Из переписки с мужем (Публикация Е. Капицы.)

Из переписки с мужем (Публикация Е. Капицы.)

В Архиве П. Л. Капицы, за исключением огромной переписки 1934–35 годов, т. е. времени, когда Анна Алексеевна и Петр Леонидович были насильственно разлучены, практически нет их писем, адресованных друг другу. Это и понятно, ведь Анна Алексеевна всегда стремилась быть вместе с мужем. В военные годы семья Капиц жила в эвакуации в Казани, но Петру Леонидовичу приходилось довольно много времени проводить в Москве. Он понимал, что без его усилий начало промышленного производства кислорода на его установках может недопустимо затянуться. Только дважды Петр Леонидович приезжал в Москву один, без Анны Алексеевны — именно тогда и были написаны публикуемые ниже письма. Начиная с зимы 1943 года Анна Алексеевна, оставляя детей на попечении Наталии Константиновны (вдовы брата Петра Леонидовича), всегда сопровождала мужа в его поездках в Москву.

«Гостиница Националь

Коми. 439

Москва

12 февраля 1942 г.

Дорогая Крыса,

Доехали неплохо, хотя и с приключениями. Сперва ехали в санитарном вагоне. Читал там лекцию, слушали самодеятельность. Доехали до Куровской (89 км от Москвы), там пересели в теплушку, т. к. санитарный поезд пошел на Ярославль. Должен был ехать 2–3 часа, но в поезде ехали лошади, и одна на ходу выскочила. Так что задержались и попали в Люберцы только поздно вечером, так что там пришлось бы ждать всю ночь с субботы на воскресенье. Но удалось созвониться с Кафтановым, и он выслал машину. Так что к пяти часам попал в Москву. Всех нас устроили в одной комнате гостиницы, т. к. большинство домов тут холодные. С питанием как в дороге, так и здесь вполне благополучно. Оказывается, наши бойцы получают лучшие обеды, чем академики. Здесь работы много, главным образом это кислородное дело, Сталинская премия и также мастерские. Уже просит радиокомитет, Красная Звезда (Ерусалимский) завтра идти на митинг в Колонный зал. Интеллигенция Москвы встречается с интеллигенцией освобожденных областей. Придется пробыть еще дней 10–12. В Москве пока совсем спокойно, налетов нет. Говорят, наши дела на фронте хорошо. Ждут, что обо всем будет сказано ко дню Красной Армии. В Ленинград [неразб] нельзя. Кафтанов послал правительственную телеграмму насчет Лени и Наташи[115] в день моего приезда, так что я не потерял совсем время. На днях должны из Казани поехать члены Сталинского комитета. Ты не пускай Ал. Ник. ни за что. Я объяснил, что ему трудно ехать, и это они здесь хорошо понимают. Ты пришли мне письмо, как ваши дела, как экзамен Сережи, как питаетесь. Насчет Института пишу Ольге Алексеевне.

Крепко целую Вас всех.

Твой Петя.

P. S. Я, конечно, простудился по дороге, еще немного хриплю, но так все хорошо».

Ответ Анны Алексеевны на это письмо в архиве не обнаружен. Видимо, Петр Леонидович пробыл в Москве в этот раз недолго. В следующий раз он приехал в Москву осенью 1942 года и за две недели, которые он здесь провел, они написали друг другу по крайней мере четыре, а, возможно, Петр Леонидович пять писем (первое письмо, которое упоминается Анной Алексеевной, не обнаружено).

«19 октября 1942 г., Казань

Дорогой Петя, получила твое письмо и коробку конфет, которую мы тут же съели!

Конечно, выбирай на твой лимит, что хочешь, особенно фрукты, ты их давно не ел. Я послала пакет с продовольствием Стрелковым, ему уже лучше, и Филимоновым. С Семеновыми сговорилась, что буду им брать иногда то, что не будет им хватать. Они были смущены, но все-таки согласились. Я очень рада, потому что за них всегда беспокоюсь.

У нас все хорошо, вчера были папины именины, и было много народу. Ляпуновы[116] (молодые) пришли с граммофоном! Мы напекли (конечно, О[льга] А[лексеевна]) много чудных пирогов и куличей и очень жалели, что тебя не было. Папа и Женя[117] уезжают на днях, но когда, еще не знаю. С вагоном, я думаю, после твоей телеграммы будет все хорошо. Разве так плохо все с заводом, что ты настолько обеспокоен, это чувствуется из твоего письма. Конечно, надо делать что-то решительное, мне кажется, с автогенщиками, но наши очень рады случаю поехать в Москву. Напиши, как идут дела, а то беспокойно, что у тебя не все хорошо. Жаль, что надо жить в гостинице, но без транспорта очень трудно добираться до центра, где, собственно, все у тебя сосредоточено.

Я хожу в госпиталь, работы сейчас совсем мало, отпускают очень мало перевязочного материала, и поэтому почти нет перевязок. Два раза в неделю помогаю в операционной.

От Антонины [Шнейдер] получила письмо с фронта, они где-то на юге, кажется у Сталинграда. Масса работы, но очень довольна. Беспокоится о дочери, а я от нее тоже ничего не получаю. Передал ли Олег [Писаржевский] мою посылку или нет?

Наташа поступила работать в издательство Акад. наук оформителем и пр. Работа на дому и ей подходящая, я очень рада, потому что, если ты будешь сидеть всю зиму в Москве, можно будет наладить что-нибудь вроде дома. Ну, это будет видно, смотря по тому, как пойдут твои дела.

У Леонида нога гораздо лучше, ультракороткие волны как будто помогли, и он скоро выходит на работу.

Приехала Ольги Алексеевны Надя[118], выглядит очень хорошо, здоровая, хорошая колхозница. Всем молодым работа летом пошла впрок.

Сережа занимается на даче. Мы никак не можем оттуда перебраться. Сейчас Академия возит овощи, их разгружают с баржи, и грузовика нет.

О. А. была простужена, и я ее взяла страхом, сказала, что пошлю тебе телеграмму, если она посмеет в таком виде ходить грузить картошку. Она испугалась и не пошла. Сейчас она здорова. Ну вот, и все новости Казани. Андрей хотел поступить на работу в портняжную мастерскую пришивать пуговицы и резать хвостики ниток — 3 часа в день за 3 р. 75 к., но потом решил, что не стоит!

Все шлют привет. Целую крепко».

«19 октября 1942 г., Дом отдыха „Сосны“

Дорогой Крыс,

Жду машины, чтобы ехать в Москву, и пишу тебе. Здесь было очень хорошо, мало народу, т. к. сюда ходит только автобус. Плохо топят, но спокойно пожить было хорошо. Продумал все московские дела с установкой и наметил план действия.

Был на даче, там плохо. (Дом отдыха „Сосны“ находится рядом с дачей Капиц на Николиной Горе — Е. К.) Ее постепенно разбирают соседние части, содрали линолеум, бьют окна, содрали электропроводку, разбирают забор, снимают трубы, колонку, сдирают обшивку и пр. Через годик, кроме сруба, мало, что останется.

Насчет вагона для Ал. Ник. до Хрулева дозвониться не удалось, но говорил с секретарем Землячки, она сразу отозвалась, и мне позвонили, что все сделано и Ал. Ник. будет сал[он]-вагон. Я дал телеграмму соответствующего содержания Ольге Алексеевне.

Тут забавно рассказывают про Вилки. (Уилки. — Е. К.) Он рубаха-парень, по крайней мере себя так держит. В Куйбышеве на „Лебедином озере“ танцевала Тихомирнова. При аплодисментах он выскочил из ложи, делая прыжок метра на полтора вниз, мчится на сцену, преподносит Тихомирновой букет и целует и обнимает ее от восторга. Но так восторженно он ведет себя, только когда на него направлен объектив кинооператора, а так вообще он более флегматичен. Видно, голоса собирает к следующим президентским выборам. Так, на одном из заводов он был заснят, как в восторге целовал нашу работницу, стоящую у станка. Вот воистину единство противоположностей — у него, говорят, 60 % всех акций электропромышленности в США. Он хотел повидать также митрополита Сергия и строителей куйбышевского гидроузла. Случилось, что визиты назначили в один день. Привозят его к Сергию, тот встречает его в клобуке, с крестом на груди. А он спрашивает переводчика: „Кто это, строитель плотины в Куйбышеве?“ — „Нет, — говорят, — это глава русской церкви“. — „Ну, очень хорошо. Спросите его, свободна ли церковь?“ Тот сказал: „Да“. Поехали дальше.

На фронт ездили без кинооператоров, и Вилки вел себя тихо, очень близко к окопам идти отказался, стрельба ему не понравилась.

Ну вот, это может тебя поразвлечь, как Вилки делал свой „бюзнесс“ у нас в Союзе.

Сегодня едет Павлов, с ним пошлю это письмо.

О делах пишу Ольге Алексеевне, она тебе расскажет.

Помни обещание и пиши, что делается у вас.

Целую тебя и поросят.

Как Сережа, занимается ли, и как ведет себя Андрей?

Привет Ал. Ник. и Евг. Ник., надеюсь, с отъездом их все устроится. Но, говорят, в Боровом плохо кормят сейчас, пусть захватят с собой продукты».

«20 октября 1942 г., Казань

Дорогой Петя,

Получила твое письмо, ты пишешь аккуратно, за что тебя и хвалю. Посылаю тебе адрес Василия Евграфовича Калинина: Ярославская ж.д., Московская обл., [Пушкино,] ул. Кренкеля, д. 5, кв. 4.

Посылаю тебе письмо от Зубова Евгения Николаевича, это муж Анечки Аракчеевой (Анны Львовны). Надо как-нибудь их оттуда вызволить. Может быть, ты его по его адресу вызовешь к себе и переговоришь. Меня все время беспокоит судьба Анечки с детьми, а как их извлечь из Махачкалы, прямо не знаю.

У нас все очень хорошо, дедушка с Женечкой собираются ехать в пятницу, но не знаю, как это выйдет, папа немного простужен, и не хочется его отпускать в таком виде.

Тебе пришло письмо от Байкова, он благодарит тебя за письмо и выполненное поручение.

Интересно, как хорошо у нас обращаются с беспризорным имуществом, но все-таки это лучше, чем если бы грабили немцы. Но я думаю, что вряд ли и сруб уцелеет при таких темпах.

Мы тут получили паек из Академии, за который заплатили 700 р. (!). Это икра и шоколад. Надеюсь, что больше такого не будет, а то никаких денег не хватит. Почему надо выдавать сразу 2 кг икры и 20 плиток шоколада? Не у многих академиков найдется так много свободных денег.

Насчет Юры Семенова родители как всегда не могут решиться. У него 22 статья, это компенсированный туберкулез, освобождающий вчистую. Я не знаю, решаться или нет им отсылать его одного в Институт восточных языков. Боюсь, что он может свой туберкулез этим подогреть. Коля должен выехать на днях, у него были штучки с пропуском, как всегда НКВД ведет себя как Папа Римский. Да и нога у него еще не совсем прошла.

Был ли ты у дяди В[119]., это очень интересно, напиши об этом.

Я давно не писала тебе писем, и даже странно опять писать.

В госпитале, как я уже писала, все тихо, работы мало. Завтра операционный день, так что будет больше работы.

Сережа хорошо работает, много занимается, и у него все хорошо.

Андрей занимается с отвращением, и на это противно смотреть. <…>

Теперь, когда Наташа будет работать дома, все будет гораздо проще.

Все целуют крепко и шлют привет. Когда ты собираешься возвращаться?»

«22 октября 1942 г.,

Гостиница Москва № 312 Дорогой Крысен,

Очень много работы сейчас. Все административной. Приходится налаживать работу. Суков не справляется и халтурит. Но вот с нашими товарищами кое-что и удается наладить.

Был у нас Ираклий Андроников. Он очень интересно в лицах рассказывал, как был в бою, как был у партизан. Рассказывал он с 11 вечера до 5 утра. Он похудел и был дома полтора месяца с воспалением желчного пузыря. Сейчас он в резерве, только что выписан из госпиталя и устраивает свои дела.

Был у Гоголевой однажды, там был Ерусалимский. Он рассказывал, как допрашивал свежих пленных у Рулева, а также о последней речи Гитлера. В которой [тот] говорит (это 2 недели тому назад), что в этом году закрепится в Союзе, построят линию заграждений от Балтики до Каспия и займутся Англией, которую ему нечего бояться, пока там сидит Черчилль.

Был вчера у Сперанского, выглядит он хорошо, очень довольный, что в Москве, Г[еоргия] Несторовича мало беспокоят. Говорил насчет болезни Лени. Он советует спринцевать аскорбиновой кислотой, я взял рецепт.

Получил телеграмму от президента Корол[евского] общества. Меня и Виноградова назначают представлять общество на чествовании памяти Ньютона. Я думаю выступить и сказать, что если Ньютон был бы жив, то он был бы за открытие 2-го фронта.

Пришла моя медаль[120] в ВОКС (Всесоюзное общество культурной связи с заграницей — Е. К). Обещают дать, я прошу просто, но они хотят с помпой, говорят, это политически важно.

У нас в гостинице очень холодно, нельзя заниматься, но так во всей Москве. Собираюсь переезжать в дом Ольги Алексеевны, там, говорят, топят.

Ну как Ал. Ник? Получил ли вагон такой, как ему нужно?

Пришли адрес Калинина В. Е. и книгу воспоминаний Ал. Ник.[121]

Ну, крепко целую вас всех и поросят.

Твой Петя».

«27 октября 1942 г., Казань

Дорогой Петюшик,

Проводили Крыловых в Боровое. Они благополучно уехали, вчера получили от них „молнию“ из Свердловска, едут хорошо, тепло, уютно. Мы их обязали нам посылать телеграммы с дороги. Им, конечно, надавали массу вещей в детдом Акад. наук. Очень без них скучно, как-то уж привыкли к совместной жизни, и странно, что их нет. Мы сейчас же переехали в их комнаты, чтобы не было пустого вида, на это неприятно смотреть. У тебя стало очень хорошо в кабинете, я думаю, что не надо говорить больше о лишней комнате. Ты увидишь, что тебе вполне достаточно того, что сейчас есть. У Наташи с Леней тоже очень хорошо. Леня опять работает, его нога гораздо лучше после ультракоротких волн, или несмотря на них, может быть?

Вчера мы с массой приключений переехали с дачи. Костю [Сидоренко] занесло в овраг, он решил, что так ближе сможет подъехать к даче, чтобы не ехать через мост. Конечно, застрял в канаве, его вынимали красноармейцы (им обещали 1 литр водки!). Потом он и Вася [Перевозчиков] строили настил через канаву, т. е. спилили 8 берез. Все это происходило начиная с 1 ч. дня и до 10 часов вечера. Все вещи лежали грудой среди леса. Наконец ночью мы всё погрузили и пошли ночевать на дачу, и только утром я их отпустила в Казань. И все-таки вся мебель еще осталась на даче, надо ждать грузовик.

Пожалуйста, ешь, сколько хочешь, фруктов и бери из нашего лимита, что хочешь. У меня еще осталось октябрьских денег больше 300 руб. Привези нам или фруктов свежих, или сухих, если там есть. Остальное у нас все есть.

Как у тебя с перспективой жизни в Москве зимой? Я поеду тебя опекать, только если ты будешь жить там не менее 2-х месяцев, а то не стоит. Я работаю в госпитале, но у нас осложнения с карточками, иждивенцам неработающим их не полагается, а кто мы такие, никто еще не выяснил.

Пиши мне тоже о твоих делах. Пришло письмо от Иофана, но не ответ на твое, а встречное.

Целуют все тебя очень крепко».

«28 октября 1942 г.,

Гостиница Москва № 312

Дорогой Крыс,

Очень трудно с оказией для писем, никто за эти дни из Академии не ехал в Казань. Как ты, наверное, заметила, за эти дни произошло вручение мне медали Фарадея. Медаль шикарная, и к ней гравированный диплом на пергаменте.

Передача состоялась в ВОКСе, собралось не много народу — Иоффе, Семенов, Фрумкин, Соболев, Бернштейн, Шмидт, Веселовский, Бах и др. Я произнес речь, которую полностью воспроизводит газета „Труд“ за сегодня. Но нас не собирались угощать. Я стал протестовать и сказал, нужно хоть раз, чтоб Вокс угостил и своих ученых, а не только же заграничную шпану кормить. Тогда начали сооружать угощение. Угощение было хорошее, было вино. Я произнес тост за Кеменова, председателя ВОКСа. Произнес я тост за связь ВОКСа с советскими учеными, которая по сей день отсутствовала.

Был я у Роз. Сам. [Землячки] и дяди В. Роз. Сам. все спрашивала о комнате и возмущалась. Оказывается, всю эту историю знает и дядя В. Я успокаивал, говорил, что сейчас с отъездом Ал. Ник. вопрос стоит не остро и, вообще, в военное время такие вопросы имеют второстепенное значение. Сказал, что Ол[ьга] Ал[ексеевна] очень старалась, но, конечно, ей трудно.

Сейчас много хлопот с установкой, вроде критический момент. Удалось расшевелить автогенщиков. Но надо, чтобы все сохранили инерцию. Думаю, что ранее 3-го выехать не удастся. Между 15–18 ноября сессия [Академии наук] в Свердловске. Говорят, обязательно надо ехать. Из Свердловска поеду прямо в Москву. Подумай, не поехать ли тебе туда тоже со мной.

Ну, пока, крепко целую тебя и ребят. Поклон Ол. Ал.

Твой Петя»

«29 октября 1942 г., Казань

Дорогой Петюша, получила твое письмо, посланное с Соболевым. Наконец получил медаль, долго же она путешествовала. Здесь люди, забыв о том, что это все та же медаль, решили, что ты получил орден! Колдаев был один из немногих, которые слышали твое имя и слово „медаль“ по радио. Он пришел в Институт и там рассказал про медаль, на вопрос, какую же медаль ты получил, он, не задумываясь, ответил: „За отвагу“. Ты это имей в виду. Я вижу, что ты не особо скучаешь в Москве и кроме дела еще выбираешь время для визитов, это очень утешительно. О. А. послала „молнию“, чтобы тебя и Олега [Писаржевского] впустили в ее комнаты. Но вы выпустили из виду, что там ведь нет ни белья, ни одеял, подушек, затемнения и пр. Как это вы будете жить после комфорта „Москвы“ в этом отношении? Тепла недостаточно. Если тебе придется жить в Москве больше 2-х месяцев, то, конечно, я приеду, т. к. не представляю, как вы с Олегом такой долгий срок будете пребывать одни. Ваше хозяйство придет окончательно в упадок.

От папы пришла телеграмма, что они доехали до Петропавловска, т. е. до разветвления, где идет ветка на юг, в Боровое. Думаю, что теперь они благополучно на месте.

Сергей смастерил машину для резки стекол и вырезает все свободное время кругляшки самых разнообразных размеров.

Так в Казани все тихо и мирно. Леня ходит на работу, дети учатся, я хожу в госпиталь, Наташа дома — график-художник, это очень хорошо.

Очень трогательно со стороны Гитлера предупреждать Англию, что он хочет ее уничтожить. Может, это поможет 2-му фронту, если сам черт не помогает. Очень грустно, что появился еще „Туапсе“.

Ярославская ж.д., ст. Пушкино, ул. Кренкеля, дом 5, кв. 4. В. Е. Калинину.

Успокой Роз. Сам, что у тебя есть кабинет, и очень симпатичный, а потом, его тебе не надо, если ты будешь все время в Москве.

Все шлют привет. Целую крепко».

«31 октября 1942 г.,

Гостиница Москва № 312

Дорогой Крысен,

Мы выезжаем 4-го ноября, пробудем в Казани до сессии, а потом, по-видимому, из Свердловска поедем прямо в Москву.

Дела идут ничего, только очень медленно, но выправить их удается. Приходится заниматься, конечно, чисто организационными и административными делами, также проверкой, чтобы все было сделано точно и аккуратно. Все это скучно, но иначе, видно, ничего не поделаешь.

Вчера был в Ак. наук вечер с Андрониковым и Минцем. Было неплохо. Андр[оников] был в ударе. До вечера я читал лекцию инженерам и конструкторам. Это все поднимает настроение и заставляет их работать более энергично. Был я на балете „Дон Кихот“ — это первый раз в театре. На этот раз мне достается, и мало времени остается на театр и пр. развлечения. Был еще раз у Гоголевой. Там познакомился с Розенель. В понедельник приходят ко мне Александр <неразб>, Фрумкин и Андроников.

В Институте сотрудники поднесли адрес — поздравления с медалью Фарадея. Адрес посылаю тебе. Так особенно подробно писать не хочется, т. к. предполагаю уже в четверг быть в Казани, так что тогда все расскажу. Между прочим, ты прочла мое письмо невнимательно. Я тратил из нашего ноябрьского лимита, а октябрьский ты можешь использовать целиком. Об этом я тебе дал телеграмму, думаю, она пришла к тебе вовремя.

Ну, пока, целую крепко.

Твой Петя».