Кресты: 780 — 721 — 780 — 721 (начало)

Кресты: 780 — 721 — 780 — 721 (начало)

Уже давно кончилось лето, прошёл первый месяц осени и как-то незаметно наступил октябрь. Температура воздуха с каждым днём понижалась, солнце надолго пропадало за плывущими по небу тёмными тучами, а в прогулочный дворик начали залетать со свободы жёлтые кленовые листья. Наступление осени было для меня знаковым событием — в конце октября исполнялся год моего ареста. Как же быстро, неуловимо бежит время! Прошёл год тюрьмы, но было такое внутреннее ощущение, словно арестовали меня только позавчера и я всё тот же ещё не смирившийся с реальностью ареста невесёлый человек, впервые вошедший в тюремную камеру, для того чтобы остаться в ней на долгие-долгие годы. Часто люди задумываются о жизненных итогах в конце декабря, под новый год, для меня же равнодушного к новогодним праздникам, таким днём стала годовщина ареста. В те дни мои мысли приобретали печальные интонации пожизненно заключённого. Я никогда не проклинал свою судьбу и не сожалел о прошлом, но иногда начинал пугающе реалистично видеть, как с каждым бесцельно прожитым в заключении днём жизнь проходит мимо, тогда, как тюремное существование всё более напоминающее плохо сыгранный спектакль заполняет меня без остатка.

24 сентября умерла французская писательница Франсуаза Саган, и это неприятно поразило меня. Только недавно я прочитал превосходный роман «Здравствуй, грусть» написанный ей в восемнадцать лет, и едва проникся его зарядом — беспечным духом торжествующей юности, как Франсуаза умерла и вместе с ней умерла в моём сознании мечта о вечной молодости, беспочвенная иллюзорная надежда. Смерть Франсуазы я воспринял как продолжение череды смертей великих женщин XX века открытую уходом Лени Рифеншталь в позапрошлом году и смертью Астрид Линдгрен в прошлом. Хрупкость человеческого организма и равенство всех перед смертью в тюрьме казались очевиднее, чем где бы то ни было.

Каждый понедельник Стебенёв устраивал приёмный день. Он занимал корпусную и вёл переговоры с центровыми зэками из закреплённых за ним камер — с теми, кто решал с ним вопросы. По одному, авторитетов выводили и вели к оперативнику. За взятки там принимались важнейшие решения о переездах в новые камеры, о затягивании нужных людей и сливах ненужных, о различных льготах и послаблениях режима. Каждый понедельник Медведь называвший оперативника просто Димоном по часу-полтора пропадал на приёме. И как только Стебенёв вернулся из отпуска, старый бандит сразу же отправился к нему. Вернулся он возбуждённым.

— Вить, что там по нашему вопросу? — спросил Петя, но Медведь отмахнулся от него.

— Собирайся сына, вечером переезжаешь, — обратился он ко мне.

— Куда, зачем, почему? — спросил я неприятно удивлённый перспективой оказаться неизвестно где.

— Короче говоря ситуация такая, на централ приезжает комиссия — генералы из Москвы. Димон шугается и на всякий случай хочет разделить Ромку с Володькой. Они ж подельники, понимаешь, им сидеть вместе по инструкции не положено! Поэтому Ромарио переведут пока к нам, а тебя к Володьке.

— А что никого другого нельзя к нему перевести, почему именно меня переводят? — поинтересовался я, уже не волнуясь.

— Так Володька захотел, скучно ему так он решил с тобой пока посидеть, умняки твои послушать, — засмеялся Медведь, превращаясь в оскаленного хищника. — Да не парься особо, через неделю комиссия уедет, и тебя переведут обратно. Тогда уж и решим ваш вопрос по поводу отдельного жилья.

Небольшое тюремное путешествие я воспринял как разнообразящее серый тюремный быт развлечение, однако сама ситуация давала понять незащищённость любого арестанта вне зависимости от его авторитета и возможностей. Под пресс мог попасть абсолютно любой, и иллюзорная вседозволенность коммерческой тюрьмы могла моментально смениться исходящими сверху репрессиями. Так уже четвёртый год сидевшие вместе подельник Рома и Володя не могли и предположить, что после этого разъезда они никогда больше не увидятся.

Володя сидел в камере 721 — самой, на мой взгляд, тихой хате Крестов. Она находилась на первой галерее седьмого корпуса, в самом конце коридора. Напротив было несколько камер занятых под хозпомещения — кладовки и т. д. Звукопроницаемый подвесной потолок изолировал «7.1» от находящихся выше галерей, и в 721 было непривычно тихо. Учитывая, что галерея «7.1» предназначалась для содержания пожилых инвалидов, покой бандитов был стабильно ограждён от непрерывного шума раздающегося на всех других галереях СИЗО. Последние камеры на корпусах крестов всегда намного больше стандартных камер. Обычно это «полуторки», то есть шестиместные камеры площадью примерно в полтора раза больше обычных (18 м² вместо 12 м²), либо двойные камеры как у Медведя. Володя и Рома сидели вдвоём в полуторке, и это красноречиво указывало на их высокий тюремный статус, если принимать во внимание, что в среднем на каждого арестанта в Крестах приходилось по 3–2 квадратных метра.

Как только я вошёл в камеру, Вова сказал мне, что воспользоваться его телефоном у меня не получится, так как он опасается прослушек, ведь моё имя сейчас на слуху у спецслужб, а он ведёт со своего телефона важные деловые переговоры, о которых правоохранительным органам знать не стоит. Я согласился с ним, тем более что у меня был свой мобильник — старенькая «Нокиа».

Вова был высоким под два метра ростом светловолосым и голубоглазым крепким парнем. Он не курил, принципиально не употреблял алкоголя и наркотиков, регулярно занимался спортом, отличался высокой эмоционально-психологическая устойчивостью, острым аналитический умом, большой физической силой, жёстким характером и спокойным хладнокровием поступков. Рому и Володю уже давно осудили — за двойное убийство приговорили соответственно к 19 и 20 годам колонии строгого режима, но никакого заметного волнения по поводу огромного срока мне увидеть не удалось. По-видимому, крепкая дружба с подельником Ромой была для Володи одним из средств сохранения воли к жизни, и оттого временный разъезд с приятелем он воспринял крайне негативно, хотя старался и не показывать этого. В отличие от Медведя он иногда читал, и о его характере и интересах можно было судить по книжной полке камеры 721. Помимо Уголовно-Процессуального Кодекса видное место там занимала книга Фридриха Ницше «Так говорил Заратустра» и самурайский кодекс «Бусидо». Он был очень серьёзным и авторитетным человеком, по мнению обвинения, являлся участником тамбовского ОПГ. Согласно приговору, бывшего спортсмена, гендиректора и муниципального депутата Володю признали виновным в бандитизме, незаконном хранении оружия и убийстве. При этом в отношении первого предъявленное Володиной группе преступления — подготовки покушения на известного криминального авторитета Костю Могилу, он был оправдан. Сам он считал свой арест результатом гонений обрушившихся на питерских авторитетных предпринимателей после убийства Галины Старовойтовой. Нашумевшее убийство депутата Госдумы вызвало волну задержаний и арестов жителей Петербурга, подозреваемых в связях с организованной преступностью, и многие бандиты оказались в местах лишения свободы именно в результате последовавших за убийством массовых оперативно-профилактических действий силового ведомства. Сотни шитых белыми нитками дел тогда направлялись в суды, и Володино дело не являлось исключением. Я не особенно интересовался фактическими обстоятельствами его «делюги» — такое поведение в тюрьме считается неприличным, но он сам рассказал мне о некоторых моментах наглядно характеризующих качество отечественного «правосудия».

Одна из вменённых Володе статей предусматривала уголовную ответственность за незаконное хранение оружия. Единственным доказательством совершения этого преступления был допрос хозяина снимаемой им квартиры. Хозяин поведал суду, что несколько раз приезжал к Володе за причитающимися ему деньгами и во время визита обратил внимание на идеальную чистоту и порядок, как будто в квартире никто и не живёт. Какой же вывод сделал из этого суд, спросите вы? Городской суд Санкт-Петербурга решил, что данные показания подтверждают факт хранения Володей оружия. Раз не жил там то зачем снимал квартиру? Конечно, для того чтобы хранить в ней оружие. Такова была странная логика профессиональных судей. Естественно само оружие суду предоставлено не было и вообще его наличие только предполагалось. Одно предположение строилось на другом, типа, если предположить что именно участники банды расстреляли потерпевшего бизнесмена, то можно предположить, что у них было оружие, из которого они его расстреливали, а значит можно предположить, что они его незаконно хранили и вменить им статью. Вся же доказательная база была основана на показаниях раскаявшегося исполнителя заявившего, будто во время стрельбы по заказанному бизнесмену он дал очередь не в цель, а поверх его головы, так как «не хотел становиться убийцей». Бизнесмен кстати был всё-таки застрелен, но поскольку ссучившийся киллер по собственному бездоказательному заверению стрелял в воздух, всю ответственность за убийство понёс его подельник. Володе же вообще никого не трогавшего вменили организацию убийства и участие в банде, а в довесок статью за хранение оружия. За условный срок «раскаявшийся» киллер был готов назвать организатором любого человека указанного сотрудниками РУБОПа, и он назвал Володю.

Завтра должно было состояться очередное заседание, и вечером я готовился к суду, составляя ходатайство об исключении из дела экспертизы Гиренко. Скучающий Володя решил узнать, чем я занимаюсь

— Что пишешь скинхэд? — поинтересовался он, уставившись на меня как всегда весёлыми, смеющимися глазами.

— Да вот ходатайство пишу о вызове эксперта в суд, — ответил я, улыбаясь в ответ.

— Ого! Так ведь пристрелили эксперта вашего! — с хитринкой прищурившись, сказал авторитетный предприниматель. — Какой смысл вызывать в суд мертвеца, если всё равно откажут?

— Правильно, в этом моя цель, — попробовал я объяснить логику моих действий, — как только мне откажут в вызове эксперта, я заявлю другое ходатайство — об исключении из дела его экспертизы. Просто в УПК есть норма, предусматривающая вызов эксперта для ответа на возникающие у сторон вопросов относительно его экспертизы. Если невозможно получить ответ на возникший у меня вопрос, а такой ответ, разумеется, может дать только сам эксперт, то пусть на фиг убирают из дела саму экспертизу.

— И чего ты добьёшься этим? Проведут новую, если эту и вправду исключат, — не понимал Володя, — и новая экспертиза наверняка покажет тот же результат. Какой смысл в таком случае заострять на ней внимание суда?

— Во-первых, мне совершенно не важны выводы экспертного заключения, потому что моя защита основывается на доказывании моего неучастия в распространении изданий, ведь только распространение образует в данном случае состав преступления, — объяснил я. — Во-вторых, ситуация с мёртвым экспертом на мой взгляд создаёт некий юридический казус способный заставить сторону обвинения поволноваться и наделать ошибок, особенно принимая во внимание низкий уровень юридической компетентности прокуроров. В-третьих, если дело затянется, то возможно уголовное преследование по статье вменённой мне за печатные издания будет остановлено в связи с истечением срока давности. Ну, и, в-четвёртых, это для меня принципиальный вопрос. Добиться исключения экспертизы Гиренко уже после его смерти стало бы настоящим подарком и для меня самого и для всего нашего движения.

И всё-таки Володя не мог до конца понять мои мотивы и тогда я просто сказал ему:

— Завтра я добьюсь паблисити, вот увидишь. И это будет плевок на крышку гроба Гиренко. Потому что общественное мнение посчитает, будто убийство эксперта по экстремизму дало мне в руки козыри на процессе. А когда прокуроры захотят эти мифические козыри у меня отобрать, я покажу всем цинизм и беспринципность стороны обвинения, выведу на чистую воду ложь прокуратуры. Это будет превосходный отвлекающий маневр, ставящий под сомнение законность будущего судебного решения.