1991

1991

Третьего января в «Независимой газете» публикуется статья АБС «Куда ж нам плыть?». Очень трудно определить ее жанр. Аналитическое эссе? Размышления о настоящем? Или все-таки о будущем? Нет, неспроста она имеет подзаголовок «Вопросы без ответов».

Из: АБС. Куда ж нам плыть?: Вопросы без ответов

<…>

Любой тоталитарный режим стоит — как на железобетонном фундаменте — на идее беспрекословного подчинения.

Беспрекословное подчинение установленной идеологии.

Беспрекословное подчинение установленному порядку.

Беспрекословное подчинение установленному свыше начальнику.

Человек свободен в рамках беспрекословного подчинения. Человек хорош, если он не выходит за рамки беспрекословного подчинения. Человек может быть назван умным, добрым, честным, порядочным, благородным, только лишь пока он не вышел за рамки беспрекословного подчинения.

Шла дрессировка. На гигантских пространствах Земли и на протяжении многих лет шла титаническая дрессировка миллионов. Слово «роботы» не было тогда еще в ходу. Слово «программирование» было неизвестно либо известно только самым узким специалистам. Так что это следовало бы называть дрессировкой человеков, но называлось это воспитанием масс.

Человек, как и всякое живое существо, включая свинью и крокодила, поддается дрессировке. В известных пределах. Его довольно легко можно научить называть черное белым, а белое — красным. Он, как правило, без особого сопротивления соглашается признать гнусное — благородным, благородное — подлым, а подлое — единственно верным. Если его лишить информации и отдать — безраздельно! — во власть тайной полиции, то процесс дрессировки можно вполне успешно завершить в течение одной-двух пятилеток. Если установить достаточно жесткое наказание за выход (сознательный — невольный, от большого ума — от явной глупости, с целью подрыва или без — все это несущественно) из рамок беспрекословного подчинения, то человека можно даже приучить думать, что он живет хорошо (в полуразвалившейся избе, с лопухами вместо яблонь и с пенсией одиннадцать рублей ноль четыре копейки). Только не надо церемониться! Если враг не сдается, его уничтожают. Если друг — тоже.

Джордж Оруэлл ничего не предсказал. Он только фантазировал на хорошо уже разработанную тему, разработанную до него и не им, а специалистами-дрессировщиками по крайней мере четырех стран. Но он правильно назвал то, что происходило с дрессируемым человеком. Он ввел понятие «двоемыслие».

В тоталитарном мире можно выжить только в том случае, если ты научишься лгать. Ложь должна сделаться основою всех слов твоих и всех поступков. Если ты сумеешь возлюбить ложь, у тебя появится дополнительный шанс на продвижение вверх (вкуснее жрать, пьянее пить, слаще спать), но как минимум ты должен научиться лгать. Это не даст тебе абсолютной гарантии выживания (в тоталитарном мире абсолютной гарантии нет вообще ни у кого), но это увеличит вероятность благоприятного исхода, как сказал бы специалист по теории вероятности.

Воображение рисует целые поколения людей «со скошенными от постоянного вранья глазами». Действительность проще и скучней. (Действительность всегда скучнее воображения, поэтому мы зачастую не понимаем прорицаний даже тогда, когда они по сути своей верны.) Действительность демонстрирует нам хорошо выдрессированного человека, у которого способность и умение лгать перешли уже на уровень инстинкта. Он всегда и совершенно точно знает, что можно говорить и что нельзя; когда надо разразиться аплодисментами, а когда надо сурово промолчать; когда сигнализировать в инстанции надлежит немедленно, а когда можно рискнуть и воздержаться; когда задавать вопросы совершенно необходимо, а когда нельзя их задавать ни в коем случае. Без всякой специальной подготовки он годен работать цензором. И даже главным редактором. И вообще — идеологом.

Он до такой степени пропитан идеологией, что в душе его не остается более места ни для чего другого. Понятия чести, гуманности, личного достоинства становятся экзотическими. Они существуют только с идеологическими добавками: честь — рабочая, гуманность — пролетарская, достоинство — подлинного арийца.

Поскольку ложь объявлена (и внутренне признана!) правдой, правда должна стать ложью… ей просто ничего более не остается, как сделаться ложью… у нее вроде бы попросту нет другого выхода…

Однако дрессированный человек, раб XX века, находит выход. У него арестован и расстрелян — «десять лет без права переписки» — любимый дядя, убежденный большевик с дореволюционным стажем, который, разумеется, ни в чем не виноват, он просто не может быть в чем-либо виноват!.. Но в то же время органы не ошибаются, они просто не могут ошибаться… И остается только одно: хранить в сознании обе эти правды, но таким образом, чтобы они никогда друг с другом не встречались. Вот это искусство не позволять двум правдам встречаться в сознании и называется «двоемыслием».

Двоемыслие помогает выжить. Двоемыслие спасает от безумия и от смертельно опасных поступков. Двоемыслие помогает сознанию рационализировать совершенно иррациональный мир. Двоемыслие поддерживает в глупом человеке спасительный уровень глупости, а в ловком человеке — необходимый уровень нравственной увертливости. Двоемыслие — полезнейшее благоприобретенное свойство дрессированного человека. Оно продляет жизнь в условиях тоталитарной системы. И оно продлевает жизнь самой тоталитарной системы. Ибо, окажись человек неспособен к двоемыслию, тоталитарные системы вместе со своими подданными убивали бы сами себя, как убивают сами себя штаммы наиболее беспощадных вирусов, вызывающих пандемии.

Почему никто из великих прорицателей начала века не предсказал этой пандемии двоемыслия?

Может быть, они были излишне высокого мнения о человеческих существах? Нет, этого не скажешь ни об Уэллсе, ни о Хаксли, ни о Замятине.

Может быть, такое явление было слишком трудно себе представить? Может быть, находилось оно за пределами воображения? Отнюдь нет! Все это уже было в истории человечества — в эпоху тираний, рабовладения, да и недавно совсем — во времена средневековья, инквизиции, религиозных войн…

Видимо, в этом все и дело. Это было недавно. Память еще жива. Пример и назидание. Прошлое не повторяется. Прошлое миновало навсегда. Прошлое понято, все дурное в нем сурово осуждено — раз и навсегда. Грядет новое время, новый страшный мир — все новое в этом мире будет страшно и все страшное — ново!

Оказалось — нет. Страшное оказалось неописуемо страшным, а вот новое оказалось не таким уж и новым. Просто, как и в добрые старые времена варварства и невежества, все население опять разделилось на дураков и подлецов.

Дураки, как и встарь, не понимали, что с ними происходит, и дружно кричали, когда требовалось: Ура! Хайль! Банзай! Огня! Еще огня! Со всех сторон их убеждали, что они самые лучшие, самые честные, самые прогрессивные, самые умные, и они верили в это и были счастливы тем особенным счастьем, которое способны испытывать именно и только дураки, когда им кажется, что они наконец попали на правую сторону.

Подлецы… На самом деле в большинстве своем они были вовсе и не подлецы никакие, а просто люди поумнее прочих или те, кому не повезло, и они поняли, в каком мире довелось им очнуться. Мы называем их этим поганым словом потому только, что самые честные из них и беспощадные к себе называли себя именно так. Разве же это не подлость (говорили они) — все знать, все понимать, видеть пропасть, в которую катится страна, мир, и — молчать в общем хоре или даже иногда раскрывать (беззвучно) рот, дабы не уличили тебя во внутреннем эмигрантстве?..

<…>

Семьдесят лет мы беззаветно вели сражение за будущее и — проиграли его. Поэт сказал по этому поводу:

Мы в очереди первые стояли,

А те, кто после нас, — уже едят…

Идея коммунизма не только претерпевает кризис, она попросту рухнула в общественном сознании. Само слово сделалось срамным — не только за рубежом, там это произошло уже давно, но и внутри страны, оно уходит из научных трудов, оно исчезает из политических программ, оно переселилось в анекдоты.

Однако же коммунизм — это ведь общественный строй, при котором свобода каждого есть непременное условие свободы всех, когда каждый волен заниматься любимым делом, существовать безбедно, занимаясь любимым и любым делом при единственном ограничении — не причинять своей деятельностью вреда кому бы то ни было.

Да способен ли демократически мыслящий, нравственный и порядочный человек представить себе мир более справедливый и желанный, чем этот? Можно ли представить себе цель более благородную, достойную, благодарную? Не знаю. Мы — не можем.

В этом мире каждый найдет себе достойное место.

В этом мире каждый найдет себе достойное дело.

В этом мире не будет ничего важнее, чем создать условия, при которых каждый может найти себе достойное место и достойное дело. Это будет мир справедливости: каждому — любимое дело и каждому — по делам его.

Об этом мире люди мечтают с незапамятных времен. И Маркс с Энгельсом мечтали о нем же. Они только ошиблись в средствах: они вообразили, что построить этот мир можно, только лишь уничтожив частную собственность. Ошибка, надо признаться, вполне простительная по тем временам, если вспомнить, сколько яростных филиппик в адрес частной собственности произнесено было на протяжении веков. И если вспомнить, каким ореолом святости на протяжении веков окружена была идея раздать свое имущество бедным и уйти к Богу…

Маркс с Энгельсом, стремясь к замечательной цели, ошиблись в средствах. Эта ошибка носила чисто теоретический характер, но те практики, которые устремились ко все той же цели вслед за классиками, продемонстрировали такие методы, что теперь и сама цель смотрится не привлекательнее городской бойни. А новой цели пока никто еще не предложил…

Куда ж нам плыть?..

<…>

Первый выпуск нового альманаха фантастики «Завтра» был открыт обращением АНа к читателям. Фактически оно оказалось завещанием писателя…

АНС. К читателям альманаха «завтра»

Завтра.

Завтра — это почти наверняка завтра. Но не исключена возможность, что завтра перевернется во вчера.

Всю свою сознательную жизнь я мечтал о журнале НФ. Кажется, сейчас что-то проклевывается. Не журнал, но все-таки альманах, независимый от невежественных, смердящих, злокозненных влияний. Хорошо, мы стали независимыми. Что дальше?

«Завтра».

Честно говоря, я был против этого названия. Я бы предпочел название «Если». Но мои молодые коллеги (молодые! мне 65 лет, а этим молодым уже под пятьдесят…) настаивали на «Завтра». Что ж. Хоть горшком назови…

Вероятно, десятимиллионную (или больше?) армию любителей фантастики интересуют три главные проблемы:

1. Отражение в литературе страхов и отчаяния человечества в наше страшное и отчаянное время.

2. Попытки воссоздать в литературных образах те общественно-политические идеалы, к которым нам надлежит устремляться.

3. Простое, незамысловатое удовольствие.

О третьей проблеме говорить здесь не место. На мой взгляд, она включается в первые две. Не будем ее забывать как непременное условие при разрешении двух первых проблем.

Итак.

Если первая проблема так или иначе получила, получает и будет получать разрешение в бесконечном разнообразии форм «мрачного воображения», то решать вторую проблему фантастам оказалось не так легко.

Возможно, сыграла тут роль вековая традиция художественной литературы: сюжет должен быть трагичен. Значительное в этом смысле исключение — евангельское «смертию смерть поправ», однако в обозримом пространстве литературы достойного продолжения этой великой идеи нет. Даже булгаковский Мастер заслужил не Свет, а Покой.

В применение же этой идеи к мировой фантастике можно сказать только, что отчетливых граней между утопией и антиутопией, а также романом-предупреждением нет. «Черный» роман либо оставляет надежду, либо нет, а сильная утопия активно критикует методы достижения желаемого результата.

Тогда — что же? Великая школа великой литературы. Девица бросается в озеро, дама бросается под поезд, кто-то идет на каторгу, кто-то сходит с ума… Се ля ви. Чапаев уходит под волны Урал-реки, сраженный вражескими пулями, Тухачевский в подвале ЧКГБ обдает своими мозгами грязные кирпичи… Зритель, переключи свою программу на «Изауру». Или на «Королька». Твоя рука — владыка. Но «Завтра» не об этом. Насколько это от меня зависит.

Но учиться все-таки надо?

Во второй половине второго тысячелетия до нашей эры некто Моисей принес отчаявшемуся народу своему знаменитые десять заповедей.

Первые четыре в настоящем контексте (но только в настоящем!) интереса не представляют, а вот остальные… помните?

…Почитай отца твоего и мать твою.

…Не убивай.

…Не прелюбодействуй.

…Не кради.

…Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего.

…Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего… ничего, что у ближнего твоего.

Так вот. Примерно в то же самое время, три-четыре тысячи лет назад, на другом краю Ойкумены некто И в своих наказах определил моральные нормы для древних китайцев.

Я — не специалист по древнекитайской культуре. Возможно, И не есть имя автора, а название свода упомянутых моральных норм. Следует принять во внимание еще одно обстоятельство: формулировка древних евреев гораздо ближе и понятней нам, нежели странные, в каком-то смысле даже смешные древние воззвания с берегов Янцзы (тем более что и Янцзы называлась тогда как-то по-иному, и перевод с древнекитайского допускает неоднозначные толкования). Что же запрещалось кодексом И?

1. Весело отплясывать с утра и до утра во дворцах.

2. Распевать сладкие песни в чужих спальных покоях.

3. Злоупотреблять колдовством в достижении развратных целей.

4. Целью жизни своей ставить наложение рук на чужое богатство и на женскую красоту.

5. Проводить жизнь свою в похабстве и охоте.

6. Развращать нравы в смаковании разврата во время бесед.

7. Оскорблять в болтовне речения великих мудрецов.

8. Лгать во время бесед и выступлений.

9. Устранять себя и присных от пути добродетели.

10. Вести себя, взявши за пример разгульную молодежь.

И под всем этим категорично:

1. Если заповеди эти нарушает муж, гибнет семья.

2. Если заповеди эти нарушает государство, гибнет страна.

Давно истлели и обратились в глину кости Моисея и неведомого И.

Но сравните. И восчувствуйте.

Я не сомневаюсь, найдется немало граждан, кои объявят, что древние китайцы и (тем более) евреи им не указ, но я адресую эти строки читателям «Завтра».

Не может же быть, что мы все — сплошные идиоты!

Не убивайте.

Почитайте отца и мать, чтобы продлились дни ваши на земле.

Не пляшите с утра и до утра.

Возымейте иную цель жизни, нежели накладывать руку на чужое богатство и на женскую красоту.

Тысячелетия глядят на нас с надеждой, что мы не озвереем, не станем сволочью, рабами паханов и фюреров.

Морально поддержать вас хоть в какой-то степени на уровне человечности — главная задача альманаха «Завтра», как я ее понимаю.

В середине января АБС встречаются в Москве. Эта их встреча оказалась последней…

Рабочий дневник АБС

16.01.91

Б. прибыл в Мск для обсуждения вопросов. Времена жуткие — Литва, Ирак.

17.01.91

Ночью началась война в Ираке.

18.01.91

Писали письма.

Снова обсуждается «Операция ВИРУС».

19.01.91

Б. уезжает.

[без даты]

Аггелы — исполнители воли Бога на земле; каратели и наградители.

Записки старого аггела — заряды растрачены, запасы «пряников» огромны и вручать некому.

М<ожет> б<ыть> — вручать ВСЕМ, ибо все и праведники тоже?

В этот период к Авторам обращаются самые различные СМИ по разнообразным «информационным поводам». Самый настоящий расцвет АБС как публицистов!

22 января Михаил Горбачев подписал указ об изъятии из обращения и обмене пятидесяти- и сторублевых купюр образца 1961 года. Реформа в народе именовалась «павловской» по фамилии ее организатора, свеженазначенного премьера, а до того — министра финансов. Обмен изымаемых купюр проводился в три дня и на сумму не более чем тысяча рублей на человека. Сейчас все сложности той реформы уже подзабылись, но вот какая реплика АНа была напечатана в «Независимой газете» в день окончания обмена купюр, 26 января.

АНС. Аркадий Стругацкий позвонил в «НГ» и сказал:

Вот некоторые образы и ассоциации, возникшие при восхищенном рассмотрении достославных деяний Валентина Павлова на тучной ниве тощих отечественных финансов.

То их (финансы) понюхает, то их полижет…

— Но, мертвая! — гаркнул малюточка басом и сел за обед, осетра заказав.

Чудак ты, Валентин, и шутки твои чудацкие.

Тень Рокотова от имени миллиона престарелых дураков, трясущихся в очередях сберкасс[65].

В начале февраля близ Петербурга проходил конвент «Интерпресскон» — одно из старейших теперь уже собраний любителей фантастики. Его посетил БН, и там же группа «Людены» договорилась встретиться с ним после конвента, 5 февраля — у него дома.

Из: «Как люден людену…»: Встреча БНа с группой «Людены»

Присутствуют:

Борис Натанович Стругацкий,

Светлана Бондаренко,

Владимир Борисов,

Александр Диденко (который, правда, в разговоре не участвует),

Вадим Казаков,

Алексей Керзин,

Сергей Лифанов,

Юрий Флейшман,

Михаил Шавшин.

<…>

ПРЕАМБУЛА

Ю. Флейшман: Миша, проверь запись, а то опять ничего не запишется…

Б. Н. Стругацкий: Проверьте! Вам же говорят умные люди — проверьте…

(Вдумчивая проверка записи. «Людены» распределяются по комнате.)

Б. Н.: Ну, давайте! Что у вас — вопросы? Как будем работать? Вы должны были разработать какой-то план… Кто у вас главный, кто у вас будет дуайен?

B. Казаков: Спикер…

Б. Н.: Кто будет спикер?

(Общественность выразительно смотрит на Флейшмана.)

Б. Н.: Флейшман? Давайте — Флейшман.

М. Шавшин: Мы его зовем просто — Верховный.

Б. Н.: Без всякой вычурности, да? «Министр-координатор» — очень хорошо…

C. Бондаренко: 12-я «Страж-птица» полностью посвящена нашей группе.

Б. Н.: Замечательно. А я как раз сегодня думал: хорошо бы натравить на вашу группу какого-нибудь корреспондента, чтобы он про вас написал.

М. Ш.: Да. В «Страж-птице» там есть великая фраза, как Николаев обращался к Борису Натановичу Стругацкому за рекомендацией. А Борис Натанович сказал: «Вы знаете, Андрей, мы сами-то там на птичьих правах».

(Удовлетворенное хихиканье «люденов».)

Б. Н.: Конечно…

<…>

В. К.: Борис Натанович, вопрос по поводу «Волн…». Вы задали очень интересный вопрос относительно того, может ли соответствовать действительности версия Сороки-Брауна.

Б. Н.: Да, это очень интересно. Что вы на это ответили?

В. К.: Я, честно говоря, прочитал повесть очень внимательно — и я не вижу ни малейшей зацепки, так сказать, допускающей соответствие этой версии.

Ю. Ф.: Есть… То есть, я хотел сказать, что есть одна-единственная зацепка. Она базируется на том, что мы знаем версию Максима, мы видим все с точки зрения Максима. Но Максим мог приврать, Максим мог утаить что-то, Максим мог просто позаботиться о своем собственном реноме. А факты приведенные… На основании имеющихся фактов — я абсолютно согласен с Вадимом — мы не можем интерпретировать так, что Абалкин был…

М. Ш.: Тойво!

Ю. Ф.: …Тойво был шпионом люденов.

М. Ш.: Однозначно.

Б. Н.: Я утверждаю вам в ответ на это, ребята, что вы не приведете мне НИ ОДНОГО примера, доказывающего, что он НЕ БЫЛ шпионом люденов. Все то, что там написано, может быть интерпретировано исходя из представления, что он БЫЛ шпионом. Абсолютно все, что там написано. Абсолютно все!

М. Ш.: Нет смысла…

В. К.: Я хотел бы вам возразить.

Б. Н.: Да, пожалуйста.

В. К.: По крайней мере одно обстоятельство, мне кажется, не влезает в эту версию.

Б. Н.: Да?

В. К.: Я имею в виду рапорт-доклад о «синдроме пингвина». Дело было закрыто, похоронено и однозначно интерпретировано. Никто заниматься какими-то иными интерпретациями не собирался в принципе! Тойво Глумов, по сути дела, добавив, так сказать, статистический материал, поставил выводы своих предшественников с ног на голову. С чего собственно и началось последующее, так сказать, восхождение к Большому Откровению. Если бы этого не было, не было бы и всего последующего.

Б. Н.: История о «пингвинами», Вадим, как нетрудно сообразить, уводит все от Большого Откровения на тысячу парсеков. Вся история с «синдромом пингвина» переводит эту историю в историю Странников: «Это Странники шкодят! Странники шкодят!»

В. К.: Борис Натанович, правильно, но истории могло не быть вообще! Проще было бы известные события не трогать.

Б. Н.: А чем же занимается Тойво, по-вашему? Тойво-шпион занимаемся тем, что бросает камни по кустам. Он должен создавать ощущение, что Земля находится под пристальным вниманием Странников. Он же этим занимается всю дорогу! Страстный поклонник меморандума Бромберга, он всячески наводит КОМКОН на то, что Странники вот где-то рядом…

В. К.: Нет. Но он же и открывает люденов тем самым! Буквально подставляя их! Он добавляет все новые и новые кирпичики информации, позволяя количеству перерасти в качество.

М. Ш.: Это можно допустить только в одном случае…

Б. Н.: То есть, Вадим, вы считаете, что… Когда вы дошли до люденов, для вас это не была неожиданность?

В. К.: Была.

(Возгласы согласия среди «люденов».)

Б. Н.: И для Максима тоже. И для всех. Потому что все были уверены, что это Странники. Начиная с меморандума Бромберга вся история КОМКОНа была повернута против Странников.

Ю. Ф.: Но ведь, в принципе, это же просто название — «Странники», «людены». Большой разницы в проявлениях…

B. К.: Чисто терминологическая разница.

Ю. Ф.: …нет никакой!

Б. Н.: Огромная! Странники — это нечто ВНЕШНЕЕ, нечеловеческое…

C. Л.: Вот именно.

Б. Н.: Людены — это рядом, вот!

(Борис Натанович картинно разводит руками. «Людены» — рядом. Вокруг.)

Ю. Ф.: Но ведь это тоже не люди!

Б. Н.: Что значит — «не люди»? Ведь они произошли… из нашей же… они не отличаются от людей, они живут среди людей.

Ю. Ф.: Но с таким же успехом можно представить себе Странника, не отличающегося от человека и живущего среди людей.

Б. Н.: Это противоречит представлениям о тех Странниках, которые у нас описаны. Скорее всего, они, эти существа, вообще не гуманоиды. Насколько я помню, везде проводится идея, что скорее всего Странники — негуманоиды.

С. Л.: В «Попытке» это было сказано…

Б. Н.: И даже наоборот: где-то говорится… я не помню… в меморандуме Бромберга или где… что в конце концов, может быть, это ошибочное представление, что Странники — негуманоиды. В конце концов стопроцентного доказательства этого не существует. Такая фраза где-то есть.

С. Л.: В «Попытке» и потом в «Жуке»…

Б. Н.: То есть научное мнение совершенно однозначное: Странники — негуманоиды. Это ВНЕШНЯЯ угроза, это нечто внеземное. Все штыки должны быть направлены в Космос! Трудно придумать лучшее прикрытие.

В. Б.: Борис Натанович, а вот чисто логически это не укладывается: зачем вообще это нужно было? Только чтобы выиграть время?

Б. Н.: Конечно, конечно! Потому что людены, в общем-то, когда их «раскололи», оказались очень удачно…

В. Б.: Просто у нас было мнение, что если бы не подсовывать вообще всю эту историю, то КОМКОН бы не вышел на них никогда.

Б. Н.: Ее нельзя было не подсовывать! Людены прекрасно понимали, что невозможно свою деятельность сделать бесследной. Но они же все время работают! Вот вся эта громадная работа, которую они предприняли по фильтрации человеческих организмов, — ну разве можно было это сделать бесследно? Ну хорошо — там в случае с «синдромом пингвина» нашлись какие-то дурацкие объяснения. А все эти случаи — в Малой Пеше… ну мало ли, что там еще? — китообразные… Они прекрасно понимали, что все это рано или поздно должно попасть в сферу внимания спецслужб. Не может не попасть! Читайте меморандум Бромберга по этому поводу.

В. Б.: Борис Натанович, а вы сами представляли для себя, когда писали, хотя бы примерное содержание этих самых лакун? То есть — что произошло с китообразными?..

Б. Н.: Очень, так сказать, общо. Это мы не детализировали. Честно говоря, нас это не очень интересовало — вот все эти мелкие детали.

В. Б.: Вам просто надо было обойти все эти детали или просто показать значительность?..

В. К.: Это просто прием такой…

Б. Н.: Нет, нам надо было показать, как это все работает. Вы понимаете: вот сидят четыре — или сколько там их? — трое людей. И вроде все нормально, и высочайшая техника землян, а возникают лакуны. Почему? Это же, в общем-то, демонстрация сверхмощи люденов!

Ю. Ф.: Так в местах, в которых эта сверхмощь стала проявляться — Логовенко делал эти лакуны сознательно?

Б. Н.: Конечно!

Ю. Ф.: Или делал, как говорится, «от балды»? Вот захотелось ему и…

Б. Н.: Конечно, конечно! Это все делается для того, чтобы показать: несмотря на то, что картина прояснилась, осталась угроза, остался страх, осталась тайна. То есть — никакой казанцевщины, никакой ефремовщины! Никто не бросается друг другу в объятья, и никакие женщины не раздеваются, чтобы показать свое прекрасное тело. Нету этого! Тайна, страх, недоверие — никуда от этого не уйдешь, когда сталкиваются две суперцивилизации. Вот для чего нужны были эти лакуны. А кто-то здесь спросил… (Выясняется — весьма невнятно — кто что спросил.) А, нет, не так… Мне показалось, кто-то меня спрашивает: сами-то вы что имели в виду, когда писали…

Ю. Ф.: Борис Натанович, возвращаясь к тому, что эти факты попали в сферу деятельности спецслужб. Я не представляю… вернее — плохо представляю себе возможности спецслужб. Но свести все это в единое целое — это, по-моему, слишком… Все эти настолько разрозненные и настолько разнообразные факты привести к общему знаменателю, в единую версию…

Б. Н.: Вы о чем?

Ю. Ф.: О том, что вы сказали, что эту деятельность невозможно было скрыть и что она рано или поздно должна была попасть в сферу внимания спецслужб. Ну, попала бы, ну и что? Ну, кто-то занимался бы «синдромом пингвина», кто-то занимался бы Пешей, как у вас написано… Как они вышли бы друг на друга? Это самое обыкновенное необъясненное чрезвычайное происшествие. А… это самое… место чрезвычайного происшествия закрыто. В архив. Так они там и пылились бы, в архиве…

Б. Н.: Вот почему вы так пренебрежительно относитесь к спецслужбам?

М. Ш.: Но вы сами…

Б. Н.: У них там многофакторный анализ, у них там, поймите, люди, которые специально сидят для того, чтобы устанавливать возможные связи между явлениями, которые кажутся совершенно несвязанными. Ведь этим занимаются не только там, в XXII веке, — этим сейчас занимаются.

С. Л.: Борис Натанович, у вас же все-таки началось не с происшествия на Пеше, а с Тиссы. Отсюда…

B. К.: Но ведь это не дало никаких результатов!

C. Л.: Неважно, но уже сигнал был, и потому людены могли зашевелиться и подсунуть Тойво. Вот так. Это я просто на версию Бориса Натановича говорю.

М. Ш.: Нет, вы же сами пишете, что единственный человек, который начал это связывать, — это Тойво Глумов.

B. К.: …который воспринимал эту проблему всерьез в такой организации, как КОМКОН-2.

Б. Н.: Ну людены что — дураки? Они что — должны были ждать, пока появится не Тойво, а Шмойво…

C. Л.: Я про то и говорю…

Б. Н.: …который начнет копать не наружу, а внутрь?

С. Л.: Вот я и говорю, что это, может быть, просто, так сказать, засылка Тойво, если он шпион…

Б. Н.: Не лучше ли подослать своего человека…

С. Л.: Подготовка!

Б. Н.: …который будет разыгрывать фаната…

С. Л.: Да-да-да!

Б. Н.: …бредовой идеи, к которому никто серьезно относиться не будет и который будет все последствия неизбежных экспериментов люденов сводить к той гипотезе, которая выгодна, то есть направлять их все в Космос? Но это же элементарная комбинация любой спецслужбы!

М. Ш.: Нет, но… судя по длительности этого процесса, я не думаю, что он гораздо более длительный, чем если бы действительно кто-то другой этим занимался и копал внутрь. Каммерер-то сообразил!

Б. Н.: То есть, Миша, вы хотите сказать, что люденам нужно было понадеяться на авось? Авось не успеют, авось не сообразят, авось не разберутся… А если успеют? А если разберутся?

М. Ш.: Но ведь опять-таки…

С. Л.: Они не могли рисковать!

В. К.: Достаточно было держать своего человека в ближайшем окружении Каммерера — и все! Подглядывать…

Б. Н.: Его и держали.

В. К.: Не для принятия активных решений, а как глаза и уши.

Б. Н.: Вадим, я ведь… Во-первых, когда мы писали эту повесть, мы вовсе не имели в виду, что Тойво — люден. Конечно, он на самом деле не люден. Эта мысль пришла нам уже где-то в середине работы. И мы стали внимательно проверять: есть ли противоречия? И мы обнаружили, что этих противоречий нет. НЕТ. Все это можно интерпретировать так, а можно интерпретировать этак. Я ведь не хочу вам, Вадим, сейчас доказать однозначно. Заметьте, что и у Максима доказательства-то… Ведь то, что он там пишет по этому поводу, это же детский лепет! Ну вспомните эту жалкую фразу, которую он пишет. Что-то вроде того: «Ей-богу, честное слово, это не так». Ну что это такое? Это же несерьезно! Ему же тоже нечего сказать в ответ на эту версию на самом деле! Он не может ее опровергнуть.

В. К.: Он просто говорит, что он думает, пишет мемуар…

Б. Н.: Что он думает… Еще дело темное, что на самом деле Каммерер думает.

В. К.: Нет, но он просто это выдает…

Б. Н.: Он знает только одно: что опровергнуть эту версию он не может. И ему остается говорить только одно: «Честное слово, это не так!»

B. К.: Я исхожу как раз из документов, а все пояснения Каммерера — для меня это не доказательство…

Б. Н.: А глумовские документы, как мне кажется, Вадим, абсолютно не доказательны. Они легко вписываются в версию ловкого, умелого шпиона. Все без исключения.

Ю. Ф.: Борис Натанович, вот вы сказали, что если бы они не потрудились… Ну, предположим даже, их бы и раскрыли — а что дальше? Когда их действительно Каммерер раскрыл, было 473 человека, и Комов потребовал, чтобы они покинули Землю… Они покинули Землю…

Б. Н.: Они покинули Землю не потому, что этого Комов потребовал.

Ю. Ф.: Да, они покинули по своим соображениям. Но успели они прогнать все 20 миллиардов землян через свои камеры?

Б. Н.: Ну, этого я не знаю.

Ю. Ф.: Вот если бы они продолжали работу свою на Земле, даже если бы об этой работе узнали?

Б. Н.: Этого я не знаю, Юра. И они не знают, что было бы, если бы их было всего 15–20 человек. Они этого тоже не знают.

Ю. Ф.: Не может Земля начать их истреблять! А пресечь их действия…

Б. Н.: Юра, вы не люден!..

(Дальше ничего не слышно из-за хохота «люденов».)

C. Б.: Ой, Юра! Исключаем тебя из группы «Людены»…

(Придя в ужас от подобной перспективы, «людены» умолкают.)

В. К.: Борис Натанович, я занимался текстологической сверкой четырех вариантов «Волн» — для своих надобностей. И вот я выяснил очень интересные моменты, касающиеся как раз завершения всей этой процедуры. Это в самом начале мемуара — как ретроспективно, так сказать, Каммерер все это оценивает — и в самом конце, когда они подводят итоги. Так все-таки: завершился этот процесс деятельности люденов на Земле или не завершился? В разных вариантах текста — взаимоисключающие версии.

Б. Н.: Да. Да, Вадим, потому что там вмешалось, во-первых, начальство. Когда в «Знание — сила» была первая публикация, там нас просили сделать так, чтобы все людены ушли с Земли. Но на самом-то деле — они ЖИВУТ рядом с землянами, понимаете? И проблема абсолютно не решена. И что будет дальше — никто не знает. Большое Откровение ведь состоит только в том, что люди обнаружили свою — ну как бы это сказать? — конечность.

Ю. Ф.: Мировой Совет все-таки раскрыл, что на Земле существует другая раса?

Б. Н.: Да, конечно, это невозможно было держать в тайне. Конечно, это было раскрыто, и это и было Большим Откровением. Я бы… Вообще, честно говоря, если серьезно подумать… Мы думали над этой темой, но я не представляю себе, вообще говоря, последствия этого для, так сказать, общей психологии человечества. Я не представляю себе, как человечество может…

(«Людены» устраивают диспут о судьбах человечества, не отличающийся особой внятностью.)

Ю. Ф.: …ведь они должны покинуть Землю!

Б. Н.: Но с другой стороны — с какой стати?

Ю. Ф.: Нет, но ведь принято решение — убрать их с Земли, — и все вздохнули с облегчением…

В. К.: Но процесс-то идет!

М. Ш.: А вдруг там и кто-то еще?

Б. Н.: Да и вообще даже не в этом дело. Убрали вы с Земли их — ну и что? Этим вы не решили ни одной проблемы. Все равно каждый день рождаются люди, люди, люди…

С. Л.: Конечно!

Б. Н.: …и одним из них дано стать богом, а другим — нет. Причем ничтожному меньшинству дано, а подавляющему большинству — нет!

Ю. Ф.: Борис Натанович, а вот фраза, что это не результат биологической эволюции. Там же фраза, что это остаток древней какой-то мутации. Значит, не биологическая…

Б. Н.: Ну, в каком-то смысле — да. Но имеется в виду не то, что, вот, был, значит, неандерталец, потом стал кроманьонец. Не это имеется в виду. Это было ВСЕГДА в людях. Но вот в результате искусственного воздействия на какие-то штучки-дрючки в генном аппарате удалось получить… Это нельзя называть биологической эволюцией.

Ю. Ф.: Нельзя. Здесь же общество технотронное.

Б. Н.: Обязательно. (Чья-то неразборчивая реплика.) Нет-нет, это же искусственный процесс! Человек, предоставленный сам себе, останется человеком, он никогда не станет люденом. Для того, чтобы человек стал люденом, нужно: а) иметь определенные потенции, и б) нужна определенная технология, чтобы эти потенции задействовать.

В. К.: Борис Натанович, а чем не понравилась редакторам фраза, что и внутри люденов идет расслоение по каким-то более высоким параметрам?

М. Ш.: Четвертая и пятая системы…

В. К.: Нет, четвертая и пятая — это было, а вот там четко и категорично сказано, что это ливневый процесс и что эволюция продолжается, так сказать… раскол, грубо говоря, на высшую и низшую расу идет уже внутри люденов…

Б. Н.: Я помню эту фразу, но я совершенно первый раз слышу, что она вылетела из «Знание — сила». Ее нет там, да?

В. К.: Ее нет нигде, кроме ленинградского сборника. Совсем нет.

Б. Н.: Просто не знаю, Вадим, почему. Представления не имею, почему.

В. К.: То есть, понимаете, есть какие-то вещи, которые…

Б. Н.: Необъяснимые?

В. К.: …с точки зрения осторожного редактора объясняются элементарно. Вот эта фраза по поводу отношения феодального раба Арканара и осторожного буржуа к коммунизму — это абсолютно ясно.

Б. Н.: Тоже выброшено, да?

В. К.: Конечно. Фраза по поводу бара, в котором полным-полно всяких напитков, для публикации 85-го года и перепечаток с нее — тоже…

Б. Н.: Ну, напитки — да, конечно…

B. К.: А вот это — необъяснимо.

Б. Н.: Вадим, знаете, я не помню. Это ведь может быть следствие — смотрите — не обязательно сознательного воздействия… Это может быть ошибка при перепечатке: машинистка перепечатывала и пропустила. Это может быть очень частая причина: не влезает в объем, надо выбросить две строчки. И вот выбрасывают какие-нибудь такие, которые не нарушают смысла. Теоретически это может быть и такой вариант: когда мы потом эту рукопись прочитывали, пришла в голову эта мысль… Это маловероятно, но такие вещи тоже бывали. Так что тут причин много.

<…>

C. Л.: Но параллели вот эти — опять же Город на Марсе, который появляется…

B. Б.: Камилл упоминается.

C. Л.: Камилл… Вот эти все дальние параллели — они случайны или введены специально?

Б. Н.: Нет, они, конечно, не случайны. Ну, я так себе это представляю… хотя этот процесс, конечно, на самом деле неосознанный, но, по-видимому, это происходит таким образом. Авторы ставят перед собою задачу: мы напишем эту повесть в виде псевдодокумента. Это исходная задача, так? Эта задача сама по себе порождает необходимость создания определенного антуража, который в других случаях мог бы и не понадобиться. Раз это документы, значит мы не можем просто писать в этих документах только то, что необходимо для действия. Документ есть документ: там должны быть вещи, которые прямого отношения к действию вроде бы и не имеют. Значит, мы должны придумывать какой-то дополнительный антураж. Если у нас есть уже какой-то готовый антураж, мы его, естественно, туда засовываем. Так? И Города на Марсе, и Камилл — все пойдет в строку. Но если этого не хватает, надо придумывать что-то новое. Появляются какие-то абиссальные лаборатории и какие-то аббревиатуры, которые я сам уже сейчас не могу расшифровать, хотя в свое время это как-то там придумывалось, что это там какая-нибудь Глубоководная Исследовательская Обсерватория По Наблюдению Головоногих, так? Но никто же не станет писать это в рапорте, эту длинную штуку, верно? Он просто напишет там… ГУМБРАН. Так и пишется — ГУМБРАН.

С. Л.: Во всем мире это знают…

Б. Н.: Да, во всем мире… Ну, не во всем мире, но во всяком случае здесь, в этом отделе это знают. Это чисто антуражный вопрос, вещь совершенно неизбежная в фантастике вообще и в псевдодокументальной фантастике — в особенности.

В. Б.: Но ведь многие вышли бы из положения очень просто: создавая, так сказать, свеженькие названия, свеженькие организации, совершенно не касаясь предыдущих миров…

Б. Н.: Можно и так, но зачем? У нас есть единый мир, несколько повестей подряд, написанных об этом мире.

<…>

В. К.: Борис Натанович, вы считаете, что этот мир закончен «Волнами» или дальше будет что-то еще?

Б. Н.: Я уже много раз, Вадим, говорил и повторю еще раз. У нас задуман… то есть, у нас полностью готов сюжет одной вещи — история проникновения… как это называется — операция «Белый Ферзь», что ли? В «Волнах…»?

Ю. Ф.: Операция «Вирус».

Б. Н.: …или операция «Вирус»? Я уже забыл.

Ю. Ф.: Два названия.

Б. Н.: Так и так называется — да. Вот на эту операцию… У нас есть подробно разработанный сюжет этой операции. Максима Каммерера забрасывают в Островную Империю с единственной целью: выяснить, что произошло с Тристаном.

М. Ш.: То есть ответить на первый вопрос «Жука…».

Б. Н.: Да, это первый вопрос «Жука…»: что же там произошло все-таки? И заодно он там испытывает разные приключения, обнаруживает… изучает устройство Островной Империи.

В. Б.: Есть шанс, что вы реализуете этот замысел?

Б. Н.: Черт его знает. Боюсь вам сейчас соврать…

B. Б.: То есть это и не открытый и не закрытый вопрос?

Б. Н.: Я не говорю ни «нет», ни «да» — так давайте договоримся.

C. Л.: Всегда есть шанс…

(«Людены» шумно, но неразборчиво усваивают информацию.)

С. Б.: Борис Натанович, еще один вопрос. А кроме? Это ладно, это сделано вроде бы, лежит… А кроме этого?

Б. Н.: Это не сделано, это только продумано.

С. Б.: Да, продумано. А кроме этого сейчас идет у вас работа?

Б. Н.: У нас есть еще один продуманный… И даже какой-то черновик набросанный есть. Но это не из этого мира. Или вы говорите — вообще?

С. Б.: Вообще.

Б. Н.: Есть, конечно. У нас сейчас две вещи есть, так сказать, очень близкие к окончанию, но… То есть вот эта история с Максимом — она полностью расписана, но не дописана. И есть еще черновик одной вещи, по которой у нас возникли разногласия. Она тоже, в общем-то, близка к завершению…

Ю. Ф.: Это об одном из миров, уже бывших?

Б. Н.: Нет-нет-нет, это о современности.

Ю. Ф.: Борис Натанович, вопрос такой. Вы обратили внимание на реакцию фэнов на то, что существует роман о приключениях Максима Каммерера в Островной Империи? То есть…

Б. Н.: Романа не существует.

Ю. Ф.: Нет, но существует возможность его когда-нибудь узреть. Я имею в виду — как бы это сформулировать? — что все-таки даже такие люди, как мы… Хочется в первую очередь почитать приключенческую вещь, а уж потом мы воспринимаем все, что там… по мере сил воспримем все, что там заложено. То есть, читатель вам все-таки какой больше импонирует в этом отношении? Обижает ли вас, что даже такие опытные люди, как мы, «профессиональные» читатели…

М. Ш.: …любят приключения!

(Очень оживленный, но совершенно неразборчивый диспут «люденов».)

Ю. Ф.: Да, действительно. Ну хочется вот про Максима еще прочитать!

Б. Н.: Я сам люблю приключения. Здрассте! Чего это я должен обижаться? Я сам предпочитаю остросюжетную литературу. Сам! И Аркадий Натанович, кстати говоря, тоже. Наши любимые книги — это книги все без исключения остросюжетные, так что тут ничего дурного я в этом не вижу. Просто остросюжетные книги тоже бывают плохо написанные и хорошо написанные. Так что я не вижу ничего дурного в том, что фэнам хочется это продолжать. Но вся беда в том, что НАМ не хочется! Вот в чем вся беда.

Ю. Ф.: Вот я об этом и хотел сказать. Вы как-то сказали, что у вас нет какой-то основополагающей идеи, вокруг которой можно бы…

Б. Н.: Не ИДЕИ! Дело не в этом. Вот есть некий роман про Максима Каммерера. Мы прекрасно понимаем, что этот роман будет интересен сотням тысяч читателей. Мы это понимаем. То есть, если бы мы этот роман написали, это был бы не пустой труд, он пошел бы… Но этого мало. Этого сознания мало! Надо еще, чтобы было какое-то внутреннее убеждение. Мало того, что этот роман нужен Флейшману. Надо, чтобы он еще Стругацким был нужен! Вот этой необходимости мы не чувствуем. Вот в чем вся беда! И поэтому время от времени — раз в два-три месяца — мы снова возвращаемся к этому сюжету, начинаем там что-то обдумывать, а потом смотрим друг на друга и говорим: «А-а…» Внутренней потребности нет.

С. Л.: Ну хорошо, Борис Натанович, а как вы относитесь к тому, что я, Миша, Вадим к вашему этому миру, начиная со «Страны багровых туч» и кончая «Волнами…», неровно дышим. Мы его уже пытаемся чуть ли не препарировать по кусочкам, раскладывать…

Ю. Ф.: Рассматривать его как реальный…

С. Л.: Нет, не то чтобы мир был реальный… Это тот мир, который, во-первых, ностальгический — с самого начала детства, а во-вторых, просто тот мир, который для нас представляется хорошим все-таки, несмотря на многое в нем. И он целостный! И нам интересно его препарировать. Как вы к этому относитесь?

(Попутно «людены» выясняют вполголоса, как они к этому относятся.)

Ю. Ф.: …И необходимость препарировать…

B. К.: …исследовать!

Б. Н.: Нет, ну как я к этому отношусь? Я отношусь к этому с определенной гордостью, что нам удалось все-таки создать мир, вызывающий такой интерес у читателей. Это не каждому удается.

C. Л.: Тем более — утверждается, ссылаясь на вас, что этот мир создавался как цельный мир практически несознательно.

Б. Н.: Конечно, мир создавался несознательно. Но коль скоро этот мир возник (а он возник где-то в самом начале 60-х), мы уже старались в нем оставаться…

С. Л.: И более или менее его придерживались?

Б. Н.: Ну, естественно, за исключением тех случаев, естественно, когда уходили в совершенно другие проблемы. Конечно, этот мир возник на самом деле под давлением обстоятельств. Если бы мы начинали писать не в конце 50-х, а в конце 80-х, то, конечно, мы бы такого мира, скорее всего, просто не создали. Ведь этот мир — это мир… с одной стороны, этот мир позволял… давал прикрытие для того, чтобы писать о каких-то таких вещах, о которых напрямую писать нельзя. «Жук в муравейнике» — классический пример. Или «Трудно быть богом». Нельзя было написать об этих вещах, которые там содержатся, прямо — ни в какой повести, ни в каком романе. Это бы просто не опубликовали. Мир давал прикрытие. Это во-первых. Во-вторых, этот мир позволил выразить все-таки какие-то идеи о том, чего мы хотим. Он давал некую отдушину, понимаете? Вот поэтому он и возник. А когда чувства, так сказать, внутри нас закипали недобрые и когда в рамках этого мира оставаться было уже трудно — вот тогда появлялся какой-то «За миллиард лет до конца света», приходилось уже выходить за пределы и искать какие-то другие способы и пути. Конечно, у нас должно быть разное отношение к этому миру. Я чувствую, что разное. Для нас этот мир все-таки условность. А для вас… Вот вы высказали, Сережа, что это вроде реальности — и вас там стали одергивать сразу… но на самом деле это для вас такая же реальность, как для меня… я не знаю там… мир «Машины времени». В вашем возрасте я очень любил этот роман, для меня это была совершенно реальная вещь, и я ею восторгался просто…

B. К.: Более того, Борис Натанович, воспринимается весь этот цикл о будущем мире как одна большая вещь. Поэтому при всем том, что мы, допустим, знаем, что вы очень негативно относитесь к «Стране багровых туч», именно поэтому мы ее и приемлем. Это тот, так сказать, краеугольный какой-то кирпичик, с которого все это начинало строиться. Выдернуть его из этого здания уже как-то…

C. Л.: Рухнуть не рухнет…

B. К.: Нет, рухнуть не рухнет, но…

C. Л.: Мы видим тех же самых Юрковского, Дауге и всех в молодости просто-напросто.

B. К.: В целом возникает какая-то внутренняя логика. А причины — это понятно. Есть много правды в том, почему вы не хотите ее переиздавать. Это все понять можно, так?..

Б. Н.: А что вот именно можно понять? Как вы, интересно, это понимаете — почему мы не хотим переиздавать «Страну багровых туч»?

C. Б.: А вы знаете — у вас есть отрывок в «Хромой судьбе» именно на эту тему.

Б. Н.: Ну и что там? Я не помню.

(«Людены» совещаются.)

С. Б.: Нет-нет-нет…

М. Ш.: Света что-то другое имеет в виду.

С. Б.: Именно в «Хромой судьбе». «И не два мне года было, а уже двадцать два…» Как там дальше?

B. К.: Что демонстрировать подобные вещи — это все равно что…

Б. Н.: Не знаю, во всяком случае, вся беда в том, что это плохо написано на самом деле…

C. Б.: Ну да, я имею в виду, что вам, наверное, неприятно…

Б. Н.: Дело не в том, что там написано, а дело в том — КАК это написано. Ну невозможно-то подписываться сейчас под этим! Всякий человек, знающий творчество Стругацких, заметит, что «Страна багровых туч» стоит особняком, она написана в совершенно другой манере, не в той манере, в которой написана… там даже… «Путь на Амальтею»…

B. К.: Я бы сказал, что с «Извне» вместе…

Б. Н.: И «Извне» тоже.

C. Б.: А я бы сказала — «Повесть о дружбе и недружбе».