Глава 22 ТОРЖЕСТВЕННОЕ ОБЕЩАНИЕ

Глава 22

ТОРЖЕСТВЕННОЕ ОБЕЩАНИЕ

На самом деле семистраничное послание из Пульхёгды — отклик на письмо, которое два с половиной года назад привез с Мадейры Леон Амундсен. Фритьоф Нансен впервые раскрывает свои мысли и чувства перед соотечественником, ставшим его соперником в борьбе за Южный полюс.

Всего за две недели до получения амундсеновского ультиматума скончался после продолжительной болезни младший сын профессора, Осмунн. Письмо застало Фритьофа Нансена в период раздумий, когда человек не в состоянии легко воспринимать превратности судьбы.

После семи страниц Руалу Амундсену профессор пишет еще более пространное письмо человеку, который по-отечески поддерживал капитана Скотта, — бывшему президенту Королевского географического общества, адмиралу сэру Клементсу Маркхему. Тут Нансен использует весь свой авторитет для защиты младшего соотечественника. В его представлении Амундсен неприкосновенен, поскольку осуществляет дело его, Нансена, жизни. Хотя письмо напоминает речь в защиту Норвегии, оно звучит более доверительно и более прочувствованно, чем адресованное Руалу Амундсену. Фритьоф Нансен начинает с описания собственного горя: «Не всегда нужно отправляться в полярные широты, чтобы испытать страдание и боль».

В письме Амундсену он вообще не упоминает о своем личном несчастье, сосредоточившись на положении адресата. Если послание английскому адмиралу предназначено равному, предназначено другу, то Амундсену выговаривают, как вдумчивый наставник выговаривает лучшему ученику: «Мне кажется, у Вас отняли слишком много сил бесчисленные выступления в плохо сказывающейся на нервах стране, отчего Вы переволновались и утратили душевное равновесие».

Фритьофу Нансену непонятно стремление Амундсена рисковать экспедицией из-за каких-то «невыполненных обещаний» в отношении государственных должностей, продвижения по службе и наград, которые — в долговременной перспективе — не более чем бюрократические штучки и эфемерная ерунда. Может быть, Руал просто-напросто не желает заниматься северным походом, «но тогда следовало без обиняков мне это сказать». В глазах наставника ученик предстает «человеком, готовым нарушить торжественное обещание» под предлогом сущих пустяков.

Фритьоф Нансен пользуется этой возможностью напрямую объяснить Амундсену: «Возможно, Вы не поняли, что ради Вас я принес жертву, какой не приносил никому из живущих на свете, — отменил собственный поход к Южному полюсу, призванный стать заключительным аккордом моей карьеры как полярного исследователя, и отказался от "Фрама", дабы Вы могли осуществить свой дрейф через Северный Ледовитый океан»[91].

Кого Нансен имеет в виду под «никем из живущих на свете»? Профессор подбирает слова так же аккуратно, как это делает Амундсен, когда не хочет сказать правду, но не хочет и быть уличенным во лжи. Он намеренно воздерживается от упоминания того, кого нет в живых. Не упоминает он его и в письме к Маркхему: «Должен признаться, я до последней минуты терзался сомнениями, проявлял слабость и в конечном счете просто уступил мыслям о жене, которые и подвигли меня принять окончательное решение в ту самую минуту, когда он [Амундсен. — Т. Б.-Л.] в сентябре 1907 года пришел ко мне за ответом».

Образ Фритьофа Нансена, несомненно, окрашивается в трагические тона благодаря тому, что он воспринимает собственные человеколюбивые мотивы как проявление слабости. Соотечественнику же он не хочет раскрывать своих человеколюбивых сторон и истинных мотивов. Более того, Нансен намеренно возлагает всю тяжесть ответственности на плечи Руала Амундсена.

Покорение Южного полюса «подытожило весь накопленный мною опыт полярника, и по сравнению с тем, что нам пришлось выдержать, дрейфуя во льдах, поход на юг представлялся мне захватывающим приключением». Здесь наставник не только подчеркивает, что полюс был открыт с помощью его методов, но присоединяется к мнению Юхансена, высказанному им по возвращении на родину: дескать, 90° южной широты — ничто по сравнению с 86° северной.

Крайне педантично поведав историю вопроса (год за годом, начиная с 1905-го), наставник далее пишет, что «с кровью в сердце» отказался от плана, «который вынашивал столько лет и который обогатил бы новым содержанием мою жизнь, в пользу Вашего похода, поскольку считал, что это будет справедливо и принесет Норвегии больше славы». Слава отечества — краеугольный камень нансеновской вселенной, цель, которой призваны служить и земле-проходческие, и научные достижения. Вот почему он также признаётся, что обрадовался вести о перемене курса «Фрамом»: теперь Южный полюс все-таки мог быть покорен норвежцем.

Профессор отвечает Руалу Амундсену от имени страны. Для Фритьофа Нансена Норвегия представляла собой нечто большее, чем виделось Амундсену, когда он сочинял свой ультиматум. Вот почему строитель нации открывает его взгляду свой собственный мир. Говорит, что понимает: Амундсен имел право выразить горечь по отношению к Норвегии, где даваемые обещания более не стоят ломаного гроша. «Если теперь, в конечном счете, Вы отправитесь в плавание и совершите на "Фраме" поход, от которого — ради другого Вашего похода — отказался я, и из этого предприятия ничего не выйдет, тогда я скажу, что жизнь иногда преподносит нам странные сюрпризы».

Письмо из Пульхёгды с его ретроспективным самораскрытием могло бы принадлежать перу стареющего Ибсена. Это уничтожающий документ… и одновременно исполненный сочувствия. Это попытка направить преемника на путь истинный. Как бы то ни было, письмо заканчивается уверениями, что профессор «из чувства искренней дружбы хотел бы помешать Вам под горячую руку сделать то, о чем Вы впоследствии можете жалеть».

На следующий же день после получения Амундсеном письма Фритьофу Нансену доставляют телеграмму из Америки: «Everything OK writing»[92].

Позднее оттуда же приходит письмо. «Вероятно, я нуждался в Вашем нагоняе. Вздумай кто-либо другой наносить мне такие удары, я бы настроился на сопротивление. Вам же я обязан столь многим (куда большим, чем я себе представлял), что тихо склоняю голову и принимаю их».

Тем не менее Амундсен продолжает настаивать на важности мелочей: «По-моему, многие серьезные предприятия срываются из-за невнимания к ерунде. Боюсь, во время многолетнего однообразного дрейфа среди льдов то, что кажется пустяком в условиях цивилизации — например, повысят ли Хельмера Ханссена до таможенного чиновника, получит ли Вистинг обещанное ему место смотрителя маяка и проч., — может вырасти до гигантских размеров и представлять опасность для выполнения важного задания. Мой опыт подсказывает, что в полярной экспедиции необходима строжайшая дисциплина». Такие доводы кажутся предусмотрительными, однако они также свидетельствуют о том, насколько Руал Амундсен боится потерять уважение, насколько он боится собственного экипажа. Между строк тут читается имя Ялмара Юхансена.

В целом письмо столь же униженное, как то, которое Амундсен когда-то послал с Мадейры: «Наконец, заклинаю Вас не сердиться на меня. Я вложу в заключительную часть похода все свои силы и волю».

Перед братом он держится храбрее: «Получил от Старика довольно резкое письмо, но в очередной раз дал ему отпор… разумеется, в спокойном тоне. Со временем прочитаешь. У него тоже хватает обид».

***

Посреди этого выяснения отношений до Леона доходит из Америки неожиданное и весьма драматичное распоряжение: «Позаботься о продаже Ураниенборга, освободи меня от него. Мне станет гораздо легче».

Проблема усадьбы связана с другой проблемной областью, более частного свойства. Полярный путешественник получил письмо от своей невестки Малфред. Речь в нем шла о Ежике. «Как явствует из письма, он недвусмысленно грозил ей самоубийством… Я могу в отдельных случаях испытывать уважение к человеку, который лишает себя жизни, — но не к тому, который грозится это сделать. Похоже, все непосвященные (Бугге, Дедикен и др.) на его стороне. Это меня ничуть не удивляет, поскольку он прекрасно умеет говорить в свою защиту». Руал склонен уступить нажиму и приобрести для Густава дом. «Но… сначала нам нужно избавиться от Ураниенборга. Уехать так надолго, как собираюсь я (на несколько лет), и содержать два дома будет невозможно. Хватит расходов и на новый, который следует купить».

Для Руала Амундсена Ураниенборг был не просто пристанищем, он означал также принадлежность к стране. Сколько бы полярник ни склонял голову перед Фритьофом Нансеном, он продолжает стоять на своем по отношению к Норвегии в целом: «Я сам поговорю по приезде с Кнудсеном, и все же напомни ему о моем утверждении в одном из предыдущих писем — если не будут выполнены все обещания до единого, я больше не пошевелю и пальцем». Леону Руал признается в том, в чем не может признаться Нансену: «Мне бесконечно все надоело… в том числе мои дорогие соотечественники. От них не дождешься ничего, кроме обещаний, обещаний и снова обещаний».

Продажа Ураниенборга означала бы куда более серьезный и безапелляционный разрыв, чем просто расставание с недвижимостью на берегу Бунне-фьорда: «Я почувствую себя свободнее, зная, что порвал все связи с родиной. Обращение, которому нас подвергают после похода на Южный полюс, подсказывает мне, что не мешает выправить бумаги для получения американского гражданства. Вернувшись из следующей экспедиции, я буду волен мгновенно стать гражданином Североамериканских Соединенных Штатов. Сам знаешь, насколько легче мне тогда будет работаться».

Исходящая от норвежского героя угроза сменить гражданство рассчитана на премьер-министра Кнудсена. Это угроза передать в чужие руки достижения Норвегии: Северо-Западный проход, Южный полюс, Северный полюс и т. д. Родина не стоит для Амундсена во главе угла, как для Нансена. Если верить письму, для Руала самое важное — работа. Но что он подразумевает под работой? Ему не хочется заниматься научными исследованиями и открывать законы природы, как того требует от него Нансен; работа Амундсена — открывать мир. Для дела его жизни Норвегия — источник средств, государственная казна, из которой можно черпать. Когда черпать оттуда больше не получается, надо сменить гражданство. Полярник готов к переселению в Америку — как последний гонимый нищетой эмигрант.

Эта серия отчаянных шагов в отношении норвежского правительства была умным маневром со стороны Руала Амундсена. Он проделал их через Леона. Таково было распределение ролей. Руал выступал в виде несгибаемой воли, в виде бескомпромиссной, первозданной силы. Леон мог играть этой силой, но обычно пропускал ее сквозь фильтр такта и дипломатической хитрости. Тогда Руал Амундсен представал могучим и бесстрашным человеком, не утрачивая при этом цивилизованного облика. Лишь перед Нансеном он унизился, раскрыв свое подлинное лицо. Уже второй раз.

***

19 мая, по-прежнему из Канады, полярный путешественник пытается что-то объяснить Леону: «Старик был прав, говоря, что я сердит. Возможно, он бы удивился меньше, если б знал причину моего гнева. Меня крайне разозлили сообщения о Густаве».

Значит, Руала Амундсена довело до угроз отменить экспедицию вовсе не нарушение правительством обещаний, а чисто семейное дело: большой воз может опрокинуться от малой кочки, большая экспедиция и подавно. «Мало того что приходится выплачивать его долги, надо, видите ли, покупать ему недвижимость, чтобы он не сошел с ума и не кончил жизнь самоубийством. При подобных обстоятельствах остается лишь ублажать его».

Хотя профессор, вероятно, и не удивился бы меньше, узнав причину гнева, совершенно очевидно, что Руал Амундсен на протяжении длительного времени чувствовал себя жертвой вымогательства. Ради собственного душевного спокойствия он предпочитает платить. В то же время Руал понимает, что каждый новый взнос затягивает его все глубже в болото. «Ты прекрасно знаешь, — пишет он Леону далее, — что, купив Густаву дом, я вынужден буду оплачивать его содержание и массу других вещей. Мы с тобой слишком хорошо изучили брата, чтобы соображать: он использует эту собственность для постоянного вымогательства. То ему подавай одно, то другое…»

Как ни странно, на полярного путешественника подействовало еще одно обстоятельство — холод. «Когда ты одновременно рассказал мне о вновь затянувшейся зиме (по-видимому, типичной для Бунне-фьорда) и о связанных с ней тяжелых условиях существования, которые вынуждают тебя провести зиму в городе (что я нахожу вполне разумным), я тем более посчитал момент подходящим, чтобы сбыть усадьбу с рук».

Леон перед Рождеством сам спрашивал брата, как он намерен распорядиться своей недвижимостью в свете грядущей экспедиции, но резкость и поспешность действий Руала заставили Леона не поднимать более этот вопрос. Кроме всего прочего, судьба усадьбы тесно переплеталась с его собственной.

В ту зиму семья Леона поддерживала порядок в Ураниенборге, добираясь туда на коньках, на лыжах или в подбитой шипами обуви. Что касается Густава, у Леона налажена постоянная связь с его женой Малфред, которой приходится тяжело. Некоторое время назад Леон послал Руалу следующий отчет о Густаве, с ее слов: «Она рассказала довольно много про Ежика, который, по заключению врача, действительно страдает сильным психическим расстройством, и скорее всего — из-за висящего над ним долга; иногда у него бывают приступы дикой злости или слабости, а еще он какой-то пришибленный… выяснилось также, что в последнее время он все чаще является домой навеселе, так что похоже, главная причина всех нарушений — в спиртном».

Леон не осознает, насколько тяготит Руала непрестанное давление со стороны Густава, хотя чувствует, что за неожиданными ходами полярника что-то скрывается: «Старик считает, ты сердитый из-за напряженного турне, о чем я тоже догадывался в связи с поспешной продажей Ураниенборга».

Хотя Руал Амундсен и «склонил голову», он с опаской ждет, какое впечатление произведет в Пульхёгде письмо, в котором он «дает отпор». А профессор рад, что высказался и облегчил душу. И все же в ответе не может не коснуться животрепещущего вопроса о значении пустяков для «серьезных предприятий», поднятого Амундсеном в тщетной попытке защититься. «Вы говорите, что к подобным вещам тоже следует относиться внимательно. Тут я совершенно с Вами согласен и, по-моему, сам неоднократно доказывал важность такого подхода, в особенности для полярных экспедиций; так что по сему поводу мы сходимся во мнениях».

Больше Фритьоф Нансен уступать не намерен. На что бы ни ссылался младший коллега, всё уже давно доказано. Вся деятельность Амундсена осуществлялась и осуществляется в рамках испытанной методики Нансена. Наставник не собирается выслушивать поучения от ученика.

Не странно ли, что у коллеги возник интерес к аэропланам? Фритьоф Нансен в свое время прыгал на лыжах с трамплина в Хусебю, но вести с воздуха полярные исследования он еще не пробовал.

***

Весной 1913 года, во время турне по Америке, Руал Амундсен переживал кризис. Кризис этот не был вызван самоубийством Ялмара Юхансена или смертью капитана Скотта, не был связан с чувством вины. Вопрос о вине — вернее, о долге — приобрел актуальность благодаря письму из Пульхёгды. Из чувства долга перед Нансеном, то есть перед Норвегией, Амундсен был обязан совершить поход на север. Это стало для него делом чести, выполнением договора, скрепленного смертью капитана Скотта.

Амундсен знал условия договора, знал и о планах покорения Южного полюса Фритьофом Нансеном. Если он все же предпринял безнадежную попытку отвоевать себе свободу действий, вероятно, им двигали могучие силы.

Нансену он выдвигал в качестве причины нарушение обещаний правительством. Норвегия, дескать, подвела его самого как руководителя, подвела участников экспедиции, подвела спонсоров. Эта аргументация была слабой, и Нансен одним ударом разбил ее. Однако тот же ход в отношении правительства окажется весьма успешным. Тем не менее нельзя воспринимать ультиматум исключительно в виде тактической уловки — он был в значительной мере спровоцирован отчаянием.

Для Леона психологическим основанием Руалова выпада служил усиливающийся нажим со стороны Густава. Понятно, что мысль о возможности нового самоубийства, да еще среди родных, была малопривлекательна. И все же доказательств того, что Руалом Амундсеном двигало чувство вины, практически нет.

Очевидно, причиной кризиса (если не сказать бунта), который переживал весной 1913 года сорокалетний полярный путешественник, была какая-то тайна. Кризис действительно скорее напоминал бунт — с нереальной попыткой отделаться от экспедиции на север, от Нансена, от Ураниенборга, от родных, от Норвегии, от всей вцепившейся в него и крепко державшей жизни. Руал Амундсен дошел до точки, в которой эта гора обязательств отрезала ему путь к увиденной вдали новой цели. Северный полюс мешал достижению личного счастья.

С тех пор как они отказались от мысли о Карменсии, в переписке между Руалом и Леоном больше не идет речь о женщинах. Однако со времени последней встречи между братьями в жизни Руала произошли важные события. Их полярный путешественник поверяет одному-единственному человеку — Херману Гаде. Вероятно, тот рассказал кое-что Леону, так что и он имеет некоторое представление о новой знакомой. Но пока что повода выложить карты на стол нет и тема остается закрытой.

Херману Гаде предстоит поездка в Америку на идущем в свое первое плавание, только что построенном пароходе «Христиания-фьорд», и Руал предлагает ему вернуться в Европу вместе, в начале июля: «Только имей в виду… я поплыву не с "Норвежской линией", поскольку, как ты понимаешь, мне надо прежде заехать в Лондон. Кстати, на пароходе у меня будет возможность обсудить с тобой это дело и выслушать твои мудрые советы».

Полярному путешественнику настоятельно требовались добрые советы. Помимо видимых обязательств и связей, он еще связал себя («навсегда») с женщиной, которая состоит в браке с другим. К тому же ему надо отправляться на Северный полюс. Так постановил Фритьоф Нансен, и постановил бесповоротно. Мало какие занятия должны были представляться более абсурдными страстно влюбленному мужчине, чем приготовления к собственной ссылке в Ледовитый океан в сугубо мужской компании. Если дама была связана формальностями брака, предполагавшими выходы в свет и общение, то он собирался запереть себя в ледовой западне, предполагавшей полную физическую отрезанность от мира.

Новой целью в Руаловой жизни и самой потайной из всех китайских шкатулок была Кисс. Она стала той причиной, которую не мог назвать наш полярник, — причиной более важной, чем нарушение обещаний правительством или шантаж брата Густава. Кризис был обусловлен не чувством вины, а самоутверждением. Руал Амундсен хотел добиться права жить собственной жизнью, так, как считал нужным.

Полярный путешественник завоевал почести и славу. Теперешние труды должны были приобрести ему богатство. «Долг чести» Густаву он мог выплатить в кронах и эре. От прочих обязательств мог освободиться с помощью выдвинутого в отчаянии ультиматума. Однако долг Фритьофу Нансену по договору, скрепленному перед Норвегией и всем миром пулей из револьвера Ялмара Юхансена и маршем смерти капитана Скотта, — этот долг можно было заплатить лишь несколькими годами собственной жизни.

Теперь, когда он наконец встретил ее, богиню счастья, которая сидела у открытого окна в ожидании его, цена была безмерно велика. Однако после безжалостного выговора, сделанного ему Фритьофом Нансеном, полярный путешественник понимал: если он не выполнит свое «торжественное обещание», то навсегда потеряет уважение как в Норвегии, так и в Англии. Станет человеком без чести. А для человека без чести борьба за счастье заранее проиграна.

Все дорожные знаки указывали в одну сторону — к ледовой пустыне.