Глава первая. Клан

Глава первая. Клан

1

В начале XX века среди джентльменов еще не было принято находиться рядом с женой во время родов. Так что распростертой на ложе молодой дамой занимались только женщины и доктор.

Дом не спит. В кабинете на втором этаже в камине огонь, на стенах — блики. Май в конце, но в Массачусетсе прохладно. Тишина гулка, как в базилике. Позади тревожный длинный день. Свет настольной лампы приглушен. Свечи догорели — ну и ладно. На лицо Христа упала тень. Отрешен и безмятежен, Он взирал на коленопреклоненного мужчину, молча стоявшего пред Ним, молитвенно сложив руки.

Мужчина не знал, сколько времени провел перед распятием. И когда где-то в дальних комнатах возникло движение, он подумал: ну, слава Богу, похоже, все решилось. Тишина оборвалась вся и как-то разом. Часы пробили три… Шаги, голоса…

Мужчина встал с колен и подошел к двери, прислушиваясь. И когда в нее негромко постучали, был уже готов. Ко всему…

* * *

Он таким рос. И таким вырос. Готовым ко всему.

— Эй, бой, дай-ка мне пакетик! — обращался рабочий-поляк и протягивал «никель»[1].

Джо отсчитывал сдачу и давал ему упаковку орешков.

— И мине тоше, — просил бородатый немец-кузнец.

— Отсыпь, рогаццо, и сюда, — подставлял карман каменщик-итальянец.

— И мне, и мне, давай-давай… — шумел десяток акцентов.

По гавани, утыкавшей небо мачтами судов со всего света, в клубах пара летали десятки катеров, развозящих работяг-эмигрантов по сотням причалов, доков, фабрик, строек.

На этих-то катерах и торговал орешками Джо. С малых лет работать, помогая семье, было в ту пору обычным делом в семьях среднего класса. И пусть бы только кто рискнул отнять у него выручку — не ушел бы без фонаря под глазом, а то и зубы сосчитал бы. Ирландец не дает себя в обиду! — так было принято в их квартале, так было принято в их семье.

Заработанные центы он отдавал матери, а два оставлял себе — на дорогу до школы и обратно. Став постарше — пошел курьером в банк. А закончив школу — в престижный колледж «Бостон Лэтин», где некогда учились отцы-основатели Соединенных Штатов — Бенджамин Франклин и Генри Адамс.

Детей надо учить. И учить хорошо. Больше того — в престижных школах. Так считал его отец. Иначе им ни в жисть не войти в круг янки-бизнесменов. А не войдешь в этот круг — так и останешься в гетто диаспоры, ну, разве что миллион заработаешь. И то еще неизвестно, примут ли. Да и заработай его попробуй…

Отец знал, что говорил. Сам-то он миллиона не заработал. Хоть и трудился всю жизнь. Упорно и успешно. Он — безотцовщина — едва выучился читать и писать. А как же иначе, если кроме него в семье еще трое детей, и мать — бойкая ирландка Бриджит, которой все дети помогали с самых ранних лет, — едва могла их прокормить. Но ведь прокормила! И хоть Пат не получил должного воспитания, но в люди вышел. И все — трудом. Настойчивым, неодолимым ирландским упорством в борьбе за светлое будущее на этой чужой земле.

Вот бы порадовался отец, всю свою американскую жизнь пропахавший бондарем на острове Ноддл на востоке Бостонской бухты! Город остро нуждался в бочках. Уж больно много прибывало в него народу. И всем подавай масло, вино, пиво и виски.

Ну вот ирландцы и «держали мазу» по части тары. И, само собой, по напиткам.

2

Вот Патрик и вкалывал день и ночь. Лелеял американскую мечту.

Он был первым Кеннеди, ступившим на американскую землю. Беглецом из нищей и голодной Ирландии, где страшный неурожай картофеля 1845 года усеял обочины дорог, ведущих к портам, трупами беженцев, так и не сумевших сесть на спасительный корабль, идущий в Штаты.

А Пат дошел. Пат успел. Пат доплыл. Оставил за спиной родной Нью-Росс и графство Вексфорд, где родился в 1823 году, с горстью монет прибыл в Бостон и занялся делом.

А после женился на Бриджит Мерфи и родил четверых. Младший явился на свет в 1858-м. Его назвали Патрик Джозеф. Вскоре отец умер бог знает от какой заразы, а парень пробился, пророс через нищету и маяту ирландских кварталов, где работали по пятнадцать часов в сутки, жили по пятнадцать человек в комнате и были счастливы, заработав пятнадцать центов в день.

Сперва ирландцы в Бостоне были никем. Другие иммигранты — славяне, евреи, немцы, итальянцы, скандинавы — все считали себя выше их. Даже негры, вчерашние рабы, уже успевшие устроиться в новой жизни. Но были у ирландцев и преимущества. В отличие от других, они худо-бедно говорили по-английски. Были привычны к труду, упорны, проворны и задорны.

Их спаяли традиции и обычаи приходской жизни. Но католицизм стал не только раствором, соединяющим кирпичи этого сообщества, но и мобилизующим фактором: церковь учила — будь богобоязнен, терпелив и трудолюбив. Иди к своей цели и веди братьев и сестер. Ирландец прорвался? Помоги ирландцу. Католик добился? Подсоби католику. «Рыжий» устроился? «Устрой» рыжего[2]. Таков был принцип их жизни.

И вот, мало-помалу вставая на ноги, они сложили землячество. Создали многочисленную, энергичную и со временем довольно влиятельную этническую группу, в целом осознающую собственные — свои — цели и интересы.

В царство успеха дорогу беглецы с Зеленого острова прокладывали грудью, пробивали кулаками и прогрызали зубами. Многие отбили кулаки и обломали челюсти: такова великая американская мечта — не всем она по зубам. Но другие прорвались. И среди них — Патрик Джозеф.

Прокормить пятерых ох как непросто. И его мать день и ночь трудилась в лавке. Какое-то время Пат ходил в церковную школу, но бросил — уж слишком нуждалась мать в его помощи, сильных руках и смекалке.

Что такое ирландская лавочка в конце XIX века? Малый бизнес. Налоги. Борьба за жизнь. Торговля в долг. А долг платежом красен. И местные, постоянные клиенты, отвечали маме Бриджит добром за добро — не дали пропасть. Худо-бедно, а выжили. Дети подросли: дочери вышли замуж, а Пат купил салун. Биг дил — большое дело! И место — супер: у самой верфи, на дороге, ведущей в город.

Шагая с работы устало мимо бара Пата, работяги вспоминали, до чего ж они любят жизнь. И хотят, чтоб она лучше стала. И конечно, шли туда, где пиво пенится, где пить не ленятся и где спецовочки трещат по швам. И допоздна звучали в кабаке Кеннеди звон кружек, песни и смех.

Он знал в округе всех. А округа знала его. Он всегда давал взаймы ирландцу, если тому не повезло. Отказывал разве только самым пропащим бездельникам. Был спокоен, вежлив, рассудителен, силен, усат. Толково вел дела. Короче — внушал доверие. Взяв на грудь и сделав жизнь чуть лучше, трудяги делились с ним сокровенным. И он не отказывал ни в деньгах, ни в совете. А порой совет важнее денег. Его уважали. Но не только за хватку и ум. Он умел читать!

И читал. А это — по тем временам и в той среде — было редкостью.

— Вот ведь, — говорили докеры, засидевшиеся допоздна, — мы песни орем, а Пат сидит себе мусолит книжку… Ты, это, Хенни, спроси его, грамотного, — за кого на выборах голосовать…

Политика пришла в жизнь землячества, как только оно начало всерьез заколачивать доллар и осознавать свои интересы. Пришла она и в бар Пата.

3

Залы салуна — отличное место для публичных сходок и митингов. А его задние комнаты — для встреч с глазу на глаз. А ведь и без того, и без другого в политике — никуда.

Туда, где много людей, рано или поздно заходят агитаторы. Покупают парням виски. Хлопают по спинам. Бойко травят байки. Говорят: знаешь, что самое главное для человека труда? Работа? Верно. Выпивка? Точно. Дом и семья? Само собой! Все это важно, но главное, друг, — правильно голосовать. Чтоб там, где решают вопросы с работой, жильем, а порой и с бухлом, — сидели наши ребята. Понял, Джек? Так что давай-ка вместе голосовать за своих. За демократов.

Демократическая партия в Бостоне не была ирландским заповедником, но «рыжие» с течением времени стали играть в ней немалую роль. Кеннеди тут же приметил разговорчивых парней, что толкуют с рабочими. Быстро свел с ними знакомство. Враз усек, что к чему. И вскоре превратил свой бар в политический клуб. Здесь распинались ораторы. Здесь вербовались агитаторы. Здесь строили планы избирательных кампаний.

Пат и не заметил, как к нему стали захаживать серьезные люди.

— Ты, Пат, — говорили они, — дельный мужик. Ирландец. Свой в доску. И нам подходишь, понял? Зрелый человек. Скоро тридцатник. Свое дело. Не пора ли подумать о большем?

— О чем вы, джентльмены? — спрашивал Патрик.

— О политике, Пат. Знаешь, что нам в тебе по душе? Почтение к старшим! — смеялись серьезные люди. — Скоро сам поймешь, что к чему.

И он понял. Когда они стали не спеша продвигать его все дальше и выше в своих делах. И вот он уже босс квартала — рулит им из бара. Спустя годы сын Пата Джо расскажет: «Как-то я слышал разговор отца со своими людьми. Они сказали: «Сегодня мы голосовали сто двадцать восемь раз»». Возможно — за него. Ведь Патрик Кеннеди уже большая шишка — член законодательного собрания штата Массачусетс. Куда его избирали пять раз.

И пришел тот час, когда его пригласили в «Стратегический комитет» — закрытый клуб боссов, хозяев политики демократической партии в штате Массачусетс. Это они ставили своих людей на ключевые посты. Это они распоряжались избирательными фондами. Это они решали, кому быть в числе «бостонских воротил». Пата приняли в этот клуб.

Они встречались на Браттл-стрит. Там он познакомился с молодым, но видным политиком — Джоном Фицджеральдом по кличке Хани Фитц — Медовый Фитц.

Он был родом из Бостона, третий в череде из девяти детей. Подростком потерял родителей. Но попал на хорошее место — Бостонскую таможню. Под руку старого босса Леверетта Саптонстолла. Тот быстро приметил толкового парня. И вот он уже в городском совете. А вот — в Конгрессе США. А то и в мэрах Бостона…

Так бывает в жизни. Бывает в политике: Пат и Фитц стали друзьями и партнерами. И с той поры оставались ими, что бы ни творилось в их личной политической судьбе. Вскоре их ввели в круг FIFs — First Irish Families — лучших ирландских фамилий. Прилежные прихожане и элегантные молодые люди (как и любой ирландец-демократ, желавший преуспеть), вскоре они женились на девушках из приличных семей.

В 1910 году Фитц (не без помощи Пата) стал мэром Бостона и первым рожденным в США ирландцем, занявшим этот пост. Ну, а вокруг уже сидело немало его соотечественников.

Бостон рос. Его заполняли иммигранты. Ирландцы стали в нем своими. У них просили помощи новички — славяне, итальянцы, немцы. От них часто зависели работа, жилье, торговля.

Победа на выборах мэра побудила амбициозного Фитца бороться за пост губернатора и кресло в Сенате. Этот пыл остудил суровый политический ветеран — республиканец Генри Кэбот Лодж. Это он в 1916-м победил Медового Фитца на выборах в Сенат. За что спустя сорок лет расплатится его внук. Но в ту пору «старая республиканская гвардия» бостонских янки крепко держала штат, и молодой политической машине демократов-ирландцев пришлось притормозить.

4

Но политика — политикой, а семья — семьей. Жена, дети, родственники — прежде всего. Даже для прожженных воротил, как Пат и Фитц.

— Роуз Фицджеральд выходит за Джо Кеннеди! — Об их помолвке говорил весь Бостон. Сын одного из ключевых теневых боссов города брал в жены дочь мэра. Для одних — политическая сделка, для других — династический брак, для них — узы любви на долгие годы.

Их обвенчали в октябре 1914-го в личной часовне кардинала О’Коннелла. На свадьбе был весь цвет города — Пат и Фитц имели солидные связи…

Они подходили друг другу: Роуз — красавица, одна из лучших невест города, Джо — молодой способный бизнесмен. Она — училась в Европе, знает языки, любит музыку, умеет занять гостей. Он — хваткий делец и добрый католик, готовый стать прекрасным мужем. Настоящий сын своего отца Патрика Джозефа Кеннеди.

Тот, кто вставал с зарей и с кульками орешков бежал к бухте. Тот, кто сидел в «Бостон Лэтин» с детьми богатых янки. Тот, кто получил Кубок мэра по бейсболу из рук будущего тестя.

Мать и отец мечтали видеть его студентом Гарварда. И он туда поступил. Но учился так себе — уже тогда понимал: спорт, наука, политика, даже богатство и положение в обществе — все покупается за доллары. И сперва он будет делать их, а уж потом — все прочее. Сказано — сделано: на паях с дружком наняв в каникулы автобус, Джо катал по Бостону туристов. А пересчитав свою долю — несколько тысяч долларов, — рассмеялся: в тридцать пять заработаю миллион.

И сдержал слово.

Окончив университет, стал банковским инспектором. На кончиках пальцев освоил науку финансов. И когда банк, среди совладельцев которого были члены его семьи, хотел поглотить другой, более крупный, банк, Джо, собрав с помощью родственников паевые доверенности, был избран его президентом. А ведь до тридцати пяти ему оставалось еще десять лет…

Роуз не жаловалась. Первое, что сделал Джо, будучи по макушку в долгах, — занял денег на взнос за дом в предместье Бостона — Бруклайне. Сумма ипотеки была приличной (по тем временам) — шесть с половиной тысяч долларов. Но Роуз не тревожилась. Что-то говорило ей: долги он скоро вернет. И заработает еще. Много.

Бруклайн — обитель среднего класса — столпа и оплота Америки. Тихий пригород, расположенный близ Бостонской почтовой дороги, проложенной в 1670 году — вскоре после прихода первых поселенцев. А в прочем — маленький город к юго-западу от Бостона, основанный в 1705 году. Его имя — сочетание слов brook и line — «ручей» и «линия, граница». И действительно, именно ручьи отделяли его от соседних селений.

«Это своего рода сад, — писал о Бруклайне Эндрю Джексон Даунинг, родоначальник ландшафтного дизайна. — В Америке, пожалуй, нет городка, схожего с ним очарованием.

Улицы и переулки ведут от одного коттеджа или виллы к другой… Манящие виды сообщают месту благодатный сельский дух свободы и услады. Живописные аллеи пролегают среди деревьев и обильного кустарника, порой образующего арки из ветвей и трепещущей листвы…»

Таким, в целом, был Бруклайн и в начале прошлого века, хотя улицы стали шире, а к 1917 году проложили и железную дорогу. Но на Биилз-стрит, где жили Джо и Роуз, грохота поездов слышно не было. Здесь, в тиши, вскоре явился на свет их первенец — Джозеф Кеннеди.

Следом — еще один брат, получивший второе имя в честь деда по матери. Потом Розмари, Кэтлин, Юнис, Патриша и Джин. После, в 1925-м — Роберт, а через семь лет Эдвард.

* * *

В ту ночь 29 мая 1917 года, с которой мы начали этот рассказ, когда готовый ко всему джентльмен в домашнем костюме, прервав молитву, открыл дверь на стук, Джо Кеннеди — а это был он — узнал, что только что, в три часа пополуночи, у него родился второй сын.

Джозеф Патрик Кеннеди, сын хозяина бара и теневого босса, делец и финансист, благодарил Господа Бога и Деву Марию за то, что сохранили жизнь жене и даровали ему сына.

Вскоре мальчика нарекли Джоном Фицджеральдом — в честь Евангелиста Иоанна и отца Роуз, Медового Фитца. А дома сразу стали звать Джеком.

5

Прошло чуть больше месяца с тех пор, как Штаты вступили в Первую мировую войну.

Эскадры и транспорты с войсками плыли в Европу, но Джо не взял винтовку, не надел каску. Он стал помощником директора компании «Бетлехем Стил», строившей по госзаказу боевые суда. В армию оттуда не брали. А вскоре война завершилась, и Джо двинулся прямиком к своему первому миллиону — ринулся в круговерть Нью-Йоркской фондовой биржи. Финансовый рынок требовал особого стиля. Но он уже научился копировать манеры поведения янки. Его приметили — сделали главой инвестиционного отдела банка «Хэйден, Стоун энд компани».

Вскоре Джо стал сам играть на бирже. И добился там уважения. Он рисковал, много терял, но возмещал с лихвой. О нем говорили: вот кто умеет делать деньги. Этому помогли два обстоятельства: в начале 20-х он понял, сколь важным искусством становится кино, и купил сеть кинотеатров — тридцать один зал, — а на прибыли от биржевых операций стал финансировать киносъемки. Вскоре он уже контролировал ряд кинокомпаний, реструктурировал их и продал с выгодой. Выступал он и как продюсер — вложил деньги в картины с участием суперзвезды Глории Свенсон. Впрочем, прокат одной отменил: верный католик не счел возможным пустить на экран сцену совращения монахини. Но от романа с Глорией не отказался.

Вообще, Джо отличала немалая склонность к амурным приключениям. Как это вязалось с его усердием католика? Бог весть. Слаб человек…

Что же до бизнеса, то фондовая биржа конца двадцатых годов — рай для отважных дельцов и аферистов — была как раз для него. О Джо заговорили как о крутом брокере, авантюристе и человеке экстравагантных взглядов. Он подтвердил эту репутацию, поддержав на президентских выборах 1924 года «Партию прогресса» — крайних либералов[3] Роберта Ла Файетта и Бертона Уиллера, выступавших за права профсоюзов, низкие налоги для бедных и национализацию ряда отраслей. Ла Файетт и Уиллер взяли на выборах всего 17 % голосов. Но у Кеннеди были миллионы, и причуды ему прощали.

Когда в 1929-м Уолл-стрит погрузилась в кошмар, а страна — в Великую депрессию, и брокеры скакали из окошек небоскребов, он делал деньги на спиртном и недвижимости, руля столь экзотическими аферами, что только сам мог бы рассказать, что в них было к чему. Говорят, среди них были и незаконные операции с импортом виски, но его причастность к ним не доказана.

Так или иначе, пришел день, когда капитал, образование и воспитание, полученное в доме, где главным делом была политика, направили его амбиции в эту сферу. Но не туда, где заключают сделки средней руки. С миллионами в кармане Джо желал вершить судьбы страны.

Его отец был видным демократом. И в 1932-м Джо ставит на Рузвельта и вносит в его фонд сперва 15 000, а затем 50 000 долларов. По тем временам — немалые деньги.

Впрочем, говорят, он пожертвовал больше, но — тайно.

Рузвельт одолел бывшего президента Гувера, чья репутация была подорвана депрессией. Но дело не в этом (предотвратить крах биржи и спад экономики тогда не смог бы никто), а в том, что Рузвельт нес стране новую энергию. Хотел мобилизовать ее на борьбу с кризисом и отчаянием. Ведь депрессия была не только в экономике. Для людей экономика была почти пустым звуком. Депрессия прокралась в умы. Пора было пробудить в них стремление к переменам. А значит — воображение. Побудить вообразить новую Америку. И себя в этой Америке. Здесь была суть рузвельтовской New Deal — Новой сделки, известной в России под именем Новый курс.

Так перевели название проекта Рузвельта в СССР. Просто потому, что его жителям слова «Новая сделка» были бы не понятны: что за сделка? с кем? А в Штатах не было ничего яснее: до кризиса власть и общество, элиты, средний класс и наемный труд жили по правилам прежнего социального договора, старой сделки о предельно свободном рынке, где кто сильнее — тот и прав, кто смел — тот и съел, кто первый встал — того и тапки. Ее заключили еще при Аврааме Линкольне — в пору первого промышленного переворота, мощного роста индустрии и сельского хозяйства — бурного развития ничем и никем не ограниченного капитализма.

Но срок той сделки истек. Завершился крахом биржи и катастрофой хозяйства. Пришла пора предложить обществу новую сделку. На других условиях. Это и сделал Рузвельт.

«Дело Рузвельта и его команды не было и не могло быть ремонтом, восстановлением, — писал об этом проекте философ Сергей Чернышев. — Они воссоздали на новой основе, возродили национальную жизнь, ее дух и тело… Материалом… была ткань отношений собственности. Здесь он (Рузвельт) открыто выступал как наследник Томаса Джефферсона[4]. Впрочем, люди хотят не столько иметь собственность, сколько свободно пользоваться ее плодами для самореализации. Рузвельт вслед за Джефферсоном ставил право на жизнь, свободу и стремление к счастью выше права свободно распоряжаться собственностью».

6

Такой подход обусловил политику, меры и проекты администрации Рузвельта по выводу страны из Великой депрессии. Этот процесс можно назвать массовой социальной реабилитацией. Или психотерапией. Для него характерно деятельное использование гуманитарных технологий: всем известны и регулярные радиобеседы Рузвельта с народом, и серии голливудских кинолент «терапевтической» направленности, внушающие зрителям оптимизм, веру в себя и в Америку. И все же корневой сутью Новой сделки стал мощный, искренний призыв: изменим страну и себя. Только так можно победить кризис. Этот призыв сторонники Рузвельта транслировали по всем доступным каналам. И люди его услышали. И поверили ему. Увидели: Рузвельт действительно хочет менять Америку. И знает как.

В числе тех, кто поддержал его в этом деле, был и Джо Кеннеди. В ответ президент назначил его главой нового федерального ведомства — Комиссии по ценным бумагам и биржам, призванной восстановить доверие инвесторов к фондовому рынку, регулируя торговлю финансовыми инструментами. Опыт рискового брокера пригодился: Джо грамотно поставил работу и получил новое назначение — стал главой Морской комиссии, ведавшей торговым флотом и коммерческим судоходством.

Это не значит, что их отношения с Рузвельтом был просты и радужны. Так, Джо не одобрил «пробитое» президентом налоговое законодательство. Но в ходе кампании 1936 года он снова внес в фонд партии солидную сумму плюс написал и издал книгу «Я за Рузвельта», сыгравшую, как считали многие, немалую роль в предвыборной агитации.

В книге Джо разъяснял спасительность Новой сделки и важность переизбрания Рузвельта для закрепления успехов в борьбе с кризисом. Особое значение имело то, что писал это успешный бизнесмен. Тем жестче он критиковал «фанатичные, слепые и иррациональные предрассудки», мешавшие «финансовой аристократии» поддержать реформы, основанные на фундаментальных ценностях Америки: свободе, частной инициативе и равенстве возможностей. Он приветствовал Рузвельта, утверждая, что «у государства нет более благородной задачи и более высокой обязанности, чем забота о нуждающихся гражданах».

И задавал оппонентам простой вопрос: зачем голодному выборы?

А недругов президента звал «новыми Бурбонами». Для многих эти слова звучали странно в устах дельца, разбогатевшего на рискованных, а то и сомнительных сделках.

Ну, а Рузвельт назвал книгу «крупным вкладом в экономическое и политическое образование» американцев.

7

Джо становился видной фигурой. Отстаивая политику Новой сделки, он являл образец политика и бизнесмена с убеждениями — наследника славных традиций демократической партии.

С другой стороны, он не был совсем чужд консерваторам. Уж такой это был человек: с одной стороны, дружил с кардиналом Пацелли — будущим папой Пием XII — и крайне правым медиамагнатом Херстом, а с другой — с людьми Рузвельта Томом Коркораном и Беном Коэном; в частной жизни был ирландцем-католиком, а в бизнесе и политике играл по правилам янки-протестантов.

Что ж, похоже, это мало беспокоило Джо. У него были убеждения, была позиция. Но они не были просты. Как не был прост он сам. Он понимал, что в глазах многих является чуть ли не аферистом. Но знал и о том, что многие его черты и свойства оправдывал успех. Такова психология американцев. Его беспокоило одно: деловые и политические элиты, в среде которых ценили простоту и одномерность, не принимали Джо полностью.

Но, несмотря ни на что, он шел свои путем. Продолжал дело отца. И не только в бизнесе. Джо стал лидером второго поколения клана. Династии, начало которой положил Патрик.

И он — Джозеф Кеннеди-старший — принял миссию утвердить этот клан в американской политике, поручив в этом главные роли своим наследникам — четвертому поколению американских Кеннеди.

8

— Сэр… — за дверью стоял доктор, а рядом горничная.

— Да, доктор.

— Мистер Кеннеди, сэр! Все в полном порядке. У вас родился сын.

— Как чувствует себя миссис Кеннеди?

— Хорошо. Насколько это возможно. Хотя ей пришлось немало потрудиться. Она у вас молодец!

— Благодарю. Прекрасно.

Джо одернул жилет.

— Я могу видеть ее и мальчика?

— Да, сэр. Но, думаю, лучше обождать.

— Да, конечно… Роуз, должно быть, очень слаба. Пожалуйста, передайте миссис Кеннеди мою душевную признательность. Скажите, что я нежно ее люблю. Мы увидимся завтра.

— Да, сэр.

Дверь затворилась. Джозеф Кеннеди обратился к распятию. Перекрестился открытой ладонью слева направо, как принято у католиков, и молвил: «Слава Тебе, Господи! Благодарю тебя, Матерь Божия!» В миг молитвы голос его дрогнул.

Утром 29 мая 1917 года Джозеф Кеннеди увидел своего второго сына.

И нарек его Джоном.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.