Глава седьмая ЛЕВЫЙ УКЛОН

Глава седьмая ЛЕВЫЙ УКЛОН

С 1910 по 1913 год поступками Сытина руководили противоречивые побуждения. За счет постоянного расширения дела и массового производства он приобрел богатство, влияние и солидное положение в обществе, но вместе с тем в душе его рос червь сомнения, а не ложные ли это ценности. Под впечатлением смерти Льва Толстого в 1910 году Сытин все чаще задумывался над такими толстовскими идеями, как участие в судьбе обездоленных, и в скором времени именно благодаря ему и, возможно, за счет немалых его средств яснополянские крестьяне и общество в целом получили то, что завещал им великий писатель.

Но даже раздумывая, не подчинить ли свою жизнь добродетели и благотворительности, Сытин оставался истым предпринимателем. Он понимал, что для согласия между его идеалами и призванием ему необходимо сосредоточить усилия на популярных, но достойных изданиях – таких, за которые ратовали Чехов и Толстой. Поскольку из всех изданий сытинской фирмы «Русское слово» вносило самый существенный вклад в общественное благо и в кассу «Товарищества», Сытин целеустремленно примется подыскивать на место редактора газеты убежденного демократа».

I

Когда осенью 1910 года Сытин возвратился в Москву, его поджидало неоконченное дело – четвертый том толстовской серии «Круг чтения». Это было, строго говоря, исправленное издание книги, некогда выпущенной издательством «Посредник», которое в самом начале века основали толстовцы после прекращения сотрудничества с Сытиным.

Чертков, тогда еще литературный агент Толстого, убедил его отдать заказ на эту книгу Сытину, хотя Толстой так никогда и не изменил своего первого впечатления о Сытине, считая его торгашом, которому не может вполне довериться художник. (К числу известных ей «бессовестных дельцов» относила Сытина и жена Толстого.)[347] Дав согласие выполнить заказ, Сытин натолкнулся в «Круге чтения» на серьезные трудности. Это собрание возвышенных мыслей, извлеченных Толстым из множества различных авторов, затрагивало предметы, в частности пацифизм, которые правительство считало запретными. Вследствие этого Сытин замедлил набор рукописи.

За целый год перед тем Толстой в письме к Черткову строго-настрого велел: «Возьмите у Сытина 2-е издание старого «Круга чтения» – это самая дорогая для меня книга, и ее нет, и, как видно, нет надежды на ее появление»[348]. В один из редких приездов в Москву в сентябре 1909 года Толстой выразил свое недовольство Сытину через репортера «Русского слова», который обратился к нему на Курском вокзале с просьбой дать интервью. Сытин тотчас начал торопить Черткова с чтением гранок. «Страшно подумать, – написал он, – что я так огорчил Льва Николаевича этой медлительностью и страхом цензуры. Это заячья трусость меня подвела»[349].

Когда Сытин возвратился из Карлсбада домой, книга была еще не готова, однако внешние обстоятельства дали ему отсрочку. Со смертью Толстого, наступившей 7 ноября 1910 года, «Круг чтения» пришлось положить на полку вплоть до исполнения формальностей по литературному наследству. Эта волокита, в которой непосредственное участие принимал и Сытин, протянется два года.

В силу необычности обстоятельств, сопровождавших последние дни писателя, его кончина подробно освещалась в «Русском слове», и у газеты за счет этого даже вырос тираж. Тайком от жены Толстой ушел из дому, и на глухой железнодорожной станции Астапово его свалила болезнь. Туда ринулись газетчики со всех концов мира, а репортер «Русского слова» К.В. Орлов (запрашивая по телеграфу разрешение на интервью) первым сообщил отчаявшейся Софье Андреевне местонахождение ее пропавшего мужа[350]. Когда 9 ноября в Ясной Поляне состоялись похороны, «Русское слово» вместе с другими газетами осудило высокопоставленных чиновников за то, что православной церкви запрещено было отпевать еретика Толстого.

Затем случилось так, что Сытин помог уладить семейные распри вокруг наследства. Как ему стало известно, много лет назад Толстой, скрепя сердце, передал Софье Андреевне права на все свои произведения, изданные в России с одобрения цензуры до 1881 года, а она все не оставляла надежды на большее. В 1901 году произошло то, чего боялась Софья Андреевна: Толстой аннулировал даже этот куцый договор и втайне от жены завещал все свои произведения дочери Саше (Александре Львовне). Земельные владения оставались по-прежнему за женой и детьми, но он поручил Саше выкупить их и раздать его крестьянам. Вторым душеприказчиком, помимо Саши, Толстой назначил Черткова и сообщил обоим, что хочет объявить все свои сочинения общественным достоянием.

Когда, наконец, в ноябре 1910 года завещание было оглашено, Софья Андреевна, похоже, собиралась оспаривать его, поэтому Саша и Чертков прибегли к созданию как бы согласительного комитета из четырех человек[351]. Они хотели заключить договор о продаже на короткий срок издательских прав на полное собрание сочинений Толстого и частью вырученных денег возместить Софье Андреевне утрату прав на произведения, изданные до 1881 года, а на остальное выкупить земельные владения Толстого. По истечении срока договора права на издание всех произведений должны были стать достоянием общества.

Одним из третейских судей был Сытин, большой знаток издательского дела, только едва ли он мог считаться лицом незаинтересованным[352]. Еще в 1907 году Сытин обратился к толстовцам с предложением опубликовать некоторые произведения Толстою совместно с эмигрантским издательством «Свободное слово». Так что ему давно было ясно, какую выгоду сулит посмертное издание произведений, предлагаемых для торгов. Стоило выпустить их в виде приложения к журналу «Вокруг света», и это наверняка увеличило бы число его подписчиков; кроме того, наличие уже готового набора значительно удешевляло печатание последующих изданий.

Директора известной петербургской фирмы «Товарищество А.Ф. Маркса», ставшей единственным конкурентом Сытина в споре за издательские права, также рассчитывали на двойную публикацию. Ведь Толстого и при жизни издавали немало. Включение неопубликованных произведений привлекло бы некоторое число обладателей прежних собраний, но главными-то потенциальными покупателями, которых имели в виду Александра Львовна с Чертковым, были простые читатели. Зная не хуже Сытина, что приложения имеют большой спрос у читателей, а с увеличением числа подписчиков растут доходы от рекламы, директора «Товарищества А.Ф. Маркса» хотели укрепить положение своей «Нивы», тогда уже основного русского еженедельника, и за несколько рублей предложить подписчикам полное собрание сочинений Толстого[353].

После того, как оба издателя заявили о своих намерениях, Сытин на протяжении почти всего 1911 года безуспешно вел переговоры с фирмой Маркса о дележе произведений и покупке прав в складчину. В декабре, посетовав, что «Нива» дает страшно мало [журналу «Вокруг света»]», Сытин решил действовать самостоятельно: заплатить наследникам 250 тысяч рублей, оговорив при этом, что 50 тысяч из них получит Софья Андреевна в качестве компенсации за права на книги, изданные до 1881 года, которые она считала своей собственностью[354].

Только в январе 1912 года, когда Сытин увеличил долю Софьи Андреевны до 100 тысяч рублей, она, а также остальные третейские судьи согласились на эти условия; но тем временем Александра Львовна выяснила, что для выкупа отцовских земель ей потребуется 300 тысяч рублей. Тогда Чертков убедил фирму Маркса повысить ставку. 28 января из Петербурга поступило известие, что Маркс готов заплатить 300 тысяч рублей[355].

Сытин тотчас предложил такую же цену, и 16 февраля Чертков выдвинул новый вариант сделки: разделить права при общей их стоимости в 400 тысяч рублей. По новым условиям фирма Маркса издавала полное собрание сочинений только в виде приложения к «Ниве» (по цене 12 рублей), а Сытин выпускал одно недорогое издание (рублей по 20-22) и одно дорогое (по 35 рублей). Обе фирмы обязывались внести за издательские права по 200 тысяч рублей.

На следующий же день Сытин пошел на попятный и отказался от этой явно невыгодной для себя сделки, поскольку выходило, что он заплатит столько же, сколько и Маркс, но за менее ходовые издания, да еще без права поддержать свой журнал[356]. Другими словами, в этих произведениях Сытин видел прежде всего средство улучшить положение «Вокруг света», а иначе как он мог убедить Правление приобрести издательские права на короткий срок по столь высокой цене? Да, соглашался он с толстовцами, богатые должны жертвовать на благотворительность, но этот довод не имел силы на заседаниях Правления.

«Товарищество Маркса» сразу заявило, что по-прежнему готово заплатить 300 тыс. рублей, а Чертков запросил больше. В начале апреля Г.В. Филатьев сообщил Черткову, что от имени Александры Львовны он все еще пытается добиться соглашения между двумя издателями. Тогда Сытин сам отправился в Петербург к Черткову. Неизвестно, какую цену он предложил, но после их встречи Чертков выступил за передачу прав только «Товариществу И.Д. Сытина». Как он уклончиво объяснит впоследствии, Сытин принял определенные условия, которые ранее отклонила фирма Маркса.

То, чего не мог во всеуслышание поведать Чертков, не открыв вероломного поступка Толстого и не бросив тем самым тени на всю семью, заключалось в следующем: в течение апреля 1912 годы Сытин передал Софье Андреевне 100 тысяч рублей за литературные права, которые не по закону, но по справедливости принадлежали ей. Это подтверждается записью в дневнике Софьи Андреевны, сделанной 21 апреля 1912 года: «Я закончила сегодня дело с Сытиным. Получила 100 000 за книги (изданные до 1881 года], разослала сыновьям деньги»[357]. Если оставить в стороне притязания Софьи Андреевны, то плательщик ничего не получил за свои деньги, и хотя, кажется, именно сытинская щедрость заставила Черткова отдать предпочтение «Товариществу И.Д. Сытина», все же его дар Софье Андреевне не имел отношения к соперничеству двух издательских фирм. Коллеги Сытина по согласительному комитету все равно возражали против рекомендации Черткова передать «Товариществу И.Д. Сытина» на короткий срок исключительные права за 300 тысяч рублей – ту сумму, которая теперь устраивала Александру Львовну. Они по-прежнему хотели разделить эти права, чтобы полное собрание сочинений издали обе фирмы.

В конце 1912 года сытинская фирма известила Александру Львовну, что «мы согласны теперь на приобретение прав совместно с «Товариществом Маркса». Снова началась торговля. Коль скоро фирма Маркса претендовала на приложение к своему еженедельнику «Нива», Сытин изучил целесообразность выпуска приложения к «Русскому слову». А так как по его прикидкам вышло, что в продаже многотомных приложений журнал Маркса обставит его газету, он выдвинул условие: если число подписчиков «Нивы» достигнет 250 тысяч, то с каждой следующей подписки Маркс будет платить ему некий процент. «Товарищество Маркса» опять начало тянуть время, и Сытин послал Черткову конфиденциальное предложение о приобретении исключительных прав, отметив, что готов поделиться прибылью с Чертковым и другими исполнителями ноли Толстого. «Проценты в Вашу пользу могут выясниться только после окончательной ликвидации издания… Если будет спрос, и барыш будет…»[358]

В это время «Товарищество Маркса» вышло из игры, ибо не могло или не хотело принять условий комитета. Кончилось тем, что в начале 1913 года «Товарищество И.Д. Сытина» подписало двухлетний контракт на выпуск в свет полного собрания сочинений Толстого. Сытин получил право отпечатать одно дешевое, десятирублевое издание (24 тома, тираж 100 тыс.) в виде приложений к «Русскому слову» и журналу «Вокруг света», выходящих два раза в месяц, и одно изящное пятидесятирублевое издание в 20-ти томах тиражом 10 тысяч экземпляров.

Описанный выше ход переговоров подтверждается документами, однако Сытин предлагает в своих воспоминаниях сглаженную и несколько иную версию событий[359]. По его словам, комитет, составленный после кончины Толстого, запросил за литературные права 300 тысяч рублей и предложил фирмам Сытина и Маркса поделить расходы пополам. При этом Маркс издаст полное собрание сочинений в виду приложения к «Ниве», а Сытин выпустит одно дорогое или дешевое издание, которое будет продаваться в книжных магазинах. Разногласия же возникли из-за того, что Сытин хотел пустить в продажу оба издания – и дорогое, и дешевое, – а «Товарищество Маркса» требовало, чтобы он ограничился дорогим.

Тогда комитет решил: пусть одна из фирм сама выкупит права за 300 тысяч рублей, – и Чертков остановил свой выбор на Марксе, продолжает Сытин, ибо «Нива» пользовалась славой самого популярного русского журнала и сулила широчайшую читательскую аудиторию, что отвечало сокровенным помыслам Толстого. (Возможно, Сытин здесь приводит одну из причин, по которым его коллеги по комитету и душеприказчики Толстого так долго обхаживали Маркса. Они считали «Ниву» надежнее, чем «Вокруг света».) Сытин попросту говорит, что «Товарищество Маркса» не сумело собрать 300 тысяч рублей, тогда он внес эти деньги, и Александра Львовна получила возможность выкупить имение Толстого. Тем самым она смогла сдержать данное отцу слово и раздать его земли крестьянам, как того требовало завещание.

Называя цифру 300 тысяч рублей, Сытин имеет в виду только ту сумму, которую его фирма заплатила согласно контракту, – именно столько требовалось Александре Львовне, чтобы выкупить земли Толстого. Подобно Черткову и всем остальным, Сытин умалчивает о тех 100 тысячах рублях компенсации, что получила Софья Андреевна за свои утраченные права, причем Сытин почти наверняка выложил их из собственного кармана.

Как показывают затянувшиеся переговоры, 300 тысяч рублей были предельной суммой, которую директора Маркса и Сытина могли счесть целесообразной при покупке краткосрочных исключительных прав. Когда Александра Львовна, из уважения к Софье Андреевне, потребовала 400 тысяч рублей, две фирмы не сумели договориться о разделении прав и равном взносе по 200 тысяч рублей. В итоге дело решилось после того, как в апреле Сытин передал Софье Андреевне известную сумму, что позволило Александре Львовне согласиться на предложенные «Товариществом И.Д. Сытина» 300 тысяч рублей. Поскольку его Правление и эту цену считало чересчур высокой, Сытин определенно взял деньги для Софьи Андреевны не из средств фирмы. Скорее всего, будучи человеком очень богатым и чувствуя себя в долгу перед Толстым и его окружением, он сам расплатился с Софьей Андреевной. Стало быть, благодаря своей скрытой щедрости Сытин не только помог в запутанных обстоятельствах распорядиться должным образом земельным и литературным наследством Толстого, но и заключил выгодный для своей фирмы контракт.

«Конечно, – говорит Сытин об этой сделке, – никаких барышей от этого издания наше Товарищество не получило»[360]. Возможно, так оно и было, если вести речь о непосредственном доходе от издания. Но огромная выгода заключалась в его престижности, и к тому же у журнала «Вокруг света» резко возрос тираж. В октябре 1913 года Сытин напишет, обращаясь к пайщикам фирмы, что «наплыв подписчиков колоссальный». За счет толстовского приложения их число увеличится втрое, и «Вокруг света» станет одним из наиболее читаемых журналов в России. Сытин предскажет также, что рекламное объявление, помешенное в «Вокруг света», «принесет больше результатов, чем все русские журналы вместе взятые»[361].

Издание Толстого существенным образом скажется и на главной сытинской газете. В 1913 году, когда начнет выходить приложение, ее тираж вырастет на 13 процентов, что совсем неплохо после скачка на 31 процент, который произошел в 1912 году в связи с освещением в «Русском слове» балканских войн и выборов в IV Государственную думу[362].

II

Читательская аудитория ширилась и вследствие бурного развития промышленности, благодаря которому у многих людей появлялись лишние карманные деньги на газеты. Теперь покупать ежедневную газету – значило идти в ногу со временем, с Европой, и сытинское «Русское слово» – дешевое, всегда на гребне событий и новых веяний – вполне укладывалось в это представление.

Не последнюю роль в растущей популярности «Русского слова» играли его специальные выпуски: порой патриотические и благонадежно-консервативные, порой с креном влево. К первым относятся выпуск 1910 года в честь 50-летия почитаемого Сытиным Чехова, выпуск 1911 года – на девяти полосах панегирик Александру II за то, что, подписав вольную крестьянам полвека тому назад, он дал жизнь «современной России», а также юбилейный номер 1912 года, прославлявший героизм русских в Бородинском сражении. Левыми по содержанию были хвалебные передовицы, посвященные двум писателям-радикалам 1840-х годов: в 1911 году – Виссариону Белинскому, который за свои смелые высказывания в литературно-критических статьях наверняка угодил бы в тюрьму, если бы не болезнь и последовавшая в 1848 году смерть от чахотки; в 1912 году – Александру Герцену, «государственному преступнику», чьи произведения и самое имя до 1860-х годов вообще запрещено было упоминать в печати.

Почти все эти специальные выпуски выходили в годы, когда Сытин был занят переговорами по наследству Толстого, и тем не менее он постоянно вникал в текущие дела основанной им газеты и поддерживал связь с ее штатными сотрудниками. В неустанной заботе о всякого рода усовершенствованиях он нередко оказывал на редакцию давление своим авторитетом высшего начальства, и его косвенное, но назойливое вмешательство побудило Дорошевича в 1910 году уехать из Москвы и поселиться в Петербурге. Возможно, Дорошевич надеялся возглавить столичное подобие «Русского слова» – новую газету, которую в том же году решил издавать Сытин, однако его демонстративный отъезд навел Сытина на мысль о смене редактора и направления московской газеты.

Н. Валентинов (настоящее имя – Н.В. Вольский), блестящий журналист и экономист из марксистов, которого Сытин поставил во главе газеты в середине 1912 года, кратко описал в воспоминаниях события, предшествовавшие его назначению. Там он рассказывает, что Сытин – «почти неграмотный человек, самородок-организатор, с изумительным размахом и настойчивостью», который «прямо в ведение газеты не вмешивался». Скорее Сытин влиял на своего зятя и помощника Благова, официально числившегося «ответственным» редактором, между тем как фактически редактором был Дорошевич. Дорошевич, продолжает Валентинов, беспрестанно ссорился с Сытиным и ни во что не ставил Благова. «Отношения между этими лицами в 1910 году настолько обострились, что Дорошевичу пришлось покинуть редакцию. Сытин, суеверно считавший, что распространение газеты может пасть от ухода Дорошевича, предложил ему [этот шаг был предпринят только в 1912 году] вернуться в редакцию с увеличением его жалованья до 48 000 рублей в год (огромная сумма!), но вместе с тем с довольно странным условием: Дорошевичу, живущему в Петербурге, предлагалось приезжать в Москву лишь несколько раз в год (всего на пять в действительности – на три) месяцев), чтобы «выпрямлять газету», «оживлять» ее, «делать ее более интересной», «вносить в нее новое»[363].

О других обстоятельствах, приведших к переменам в направлении «Русского слова», уже говорилось выше: в 1911 и 1912 годах Сытин часто испытывал на себе притягательную силу толстовских идей. Последняя воля Толстого и настойчивость его душеприказчиков Александры Львовны и Черткова, видимо, подтолкнули Сытина на то, чтобы пожертвовать 100 тысяч рублей и тем помочь исполнению завещания. Именно в это время Сытин решил сделать «Русское слово» безусловно «демократическим» изданием и воспользоваться для этого своим главенствующим положением в газете, дававшим ему право нанимать редакторов.

Вплоть до конца 1911 года, подбирая сотрудников в «Русское слово», Сытин обращал больше внимания на литературные достоинства, нежели на политические симпатии. Когда в 1910 году он пригласил писателя Бунина, то приобрел не автора задиристых статей, а мастера слова, и то же относится к Горькому, которого он начал издавать в 1911 гаду. Иначе обстояло дело в ноябре того же года, когда Сытин попросил опального обидчика Романовых А.В. Амфитеатрова давать в «Русское слово» фельетоны. Последней работой Амфитеатрова для Сытина была книжка о революции 1905 года, которую суд признал противозаконной, и сс автор, подобно Горькому, эмигрировал из России, чтобы избежать преследования. Сытин телеграфировал в Италию о своем предложении, и 9 декабря Амфитеатров прислал ответ с просьбой сообщить подробности политические и финансовые.

Амфитеатров дал понять Сытину, что в «Русском слове» существует «меньшинство такого определенно правого качества, идти в товарищество к которым я, например, первый считал совершенно невозможным». Затем он решил, что «уже самое обращение Ваше ко мне является показанием Вашего намерения двинуть газету клево и утвердить ее на левом пути с большею твердостью и определенностью, чем было до сих пор. Разумеется, только при этом условии я мог бы войти в газету…» Будучи так далеко от Москвы, он не имел ни желания, ни возможности определять редакционную политику, но считал необходимым «просто выяснить совместно границу нашего идейного соприкосновения и условиться на долгую и прочную программу…».

Что касалось вознаграждения, Амфитеатров знал, что Дорошевич получает 32 тысячи рублей в год и к тому же определенный процент от прибыли. «Я на такую сумму газете полезен быть не надеюсь и не смогу, – писал Амфитеатров. – Не потому, чтобы принижал себя перед В. М… а потому, что я просто не понимаю: что может сделать для газеты литератор литературным трудом такого, чтобы это стоило 32 000 рублей в год?»[364] Амфитеатров, которому, вероятно, было известно, что Дорошевич в то время ничего не делал в «Русском слове», решил, должно быть, что Сытин собирается сместить своего главного фельетониста. К такому же выводу пришли члены Правления сытинской фирмы и собрались 12 декабря на экстренное заседание, требуя оставить незаменимого Дорошевича в газете, причем они, возможно, уже получили тогда от Дорошевича официальную просьбу об отставке. В интересах читателей, настаивало Правление, Сытин обязан сохранить договор с Дорошевичем незыблемым[365].

Переговоры шли трудно, а тем временем несгибаемый Сытин подыскивал нового редактора, способного направить газету так, как Благов не мог, а Дорошевич не хотел. Он предложил это место хорошо известному либералу П.Б. Струве, бывшему марксисту, который в 1906 году редактировал недолговечную сытинскую «Думу», а теперь работал редактором «Русской мысли», одного из ведущих журналов для интеллигенции. Струве открыл страницы «Мысли» для самых разных точек зрения на культурные и литературные проблемы, но все политические статьи в журнале были выдержаны в духе приверженности его редактора западному конституционному устройству и демократии. Струве понравилось предложение Сытина, и 19 декабря он ответил на него согласием[366].

Члены Правления наверняка пришли в ужас, однако документы донесли до нас лишь протестующие слова Григория Петрова. Его письмо начиналось дипломатично: «Я ничего не имею против редакции Струве. Буду очень рад его участию». Затем Петров возражает: «Я боюсь только за газету, ради Ваших интересов… Строили долго, а рухнуть может сразу. Я говорю не за себя, а за Федора Ивановича [Благова]». Иначе говоря, «Русское слово» не должно становиться или казаться партийной газетой. А именно это как раз и произошло бы с приходом Струве, поскольку он был связан с умереннолиберальной группой московских деловых людей под названием «Фракция за мирное обновление». Струве участвовал также в пресловутом издании этой фракции «Экономические диалоги». Появление редактора, имеющего столь явные связи с политической группировкой, означало бы для газеты полный отход от прежнего курса, и поэтому Петров настоятельно просил Сытина изменить свое намерение[367].

К началу января 1912 года под напором Правления Сытин бросил затею с приглашением Струве и отказался от услуг Амфитеатрова. Письменных свидетельств его объяснений с ними не сохранилось, но из ответа, полученного им от Амфитеатрова в том же январе, следует, что Сытин сослался на хлопоты по открытию новой газеты в Петербурге. В своем письме Амфитеатров сомневается в возможности процветания новой газеты в столице и выражает сожаление по поводу того, что три фельетона, сочиненных для «Русского слова», придется отдать в другие руки[368].

Проиграв бой за первые кандидатуры из-за их политической репутации, Сытин решил взять в газету журналиста из провинции, достаточно левого, но менее известного. Он пригласил побеседовать И.Р. К у геля из «Киевской мысли» и на сей раз позвал для участия в переговорах Благова. В начале января, проведя два вечера за ужином в «Праге», одном из лучших московских ресторанов, они столковались на 15 тысячах рублей в год[369].

Кугель вспоминал впоследствии свой важный приватный разговор с Сытиным, во время которого тот сказал: «…Надо же, наконец… сделать из нее красное дело. Читатель «Русского слова» перерос газету. Сейчас время, когда газета должна стать определенно демократичнее… в соответствии с нарастающей оппозицией в стране. Такая массовая газета, как «Русское слово», не может стоять в стороне и повторять зады, потому что в конце концов потеряет и подписчиков»[370]. Чтобы произвести эту перемену, сказал Сытин, ему нужен Кугель, а Кугель хотел, чтобы читатель знал: он согласился работать у Сытина только после клятвенного обещания Сытина решительно двинуть «Русское слово» влево.

Кугелю, однако, не суждено было переехать из Киева в Москву. Как только достаточно много влиятельных в «Товариществе» лиц узнали о его назначении, составилась новая оппозиция. Вот что рассказывает Валентинов: «По причинам, на которых было бы слишком долго останавливаться, соглашение с Кугелем расстроилось, он даже не приступал к работе, и ему была выплачена большая неустойка»[371]. Кугель в своих воспоминаниях винит во всем Петрова и военного корреспондента «Русского слова» Немировича-Данченко, но говорит, что объяснение он получил только в виде «любезного» послания от Сытина, писавшего о «темных силах», которые сплотились против них. Как бы то ни было, Кугель отклонил сытинское приглашение приехать в Москву, заметив, что не имеет вкуса к «неприятным сюрпризам»[372].

Кугель недаром сослался на сюрпризы, он наверняка знал об еще одном январском случае вероломства «Русского слова», так как к нему имел отношение его брат А.Р. Кугель, руководитель петербургского театра «Кривое зеркало». Речь идет о нарушении договора между Благовым и Л.Н. Андреевым, которое тоже имело политический подтекст, и это помогает понять, почему Сытин хотел лишить Благова власти в редакции.

В начале 1911 года, стремясь публиковать в «Русском слове» всех именитых литераторов, Сытин заключил на год соглашение с Андреевым и, таким образом, возвратил автора, который за несколько лет перед тем ушел от него к Горькому. Андреев согласился дать в «Русское слово» шесть рассказов при полистной оплате в тысячу рублей и не сотрудничать в других газетах. Кроме того, Андреев, вслед за Дорошевичем, получил исключительное право требовать от «Русского слова» публикации всех иных представленных им беллетристических произведений. И вот, когда в Петербурге поставили его новую пьесу «Прекрасные сабинянки», Андреев через Руманова попросил Благова напечатать ее в газете. Благов дал согласие[373].

Благов получил рукопись как раз вовремя, чтобы опубликовать пьесу в день премьерного спектакля в Москве, но не сделал этого, возможно, найдя в ней чересчур острую политическую сатиру. (В своей пьесе Андреев бранил кадетов за их бесплодное либеральное позерство и правительство за бесконечные беззакония.)[374] По прошествии нескольких спектаклей Благов сообщил Андрееву, что пьеса уже слишком хорошо известна в Москве и нет смысла публиковать ее в «Русском слове». В ответном письме от 18 февраля 1912 года Андреев напомнил Благову, что у него было достаточно времени для подготовки публикации, как водится, ко дню премьеры. К тому же «Русское слово» обязано принимать все его произведения. Андреев заявил о намерении представить этот «грубый и непорядочный» поступок на рассмотрение третейского суда. «Конечно, при настоящих условиях я считаю свое дальнейшее сотрудничество в «Русском слове» невозможным»[375].

На следующий день Андреев поведал о случившемся Руманову. «Очень хочу думать, – написал он, – что Иван Дмитриевич здесь не при чем». И тем не менее заключал: «Вы, как и я, стали жертвой непроходимого и застарелого хамства воистину уличной газеты»[376]. Трусливый обыватель Благов, негодовал Андреев, ничего не смыслит в искусстве и политике. В апреле Андреев по настоянию Руманова выплеснет свое недовольство Сытину. В свою очередь Сытин попросит Руманова умиротворить Андреева, но в декабре того же года откажется заплатить крупную сумму, которую требовал Андреев за свое возвращение в «Русское слово». На том дело и кончится[377].

Между тем в поисках человека, способного принять на себя редакторские полномочия Благова, Сытин вновь обращает взор к «Киевской мысли», и дальше рассказывает Валентинов. «Вместо Кугеля, – пишет он, – был приглашен я в качестве помощника Благова, т. е. помощника [ответственного] редактора». Однако Валентинов ясно дает понять, что фактически исполнял обязанности редактора: «Благов… не был журналистом. Он не мог бы написать даже простенькую статью». Даже Дорошевич, который с 1 марта, за несколько месяцев до прихода Валентинова, опять воцарился в кресле главного фельетониста, – даже он во всем, кроме собственных сочинений, уступил власть в редакции «новичку»[378]. Хотя поначалу бывший редактор относился к пришельцу почти враждебно, несколько спустя, говорит Валентинов, «наши отношения настолько улучшились, что Дорошевич мне заявил: «Мне время тлеть, а вам цвести. Передаю вам ключи от редакции и все мои права»[379]. С тех пор Дорошевич редко жил в Москве и по условиям нового, более выгодного контракта служил у Сытина лишь в качестве автора и советчика[380].

Возможно, Сытину удалось-таки утвердить угодного ему редактора благодаря изменениям в составе Правления, так как не исключено, что пайщики немного склонили чашу весов в его пользу. Из деловых бумаг фирмы следует, что в мае 1914 года Сытину, его родным и друзьям, вероятно, державшим его сторону, принадлежало около 55 процентов акций, стало быть, просытинское большинство вполне могло сложиться к 1912 году[381]. Однако вопросы о том, пыталась ли когда-нибудь эта группа вводить в Правление людей, которые развязали бы руки Сытину, и как скоро они могли упрочить его положение, остаются открытыми, поскольку есть вероятность, что члены Правления (их, наверное, стало теперь больше четырех) избирались на два года и более.

Ясно, что Сытин, завладевший контрольным пакетом акций только в 1915 году, не имел решающего слова в Правлении в начале 1912 года. Начиная с середины 1912 года дела его в этом смысле, кажется, пошли на лад. Возможно, утверждение Валентинова на посту фактического редактора «Русского слова» в середине 1912 года было первой ощутимой победой Сытина в Правлении.

III

Вскоре после прихода в газету Валентинова потерпели крах двухлетние попытки Сытина начать издание «Русского слова» в Петербурге. В сентябре затея лопнула, так как он упустил из виду один, на первый взгляд, сущий пустяк.

Первый барьер Сытин преодолел в 1910 году, когда его план был одобрен Правлением. Директоров убедил довод о необходимости расширять сферы влияния на рынке. К тому времени у «Русского слова» было сравнительно мало читателей в Петербурге – всего 5 процентов от общего числа подписчиков, поскольку газета попадала в столицу с опозданием и не могла конкурировать с местными ежедневными изданиями, которые опережали ее на несколько часов. Кроме того, выпуск столичного варианта «Русского слова» был составной частью грандиозного сытинского замысла по созданию в стране целой сети газет, связанных между собой телефонными и телеграфными линиями, обеспечиваемых своей бумагой и машиностроительными заводами и получающих международные новости от телеграфного агентства, которое он собирался организовать по соглашению с иностранными издателями. (Руманов, не уточняя дат, рассказывает о переговорах Сытина с германским телеграфным агентством, с парижской газетой «Матэн» и римской «Коррьере делла сера», с издателем лондонской «Таймс» лордом Нортклиффом по поводу европейской телеграфной службы новостей. Он упоминает также о создании «вертикального треста», что позволило бы «Товариществу И.Д. Сытина» самому обеспечивать себя всем необходимым для издательского дела: от древесины для бумажной массы до типографской краски. Сытин удивился, говорит Руманов, когда узнал, что такие «тресты» и «комбинаты» уже существуют в Америке.)[382]

Итак, для начала предстояло открыть новую газету в Петербурге, и у старого друга Сытина Петрова снова нашелся совет. Он предложил – вероятно, не без сарказма, как покажет будущее, – чтобы Дорошевич обсудил данный предмет с председателем Совета министров П.А. Столыпиным[383]. Дорошевич отказался, но в середине 1911 года Сытин сам нанес визит Столыпину. По словам Сытина, он договорился о встрече через помощника министра внутренних дел А.А. Макарова, когда узнал от того же Макарова, что Столыпин недоволен им. Во время беседы, продолжает Сытин, Столыпин поначалу ворчал о лежащей на народном издателе обязанности не «развращать русскую душу», а потом накинулся на «Русское слово» за то, что газета назвала чересчур узкой его программу роспуска общин и создания сильного класса независимых фермеров. Согласившись с полезностью такого плана для «всего хозяйства», Сытин выразил свою личную поддержку[384]. Однако он ощутил также желание Столыпина иметь в лице «Русского слова» такого же безоговорочною сторонника, каким было для него в Петербурге суворинское «Новое время». Еще он понял, что ему нечего и рассчитывать на благосклонность Столыпина к столичному варианту «Русского слова», поскольку «Новое время» могло тем самым лишиться многих своих читателей.

Но Сытин не сдавался, отчасти потому, что он уже условился с несколькими банками о кредите на будущую газету до 500 тысяч рублей[385]. Кроме того, в течение 1911 года Сытин заручился участием в предприятии сына самого Суворина – тот обещал 150 тысяч рублей, и еще 150 тысяч рублей давал директор Русско-азиатского банка А.И. Путилов[386].

Как ни был Сытин поглощен хлопотами, связанными с новым предприятием и редакционными перестановками в «Русском слове», он продолжал по-прежнему, а то и с чрезмерной придирчивостью входить во все мельчайшие подробности своего большого дела, и это даже побудило одного из друзей издателя в июле 1912 года взяться за перо с целью убедить Сытина, что ему крайне потребен отдых. Писатель П.А. Сергеенко сокрушался «от грустного впечатления последней встречи с Вами». Он опасался, как бы непосильное нервное напряжение не сломило Сытина, и просил его «оградить себя, хоть временно, от мелочей, от пустяков, от разъедающей пыли жизни». Не дело, предупреждал он, если «из скрипки Страдивариуса щиплются лучины для подпалки»[387]. Затем, будучи уверен, что советом его пренебрегут, Сергеенко раздумал отправлять письмо.

По иронии судьбы два месяца спустя Сытин сетовал на то, что упустил из виду один из таких пустяков и позволил властям и некоему М.П. Заикину помешать рождению петербургского «Русского слова». В письме от 17 сентября 1912 года Заикин сообщил Сытину, что опередил его в оформлении прав на название, ибо подал ходатайство и уже получил официальное разрешение издавать в Петербурге газету «Русское слово». Не называя цены, он предлагал Сытину купить эти права при условии своего назначения на должность редактора; ответ он требовал дать к 22 сентября, то есть в течение пяти дней. Хотя Сытину и дорого было название своей газеты и он не променял бы его ни на какое другое, но столь возмутительные условия он не стал даже обсуждать; а Заикин оказался либо не в меру наивным дельцом, либо, что вернее всего, орудием в руках тех, кто хотел насолить московскому предпринимателю. Фамилия и второй инициал позволяют предположить, что он был сыном П.Д. Заикина, редактора массовой петербургской ежедневной «Газеты-копейки», вариант которой издавался также и в Москве. Ее владельцам вовсе не нужен был новый конкурент в столице[388].

Что до правительства, то хотя Столыпина и убили в сентябре предыдущего года, вскоре после его разговора с Сытиным, однако другие чиновники, настроенные против задуманной Сытиным столичной газеты, могли без труда помешать ему назвать ее «Русское слово». Так, вероятно, и случилось бы, учитывая, какая заметка появилась 20 октября в правительственном издании «Журнал Управления почт и телеграфа». В ней объявлялась подписка на учреждаемую этим управлением новую столичную газету под названием «Русское слово». В ответ «Товарищество И.Д. Сытина» выразило решительный протест Главному управлению по делам печати в связи с бесчестным и вызывающим путаницу использованием названия его московской газеты[389]. Хотя никакой новой правительственной газеты так и не появилось на свет, та октябрьская заметка, безусловно, подтверждала, что Сытину нельзя издавать «Русское слово» в Петербурге. Сделай он такую попытку, правительство просто заявило бы о своем преимущественном праве на название.

Эта неудача нанесла еще один удар человеку, считавшемуся очень ловким. За двенадцать предыдущих месяцев он трижды терпел поражение в попытках назначить в «Русское слово» нового редактора, и вот теперь его обставили в Петербурге. В виде исторической справки заметим, однако, что утверждение, высказанное впоследствии недовольной дочерью Дорошевича Натальей, будто примерно в эту пору ее отец удержал Сытина от продажи «Русского слова» кадетам, ничем не подтверждается»[390].

Отчаянные попытки Сытина поставить во главе «Русского слова» журналистов более левых взглядов и одновременно начать в столице издание новой газеты под тем же названием во многом объясняются тем, что на осень 1912 года были назначены выборы в IV Государственную думу, которой предстояло собраться в ноябре. III Дума просуществовала с конца 1907 до начала 1911 года и существенно изменила законодательство (Сытин особенно приветствовал создание широкой системы начальных и средних школ), и вот издатель «Русского слова» хотел внести свой вклад в дальнейший ход реформ. В лице Валентинова он приобрел редактора, преследующего ту же цель и достаточно смелого, чтобы не сглаживать острые углы предвыборной борьбы.

Валентинов «с двумя помощниками вмешивался, поскольку это было возможно, в выборную кампанию», будет вспоминать впоследствии новый редактор, и однажды они зайдут слишком далеко, лаже по мнению Сытина. Тогда, говорит Валентинов, «из всех углов страны посыпались в газету телеграммы о выходе священников на политическую сцену, и обнаружилась их темная роль, я всему этому собранному материалу дал на семь колонок заголовок: «Черная рать В.К. Саблина (обер-прокурора Синода]». И.Д. Сытин… от заголовка пришел в ужас. Официальный редактор газеты Ф.И. Благов стал тоже бояться и колебаться: не слишком ли уж резко? Я настоял на заголовке, и он повторялся в нескольких номерах… В редакции ждали штрафа в пять тысяч рублей; его не было (кажется, он был позднее)»[391]. Если не считать разногласий по поводу материала о священниках, Сытин ценил Валентинова как знающего и неизменно принципиального редактора левого толка, стремившегося придать «Русскому слову» подлинную «демократичность».

Между тем Сытин вложил личные средства в другую демократическую ежедневную газету «День», которая начнет выходить в Петербурге осенью 1912 года под редакцией И.Р. Кугеля. Помимо расчета на прибыль, это был способ помочь Кугелю получить компенсацию за контракт, расторгнутый в феврале «Товариществом И.Д. Сытина», причем Сытин, похоже, завязал деловые отношения с «Днем» еще до получения сентябрьского письма Заикина, которое поставило крест на столичном варианте «Русского слова».

Когда Сытин предложил «Товариществу» оказать финансовую поддержку газете «День», члены Правления отказались принимать какое-либо участие в «еврейском органе» – об этом тогда же стало известно Кугелю, и он, разозлившись, придал делу огласку. Сообщая эти подробности Руманову, который, возможно, также давал деньги на «День», Сытин с обидой отмечал, что Кугель «еще хочет с нами якшаться». Сытин предпочитал «стоять в стороне», но призывал держаться до конца «во избежание вреда… А в случае, пойдет дело (газета «День»], не иметь врага, у нас врагов всюду куча»[392].

Кугель, со своей стороны, рассказывает, что Сытин вложил 60 тысяч рублей, но «спрятался за чужие спины». То есть официальным владельцем «Дня» стала Торговая фирма Ф.И. Мареева, И.Р. Кугеля и М.Т. Соловьева, а Сытин был негласным компаньоном[393]. По утверждению Кугеля, не подкрепленному, правда, свидетельствами Сытина или кого-либо еще, они с Сытиным особо условились о том, что «День» должен стать настоящим глашатаем демократии в столице. Первый номер газеты вышел 2 октября, то есть месяца за полтора до открытия IV Государственной думы. По преимуществу критическое отношение Кугеля к Сытину не позволяет безоговорочно принимать на веру его оценку поступков Сытина, однако существование упомянутой фирмы и газеты – установленный факт. Более того, поскольку Соловьев, многолетний директор «Товарищества И.Д. Сытина», почти наверняка не пустился бы в такое предприятие по собственной инициативе, то есть веские основания считать, что он служил прикрытием для Сытина.

Кугель пишет, что их следующий решительный разговор с Сытиным произошел в конце года, когда его бывший московский покровитель приехал в Петербург и назначил встречу в ресторане «Куба». Там, едва они уселись за стол, Сытин якобы по-дружески взял издателя за руку и, понизив голос, попросил Кугеля отпустить его из дела. Затем Сытин, по словам Кугеля, с упреком сказал, будто «это не его вина, а моя, что дело так повернулось – вольно же мне было собрать в «День» самых левых журналистов и создать нетерпимую газету, сеющую смуту и анархию». Сытин пожаловался, что так о направлении газеты – в частности, проеврейском – «говорят и в Главном управлении по делам печати».

«Но позвольте, Иван Дмитриевич, – вроде бы ответил Кугель, – не мы ли с вами вдвоем вырабатывали ту анархическую программу, которую якобы проводит «День»?» Сытин не признал своего участия, но Кугель продолжал разговор в том же духе и поинтересовался, не изменил ли Сытин свою позицию под влиянием нападок на «День» «обывателей» из «Русского слова». В конце он насмешливо пообещал никому не открывать, «что Иван Дмитриевич Сытин – автор анархической программы».

Затем Кугель узнал, что Сытин продал свою долю в его газете банкирскому дому Г.Д. Лесина примерно за стоимость одной ротационной печатной машины – 10 тыс. рублей[394]. При следующей встрече Кугель выразил ему удивление по поводу столь низкой цены, а Сытин беззаботно ответил, что торопился. Относительно нового владельца Кугель сообщает, что Лесин купил газету «из чувства долга перед своими еврейскими братьями», ибо в России в ту пору процветал антисемитизм.

Сытин явно пошел на поводу у Правления своей фирмы, которое, должно быть, возражало против открытого участии Соловьева в учреждении газеты «День». А в конце 1912 года Сытин был особенно заинтересован в благосклонности членов Правления, так как ему предстояло получить их согласие на приобретение за 300 тысяч рублей издательских прав у наследников Толстого[395].

IV

А в Москве тем временем уверенный в себе и решительный Валентинов перекраивал «Русское слово» на свой лад. Политически, заявлял он, газета «хромала на обе ноги». Он вознамерился сделать из нее «демократическую газету»[396].

Несмотря на молодость, Валентинов уже тогда обладал твердым характером закаленного бойца. В 1898 году, будучи девятнадцати лет от роду, он вступил в запрещенную Российскую социал-демократическую партию (сытинские сыновья сделали это, видимо, в 1902 году); затем за активную поддержку большевиков, отколовшихся от партии в 1903 году, угодил в киевскую тюрьму. Выйдя на свободу в 1904 году, Валентинов отправился к Ленину в Швейцарию, однако не прошло и года, как он вернулся домой и примкнул к меньшевикам, которые выступали за партийную демократию, парламентские методы борьбы и независимость взглядов. (В 1912 году формально он еще был меньшевиком.)

С тех пор Валентинов стал журналистом, специалистом по экономике и горячо ратовал за индустриализацию Россию; именно это обстоятельство склонило содиректоров Сытина в пользу нового редактора. После революции он почти десять лет прослужит Советской власти на посту редактора «Торгово-промышленной газеты», органа Высшего совета народного хозяйства, в 1928 году эмигрирует в Париж, где напишет «Встречи с Лениным» – одну из лучших книг подобного рода. Валентинов умрет в Париже в 1964 году, в возрасте восьмидесяти пяти лет.