Н. А. Дмитриев Политический оппонент

Н. А. Дмитриев

Политический оппонент

Хотя я проработал очень близко от Андрея Дмитриевича Сахарова все восемнадцать лет, которые он пробыл в нашем учреждении, я с ним практически не взаимодействовал — так получилось. Я не был с ним также в близких приятельских отношениях, как некоторые другие теоретики. Правда, в начале его пребывания он однажды был у меня в небольшой компании, пил водку, точнее спирт с медом. Но ни ему, ни мне этот напиток не понравился. Случилось также так, что мы на одном заседании защищали диссертации: он — докторскую, я — кандидатскую. Только после этого он пошел дальше вверх по науке, я — нет.

Во второй половине его пребывания он иногда заходил в мою комнату поговорить о политике. Иногда мы там бывали вдвоем с приятелем, иногда я был один.

Однажды он высказал мысль, что нашей стране исключительно не повезло, что после революции у нас был Сталин. Мы возразили, что, наоборот, если не как правило, то очень часто после большой революции возникает тирания, и мы все согласились, что правильнее будет сказать, что нашей стране не очень повезло.

Другой раз А. Д. спросил: «Как вы думаете, чем мне следует заниматься?» Это совсем не был чисто личный вопрос. Вопрос на самом деле стоял так: какой может или должен быть следующий шаг вперед после создания водородной бомбы?

Мы без спора согласились, что термояд — это несерьезно, не практический вопрос. А. Д. выдвинул идею, что надо овладеть высокотемпературной сверхпроводимостью, чтобы потом строить сверхпроводящие линии электропередачи от угольных электростанций на Енисее в Центральную Россию. Я выразил сомнение. Сложная техника, основанная на большой науке, может быть хороша для оружия, но едва ли окажется практичной в большой экономике. «Поскольку Вас, А. Д., не интересует вопрос о построении классического истолкования квантовой механики, а интересует практическая польза, то главной практической нашей проблемой после создания водородной бомбы, даже более важной, является преобразование нашей политики, используя накопленный опыт научной работы, нацеленной на практику, и накопленный авторитет».

В конце лета 1968 г. до нас дошел слух, что А. Д. написал общеполитический меморандум и дает его читать кое-кому. Я съездил к нему. Он мне дал прочесть меморандум у себя дома на Октябрьском Поле. С этого момента, а я еще два или три раза в течение следующего десятилетия ездил к нему с аналогичной целью, я пытался убедить его в правильности марксизма и коммунистических идеалов. Из этого, в основном, ничего не вышло. А. Д. не был спорщиком и не был склонен подвергать сомнению свое мнение. Я помню единственный случай, когда, я не знаю, удалось ли мне его убедить, но его позиция изменилась или чуть-чуть изменилась. Тогда было ухудшение отношений с Китаем, и общество в основном считало, что идеологический разрыв с китайцами и сближение за этот счет с Западом, с США, приведет к либеральным сдвигам у нас. Я доказывал, что дело обстоит наоборот. Хороши китайцы или плохи, но надежда за счет разрыва с ними приобрести какие-то выгоды крайне аморальна, в сущности является проявлением империалистической политики с нашей стороны. Всякая же аморальность вызывает шаг назад от либерализма. Характерно, что по этому вопросу меня поддержала присутствовавшая при разговоре Елена Георгиевна Боннэр, жена А. Д. (или я ее поддержал). Так или иначе, А. Д. антикитайских выступлений не производил, а вскоре вопрос был снят, это Китай допустил аморальность, перекинувшись на сторону Запада.

В общем, по-моему, многое или даже большая часть того, что говорил А. Д., было неправильно, и тем не менее, я считал его деятельность полезной, и говорил ему об этом, и продолжаю так считать. То, что было неправильного, до народа не доходило или плохо доходило. Доходило же только то, что есть, мол, ученый Сахаров, который «за народ», который говорит все, что хочет, и заглушить его невозможно. А. Д., так сказать, ввел явочным порядком «гласность».

Что мне казалось неправильным в выступлениях Сахарова? Уже в самом первом меморандуме меня покоробила не резкость критики А. Д. нашего общественного строя, а использование штампов и языка западной пропаганды, употребление термина «тоталитарный» и т. п. Сейчас это общепринято, но по-прежнему звучит как-то некрасиво, то ли как некультурность, то ли как неостроумие.

Во-вторых, в меморандуме было утверждение, что наиболее эффективным строем является не капитализм и не социализм, а нечто среднее. Когда я спросил А. Д., откуда он это взял, он ответил, что оптимум всегда бывает посередине — утверждение для естественника несколько легкомысленное. Не менее правдоподобна ситуация, когда эффективность, как функция расстояния строя от социализма или капитализма — вогнутая, обе крайние точки образуют относительные максимумы, т. е. и социализм, и капитализм устойчивы по отношению к малым возмущениям, а посередине имеется не максимум, а минимум эффективности, т. е. положение, заведомо неустойчивое. Похоже, что и опыт, и логическое рассуждение говорят именно за такую ситуацию.

В дальнейшем мне казалась неправильной и позиция А. Д. по колониальному вопросу. Хорошо, предположим, что, освободившись от марксистской идеологии и перейдя на «общечеловеческую» позицию, приходится отказаться от постулата, что восставшие колонии всегда правы, а колонизаторы всегда неправы. Но заменять его противоположным постулатом, что колонизаторы всегда правы, по-моему, нет никаких оснований.

Не нравилась мне и позиция А. Д. по еврейскому вопросу, слишком просионистская и, по-моему, антиеврейская. Например, когда палестинские террористы убили израильских спортсменов на Олимпиаде, израильтяне ответили на это возмездием — бомбардировкой палестинских лагерей. Государство, претендующее на цивилизованность и моральность, стало на одну доску с террористами. А. Д. тогда заявил протест против действий палестинцев. Я спросил у него, почему бы не подвергнуть критике заодно и действия Израиля? А. Д. сказал, что это излишне, желающих критиковать Израиль и без него достаточно.

Но таковы правила политической игры. Еще обсуждая первый меморандум А. Д., я обратил его внимание, что довести до властей свое мнение, скажем, меморандум, будь он даже вполне правилен, недостаточно. Чей-чей, а исходящий от А. Д. меморандум прочтут с вниманием, скажут спасибо, и что дальше? Нужно найти способ произвести политическое давление на правительство. Оказалось, что единственный реальный путь для этого — использование иностранного радио. Конечно, опираться на западные средства массовой информации, получать Нобелевскую премию мира, значит идти на определенное унижение, а что делать?

Чтобы делать политику вполне честно, надо стать на уровень Иисуса Христа, не только идти на любые жертвы, но и стать выше духа борьбы, логики борьбы. Однажды я спорил с А. Д. на какую-то политико-моральную тему, что-то вроде того, что добро должно быть с кулаками, и в качестве последнего аргумента я привел, что и Евангелие требует того же. А. Д. на это спокойно ответил: «А я — не христианин». Я совершенно растерялся и сказал, что во всяком случае это мнение надо учитывать, на что А. Д. ответил: «Я все учитываю». Тем не менее, я думаю, что по существу я был прав. Если по моральному вопросу совпадают мнения марксизма и Евангелия, скорее всего, это мнение правильное. Кто хочет быть гуманнее Иисуса Христа, рискует сильно ошибиться, а кто считает возможным предъявлять моральные требования ниже, чем предъявляет марксизм (хотя бы на словах), рискует далеко зайти. Во время Второй мировой мы видели социализм, чуть менее гуманный, чем марксистский, — национал-социализм.