутал судно.

Подводная лодка легла уже на курс отхода и дала полный ход, когда раздался новый сильный взрыв. Нас изрядно тряхнуло. Там, где находился танкер, мы увидели огненный столб высотой метров сто.

А мы спешили уйти подальше от берега, чтобы погрузиться на большую глубину и перезарядить торпедные аппараты.

На мостике появился Паша с фотоаппаратом.

— Ну как, Паша, успел сфотографировать что-нибудь? — спросил я.

— Нет, — огорченно ответил матрос, — меня прогнали с мостика... мешал.

— Кто прогнал?

— Старший помощник. Говорит, и без тебя тут хватает...

— Ну ничего, — успокоил я матроса, — в следующий раз прикажу, чтобы тебе дали возможность сфотографировать ночной торпедный взрыв. Сегодня взрыв был какой-то... невыразительный, ты все равно не успел бы его снять...

— Да он и в другой раз не снимет, — вмешался Глоба.

— Почему? — удивился я.

— Да здесь же позировать никто не будет, а работать быстро он не может... Ползает, как медуза...

— Нет, товарищ капитан-лейтенант, с аппаратом я работаю быстро.

— Ну посмотрим, как ты работаешь, — решил я положить конец спору, — завтра или послезавтра еще кого-нибудь встретим, атакуем, а ты снимай.

На следующий день действительно встретили немецко-фашистский конвой.

Накануне вечером мы получили радиограмму, извещавшую, что из Бей-фьорда вышел конвой в составе пяти транспортов, трех эскадренных миноносцев и нескольких малых судов.

По нашим расчетам, он должен был подойти к нашей позиции около пяти часов утра.

Мы начали готовиться к бою...

Ночь была темная. Сильная зыбь мешала работе гидроакустика. Северо-восток, откуда мы ожидали появление противника, затянуло туманом. Видимость упала до нескольких кабельтовых.

Ранним утром мимо самого носа нашей лодки неожиданно пронесся на полном ходу вражеский эскадренный миноносец. Волнением лодку сильно подбросило. Но с корабля нас не могли заметить, так как мы находились на фоне высоких скалистых гор.

Я понял, что мы не сумели своевременно обнаружить конвой. И это могло кончиться печально. Справа от нас двигалась армада кораблей: четыре транспорта в сомкнутом строю следовали один за другим, за ними шло много мелких судов. Эскадренный миноносец, жертвой которого мы чуть было не стали, шел головным на большой скорости.

— Оба полный назад! — скомандовал я вслед за объявлением боевой тревоги.

Я успел хорошо рассмотреть передний транспорт пассажирского типа водоизмещением 10–12 тысяч тонн. Его плохо затемненные иллюминаторы были отчетливо видны на близком расстоянии.

— Аппараты, пли! — раздалась команда, когда форштевень первого транспорта достиг линии прицеливания. И торпеды понеслись по курсу подводной лодки.

Одна из них взорвалась у борта первого транспорта в районе фок-мачты. Пожар мгновенно охватил судно, которое на наших глазах переломилось пополам.

Но вот раздался новый взрыв. Это вторая торпеда попала в другой транспорт — третий в строю вражеских судов. Взрыв оказался еще более сильным. Горящие обломки судна, взлетевшие на большую высоту, падали в воду. А еще через несколько минут судно исчезло под водой.

Зарево от взрывов следующих двух торпед, попавших в цель, было таким ярким, что на подводной лодке капитана 3 ранга Каланина, находившейся в 22 милях от мыса Нордкин, хотели было сыграть «Срочное погружение», чтобы не быть замеченными береговыми постами наблюдения. Другая наша соседка (лодка капитана 3 ранга Колосова), находившаяся в 17 милях от нас, тоже видела зарево. В ее вахтенном журнале было записано: «По пеленгу 240 градусов две шапки пламени на горизонте».

Немудрено, что мы были обнаружены. Многочисленное охранение корабля (количество кораблей точно нам так не удалось установить) бросилось в атаку на нас. А головной миноносец, как докладывал сигнальщик, открыл по лодке артиллерийский огонь. Проверить правильность доклада я не успел. Подводная лодка приближалась к берегу задним ходом и каждую минуту могла налететь на камни.

— Все вниз! Срочное погружение!

Находившиеся на мостике кубарем скатились вниз. Через несколько минут мы были на глубине 55 метров.

— Слева сорок шесть шум винтов приближается! — послышался голос Бордока.

Я подал команду на уклонение, но в этот момент раздались взрывы первой серии глубинных бомб, ложившихся по левому борту подводной лодки. Противник, очевидно, бомбил наугад, не имея с нами гидроакустического контакта.

Подводники, хорошо знавшие цену бомбовому преследованию, казалось, были спокойны, только Паша не на шутку заволновался. Широко раскрыв свои круглые карие глаза, он озирался по сторонам, словно просил помощи.

— Что, струхнул немножко? — тихо посочувствовал ему Поедайло. — Ничего, это со всеми бывает... а потом проходит. Бомбы далеко падают... Вот рыбу жалко.

— Какую рыбу?

— Как какую? Треску. Они ведь ее глушат...

— А-а! — махнул рукой Паша. — Черт с ней, с рыбой!

Новая серия бомб разорвалась не ближе первой.

— Ближе! — вырвалось у Паши.

— А наш фотокорреспондент застрял в центральном? — сделал я вид, будто только сейчас заметил матроса.

— Вы почему не в своем отсеке? — набросился на Пашу Глоба.

— Меня... меня не пустили. Мешаешь, говорят...

Бомбы, очевидно, почти одновременно брошенные с двух кораблей, немного тряхнули корпус подводной лодки.

— Расстояние до бомбящих миноносцев превышает десять кабельтовых, — доложил Бордок. — По курсовому сто три и сорок левого борта удаляются быстро! Другие шумы не прослушиваются!

— Видишь, даже удаляются, — возобновил я прерванный разговор. — Ну а как твой снимок, Паша? Взрывы были хорошие!

— А-а-! — махнул он рукой и чуть не разрыдался. — Уронил аппарат за борт!

— Так ведь ты его на ремне носил!

— Когда взорвались торпеды, я не помню, что я сделал... Только аппарат вместе с футляром упал за борт...

— Ничего, ничего, это бывает по первому разу, — вмешался Поедайло, наклонившийся над журналом боевых действий, — потом проходит...

Кто-то прыснул. Вероятно, этот рассказ рассмешил бы и других, но новые и довольно близкие разрывы отвлекли наше внимание от матроса.

— Охотники! Приблизились неожиданно справа! Сейчас отвернули, удаляются по корме! — доложил Бордок.

— Здесь у них база, — вслух рассуждал я. — Пошли в сторону кормы, значит, они тоже бомбят наугад и считают нас где-то сзади...

Преследование длилось четыре часа. Мы отделались только несколькими разбитыми электрическими лампочками — этими первыми жертвами глубинных бомб.

Оторвавшись от врага, лодка с наступлением утра всплыла в надводное положение, и мы увидели густой слой нефти, расплывшийся на поверхности моря. Это было все, что осталось от транспортов.

Так закончили мы свой последний поход в годы Великой Отечественной войны.