ВСТРЕЧА С ФРИДРИХОМ II. ПОИСКИ СИНЕКУРЫ

ВСТРЕЧА С ФРИДРИХОМ II. ПОИСКИ СИНЕКУРЫ

В Кале Казанова прибыл измученный морским переходом и страдая от дурной болезни, которой за пятьдесят гиней наградила его любовница барона Стенау.

Остановившись в гостинице, той самой, где, отправляясь за Ла-Манш, он оставил на хранение свою коляску, он лег в постель и призвал к себе лучшего в городе врача. Три дня все, включая самого больного, думали, что усилия лекаря будут напрасны, но на четвертый день, после очередного кровопускания, больной проспал почти сутки, а потом пошел на поправку. Далее Казанова установил для себя строжайший режим и, неуклонно его придерживаясь, через две недели почувствовал себя вполне окрепшим, чтобы ехать дальше. Но куда? Находясь в Англии, Соблазнитель хотел совершить путешествие в Португалию. Однако сейчас, когда здоровье его еще не восстановилось, кожа была желта и покрыта фурункулами, и денег оставалось в обрез, поездка в Португалию не представлялась возможной.

Казанова направился в Брюссель, отписав Брагадину, чтобы тот перевел туда вексель, отправленный в Лондон. Сам написать в английскую столицу он не решился. В Турнэ Авантюрист имел встречу с графом де Сен-Жерменом. Знаменитый маг собирался завести в тамошнем краю шляпную фабрику — «для собственного увеселения», а пока жил затворником, никого не принимал и производил у себя в лаборатории опыты по превращению различных металлов в золото. Но, узнав о прибытии знаменитого путешественника и «сотоварища по ремеслу», Сен-Жермен изменил своему правилу и пригласил его к себе, что совпадало с желанием Авантюриста.

Увидев, что гость его плохо выглядит, Сен-Жермен стал уговаривать его остаться в Турнэ, обещая исцелить его своими эликсирами и пилюлями. Однако к продукции мага Казанова был настроен весьма скептически, а посему от всего отказался. Сен-Жермен обиделся, но виду не подал, а попросил у Авантюриста мелкую монетку, у него на глазах превратил ее в золотую и с насмешливым поклоном протянул гостю. Казанова был уверен, что Сен-Жермен подменил монетку, однако не мог сказать, каким образом ему это удалось, ведь он ни на секунду не выпускал из виду маленький металлический кружочек. Сам он прежде не раз пытался проделать этот трюк, но то ли у него не хватало веры в невозможное, то ли он не обладал такой мощной силой внушения, каковой, несомненно, был наделен Сен-Жермен, только у него ничего подобного никогда не получалось. А в том, что возвращенная ему монета была золотая, он имел возможность убедиться.

Расставшись со «знаменитым ученым и обманщиком», как именует он Сен-Жермена в своих «Мемуарах», Казанова направился в Брюссель, куда спустя несколько дней после его прибытия наконец пришел вексель от Брагадина на двести голландских дукатов. Теперь можно было ехать дальше, в Берлин, где Казанова надеялся поступить на службу к прусскому королю Фридриху II Великому, слывшему покровителем философов и меценатом. Датури предложил ему сначала отправиться в Брауншвейг, где, как он узнал, сейчас обреталось все его семейство. Он уверял крестного, что его близкие с радостью примут у себя Казанову. В его доме за ним будут ухаживать, как за родным, он сможет окончательно излечиться от своих недугов. Предложение было принято, тем более что Соблазнителю было любопытно через двадцать лет увидеть мать Датури.

Однако подорванное здоровье не позволило Казанове доехать до дома Датури. Прибыв в гостиницу города Везеле, он слег и пролежал больше месяца, пользуемый местным доктором и окруженный заботами его сестры. Болезнь совершеннейше извела Казанову, и он, желая наконец от нее избавиться, беспрекословно терпел все процедуры и неукоснительно выполнял все предписания. При расставании доктор и его сестра заявили, что столь терпеливого и скромного пациента они еще не видели. В «Мемуарах» же Казанова замечает, что тогдашние его добродетели проистекали исключительно из-за болезни. Нельзя судить о человеке, когда он болен или сидит в тюрьме, ибо подлинный нрав свой проявляет он только здоровым и на воле.

В Брауншвейге он встретился с матерью Датури. Увидев, что за двадцать лет, которые они не виделись, эта женщина изрядно подурнела, ему стало досадно, и он пожалел, что захотел этой встречи. Также он писал, что мать Датури сознавала, что стала безобразной, отчего очень смущалась. Увы, лицо женщины быстро теряет свою красоту и свежесть…

Все еще ощущая слабость в теле, Казанова покинул город, суливший ему множество развлечений, и направился в Вольфенбюттель с намерением посетить тамошнюю библиотеку, одну из самых богатых в Европе. Неделю Авантюрист отдыхал телом и утолял свою страсть к штудиям, все дни проводя в величественных сумрачных читальных залах, полностью отрешившись от жизненной мирской суеты. Всегда, когда здоровье не позволяло ему предаваться наслаждениям чувственным, он припадал к источникам наслаждений духовных: сочинял, переводил, изучал, читал и перечитывал классиков. В период умственных трудов ему казалось, что добродетель всегда влекла его к себе гораздо больше, чем порок, а грешил он исключительно от веселости сердца. Поэтому он с грустью покидал Вольфенбюттель и его библиотеку, прославившуюся своими манускриптами и инкунабулами, знакомство с коими доставило Авантюристу истинное удовольствие. Его деятельная (и суетливая) натура гнала его вперед, не давая долго засиживаться на одном месте.

Свой первый визит в Берлине Казанова нанес Кальзабиджи-младшему, тому самому, с кем он в 1757 году в Париже учреждал лотерею Военной школы, которая потом стала называться королевской лотереей. В столице Пруссии Кальзабиджи также организовал лотерею, уговорив короля поручить ему руководство ею и выговорив себе процент от сбора, а заодно и заманчивый титул тайного советника. Однако сделать лотерею прибыльным делом ему не удалось, и хотя убытков она тоже не приносила, через два года король отказался поддерживать ее материально, приказав напечатать на афишах, что в дальнейшем монарх к сему предприятию касательства не имеет. Именно в эти неприятные дни к Кальзабиджи и явился его старый приятель Казанова. Памятуя, как в свое время Авантюрист доказал совету Военной школы, что лотерея может приносить большую выгоду, лотерейщик воспринял его появление как знамение свыше и принялся просить его повторить былой подвиг, то есть уговорить короля остаться гарантом выигрышей. Уговаривать короля Казанова отказался, но свой проект, как поправить дела лотереи, написал, только Кальзабиджи не сумел им воспользоваться. Впрочем, когда в беседе с Фридрихом зашла речь о Кальзабиджи и его лотерее, Казанова сумел замолвить словечко за приятеля, и тот со своей лотереей сумел продержаться еще несколько лет и даже кое-что заработать. Но в конце концов он все равно обанкротился и поехал доживать свой век в Италию.

Уяснив, что лотерейщик — не тот человек, который сможет составить ему протекцию у короля, Казанова отправился к еще одному своему давнему знакомцу, престарелому милорду-маршалу Кейту[59], с коим он последний раз виделся в Лондоне. Маршал пребывал в благодушном настроении, но протежировать отказался, сказав, что Фридрих принимает всех, кто желает его видеть. Протекция же только навредит просителю. Впрочем, при случае маршал разрешил Казанове ссылаться на него.

По совету маршала Авантюрист написал королю прошение об аудиенции, подписавшись «Венецианец», и ответ пришел незамедлительно. В письме, написанном секретарем, но подписанном «Фридрих», сообщалось, что король будет ждать просителя в саду Сан-Суси ровно в четыре часа пополудни. Облачившись во все черное, Казанова явился в сад заранее. Ровно в четыре появился Фридрих в сопровождении чтеца, швейцарца Ле Ката и любимой испанской ищейки. При первом же взгляде на надменную осанку Фридриха становилось ясно, что этот человек рожден повелевать и не терпит возражений. Обожающий оружие, войско и войну, король носил мундир, который, как шептались придворные, не снимал даже ночью, столь велико было его презрение к штатскому платью. Фанатик порядка и пунктуальности, он презирал удобства, спал на соломенном матрасе, ел мало, предпочитал простую пищу, и всюду гордо заявлял, что создал самую могучую армию в Европе. В юности он любил хорошеньких женщин, однако после ряда неудач на любовном поприще он стал импотентом и приверженцем однополой любви. Высокие статные гренадеры приводили его в экстаз, однако не брезговал он и юными пажами. Этот поистине удивительный монарх успевал все: вести заседания правительства и военные кампании, играть на флейте и любить своих гренадеров, устраивать парады и читать, писать книги и поддерживать переписку с просвещенными умами Европы, спорить и ссориться с обожаемым им Вольтером, чьи сочинения он знал почти наизусть.

Назвав Казанову по имени, Фридрих слегка приподнял старую шляпу, с которой никогда не расставался, и фамильярно спросил его, чего он, собственно, желает. Растерявшийся Авантюрист ответил:

— Побеседовать.

— Вот и прекрасно. Давайте беседовать, — согласился король и без промедления стал задавать ему вопросы, без всякой связи переходя от одного предмета к другому. Такова была манера Фридриха, заставлявшая теряться многих из тех, кто получал у него аудиенцию.

Он спросил Казанову, как тот находит его сад Сан-Суси, и Авантюрист, не будучи садовником, постарался дать ему ответ, хотя, по его словам, любому другому ответил бы, что ничего в садах не смыслит. Затем король завел разговор о воде, которой не хватает в его саду, потом без перехода спросил о войске, которое в случае войны могла бы выставить Венецианская республика, далее последовал вопрос о налогах. Завершая сей своеобразный разговор, Фридрих изрек: «А вы красивый мужчина». Казанова, который на протяжении их диалога исполнял роль то инженера-гидравлика, то специалиста-военного. то финансиста, облегченно вздохнул и, изобразив на лице удивление; заметил: неужели после их высокоученого разговора король обнаружил в нем достоинство гренадера? Ласково улыбнувшись, король пообещал поговорить с милордом-маршалом об устройстве Казановы и, вновь с усмешкой приподняв шляпу, проследовал дальше. У Казановы отлегло от сердца: впервые в жизни он беседовал на равных с великим монархом и, кажется, выдержал это испытание.

Ожидая ответа Фридриха, Казанова вернулся к обычным своим занятиям, то есть принялся знакомиться со здешними театрами, увеселениями, игорными залами и злачными местами. В театре он увидел на сцене танцовщицу, чье лицо показалось ему знакомым. Узнав ее имя, он понял, что это та самая девочка, которую некогда называли Панталончиной, ибо отец ее, актер в итальянской комедии, исполнял роль Панталоне. Он познакомился с Панталончиной (Джованной Коррини), когда ему было двенадцать лет, а ей восемь. В то время матушка Казановы отправлялась в Саксонию и, пожелав перед отъездом повидаться с сыном, вызвала его вместе с наставником в Венецию. Отправившись вечером в театр, юный Казанова увидел на сцене девочку, великолепно танцевавшую менуэт; девочка так понравилась будущему сердцееду и соблазнителю, что тот, заняв цехин у воспитателя, тут же купил кольцо и преподнес его малютке. Когда вечером он смущенно стал просить мать вернуть цехин господину Гоцци, та попросила его рассказать, зачем ему понадобилось занимать этот цехин у наставника. Покраснев, Джакомо поведал о кольце и тут же пылко прибавил, что влюбился в девочку.

— А разрешила ли она тебе поцеловать себя за такой подарок? — насмешливо спросила его мать.

Джакомо смутился еще больше, ибо ему даже в голову не пришло попросить об этом Панталончину. Так мать преподнесла ему первый урок обольщения. С тех пор Казанова, делая женщине подарок, всегда срывал у нее поцелуй.

С тех пор минуло двадцать семь лет, Панталончина стала именоваться госпожой Дени, по имени мужа, коего, к счастью, на тот момент в Берлине не случилось, но, как показалось Соблазнителю, она была столь же хороша и свежа, как и в ранней юности. Пройдя за кулисы, Казанова представился ей, и она, радостно бросившись к нему на шею, заявила, что всегда помнила их встречу и была уверена, что они еще непременно свидятся. Правда, предаваться воспоминаниям молодости госпожа Дени категорически отказалась, иначе присутствующие вокруг непременно бы догадались, что она почти ровесница Казановы. А для актрисы возраст старше тридцати уже губителен, поэтому Панталончина всем говорила, что ей двадцать семь, когда на самом деле ей было все тридцать пять. Впрочем, Казанова никогда не опровергал истину, утверждавшую, что женщине столько лет, на сколько она выгладит. Панталончина же выглядела великолепно, и Соблазнитель не замедлил в нее влюбиться; вскоре страсть его получила желаемое удовлетворение. Почтенный покровитель актрисы ревновать не стал, ибо она всем представляла Казанову как своего дядюшку, а тот на людях называл ее не иначе как милой племянницей.

В доме новой любовницы Казанова встретился со многими своими знакомцами, итальянскими актерами и танцовщиками, колесившими по Европе от двора ко двору и демонстрировавшими свое искусство, почитавшееся всеми просвещенными вельможами. Там же он возобновил знакомство и с виолончелистом Джузеппе Даль Ольо, возвращавшимся на родину из Петербурга. Именно Даль Ольо подал Казанове мысль поехать в Россию, ежели Фридрих не сыщет ему приличествующего занятия. Заверив приятеля, что при дворе просвещенной императрицы Екатерины он непременно получит и должность, и состояние, он на всякий случай снабдил его отличными рекомендациями.

Любознательный путешественник съездил вместе со своей красавицей в Потсдам, где присутствовал на смотре, устроенном королем своим гренадерам, а также ознакомился с королевским дворцом и покоями самого Фридриха, свидетельствовавшими о спартанских вкусах монарха. В одной комнате помещались и кабинет, и спальня. Там стояли старенькое бюро с письменными принадлежностями и канапе; тут же за простой ширмой находилась узкая кровать, возле которой из ночных принадлежностей лежал только старый ночной колпак.

Наконец милорд-маршал передал Казанове предложение Фридриха. Государь предоставлял венецианцу место наставника в кадетском корпусе для дворянских недорослей. Корпус был учрежден королем недавно, в нем числилось пятнадцать воспитанников, на которых полагалось пять наставников. Жалованье наставника составляло шестьсот экю в год, столовался он вместе с учениками и тратиться должен был только на мундир. В обязанности его входило всюду сопровождать вверенных ему трех недорослей, особенно в дни празднеств. Четверо наставников уже были найдены, и государь требовал скорого ответа, ибо незавершенных дел чрезвычайно не любил. Найдя предложение сие вздорным. Авантюрист тем не менее испросил два дня на раздумье и высказал желание посетить место, где ему предлагалась служба.

Прибыв в корпус, он увидел дурно одетых и плохо причесанных дворянских отроков, слоняющихся по холодным пустынным залам, где почти не было мебели, или сидящих у себя в убогих клетушках, вся обстановка которых состояла из грубой койки, стола и пары деревянных стульев. Столь же скверно были одеты и наставники, выглядевшие скорее слугами, нежели учителями недорослей. Они недоверчиво взирали на разодетого Казанову, облаченного в новый щегольский кафтан из тафты с сияющим орденом на шее. Авантюрист уже собрался покидать унылое заведение, как вдруг верхом, в сопровождении одного из друзей, прискакал сам Фридрих. Быстрым шагом он обошел заведение и, не замечая Казановы, вперил гневный взор в ночной горшок одного из воспитанников; содержимое сего сосуда источало отнюдь не благовоние. Виновником неопрятности монарх счел не кадета, коему принадлежал горшок, а его наставника и устроил ему разнос. Оправдываясь, учитель сослался на нерадивость слуг, обязанных заботиться о чистоте помещений. Оправдание было принято, король развернулся и покинул корпус столь же стремительно, как и приехал. А ошарашенный Казанова отправился к милорду-маршалу — поблагодарить за пожалованную должность и отказаться от нее. Внутри него все кипело, он чувствовал себя оскорбленным, но понимал, что вряд ли великий Фридрих примет его претензии.

Выслушав его рассказ, почтенный милорд-маршал без труда догадался, какие чувства обуревали Казанову. Посоветовав венецианцу поскорее покинуть Берлин, он взялся сам сообщить Фридриху о его отказе от места. Поразмыслив немного, он все же велел Казанове письменно поблагодарить короля за оказанную милость, однако письмо писать никак не раньше завтрашнего дня и на свежую голову, дабы ненароком не выразить истинных своих чувств.

Скорее всего, Казанова надеялся на некую «благородную синекуру», придворную должность, не требующую дела, но приносящую доход и позволяющую блистать в свете. Но такие должности раздавались обычно по протекции и только дворянам. Иногда, правда, они доставались умам прославленным и просвещенным, но Авантюрист не мог причислить себя ни к первым, ни ко вторым. Милорд-маршал, неплохо относившийся к Казанове и бывший в свои восемьдесят лет весьма снисходительным ко всем заблуждениям человеческой натуры, понимал это и, возможно, потому и отказался стать рекомендателем венецианца. Быть посредником между ним и королем — еще куда ни шло, но поставить вровень со своим древним именем имя итальянского комедианта… Не исключено также, что слухи о скандальном бегстве Авантюриста из Англии уже дошли до Берлина, не способствуя укреплению его отнюдь не безупречной репутации. А может, Казанова не был готов обременить себя какой-либо ответственностью… Как бы то ни было, в «Мемуарах» он не пишет, что более всего уязвило его в предложении Фридриха и какие, собственно, надежды он возлагал на прусского короля. Подробно рассказывая о сокровенных мыслях Любовника и Соблазнителя, Казанова редко касается потаенных дум Авантюриста. Видимо, потому, что он не мог не сознавать, что далеко не все поступки красили творимый им для Истории образ, но, подчиняясь прихотливой памяти, он записывал все, что она ему диктовала, оставляя трактовку его поступков будущим читателям.

Потерпев фиаско в Берлине, Казанова, вспомнив советы Даль Ольо, решил отправиться в Россию. Написав письмо Брагадину с просьбой рекомендовать его какому-нибудь петербургскому банкиру, дабы тот выплачивал ему потребную для безбедного житья сумму, он стал подыскивать слугу, без которого путешествовать было просто неприлично. Судьба послала ему Ламбера, юношу неотесанного, обманщика и плутишку, не имеющего средств к существованию, но чрезвычайно сведущего в математике. Последнее качество столь поразило Казанову, что он предложил ему отправиться вместе с ним искать удачу в Петербург. Парень радостно согласился и пообещал, что в дороге станет с удовольствием ему прислуживать. На том они и порешили.

Перед отъездом Казанове случилось еще раз поговорить с Фридрихом. Дело было на плацу, король уже знал, что венецианец направляется в Петербург, и спросил, чего он хочет найти в тех далеких краях.

— Того же, что искал тут, сир, понравиться господину.

— А вас рекомендовали императрице?

— Нет, сир, только банкиру.

— Что ж, это гораздо более полезная рекомендация. Если будете возвращаться через Берлин, я с удовольствием послушаю ваш рассказ о тамошних краях. А теперь прощайте.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.