ПУТЕШЕСТВИЕ В РОССИЮ. БЕСЕДЫ С ЕКАТЕРИНОЙ II, ИЛИ ОТВЕРГНУТЫЕ УТОПИИ

ПУТЕШЕСТВИЕ В РОССИЮ. БЕСЕДЫ С ЕКАТЕРИНОЙ II, ИЛИ ОТВЕРГНУТЫЕ УТОПИИ

За годы своей карьеры Авантюриста Казанова поистине стал вечным странником. По сравнению с ним даже итальянские комедианты, самое непоседливое тогдашнее племя, могли показаться домоседами. Путешествие — это проверка себя, своей неотразимости, своего везения. Путешествие в чем-то сродни игре: подобно игроку, путешественник взыскует милостей Фортуны. И для игрока, и для путешественника не существует границ, игорный стол везде одинаков, путешественник везде в гостях. Путешественник Казанова ухитрялся везде устраиваться с максимальным комфортом, зачастую не имея денег вовсе. Никто, кроме него, так ловко не умел напомнить о себе случайным знакомым, что те тотчас приглашали его на обед и бросались оказывать всяческие услуги, не мог столь быстро договориться с женщиной, отчего на любом постоялом дворе к его услугам всегда была готова хорошенькая постоялица или служанка. «Тот, кто не любит путешествовать, поистине жалкий тип», — написал великий Моцарт. Благодаря путешествиям Казанова — шулер, аферист, сластолюбец, философствующий оратор — почитался личностью значительной, был интересен всем, и все его принимали. Он любил путешествовать как вельможа, в просторной карете, где можно было отлично выспаться, вытянув свои длинные ноги, любил шумно въехать в город, остановиться в лучшей гостинице, заказать шикарный обед… Таким вот знатным господином, в четырехместном экипаже, запряженном шестеркой выносливых лошадей, в середине сентября 1764 года Казанова прибыл в Митаву (современная Елгава) и остановился в лучшем трактире. Правда, денег у него было всего три дуката — все, что осталось от двухсот, с коими он отправился в путешествие. Но в дороге, по его собственному признанию, ему встретилась веселая компания, и после разудалой пирушки толстобокий кошель Авантюриста совершенно отощал. Зато своего он добился — в Митаве его посчитали знатным вельможей, трактирная прислуга обращалась с ним подобострастно, а местные дворяне устроили в честь его прибытия бал-маскарад. Довольный, Казанова подарил свои последние дукаты хорошенькой горничной, и об этом тотчас стало известно. Хозяин трактира склонялся в три погибели, надеясь на щедрую плату. Тут же явился и ростовщик-еврей, предложивший ему либо обменять прусские деньги, не имевшие хождения в России, либо ссудить иными другими деньгами, дабы он вернул долг рублями. Описав сей случай в «Мемуарах», фаталист Казанова заключил: «Ничто в мире не происходит само по себе, а все зависит единственно от деяний наших и причуды Фортуны. Не будь этого сумасбродства с тремя дукатами, я бы ни гроша не сыскал в Митаве».

Герцог Курляндский[60] пригласил Авантюриста на дружеский обед, на котором присутствовали одни мужчины. Зашел разговор о рудах и минералах здешнего края, составлявших главное его богатство. Не зная, что за столом есть истинные знатоки сего вопроса, Казанова принялся рассуждать о добыче и использовании с выгодой подземных богатств, пуская, по его собственному признанию, пыль в глаза, ибо предмет сей до тонкостей ему известен не был. Камергер, главный знаток рудного дела, заспорил с ним, но венецианец так уверенно возражал ему, что после обеда герцог Курляндский отозвал гостя в сторону и, попросив его задержаться на какое-то время в Митаве, предложил поехать осмотреть железорудные и меднорудные месторождения.

— А после поездки, — завершил свою речь герцог, — мне желательно было бы получить от вас письменные соображения об экономном управлении рудным хозяйством.

Казанова сразу принял предложение герцога: надежда получить «приличное место» вспыхнула в нем с новой силой. Осмотрев рудники, Казанова составил длинную записку, приложив к ней выполненные им самим рисунки. Герцог оценил его работу и предложил ему выбрать себе награду: драгоценный перстень или его стоимость деньгами. Авантюрист честно ответил, что предпочитает деньги, но если бы не стесненные обстоятельства, прибавил он, то он удовольствовался бы единственной и наивысшей наградой — дозволением поцеловать герцогу руку. Рука для поцелуя была пожалована, равно как и чек на четыреста золотых талеров.

Но так как службы Казанове никто не предложил, то он отбыл в Петербург, куда после двухмесячного пребывания в Риге приехал в самый разгар зимы. В России Казанова провел девять месяцев.

В Петербурге, на улице Миллионной Авантюрист снял две теплые комнаты с огромными печами. Искусство, с коим в России клали печи, настолько поразило его, что он сравнил его с искусством своих соотечественников обустраивать водоемы и источники. В устах венецианца это была высшая похвала. Посещая разные края, Казанова имел обыкновение наблюдать местные обычаи и нравы; его описания российской жизни принадлежат к наиболее занимательным. Возможно, потому, что в этой далекой стране, которую он впервые увидел скованной льдами, покрытой снегами и освещенной ослепительно ярким морозным солнцем, его больше интересовала сама страна, ее устройство и жизнь ее обитателей, нежели любовные приключения. Возможно, это объяснялось тем, что он всерьез собирался там остаться. Любознательный путешественник посещал массовые увеселения и играл в карты, наблюдал за крещением детей в проруби на покрытой льдом Неве (подлинность данного эпизода оспаривается) и совершал прогулки белыми ночами, ходил на охоту и в оперу, заходил в крестьянские избы и побывал в русской бане, осмотрел Петропавловскую крепость и пригородные резиденции вельмож и императрицы, едва не отморозил ухо (оно уже побелело, но какой-то офицер, заметив это, растер его снегом) и смирился с дурной погодой («За весь 1765 год в России не выдалось ни одного погожего дня», — писал он), побывал в православном храме и отстоял службу в часовне императрицы, видел церковные праздники и военные парады, обедал в трактирах и кутил с вельможами, посетил Москву («кто не видал Москвы, не видал России») и познакомился с хваленым московским гостеприимством (открытый стол, потчуют в любое время, приходи и приятелей с собой приводи), осмотрел московские фабрики и памятники старины, библиотеки и собрания редкостей. Сравнивая Петербург и Москву, Казанова заметил, что жители столицы, все поголовно, лишены душевной чувствительности, в Москве же люди покладистее и в обращении более свободны, а женщины — красивее.

Имея множество рекомендаций, он всюду находил отменный прием. Благодаря собственной любознательности, он сумел завязать различные знакомства. Все образованные люди говорили по-французски, петербургские жители могли объясниться на немецком, так что языкового барьера Казанова не ощущал совершенно. Когда же нужно было поговорить с мозик и шевошик (мужиком и извозчиком), всегда находился кто-нибудь, кто мог перевести его слова. В Петербурге он встретил множество соотечественников, старинных приятелей и приятельниц, в том числе и чаровницу Баре, бросившую мужа и бежавшую сюда со своим любовником. Однако в России галантные похождения явно не занимали основного места в жизни Казановы. Судя по его запискам, основное внимание его было поглощено новыми впечатлениями, новыми лицами и новыми местами. Неожиданным выглядит намек Казановы на его галантное похождение с молодым Луниным, родственником декабриста Михаила Лунина. Соблазнитель не был поклонником гомосексуальных отношений, хотя зрелище сапфической любви доставляло ему немалое удовольствие. Главным амурным приключением Казановы стала покупка крестьянской девушки, названной им Заирой. Однажды в Екатерингофе Соблазнитель, бывший там вместе с гвардейским офицером Степаном Степановичем Зиновьевым, увидел удивительной красоты крестьянку. При попытке приблизиться к ней девушка умчалась к себе в избу или, говоря словами венецианца, в хижину, где при виде появившихся на пороге вельмож забилась в угол, словно затравленный заяц. О чем-то переговорив с ее отцом, Зиновьев вместе с Казановой вышли на улицу, и Зиновьев сообщил, что девушку готовы отдать за сто рублей.

— Что значит «отдать»? — поинтересовался Соблазнитель.

— Это значит, что она будет обязана служить вам и вы будете вольны спать с ней, — отвечал офицер.

— А ежели она не захочет?

— Тогда посеките ее, вы же ее хозяин.

— А коли она мне приглянется, и я захочу ее у себя оставить?

— Я же сказал: она переходит в полную вашу собственность. Если она сбежит, вы вправе приказать арестовать ее и доставить к вам в дом. До тех пор, пока вам не вернут сто рублей, она — ваша.

— И какое жалованье я должен ей положить?

— Никакое. Кормите ее, поите, отпускайте по субботам в баню, а по воскресеньям — в церковь — вот и все послабления.

— А если я захочу взять ее с собой?

— Тогда вам придется получить специальное разрешение и оставить залог, ибо, хотя вы ее и купили, она все равно остается государевой крепостной.

Удивляясь сказанному Зиновьевым и решив, что обращаться с красавицей как с рабой ему не пристало, Казанова попросил приятеля помочь ему с покупкой девушки — раз уж иначе ее нельзя заполучить. На следующий день они приехали к крестьянину в дом, Соблазнитель удостоверился в девственности приобретаемой красавицы, приятель его Зиновьев отсчитал отцу сто рублей, покупатель и два свидетеля, слуга и кучер, расписались в купчей. Казанова посадил девушку в карету, и они поехали. Поблагодарив Зиновьева и распрощавшись с ним, Соблазнитель привез Заиру к себе и потом четыре дня не выходил из дому, вкушая венерины радости с неискушенной крестьянкой. Единственное неудобство, а именно незнание русского языка, поначалу мучило Казанову, но Заира оказалась способной ученицей и за три месяца настолько освоила итальянский, что вполне могла на нем объяснить, чего ей надобно. Заира явилась к Казанове в одном холщовом платье, он же одел ее с головы до ног по французской моде. Постепенно девушка полюбила Казанову, а потом даже стала ревновать и, обладая бурным темпераментом, едва не погубила его из ревности.

Когда в его доме стала жить Заира, Казанове пришлось рассчитать своего слугу Ламбера, ставшего в России совершеннейшим пьяницей. Он исчезал с утра и приходил вечером, не будучи способным ни к какой работе. Казанова пробовал не давать ему денег, однако тот где-то ухитрялся находить их, тем более что, как неоднократно отмечал Казанова, в России в те времена все было дешевле, нежели в иных странах. Дав Ламберу денег на дорогу до Берлина, он отослал его. Как раз в эти дни Соблазнитель вознамерился ехать в Москву и, опасаясь, как бы в отсутствие его не увели у него Заиру, ставшую еще большей красавицей, чем прежде, он решил не нанимать нового слугу, а взять любовницу с собой. Девушка, делавшая большие успехи в итальянском, понемногу прислуживала Соблазнителю, была с ним мила и оставляла его совершенно довольным. Правда, был у нее один недостаток: она верила картам и гаданиям, а те почему-то все время говорили ей о том, что любовник изменяет ей, от этого она становилась ревнива и однажды чуть не покалечила Соблазнителя. Случилось это, когда он прокутил всю ночь в трактире, не предупредив свою милую, которая в тревожном ожидании металась по комнате, раскидывая то так, то этак карты, дабы узнать, что поделывает сейчас ее полюбовник. Когда утром Казанова вошел в дом, Заира в гневе швырнула в него бутылкой, и та, пролетев совсем рядом с головой его, врезалась в дверь и разбилась. Заира при этом громко кричала и, путая русские и итальянские слова, винила его в том, что он провел ночь с непотребными девками, и пыталась царапаться. Разозлившись, Казанова швырнул в огонь карты и в сердцах объявил, что, пока она живет у него, она должна вышвырнуть всяческое гадание из головы. Впрочем, добавил он, остывая, вряд ли она у него задержится: сегодня она чуть его не убила, а посему он завтра же отошлет ее домой. И, оставив Заиру растерянную и в слезах, отправился спать. После пирушки голова у него гудела, он мгновенно заснул, а когда проснулся, увидел, что рядом с ним на кровати свернулась клубочком Заира. Красавица напоминала побитую кошку. Едва заметив, что Любовник открыл глаза, она принялась ласкаться к нему и умолять простить ее. Любвеобильное сердце не выдержало, и хозяин нежно заключил покорную рабу свою в объятия.

В Москве Заира сопровождала Казанову повсюду, и никто не интересовался, кем она ему приходилась: дочерью, любовницей или служанкой, что чрезвычайно ему нравилось. Девушка была в восторге, когда ее на равных сажали за стол с гостями. За время этого путешествия она очень привязалась к Любовнику, и он горестно думал, как тяжело будет ему расставаться с ней. Заира же об этом не думала и была весела и счастлива. Единственное, что омрачало ее настроение, — это его отлучки из дома. Иногда она даже пыталась ему препятствовать, вцепляясь в рукав или повиснув на шее. Тогда Казанова по русскому обычаю колотил ее, но она нисколько не обижалась. «Бьет, значит, любит», — смеясь, говорила она, переводя для Казановы эту русскую поговорку на итальянский. Полагаясь более на силу слова, Казанова считал обычай бить слуг «для вразумления» странным и старался не следовать ему. Однако вскоре он вынужден был согласиться, что, как говорили ему чужестранцы, долго прожившие в России, иного действенного способа вышколить слугу не существует, ибо, выпив водки, мозик (мужик) либо звереет, либо дуреет и лезет в драку. Крепкое сложение Казановы, его физическая выносливость и отличное владение дубинкой не раз выручали его на российских просторах.

В Петербурге Казанова продолжал наслаждаться счастьем, которое Заира, сущее дитя, искренняя и непосредственная, дарила ему. Он не только обучал ее итальянскому, но и прививал благородные манеры и с удовлетворением убеждался, что усердствует не зря. Он часто возил ее в Екатерингоф к родителям, и она была ему благодарна, получая удовольствие как от свидания с родными, так и от прогулки в карете со своим господином. Каждую такую поездку Казанова давал ее отцу рубль, за что тот осыпал его благословениями. Девица полюбила выезжать вместе с Казановой и использовала любой предлог появиться с ним на людях. Желая доставить удовольствие Заире, Казанова принял приглашение на смотр инфантерии. Торжества должны были продлиться три дня, ожидались фейерверк и разнообразные увеселения на воздухе: было время белых ночей и темноты не наступало вовсе. После путешествия в Москву Казанова стал искушенным российским путешественником и предусмотрительно отправился на смотр в огромном дормезе, спальной карете, ставшей ему с Заирой на три дня смотра настоящим домом. Они не только ночевали в нем, но при случае и обедали. Многие приглашенные завидовали ему, ибо отыскать место для ночлега было крайне трудно, а приличное место — практически невозможно.

Покидая Петербург, Соблазнитель расстался с искренней и безответной Заирой, готовой следовать за ним на край света. Сам он писал, что нашел себе попутчицу, в которую тотчас влюбился, а потому не смог взять с собой Заиру. Но даже если бы его не увлекла новая любовь, вряд ли он взял бы на себя ответственность за наивную и непосредственную девочку, которую он рано или поздно все равно бы бросил. Желание взять ее с собой было сродни временами возникавшей у него фантазии жениться. Впрочем, с возрастом он вспоминал об этом все реже и реже. По-своему привязавшись к Заире, Казанова понимал, что вернуться домой в хижину ей будет нестерпимо трудно, поэтому он нашел ей покровителя в лице семидесятилетнего итальянского архитектора Ринальди, жившего в России уже сорок лет и прекрасно говорившего по-русски. Ринальди, давно просивший Казанову оставить ему красавицу, ежели, конечно, он не увезет ее с собой, заплатил Казанове, а затем родителям Заиры, чем несказанно их осчастливил, и забрал девушку к себе в дом, где она и прожила до самой его смерти. За все это время Ринальди ни разу не обидел ее.

В России Заира была для Казановы идеальной любовницей. Любя и почитая его, она никогда не отвлекала Соблазнителя от написания различных прожектов, которым он посвящал немалую часть своего времени. Записки свои он доводил до сведения как императрицы, так и приближенных к ней вельмож. С самой Екатериной Казанова имел возможность говорить четыре раза, хотя встречал ее чаще. Впервые он увидел ее в Риге, где она поразила его своим величием и спокойствием, хотя особой женской красоты он в ней не усмотрел. Второй раз он имел возможность наблюдать ее в Петербурге, в маскараде, устроенном в Зимнем дворце. Императрица была в маске, однако манеры ее, осанка и походка не оставляли сомнений в том, кто за этой маской скрывался. Видимо, надеясь отыскать тех, кто все же не распознал ее, государыня подсаживалась то к игрокам, то к утомившимся от танцев придворным и начинала вести задушевные беседы, желая выведать то, о чем обычно не рассказывают монархам.

Как и в Берлине, Казанова, несмотря на обширный круг знакомств, в том числе и среди русской знати, не мог найти того, кто отрекомендовал бы его императрице. И только когда он собрался уезжать и сообщил всем об этом своем намерении, граф Панин[61] стал уговаривать его повременить, ибо не пристало соискателю государевой службы отчаиваться, не поговорив с государыней. И Панин назвал день, в который Казанова должен будет явиться в Летний сад, куда по утрам обычно приходила гулять Екатерина. Авантюрист попросил, чтобы во время этой встречи Панин был неподалеку.

В урочный день Казанова пришел. Государыня появилась в сопровождении графа Григория Орлова[62] и двух придворных дам. Сзади, как хотел Казанова, вышагивал Панин. Заметив прижавшегося к живой изгороди венецианца, Екатерина улыбнулась и, поманив его к себе, принялась расспрашивать об увиденном. Целый час венецианец расписывал достоинства, обнаруженные им в Петербурге, императрица же милостиво кивала, выслушивая похвалы своей столице. Когда же Казанова к слову упомянул короля прусского, она попросила его поподробнее рассказать о их беседе.

— Увы, ваше величество, король Фридрих ни разу не дослушивал до конца ответы на вопросы, которые сам же и задавал.

Екатерина снова улыбнулась. Она обладала чудесным даром возбуждать к себе любовь всех, кто искал знакомства с нею.

На этом разговор венецианца с российской императрицей завершился. Но через несколько дней Панин сообщил, что государыня о нем справлялась, и посоветовал вновь постараться ее увидеть, дабы она, коли он выскажет ей свое желание поступить на службу, в нужный момент вспомнила о нем. Не ведая, какую службу ему хотелось бы исполнять, Казанова тем не менее стал по утрам гулять в Летнем саду. Заметив его, императрица прислала к нему офицера с просьбою подойти. Едва венецианец приблизился, как она стала расспрашивать его о празднествах, устраиваемых у него на родине, и он обстоятельно рассказал обо всех, немало ее позабавив. «В Венеции климат более счастливый, нежели в России, ибо погожих дней нам отпущено больше, однако ваш год моложе нашего на одиннадцать дней», — заключил Казанова. И, пользуясь выпавшей ему удачей, стал излагать императрице свой проект реформы российского календаря и выгоды, с ним связанные. Екатерина внимательно слушала, но неожиданно, заметив кого-то, прервала венецианца и, пообещав вернуться к этому вопросу, любезно с ним распрощалась. Огорченный Авантюрист каждое утро направлялся в сад, одолеваемый дурными предчувствиями, что государыня сочла его предложение дерзким. Глядя издали, как Екатерина беседует с гуляющими, которых в саду было немало, и совершенно его не замечает, он с каждым днем мрачнел все больше. Однако, рассуждая о Екатерине, Казанова полагал, что гений ее выше и обширнее гения короля Пруссии. Ведь Фридриху помогала Фортуна, а российская самодержица сама обеспечивала себе успех.

Через неделю государыня вновь соизволила побеседовать со словоохотливым венецианцем. Прекрасно помня, чем завершилась их предыдущая беседа, она толково изложила ему, отчего России не надо отказываться от юлианского календаря и переходить на григорианский.

— А главная причина в том, что хотя в голос никто возражать не станет, зато все друг другу на ухо твердить будут, что я в Бога не верую. Хула глупая, но приятного мало. Народ наш перемен не любит, — подвела итог разговору императрица.

Вскоре, узнав от Панина, что императрица отбыла в Красное Село, Казанова бросился следом, чувствуя, что если и в этот раз он ничего не добьется, то дальше и стараться не стоит. Предчувствие его оправдалось: ученая беседа завершилась ничем, кроме, конечно, удовольствия, которое получал каждый, кого Екатерина Великая удостаивала своим вниманием. Усилия Казановы поступить на службу в Российской империи оказались тщетными.

Расчет Авантюриста на свое обаяние, умение нравиться и приспосабливаться не оправдался. Не помогла и опустевшая к концу его пребывания в стране шкатулка, где он хранил солидный запас рекомендаций, полученный им и от вельмож, и от комедиантов. Казановист Александр Строев полагает, что Авантюрист, собираясь в Россию, надеялся на содействие российских масонов. Милорд-маршал Кейт мог рекомендовать Казанову петербургским братьям. Полковник, а потом артиллерийский генерал Петр Иванович Мелиссино, к которому в первую очередь отправился Казанова в российской столице с письмом от синьора Даль Ольо, был одним из руководителей российских масонов. Большинство из тех, с кем Авантюрист общался в России, также принадлежали к активным членам масонских лож, в том числе и Никита Иванович Панин. В обществе масонов Казанова скорее всего занимался алхимическими опытами и практиковал духовный мистицизм. Братья-масоны помогли венецианцу познакомиться с русскими аристократами и войти к ним в доверие. Но ни масоны, ни вельможи не смогли оказать (или не оказали) ему содействия в поступлении на службу и получении должности.

Венецианец делал попытки закрепиться в России не только посредством связей. Склонный по натуре к систематизации, обустройству и завершенности (железное соблюдение режима и диеты, устройство жизни и быта со всеми потребными мелочами на каждом новом месте, стремление пристроить каждую свою любовницу), он написал ряд трактатов и системных проектов по различным хозяйственным вопросам. Чешский историк Йозеф Полишенский приводит выдержку из одного из них, посвященного перспективам развития сельского хозяйства в России: «Погода не самая благоприятная, почва не самая плодородная. И пройдет время, пока Россия, как, впрочем, и Америка, станет великой державой. Из Америки Россия могла бы ввозить не только металлы, но и новые сельскохозяйственные продукты», видимо, имея в виду картошку и кукурузу. Историк считает, что Казанова хотел получить место советника по экономическим вопросам, для чего составил рекомендации по импорту овец из Шотландии, а также план колонизации Поволжья и Сибири.

Казанова приехал в Россию в 1765 году. В этом же году в Россию переселялись крестьяне из Германии, которых селили на Волге в районе Саратова. Туда же приехало и некоторое количество французов. И президент Академии наук Григорий Николаевич Теплов, желая составить конкуренцию астраханским армянам-шелководам, собрался выписать с Юга Франции людей, которые смогли бы начать разводить под Саратовом шелковичных червей. Казанова, зная о поволжских поселениях иностранцев и о намерениях Теплова, составил скрупулезнейший проект разведения шелковичных червей. Проект состоял из двух частей. В первой венецианец давал общие советы по сельскому хозяйству и рекомендовал вовсе изменить его экономическую систему. Выступая против натурального хозяйства и общинного земледелия, он предлагал своего рода вариант фермерского хозяйства, когда крестьянин живет возле своего надела и покупает все, что ему потребно. Для проведения в жизнь этих идей он предлагал создать особый пост в департаменте по сельскому хозяйству, давая понять, что готов занять сей пост или в крайнем случае пост инспектора по сельскому хозяйству при департаменте экономики. Вторая часть проекта была целиком посвящена шелковичным червям. Казанова подробно описывал жизнь этих червей, все стадии их превращения, рассказывал, как их надо кормить, лечить, каким образом регламентировать их воспроизводство и сколько нужно бабочек-самок на каждую бабочку-самца. То есть постепенно объект повествования очеловечивается и превращается в некую искусственную утопию, модель мира, организованную извне высшей силой. Александр Строев полагает, что подобные описания явились результатом чтения Казановой накануне поездки утопических сочинений Бэкона[63], Мора[64] и Кампанеллы[65], а также оккультных трактатов о мире подземных духов.

Но ни один из российских проектов Казановы не оказался востребованным. «Я писал о различных материях, дабы попытаться поступить на государственную службу, и представлял свои сочинения на суд императрицы, однако старания мои были напрасны. В России почитают только тех, кого сами пригласили. Тех же, что прибыли по своей воле, ни в грош не ставят. Может, они и правы», — мрачно заключил венецианец, покидая очередную страну, так и не ставшую для него землей обетованной. Перед отъездом он устроил в Екатерингофе праздник для друзей, с фейерверком и великолепным ужином, при этом содержимое его кошелька изрядно пострадало, зато приличия были соблюдены как должно, с русским размахом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.