VI Воспоминания о гр. П. А. Шувалове

VI

Воспоминания о гр. П. А. Шувалове

Закончив службу на Дону, я Чертковым был лично рекомендован шефу жандармов генер. — адъютанту графу П. А. Шувалову для службы в корпусе жандармов. Граф Шувалов принял меня отменно и выдающе внимательно и любезно, предложил мне должность личного при нем адъютанта, каковую должность я не принял, в чем сделал величайшую ошибку для себя по службе; но не принял я предложенную должность потому, что чувствовал недостаток средств для проживания в С.-Петербурге, требовавшего известной представительности, сопряженной с неизбежными расходами, после чего мне предложено было графом Шуваловым первое назначение на открывшуюся вакансию на должность начальника губернского жандармского управления, на каковую должность я и был назначен, согласно моего желания, в Тамбовскую губернию в 1874 году.

Таким приемом и назначением я всецело обязан М. И. Черткову, особо лично рекомендовавшему и аттестовавшему меня графу Шувалову, который, в то время представляя из себя самое близкое лицо к императору Александру II, в то же время представлял собою наиболее выдававшуюся личность над всеми министрами и генерал-губернаторами, которые и насаждались по указаниям его.

Вот как я знал графа П. А. Шувалова и как понимал его как своего шефа и человека. Он был бесспорно одарен большим умом и по уму был государственным человеком, что устанавливается тем, что он поработил себе всех и вся и приобрел громадное значение, власть и силу в государстве, чего без ума достичь невозможно; он был честолюбив, искателен и вкрадчив по характеру; отец его был обергофмаршалом двора императора Николая I и женился на богатой вдове фаворита Екатерины II князя Зубова[78], виленской по происхождению шляхтянке Валентинович[79], внесшей польско-католические тенденции в семью; вот почему в лице графа П. А. Шувалова признавали лицо, поддерживавшее Польшу и поляков; он рос и воспитывался с детьми императора Николая I и этим был, конечно, не мало обязан своей быстрой карьере; он был особо приближен к наследнику, впоследствии императору Александру II; при заключении мира по Крымской войне он находился в Париже, в качестве не посла, а флигель-адъютанта; по возвращении из Парижа был сделан с.-петербургским обер-полицмейстером и внес первым, если не полное преобразование столичной полиции, то громадное улучшение в личном составе ее чрез перевод в полицию на службу офицеров гвардии: затем сделан был генерал-губернатором остзейских провинций, а после покушения на жизнь императора Александра II Каракозова[80], занял место шефа жандармов, сделавшись в этой должности всемогущим во всех делах не только внутренней, но и внешней политики и стал громадною силою в России, что чувствовалось всеми и каждым, а в особенности ему подчиненными; воспитанный в польских тенденциях матери своей, он нес с собою либерализм; польское дело в западных губерниях ведено было им на политике примирения, за что и нес упрек от русских; при нем корпус жандармов окреп не только в административном значении и влиянии, но и в области законодательной, изданием закона в 1871 году, который вывел действия чинов этого корпуса из замкнутой области в открытую по исследованию государственных преступлений; в этом состоит громадная заслуга графа П. А. Шувалова, каковую необыкновенно высоко ценил корпус жандармов, особо сожалевший об оставлении им должности шефа жандармов.

Между тем голос общества и особо интеллигентного люда — был против графа Шувалова, который по России не был любим, и особо стал ненавистен после Берлинского трактата, по которому, как говорили, он предал интересы России. Я полагаю, зная Шувалова и имея с ним несколько бесед в С.-Петербурге, когда уже он не находился на посту шефа жандармов, а отбывал службу члена государственного совета, что вся неудача его действий на Берлинском трактате[81] исходила от неполученного им высшего образования, в каковом он, несомненно, уступал Биконсфильдам и Бисмаркам, с коими он справиться не мог в смысле познаний исторических и дипломатии; природного ума был большого граф Шувалов несомненно, но дарования эти не были поддержаны и закреплены получением высшего образования. Назначение на пост посла в Лондон графа Шувалова последовало, по слухам, с целью произвести успокоение англичан, обеспокоившихся походом России на Хиву[82], и в целях устройства брака великой княжны Марии Александровны[83] с герцогом Эдинбургским[84]. Сверх того это назначение состоялось вследствие появившегося единственного противовеса влиянию на государя со стороны наследника, глубоко ненавидевшего графа Шувалова, в то время, когда наследник стал принимать участие в государственных делах. Одною из причин ненависти и нерасположения наследника к графу Шувалову, как говорили, было то, что одно из частных писем наследника содержанием своим сделалось известным государю, чрез перлюстрацию писем на почте, каковая производилась, по убеждению наследника и многих частных лиц, чрез графа Шувалова, как шефа жандармов, что совершенно и безусловно ошибочно и неверно. Перлюстрация писем производилась распоряжением министра внутренних дел, которому были подчинены почта и телеграф, но не шефом жандармов. Император Александр II, как мне говорил М. И. Чертков, очень интересовался перлюстрацией писем, которые каждодневно, в 11 часов утра, препровождались министром вн. дел. Тимашевым[85] в особом портфеле, на секретный замок запираемом, государю, который некоторые тотчас же сжигал в камине, на других собственноручно излагал заметки и резолюции и вручал их шефу жандармов для соответственных сведений и распоряжений по ним секретного свойства, надзора, наблюдения и установления авторов писем и указываемых в них лиц. Наследник Александр Александрович перлюстрацию писем, хотя и составлявшую драгоценно-верный агентурный источник для политических дел в особенности, не одобрял, хотя и в последующие годы таковая практиковалась чрез особых доверенных почтовых цензоров, которые никакого отношения и сношения с чинами корпуса жандармов никогда не имели.

Когда граф Шувалов удалился от активной государственной деятельности, перейдя в частную жизнь, сопровождавшуюся лишь посещением государственного совета, в царствование императора Александра III, он не носил генерал-адъютантской формы, а носил обще-генеральскую; активной деятельности он жаждал по своему честолюбию и, как выражение протеста, сбросил с себя генерал-адъютантский аксельбант.

Министр внутренних дел граф Д. А. Толстой[86] за последнее время своей жизни расположился к графу Шувалову и старался смягчить чувства нерасположения к нему императора Александра III, но смерть его пресекла их отношения.

Похороны графа П. А. Шувалова в С.-Петербурге были торжественны, на них присутствовал государь и члены императорской фамилии; на похороны прибыла из Москвы жена его графиня Елена Ивановна, рожденная Черткова, с которой покойный последние годы своей жизни совместно не жил и которая принадлежала к секте пашковцев[87], затем перешла в штундизм[88] и на похоронах мужа протестовала против обрядов православной церкви над покойным и протест свой закончила тем, что уехала с похорон, о чем говорил мне М. И. Чертков, ее родной брат, с которым она до конца жизни его сохранила добрые, родственные отношения.

Граф П. А. Шувалов, перед назначением меня на должность начальника жандармского управления, разрешил мне, для ознакомления со службою в корпусе жандармов, пользоваться прочтением всех дел III отделения собственной е. и. в. канцелярии, что мне дало возможность лично ознакомиться с управляющим этою канцеляриею Александром Францевичем Шульцом, почтенным человеком, разумным, добрым и добросовестным, в чем я утвердился и в последующие годы службы моей при нем в течение почти пяти лет.

Из прочитанных мною дел III отделения я, правда, не приобрел ровно никаких познаний в практическом смысле для службы.

Ряд циркуляров, исходивших от III отделения, лишь оповещал чинов корпуса о ведении устной и книжной пропаганды социал-революционерами среди фабричных, заводских рабочих, городских рабочих и мастеровых, а также о намерении социалистов «идти в народ» для пропаганды, что и было впервые в 1874 году.

На фабриках и заводах осуществление пропаганды не сопровождалось особыми затруднениями и опасениями для пропагаторов, состоящих преимущественно из лиц учащейся молодежи, политехников, инженеров, кои сеяли свободно пропаганду в каникулярное время года, не встречая никакого отпора со стороны полиции, которой, как равно и жандармов, на фабриках и заводах почти совершенно не было.

Ведение же пропаганды, в особенности устной, в селах и деревнях обставлялось большими затруднениями для пропагаторов, так как крестьянское население, особо преданное императору Александру II, имя которого им боготворилось, — чутко относились к появлявшимся в их среде незнакомцам, по наружному виду, образу жизни и внешним формам и приемам, ничего общего с крестьянским населением не имевшим. Малейшее употребление неосторожно-выраженных, непочтительных, непослушных и неуважительных слов и выражений против царя, влекло за собою избиение и выдачу пропагатора властям, чему подвергались неопытные студенты и семинаристы в особенности, превосходившие в то время числительностью в пропагаторской среде все учебные заведения. В семинариях того времени были свиты целые гнезда пропагандистов, увольнение которых из семинарий наполняло в массах недовольных лиц правительством, учебные заведения для коих были закрыты, а приискание мест, частных занятий и службы являлись для них невозможными.

С этими-то лицами, шедшими в народ для преступной пропаганды, мне и пришлось впервые иметь дело в тамбовской губернии в 1874 году, для пресечения их деятельности. До 1874 года, в продолжение 10 лет сряду, в этой губернии не было ни одного ареста по политическим делам.

Вся деятельность моего предместника сводилась к одному, а именно к надзору, да и то через чинов общей полиции, за высланными административным порядком из Царства Польского, после мятежа 1864 г., поляками, которые были поселены по уездным городам; поведение их не вызывало никаких дел; держали поляки себя особняком, отнюдь не сближаясь с русским населением, что озлобляло последнее, но открытых выражений злобы и недовольства ни с той, ни с другой стороны проявляемо не было.

Надзор полиции за поляками безусловно был фиктивный и особого обременения для полицейской службы не приносил, в подтверждение чего приведу сохранившийся у меня хорошо в памяти следующий случай.

Один из исправников, а именно кирсановского уезда, в препровожденном мне списке о поднадзорных поляках, в одной из граф излагает личную аттестацию и поведение поднадзорного, а в последующей графе делает отметку, что поднадзорный этот умер несколько лет назад.

Из поднадзорных поляков винились, в большинстве, ксендзы, которые, быв лишены прав отправления богослужений и треб, продолжали втайне совершать богослужение и требы. Но, в общем, высланные поляки держали себя скромно, сдержанно и, повторяю, никаких дел не возбуждали.

До 1879 года поляки не принимали никакого участия в социально-революционном движении, и только в этом 1879 году впервые в это движение вошли студенты-поляки варшавского университета.