XVIII С. В. Зубатов

XVIII

С. В. Зубатов

Крупная промышленность в России в последние годы хотя и увеличивала рост рабочей силы быстро, но рабочий вопрос, выдвинувшийся со стороны революционной партии образованием в 1895 году «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», все-таки не стоял так остро до тех пор, пока департамент полиции, во главе с Зубатовым, представил, при содействии его розыскных средств и агентов, организацию в среде фабричных и заводских рабочих особых «союзов» легализаторов, «независимых» и т. д., задуманных и рассчитанных Зубатовым для разрешения столь сложной социально-политической задачи полицейским порядком и устройством репетиций стачек, забастовок и массовых уличных беспорядков в крупных городах России. В этом он, Зубатов, жестоко обманывал и обманул высшие власти, не понявших еще и того, что в лице Зубатова был злейший противоправительственный деятель социал-революционер и безусловный террорист, организовывавший политические убийства через своих агентов, состоявших на большом жалованьи у департамента полиции. При содействии Зубатова начальники жандармских управлений совершенно были за последние годы отстранены не только от всякого участия в розысках по политическим делам, но совершенно даже игнорированы от дел и прав, предоставленных им законом, через что ненависть и злоба не только начальников жандармских управлений, но и вообще офицеров корпуса жандармов, дошла до ужасающих пределов и ненависти к своему шефу и департаменту полиции, образовавшему филиальные жандармские управления в губерниях в лице ненавистных охранных отделений. Это Зубатову необходимо нужно было сделать, дабы потрясти службу в офицерах корпуса жандармов, большинство которых однако в особенности преданных беззаветно государю императору и правительству отлично знало действия Зубатова и понимало его, как врага отечества. Многие из жандармского корпуса, не разделяя систему Зубатова по ведению розыскного дела, оставили службу потому, что состояние на службе при таких условиях было равносильно нарушению присяги и долга службы. Бывший начальник петроградского охранного отделения Сазонов, как циркулировали слухи по корпусу жандармов, доложил бывшему командиру корпуса жандармов генерал-лейтенанту фон-Валю[322] о провокаторских действиях Зубатова, его полной политической ненадежности и, тогда генерал-лейтенант фон-Валь настоял на увольнении Зубатова, чем избавил Россию от великого внутреннего врага и несчастья. Ныне члена государственного совета генерал-лейтенанта фон-Валя чины корпуса жандармов и поныне глубоко чтут за его мужество, настойчивость, проявленную в громадной услуге государю императору и отечеству при отстранении Зубатова от деятельности и службы, при продолжении коей еще большие несчастья были бы накинуты на Россию Зубатовым.

Вот краткая личная характеристика Зубатова, которого отлично я лично знал и безусловно понимал, зная его систему, направление и организацию розыска, каковых он держался, и не мог не знать, стоя во главе руководителей дознаний при производстве политических дел, кои мне вверялись к производству и [при] которых я не мог не знать и не соприкасаться с действиями розыскных зубатовских агентов и его самого.

Во многих заграничных революционных изданиях статьи о Зубатове достаточно известны содержанием всем и каждому, но они слишком бледны [по сравнению] с деятельностью его потому, что его революционная партия далеко и очень еще далеко не знает всей его террористической деятельности, а когда узнает, то безусловно будет боготворить его как революционера и активного участника политического террора.

Надворный советник С. В. Зубатов, бывший простой внутренний секретный агент при московском охранном отделении, затем был сделан начальником этого отделения, впоследствии заведывал всею розыскною частью в России, состоя начальником особого отдела департамента полиции, числясь чиновником при министре внутренних дел фон-Плеве.

Зубатов, после обучения в прогимназии, поступил в 1870 году в 5-ую московскую гимназию, где организовал значительный кружок с библиотекою по так называемой развивательной программе, стал во главе этого кружка и, как представитель оного, вошел в сношение с местной московской революционной партиею. Зубатов, представляя начитанную личность, серьезного, скрытно-молчаливого деятеля, обладающего талантом пропагандиста, уже в 1882–1883 году составил деятельный кружок, выйдя из гимназии, не окончив курса, и пользовался в этом кружке большим авторитетом и значением. Личность Зубатова, наружным видом не только не привлекательная, но и отталкивающая, оставляла за собой следы проникнутой до глубины души революционным делом и сознанием; никогда не улыбавшийся, с вечно нахмуренным и недовольным видом на все его окружавшее, говорил толково, серьезно, но поддельно; в общем представлял из себя могилу человеческой жизни и затаенной скрытной деятельности и замкнутости. Зубатов не переносил жандармских офицеров, ознакомленных с революционным движением, шедших честным путем на пресечение сего движения в правительственных видах и целях, и выставлял за лучших офицеров мало развитых, не знавших и не подозревавших всех махинаций его преступной деятельности, потому что они не могли мешать таковой, и вооружался жестокими приемами мести против всех офицеров корпуса, непоколебимых ничем в идеях преданности.

Быв в Москве обысканным, арестованным и привлеченным в качестве обвиняемого к делу политического агента, Зубатов вскоре поддался раскаянию наружному, сознательному и вступил на путь раскаявшегося чрез выдачу ничтожных по деятельности и положению революционных своих товарищей и по гимназии и по общественной жизни, а затем сделался секретным агентом за деньги московского охранного отделения, начальником которого был подполковник Бердяев, умственно совершенно не развитой и предававшийся кутежам.

Зубатов настолько обошел Бердяева и должен был его обойти вследствие необразованности последнего и других недостатков, что сделался сначала его помощником, а затем и начальником московского отделения с таким треском, что убил совершенно всю службу Бердяева, с которым он ходил совместно на провокаторские дела, но действуя в духе революционного начала и пользы. При этом Зубатов временем приобрел неограниченное доверие департамента полиции, ведал в Москве летучими отрядами департамента, которых рассылал по России без всякого предупреждения о сем начальников жандармских управлений. Что в это время творилось, один бог только знает, да Зубатов.

Большинство начальников управлений совершенно прекратили фактическое исполнение службы и все бросили, лишь бы не иметь неприятностей от департамента полиции. Зубатов относился еще вначале церемонно и боязливо к г. Киеву, боясь меня, как решительного человека, но ненавидел меня до великой глубины души. Это знал весь корпус жандармов. Затем он перешел со своими летучими отрядами и агентами-провокаторами и в Киев.

Когда для меня еще стали яснее и прозрачнее действия розыска Зубатова, то я, прибыв в Петербург в начале 1902 года, когда был товарищем министра внутренних дел, командиром корпуса и заведующим департаментом полиции генерал-лейтенант князь Святополк-Мирский[323], доложил его сиятельству, что положение становится в общем невозможное от системы, приемов и направлений розыска по политическим делам Зубатова и директора полиции, на что получил такой ответ, врезавшийся у меня в память:

— А вы думаете, что я их более чествую, чем вы? Когда они являются ко мне с докладом, я с омерзением подаю им руку, которую в частной жизни я никогда не протянул бы им. Но я уверен, что вы сумеете с ними справиться.

Дальнейшее меня уже более чем убедило в том, что все происшедшие в период 1901–1902-1903 гг. уличные демонстрации с красными флагами и с надписью: «долой самодержавие», сходки, забастовки, беспорядки рабочих и мастеровых, с вооруженными нападениями на полицию и войска в городах Баку, Одессе, Киеве, Харькове, Екатеринославе и др., были подставляемы, организованы и производимы агентами Зубатова, распространявшими в массах прокламации, печатавшиеся в зубатовских же типографиях, на денежные средства департамента полиции. Все движения фабрично-заводского населения свелись к волнениям в крупных городах и в особенности в столицах, и стал вырастать и шириться особого рода охранно-полицейский социализм, выдвинувший ряд организаций в рабочей среде с такими опытными и энергичными революционными деятелями, как Зубатов, Меньщиков[324], Вильбушевич[325], Волин[326], Шаевич[327], Гапон[328] и др., состоявшими на большом жалованьи у департамента полиции и обладавшими нечистыми, нечестными революционными приемами и средствами. И таким образом в России искусственно создался в самом остром, жгучем виде за 1901–1903 гг. рабочий вопрос, выдвинувшийся во всей своей силе несравненно в более резкой форме, чем создали бы его революционеры, медленным весьма путем шедшие, осуществляя цели «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Это может подтверждаться сведениями, имеющимися в министерстве финансов и полученными от чинов фабричной инспекции, в особенности фабричного инспектора г. Одессы Петрова. Было бы еще хуже, если бы фабричную инспекцию изъяли из ведения министерства финансов и отдали ее окончательно в распоряжение министерства внутренних дел, как это предлагалось. Фабричная инспекция положительно в открытую вела борьбу с агентами-провокаторами Зубатова, защищая и отстаивая рабочих от влияния провокаторов.

Преступная деятельность Зубатова, Гапона и К°, руководителей народного и рабочего главным образом движения, выразилась в массовых стачках рабочих, в каковых они отнюдь не преследовали ни блага России, ни блага рабочих, а между тем были руководителями покровительствуемых департаментом полиции легальных рабочих организаций, кои подготовлялись осторожно, а затем повели к стачкам, обманув своею благонамеренностью министра фон-Плеве и директора департамента полиции Лопухина[329], заполучая при этом в больших размерах денежные вознаграждения от департамента же.

Этим агентам-подстрекателям (agent provocateur), работавшим во тьме, величайшей карой является свет, проливаемый на их дела, и они, дошедшие до нравственного падения, не могут возбуждать к себе ничего кроме чувства глубочайшего сожаления и презрения. Если газетный слух верен, что на запрос с.-петербургской консистории департамент полиции ответил, что Гапон ныне не находится в пределах России, то это устанавливает то, что священник Гапон был несомненно агентом департамента, получавшим денежное содержание, в противном ж случае незадержание такой личности после и в момент бывших беспорядков в Петербурге 9 января, свидетельствует о полной несостоятельности розыскной части департамента полиции и охранного отделения.

Гапон был несомненно активным участником и подстрекателем в деле убийства в г. Полтаве секретаря местной консистории Комарова, в каковом преступлении обвинялись братья Скитские, а Гапон по этому делу остался в стороне, ибо следствие не было направлено с розыскной стороны на Гапона, который возымел личную злобу против Комарова за то, что тот не соглашался дать удовлетворительный отзыв о нравственных качествах Гапона при запросе о последнем из Петербурга. Об участии Гапона в деле убийства Комарова циркулировали слухи среди духовенства, и об этом мне говорил епископ полтавский Иларион, из боязни мести к нему не заявивший об этом в особенности тогда, когда Гапон приобрел силу в Петербурге и сделался влиятельным лицом на министра фон-Плеве и департамент полиции.

Московское охранное отделение, когда во главе его стоял Зубатов, действовало, как говорится, во всю своими провокаторскими действиями по всей России и плодило массы недовольных лиц правительством. Недовольство это еще более было поддержано кишиневским еврейским погромом. Насколько справедливы были и есть слухи о том, что погром был при участии правительственной власти, с целью воздержать евреев и воздействовать на них за участие в революционном движении, я утверждать сего не берусь, но вот факт: во время проезда директора департамента полиции Лопухина чрез Киев в г. Кишинев для исследования происшедших беспорядков я на киевской станции, войдя в разговор по поводу этого, сказал, что киевское местное еврейское население находится в необыкновенно возбужденном состоянии и, между прочим, спросил Лопухина, были ли в департаменте полиции сведения из Кишинева о готовившихся убиениях евреев в Кишиневе, дававшие возможность предупредить погром, на что г. Лопухин мне ответил, что были — и были получены от губернатора, начальников охранного отделения и начальников жандармского управления.

Но почему же не были рекомендованы местной администрации меры к предупреждению беспорядков, которые в какой бы форме ни проявлялись? Грабежи с насилием людей и над их имуществом всецело ознакомляют народ с духом революционных начал и движений, что и доказали и установили бывшие уличные беспорядки в городах, при учинении которых народ не только ослушивался высшую административную и полицейскую власти, но и не проявил не только подчинения, но и шел на нее с вооруженным нападением, устраивая баррикады. Это плоды воспитания фабрично-заводских рабочих и мастеровых, вверенного Гапону, Зубатову и др. представителям полицейского розыска департамента полиции, в основе которого стоял карьеризм, но не живое дело розыска.

По расследовании беспорядков в Кишиневе и Одессе директором департамента полиции Лопухиным были признаны виновными кишиневский губернатор и одесский градоначальник, удаленные от должностей, а Зубатов и его компания остались в стороне, продолжая действовать по той же системе в С.-Петербурге, столице, где довели движение рабочих уже до невозможных пределов — и стачки и забастовки в губерниях, до сих пор продолжавшиеся, коснулись всего, что только возможно, и закончились забастовками занятий в учебных заведениях.

До чего действия департамента полиции и розыска в последние годы дошли, подтверждаю сохранившимся у меня письмом ко мне одного из видных начальников жандармского управления, который писал мне:

«…От души радуюсь, что вы назначены в комиссию, где будут разрабатываться вопросы столь важные для нас — чинов губернских жандармских управлений — и что вы не дадите нас в руки чиновников охранных отделений, которым хочется все и всех взять в свои руки и свести положительно на нет самостоятельность и деятельность жандармских управлений. Да, вы только и в состоянии отстоять и поднять значение и положение наших управлений».

К сожалению я ничего сделать не мог, как будет изложено ниже.

Во время производимых мною дел и поручений политического характера, возлагавшихся специально на меня, розыскная часть была и шла от департамента полиции и система этой части конечно мне была известна, и хотя я на розыски никаких денежных средств не получал, но все-таки я имел и ныне даже имею немало сторонников, близко стоявших к глуби революционного дела, и оно совершенно понятно. Двадцатипятилетнее пребывание мое в Киеве в должности начальника управления, провело чрез мои руки массу, тысячи людей, привлекавшихся к делам, положение которых в делах мною многим облегчалось, в особенности тогда, когда я видел неустой в человеке по молодому возрасту и раскаяние. Я таких лиц немало передал родителям, многих и очень многих устраивал на места, обеспечивавшие их существование, и затем ходатайствовал о принятии вновь в учебные заведения под личную мою ответственность, в чем всегда успевал, за многих даже уплачивал за право учения и слушание лекций. Это факт неопровержимый и известный многим из местной учившейся молодежи. Многие из этих лиц без всякого даже вознаграждения денежного являлись ко мне добровольно и снабжали меня полезными сведениями, касающимися политического движения, и в большинстве эти сведения всегда подтверждались действительностью при поверке таковых.

В этих лицах я имел большой противовес к сведениям, шедшим ко мне из департамента полиции и розыскных органов последнего.

Не одно личное мое знакомство с Зубатовым привело меня к заключению, что в лице его скрывался затаенный революционный террорист и ненадежный человек, а получавшиеся мною из революционной среды сведения через вышеупомянутых лиц, преданных мне, но не успевших еще отбиться от этой среды, отстать от нее, что не ставилось им в вину, ибо они приносили полезные сведения.

От этих лиц я получил следующие сведения: что Зубатов и его агенты чрез образованные ими организации, союзы среди фабрично-заводского населения и среди городских мастеровых и рабочих [ведут] противоправительственную пропаганду, направляют рабочих к устройству стачек, забастовок, уличных демонстраций, что беспорядки в Баку, Екатеринославе, Одессе, Киеве безусловно организовались агентами Зубатова, которые и распространяли среди рабочих в массах прокламации, изготовлявшиеся в зубатовских типографиях.

Что Зубатов хорошо знал о готовящемся покушении на жизнь министра Сипягина[330] и он же допустил организацию его убийства через своих злоумышленников, Мельниковым[331], который скрылся из г. Саратова, ранив задерживающего его филера, и известного организатора политических убийств Гершуни[332], который направлял Григорьева[333] на убийство во время похорон Сипягина обер-прокурора Победоносцева и статс-секретаря фон-Плеве. Затем по прошествии значительного времени Зубатов предательски направил Мельникова в Киев, где он и был арестован при таинственно-загадочной обстановке клевретом его, начальником киевского охранного отделения Спиридовичем[334], получившим чин подполковника за это задержание и большую денежную награду. Вот как щедро Зубатов вознаграждал своих клевретов.

Гершуни же Зубатов не арестовал вместе с Мельниковым, тогда как он был также в это время в Киеве, а оставил его на свободе для организации убийства уфимского губернатора Богдановича[335] за Златоустовское дело[336]. Это не простое, ординарное убийство, а двойное по цели Зубатова; первая цель — поддерживать террор убийством Богдановича, а вторая цель — сделать угодное министру фон-Плеве, чем овладеть последним окончательно.

Губернатора Богдановича я знал лично многое число лет. Он был человек более чем скрытный, робкий, нерешительный, носивший глубокую печаль по жизни своей, сложившейся и сопровождавшей его не по его вине, а со стороны его жены, которая находилась в любовной связи с давних пор с В. К. фон-Плеве, который двигал по службе Богдановича, чем заглушал в нем нерасположение к себе. Зубатов знал об этой связи и не мог не знать, так как многим чиновникам департамента полиции эта связь была известна, и Зубатов воспользовался ею, конечно, без согласия на это убийство со стороны В. К. фон-Плеве[337].

Убийство Богдановича было также организовано тем же Гершуни в г. Уфе, откуда по выезде чрез продолжительное время, Гершуни также как и Мельников был Зубатовым предан и арестован в г. Киеве тем же подполковником Спиридовичем и при более еще таинственной обстановке, чем Мельников. В Москве один из членов судебного ведомства, встретившись со мною, сказал мне, что в Москве циркулируют рассказы, что Гершуни был арестован в Киеве при загадочной обстановке, на что я ему ответил утвердительно, так как это судебное лицо тоже понимало Зубатова, как и я.

Пред выездом моим из Киева в Петербург, еще до задержания Гершуни, я получил в Киеве указание из моего секретного источника, положительно и настоятельно указывавшее о нахождении Гершуни в Киеве, о розыске и задержании которого был особый циркуляр департамента полиции и по общей полиции; я пригласил к себе одновременно начальника охранного отделения Спиридовича и заведующего розыском по уголовным делам в Киеве Рудого и сказал им о полученном мною указании на присутствие Гершуни в Киеве и предложил усиленный розыск и задержание его. Пристав Рудой ответил мне, что и по полученным им сведениям Гершуни должен быть в Киеве, и что он примет все меры к задержанию его, и вышел, а подполковник Спиридович выразил мне, что по обстоятельствам общерозыскным задержание Гершуни еще преждевременно. Такой ответ мне показался странным и совершенно расходящимся с настоятельным требованием департамента полиции о задержании Гершуни. Затем я выехал в С.-Петербург и по прошествии времени получилась депеша об убийстве губернатора Богдановича, который революционной партии вовсе не был нужен. А вслед за убийством Богдановича последовало задержание Гершуни в Киеве при той обстановке, как сказано было выше, и производством было установлено, что Гершуни в Киев следовал из Уфы, где он и организовал убийство Богдановича.

Арест Гершуни был произведен после выезда моего из Киева в С.-Петербург.

В день получения в Петербурге депеши об убийстве Богдановича я прибыл в департамент полиции, где один из служащих, понимавших Зубатова, как и я, сказал мне, указывая на квартиру министра фон-Плеве:

— Не легко будет вот кому дышаться, ведь вы несомненно все знаете и о махинации всего дела Зубатова.

Затем Зубатов был, по настоянию генерала фон-Валя, изгнан не только из департамента полиции, но и со службы, с отдачею под гласный надзор полиции. Изгнание Зубатова несомненно сопровождалось раскрытием, наконец, его изменничества и провокаторства.

Зубатов пользовался большим доверием министра фон-Плеве, а уж директор департамента полиции Лопухин, по неопытности и незнанию революционного дела, весь был в руках Зубатова. Вся нить розыска была у Зубатова, который поставил так дело розыска, что совершенно уничтожил начальников жандармских управлений, обезличив их совершенно. Департамент полиции совершенно отшатнул начальников жандармских управлений от дела и службы прекращением с ними всяких сношений и презрительным отношением к ним, тогда как только начальники жандармских управлений одни и могли сильно помогать общему делу розыска по всей империи, лично соприкасаясь по существу самого дела с лицами революционного дела, но не одной бумажной стороны дела.

Какое участие мог принимать Зубатов в деле убийства министра фон-Плеве, которым Зубатов был в несколько часов изгнан из департамента полиции, а следовательно и удален от дела руководителя розыском по всей империи, я не даю себе права ничего ныне пока сказать, но считаю необходимым к убийству этому дополнить следующий факт, действительность которого может быть признана имеющейся перепискою в департаменте полиции.

Дело касается сильнейшего взрыва, происшедшего в Северной гостинице в С.-Петербурге, при котором погиб человек, быв разорванным на мельчайшие части кроме ступней ног, сохранившихся в номере, занимаемом в сказанной гостинице, и оказавшийся бывшим студентом киевского университета Покотиловым[338], личность которого была установлена по пуговицам, оказавшимся на оставшихся в целости кальсонах, на каковых значилось «Монтре, Швейцария», а затем и по фотографической карточке, препровожденной мною в департамент полиции при особом сообщении о Покотилове.

Во время сильных и выдававшихся внутренних студенческих беспорядках в здании киевского университета, принимал в них, между другими, выдающееся участие названный студент Покотилов, который, быв исключенным из университета (был) отдан под гласный надзор полиции в г. Полтаве, откуда постоянно отлучался без разрешения в Киев. Получив сведения из секретного источника, вполне достоверного, что Покотилов, бывая в Киеве, постоянно находится в сношениях с выдававшимися революционною деятельностью лицами, а также сообщается с местным сообществом социал-революционеров, в основании программы коих состоит террор, и что затем Покотилов без разрешения тайно скрылся из Киева за границу, я об этом сообщил г. директору департамента полиции с препровождением и фотографической карточки Покотилова, которой и была установлена (его) личность после последовавшего взрыва в Северной гостинице.

Этот взрыв предшествовал убийству фон-Плеве и ясно и очевидно указывал, что покушение готовилось на жизнь статс-секретаря фон-Плеве, проезд которого мимо Северной гостиницы ожидался на панихиду в Александро-Невскую лавру по покойном убитом министре Сипягине в годовщину смерти последнего. Но, как известно, этому делу не дано было никакого развития от розыскной части департамента полиции, который не придал никакого значения и моему сообщению о Покотилове и выезду его за границу, где Покотилов не разыскивался, и заграничная наша агентура не была, по всему вероятию, поставлена в известность проследить деятельность и сношения Покотилова с эмиграционным кружком в Швейцарии. Насколько мне известно, хотя опять-таки из секретного источника, в то время, когда я уже не состоял на службе, по делу убийства статс-секретаря фон-Плеве пребывание Покотилова было установлено в Белостоке, откуда и привезены были разрывные снаряды в С.-Петербург для убийства министра фон-Плеве.

Изложенное подтверждает, насколько департамент полиции игнорировал, презирал и топил сообщения начальников жандармских управлений, касающиеся розыскной части. Вот отчего и естественно начальники жандармских управлений отшатнулись от дел в последние годы и перестали сообщать департаменту полиции все, что касалось розысков, а иногда и во многом эти сообщения могли бы быть очень полезны. Иногда случалось устанавливать убийства по одной какой-либо незначительной и сжатой приписке в письме, находящемся при деле, чего ныне уже не делается с такою внимательностью. Подтвержу это следующим делом.

Мне было передано министерством юстиции дело об убийстве Никонова в г. Ростове-на-Дону, заподозренного революционной партиею в том, что он состоит агентом жандармских чинов, чего в действительности не было. Никонов был расстрелян среди белого дня шестью пулями. При деле находилось письмо неизвестного автора любовного содержания женщины, подписанное буквою Е, адресованное на [завод] Фронштейна, на имя лица, скрывшегося с завода после убийства и служившего на заводе с подложным документом, ведшего пропаганду среди рабочих. В этом письме сделана была сбоку краткая приписка: «у Саши родился ребенок, которого крестил столяр». Перебрав в киевской консистории все списки родившихся за последнее время, я установил записью, что Александра Ивичевич родила сына, которого крестил столяр Наддачин, ведший пропаганду в Киеве среди рабочих. По предпринятому розыску установилось, что близким человеком к семье Ивичевичей была Евгения Калиновская, которая была автором письма и любовницей Ивичевича, по фотографической карточке установили, что последний и жил на заводе Фронштейна с подложными документами и был убийцею Никонова.

В это время существовало III отделение собственной его величества канцелярии, которое уважительно относилось к начальникам жандармских управлений, и во время существования III отделения и образования при нем секретной части секретного отделения в С.-Петербурге и агентуры и помину не было о провокаторстве со стороны III отделения, при котором я служил почти в течение восьми лет. Начальники жандармских управлений даже не понимали значения слова «провокатор», а между тем в последние годы агентство-провокаторство со стороны розыскной части департамента полиции развилось до беспредельности под руководством Зубатова, который безусловно шел на возбуждение рабочей среды, не только под покровительством, но и направлением департамента полиции, сначала главным образом в Москве, а затем перешел в С.-Петербург и перенес в провинцию чрез своих сторонников, клевретов, агентов и эмиссаров, ходивших в экскурсии по устройству организаций рабочих, стачек, забастовок, и таким образом рабочие фабрик и заводов, а также и городские рабочие и мастеровые как раз попадали в руки революции.

Насколько я знаю положительно и точно, министр фон-Плеве имел личную охрану под руководством д. с. с. Скандракова[339], бывшего адъютанта моего и затем начальника с.-петербургского и московского охранных отделений, офицера корпуса жандармов, но охрана эта отнюдь не была отделена от общей политической охраны департамента полиции и не могла быть отделена уже по одному тому, что Скандраков, как мне известно, жил даже в одной квартире с Зубатовым, о чем он мне сам говорил в бытность в Петербурге, добавляя, что он имеет мало надежных охранников. Я тогда же, с разрешения командира корпуса жандармов князя Святополк-Мирского телеграммою вытребовал из Киева несколько самых лучших, опытных по наблюдательной части офицеров, которые, к сожалению, были через несколько месяцев возвращены мне, и, как я думаю, по настоянию Зубатова, узнавшего, что в числе охранников министра фон-Плеве находятся киевские жандармы, преданные мне и верные во всем, и могут сообщить мне сведения, нежелательные для Зубатова.

Ряд убийств, из политических видов и целей совершенных, в последние годы, почти из года в год, гг. министров Боголепова[340], Сипягина, Плеве, генерал-губернатора Бобрикова[341], губернатора Богдановича, прокурора финляндского сената[342] и непредупрежденные совершенные покушения на других лиц точно свидетельствуют и безусловно верно устанавливают, что охранительной способности департамент полиции положительно в себе не включает, людей способных вести розыскное дело в департаменте нет и быть не может, потому что ведение розыска вверяется и распадается среди чиновников, которые совершенно розыском не занимались, не имели дела, так сказать, с живыми существами, а только с бумажною мертвечиною.

Я, например, познакомился с одним служащим в особом отделе департамента полиции, в коем сосредоточивается розыскная и самая секретная части; я, разговаривая с ним, между прочим, спросил, где он получил образование, видя в нем совершенно молодого господина; получил ответ, что прошел несколько классов кадетского корпуса, откуда вышел по болезни. Правду нужно сказать, что он произвел на меня впечатление, по-видимому, надежного человека, но ведь представляет из себя совершенно ребенка по понятиям, воззрениям и знаниям. Вот почему и по делу взрыва в Северной гостинице деятельность предупредительных мер розыска и не была принята.

Убийство в Москве его императорского высочества великого князя Сергия Александровича среди дня произвело на все русское общество потрясающее впечатление, соединенное с глубоким сожалением и печалью.

Не может же это ужасающее преступление не подтвердить, что полиция политического розыска, находящаяся в руках департамента полиции, не только вызывает, но и требует реорганизации в серьезном смысле этого слова. В противном случае политические убийства и покушения будут продолжаться. Невозможно никого уверить в том, чтобы при тех денежных средствах, коими обладал и обладает ныне департамент полиции и распоряжается таковыми, невозможно было иметь внутренних надежных секретных агентов из сообществ тех, кои ведают убийц и постановляют убийства. Подтвержу лишь одним только примером, хотя отдаленного времени 1884 года.

В Киеве был задержан делегат, прибывший из Парижа, по указаниям внутреннего агента под именем Тейши оказавшийся по установлении Карауловым[343], для восстановления местной революционной партии, ослабевшей в своих действиях после задержания многих выдававшихся революционеров-террористов. Караулову в то время было более сорока лет, и, несмотря на такой зрелый, сознательный возраст, он был доведен допросами до откровенных показаний, в которых сознался и собственноручно написал, что он был в С.-Петербурге председателем исполнительного революционного комитета, утверждавшего смертные приговоры, и распределителем освобождения из Сибири политических ссыльных и преступников, которых снабжал литературою, на что имел средства от революционеров значительные, как о том свидетельствовали записи, взятые у него обыском.

При этом Караулов показал, что он утвердил приговор комитета об убийстве инспектора секретной полиции подполковника корпуса жандармов Судейкина, которого должен был убить агент его Дегаев[344], и когда об этом было объявлено упомянутым комитетом Дегаеву, то последний предложил услуги комитету, куда он был вызван, убить сначала великих князей до государя императора и министра графа Толстого, а затем Судейкина, к которому он близко стоя, может совершить эти убийства без особых затруднений. Но комитет отверг это предложение Дегаева и постановил совершить сначала убийство Судейкина, что и было сделано. Активные убийцы были вызваны из Киева — Конашевич[345] и Стародворский[346], взявшиеся за дело при содействии Дегаева. Между тем Конашевич и Стародворский были намечены к аресту в Киеве по развившемуся наблюдению, которое приходилось ликвидировать еще до убийства Судейкина, но инспектор секретной полиции Судейкин, которому были предоставлены права инструкциею останавливать действия начальников жандармских управлений, телеграммою меня просил приостановиться в действиях в виду соображения его по общему розыску в губерниях и того, что за этими лицами наблюдают агенты летучего отряда. И таким образом Конашевич и Стародворский, оставаясь на свободе, проникнули в С.-Петербург, где и совершили убийство Судейкина в квартире агента Дегаева. Это устанавливает, насколько вредна централизация всех розыскных дел в Петербурге, и департамент полиции не в состоянии предупредить всех дел, возникающих из провинциальных розыскных средств. Для охраны личности министра графа Толстого были также командированы жандармы — офицеры из Киева. Все это возможно проверить фактически в делах департамента полиции, где находятся подлинные рукописные показания Караулова и мои сообщения о Конашевиче и Стародворском. Конашевич, заарестованный в Киеве с разрывными снарядами, на которого мною были сделаны указания, как на одного из лиц, принимавших активное участие в убийстве Судейкина, возвращался ко мне обратно с сообщением, что даже требование его в Петербург не устанавливалось и, наконец, после неоднократных и настойчивых моих сообщений о том же, Конашевич был вновь препровожден в Петербург, где только в марте 1885 года сознался вместе со Стародворским, что они были активными убийцами Судейкина, раскрыв всю странную картину убийства ломами. А дело состояло в том, что Конашевич и Стародворский подкрашивали волосы и вооружали глаза очками, через что их личности менялись и не были признаваемы дворником за жильцов, а когда они, сознавшись в совершенном преступлении, объяснили о краске волос и ношении очков, то дело восстановилось, и они оказались проживавшими в С.-Петербурге под чужими фамилиями с подложными документами и видами.

В 1902 г. я был вызван телеграммою министра фон-Плеве в г. Харьков, где возложено было на меня руководительство над всеми политическими делами, возникшими в Харьковской и Полтавской губерниях при совершении насильственных грабежей имущества местных землевладельцев крестьянами сих губерний[347]. Статс-секретарь фон-Плеве оказал мне большое внимание и доверие и настолько, что рекомендовал меня своему сыну, ныне камер-юнкеру императорского двора фон-Плеве[348], как старого сослуживца своего, друга и товарища. Это внимание и доверие ко мне столь были очевидны, что упомянутый сын его и бывший правитель канцелярии Арбузов просили меня воздействовать на министра в милостивом смысле на службу одного из генералов корпуса жандармов.

Статс-секретарь фон-Плеве в продолжительных беседах со мною по политическим делам сказал мне, что он совершенно временем отстал от политических дел, не знает еще настоящего внутреннего политически-революционного положения в России, с каковым и просил меня ознакомить. Насколько смог и умел, я доложил все, что только мог, и не доложил только о том, чего не знал. При этом я обратил внимание его на действия Зубатова, московского охранного отделения и политического провокаторства в рабочей среде, ненадежности его в смысле тесно-политическом и ведении розыскного дела приемами и способами, чрез летучие отряды, влекущие за собою большое недовольство в обществе чрез массовые аресты. На это мне министр ответил, что он все примет к сведению и «перелому» направления розыскной части департамента и тем более признает возможным легко ныне это сделать, что он, бывши в Москве, успел переговорить об этом с великим князем Сергием Александровичем, который просил выразить свое согласие на приостановку Зубатовым воздействий в отношении московского фабрично-заводского населения.

В города Харьков и Полтаву статс-секретарь фон-Плеве приезжал без всякой личной охраны, каковая была по просьбе его установлена мною и в Харькове и в Полтаве. Напутствовал меня г. министр фон-Плеве на возложенные им на меня поручения самыми добрыми пожеланиями.

В 1903 г. я вызван был министром в С.-Петербург по делам службы; явясь к нему, я уже встретил совершенно другой прием, причем статс-секретарь фон-Плеве выразил мне свое неудовольствие в резкой форме в том, что будто бы я противодействую розыскной части и приемам департамента полиции, исходящим от него, на что я отвечал в отрицательной форме, доложил, что я никогда, по врожденной у меня дисциплинарности, не давал бы себе права, стоя во главе управления, чему-либо противодействовать, исходящему от высшего моего начальства, но что внутренне безусловно не разделяю приемов и системы департамента полиции и Зубатова, потому что глубоко убежден в ненадежности его, и уверен, что система Зубатова доведет до крайних пределов и последствий и отразится на общем недовольстве общества правительственной властью и главным образом особенно остро на фабрично-заводском населении, которое ведется зубатовскими агентами и пособниками к уличным демонстрациям, стачкам, забастовкам и организации в среде рабочих каких-то союзов, никем и ничем не санкционированных, и распространению среди тех же рабочих и городских рабочих и мастеровых прокламаций преступного содержания, печатаемых в зубатовских типографиях, помещаемых в провинциальных городах с ведома департамента полиции, но без всякого поставления об этом в известность начальников жандармских управлений, которые не знают, как относиться и вчинять ли производства по таким делам, какие заведомо создаются чинами департамента полиции провокаторскими способами, ведущими к террору и убийствам.

Результатом объяснения моего с статс-секретарем фон-Плеве было оставление мною службы, и я подал в отставку 1 июня 1903 года, оставил службу 13 октября 1903 г., а министр фон-Плеве был убит 15 июля 1904 года.

В 1902 году определились окончательно планы Зубатова по рабочему вопросу, одобренные в принципе министром фон-Плеве, и решено было организовать рабочих по этому плану по всей России с политическими программами и не только проповедывать, но и приводить их в исполнение внезаконным путем, нелегальным порядком. То, что делалось в Москве Зубатовым и в других городах России агентами Зубатова же, шло в разрез с законом о личном найме с уставом о промышленности и с уставами о предупреждении и пресечении преступлений, что и породило безусловно все беспорядки, стачки, забастовки в южных городах России и в особенности в Киеве, Одессе, Николаеве, Харькове, Баку и др.

Учрежденному «Обществу взаимного вспомоществования рабочих по механическому производству» было отпущено несколько десятков тысяч рублей от казны в виде поощрения и воспособления и, хотя в уставе этого общества и указывается, что оно имеет целью выдавать пособия членам во время безработицы, но Зубатов и К° толковали рабочим, что под этим словом следует разуметь только забастовки, и что деньги с этой целью и отпущены, к каковым забастовкам свободно и легко агитаторы вели рабочих.

Несомненно то, что поворот министра фон-Плеве против меня последовал через Зубатова, которому фон-Плеве передал рассказ мой об его действиях по розыску, имея от меня представленные министру подлинные прокламации к рабочим, отпечатанные в зубатовских типографиях, от чего вероятно Зубатов отрекся, доложив дело в извращенном виде, чему министр фон-Плеве поверил, а затем и вверился в его правительственную деятельность, в чем жестоко ошибся, изгнав впоследствии его от себя, удалив из С.-Петербурга под надзор полиции, но уже было поздно, ибо зубатовщина пустила в рабочую среду глубокие корни зла с противоправительственным направлением во всем, а уж пособники Зубатова вели агитацию среди рабочих самыми бесцеремонными приемами и способами, дойдя до пределов устройства организаций, союзов и сходок на виду и глазах полиции и начальников жандармских управлений, имея за собою Зубатова и защиту департамента полиции, который был безусловно порабощен Зубатовым, видя в лице его спасителя России, министра и самого департамента полиции.

После доложенного мною министру о действиях Зубатова, подтвержденного мною фактическими доказательствами врученных прокламаций, я приобрел в личности Зубатова злейшего и непримиримейшего врага одного из всех начальников жандармских управлений, решившегося доложить министру, потому что возлагавшиеся на меня дела по югу и западу России несомненно верно и безошибочно ознакомили меня с делом ведения розысками департамента полиции, имевшими преступный провокаторский характер.

До чего дошла злоба Зубатова на меня, что он, безусловно он печатал в революционных изданиях, за границей издающихся и распространяющихся в массах в пределах России, о моих служебных неспособностях, о том, что я ведаю в Киеве делами тайного разврата и с утра до ночи неразрывно беседую с Бахусом, богом растительной силы в природе, особенно вина, что пьянствую с утра до вечера. Против подобных обвинений нет оправданий и оправдываться унизительно, но не могу не сказать того, что прочтение подчиненными мне чинами статьи в упомянутых изданиях возбуждало смех, а революционеры всегда обходили г. Киев, боясь быть в нем обнаруженными и задержанными. Наконец, на неспособного начальника жандармского отделения, предававшегося пьянству, не возлагали бы из года в год дел для производства, выходивших из ряда обыкновенных.

С моей стороны подобные обвинения возбуждали презрение, но однако же наговоры на меня Зубатова имели последствием выход в отставку преждевременный и притом неполучение мною ордена за мою столь продолжительную, более 30 лет сряду, тяжелую службу в корпусе жандармов, на каковой я вправе был рассчитывать и надеяться при выполнении мною особых дел и поручений, не входивших в круг прямых и непосредственных моих обязанностей по должности начальника одной киевской губернии и в виду того, что за выполнение сих дел и поручений особых денежных дополнительных содержаний по должности не получал.

Прочтя в газетах изложение отчета заседания комитета министров 11 февраля и объявление товарища министра внутренних дел Дурново, касающееся положения об усиленной охране 1881 г., о том, что местная администрация из предоставленных ей полномочий пользовалась на практике главным образом воспрещением отдельным лицам пребывания в данной местности и административною высылкою неблагонадежных лиц в определенную местность Европейской или Азиатской России, и что усиленные аресты и обыски искусственно поддерживают раздражение в обществе, я к этому объяснению г. сенатора Дурново считаю не лишним добавить, как было и есть применение в данных случаях положения об охране: все не только высылки неблагонадежных в определенную местность, но и воспрещение пребывания отдельным лицам в данной местности шли всегда по предварительном сношении генерал-губернаторов с министром внутренних дел, а губернаторов по сношению с департаментом полиции.

Не только усиленные аресты и обыски, но и обыкновенные шли исключительно распоряжениями департамента полиции, но не начальников местных жандармских управлений, от которых была отнята секретными циркулярами и особыми секретными распоряжениями департамента полиции всякая инициатива обысков и задержаний по охране; в последние же годы департамент полиции обыски и задержания производил чрез начальников местных охранных отделений, прекратив всякие сношения даже с начальниками жандармских управлений, что безусловно подрывало в основании действующий закон об охране, и обыски и аресты чрез это поддерживали и поддерживают действительно искусственно сильное раздражение в обществе.

Опытный начальник жандармского управления хорошо сознает, что неправильно и неосновательно направленный им обыск порождает личное недовольство к нему же, так как является мерою страшно тяжелою, в особенности для семейных людей; начальники же охранных отделений, обществу местному даже неизвестные, притом молодые, совершенно неопытные люди, ломят обыски и аресты, как говорится, во всю, так как они прикрываются начальниками жандармских управлений, которые только подписывают постановления об арестах, а местное общество, зная лишь действующий закон, а не секретные распоряжения департамента полиции, не оглашенные, все приписывают местному начальнику жандармских управлений, против которых и идет недовольство, совершенно ими незаслуженное.