ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Рассуждения о Казанове, Любовнике и Авантюристе, и о его времени

XVIII столетие, галантный век, эпоха обворожительных женщин и красивых мужчин, время острословов и философов, период вызревания цивилизации столетия XX, создания прообраза единой Европы. Столетие, чарующее своим блеском, своей ослепительной порочностью и причудливой добродетелью. Эпоха дня сегодняшнего, без «завтра» и без «вчера», время наслаждений и удовольствий, сиюминутной любви и метко сказанного слова. В любой столице, в любом городе всегда найдется собеседник, говорящий по-французски, готовый обсудить последние парижские моды и новую трагедию Вольтера, поспорить об очередном томе Энциклопедии и рассказать анекдот из жизни придворных знаменитостей. Во всех монархиях, княжествах и герцогствах чувствительные души оплакивают гибель Юлии[1] и несчастного Вертера[2], а жуиры и ловеласы ходят в театр не столько ради представлений, сколько ради хорошеньких актрис. Юная, взбалмошная, очаровательная, капризная актриса, мечта вельможи, готового на любые траты, лишь бы заполучить в любовницы это искрометное существо, становится своего рода идеалом женщины, ибо в моде любовь-игра, любовь-ритуал. Вечные чувства, трагические страсти, возвышенное служение идеалу преданы забвению, их вытеснили чувственные наслаждения. Сладострастный угар, праздник, который никогда не кончается, беспрерывная игра чувств и разума — удел привилегированных сословий, отгородившихся от остальной части общества глухой стеной законов, созданных специально для них, законов писаных и неписаных. Но Просвещение, Книжность, Науки проникают сквозь все сословные барьеры, способствуя появлению новых людей — безродных, но умных и деятельных, готовых применить свои знания и энергию как для личного обогащения, так и на благо всего общества. В недрах европейского сообщества, и прежде всего во Франции, начинается подспудное брожение духа — бесправное, но предприимчивое третье сословие устремляется «в люди», желая потеснить держащую в своих руках бразды правления аристократию. Франция того времени — это законодательница мод и придворного этикета, Париж — интеллектуальная столица мира, где сосредоточены передовые достижения человеческой мысли, где творят философы и писатели, чьи имена давно стали символами духовности XVIII столетия: Вольтер, Дидро, Монтескье, Гельвеций, Гольбах, Руссо… В Париже начинается отсчет времени, получившего название эпохи Просвещения. Просветители верят в справедливость и разум, и, не нуждаясь в Боге, забывают о нем вовсе, зло высмеивая его продажных служителей. В Париже рождаются, кристаллизуются и оттачиваются идеи, ради осуществления которых 14 июля 1789 года взметнется страшный революционный вихрь и тысячи безвинных людей падут его жертвами.

В области нравов Франция также подает пример всей Европе. Французская литература до тонкости разрабатывает теорию соблазнения, «науки страсти нежной», а королевский двор, которому подражает все остальное общество, грубо и цинично реализует утонченный литературный эротизм на практике. Начало эпохи чувственной, временами более напоминающей распутство, любви, практически узаконившей институт любовниц, соотносится с приходом к власти герцога Филиппа Орлеанского[3], ставшего после смерти (в 1715 году) Людовика XIV регентом при малолетнем Людовике XV. Начав свое правление с амнистии, давшей свободу сотням опасных преступников, регент вверг страну в финансовый кризис, доверив управление казной шотландцу Лоу[4], соорудившему гигантскую финансовую пирамиду и благополучно бежавшему из страны, когда пирамида рухнула. В свободное время регент предавался любовным усладам, ввел в моду и по сути легализовал неслыханный доселе разврат и безнаказанность для привилегированного сословия. О скандальных ужинах в Люксембургском саду, устраиваемых дочерью регента, герцогиней Беррийской, знал весь Париж. К концу трапезы участники их обнажались и устраивали настоящие оргии. Говорят, в них принимал участие и сам регент. Чем не картинка из романа зловещего маркиза де Сада? Но, как свидетельствуют современники, герцог Орлеанский был человеком по-своему справедливым и талантливым, просто он «не умел направить свою энергию в нужное русло», отчего предавался разнообразным порокам, к числу которых причисляют кровосмешение и пристрастие к отравлениям.

Людовик XV по части разврата стал достойным преемником своего дяди. Долгое время делами государства занимался умный и энергичный кардинал Флери[5], и только после его смерти в 1743 году Людовику пришлось задуматься об управлении своим королевством. Но не чувствуя к этому занятию никакого интереса, он с радостью отдал государственные дела на откуп своим любовницам и министрам, а сам отправлялся на охоту или в маленький домик в Оленьем парке, где его всегда ждала очередная юная одалиска, готовая удовлетворить любую прихоть монарха. Когда король проходил по дворцу, его буквально за каждым поворотом подстерегала дама, жаждущая угодить монарху. Получить статус официальной фаворитки, которого удостоились мадам де Помпадур[6] и мадам Дюбарри[7], мечтала каждая честолюбивая красавица. Не только придворные, но и иностранные послы воздавали любовницам почести наравне с королевой. Европейские дворы следовали примеру двора французского. Атмосфера французской столицы, пропитанная страстью к наслаждению плодами возвышенной духовности и самым низменным развратом, была питательной средой для авантюристов всех мастей. Казалось, что именно здесь можно было безнаказанно удить рыбку в мутной воде и выйти из воды сухим, прославиться на весь мир и приобщиться к последним достижениям человеческой мысли, завязать интригу с самой красивой женщиной и познакомиться с величайшими умами Европы, преисполниться верой в разум и пройти магический обряд посвящения в тайное братство. Искатели приключений рвались в Париж, где, подобно губке, впитывали в себя отравленный ядом тщеславия и честолюбия воздух, а потом вновь отправлялись странствовать по свету, насаждая и распространяя французские обычаи и нравы.

Европейские государи равнялись на французский двор. Царившая повсюду утонченность была подобна легкому флеру, под покровом которого предавались изысканным чувственным наслаждениям. Искусство прославляло беспечность и красоту, люди искусства были в моде, равно как и меценаты: первые развеивали скуку последних. Обыденность и скука — главные враги наслаждения, с ними боролись маскарадами, балами, театральными действами, остроумием, магией и чародейством. В обществе все, от королевы до судомойки, регулярно посещали гадалок и обращались за советами к чернокнижникам, все, от монарха до простого буржуа, с упоением изучали оккультные науки и мечтали вступить в тайный орден то ли масонов, то ли розенкрейцеров. Философия тайных обществ, члены которых претендовали на звание «благотворителей света», густо замешена на мистике и иррационализме, что делало их особенно привлекательными для авантюристов и мошенников всех мастей. Мистицизм прекрасно уживался со свободой нравов и аристократической вседозволенностью.

XVIII столетие — век Казановы. Родившись в год смерти великого русского реформатора Петра I, Казанова уходит из жизни вместе с веком, не дожив до конца его всего двух лет. Гражданин мира, как он сам именовал себя, он принадлежит европейской культуре, точнее, культуре европейского быта своего времени. Великий эгоист, он жил повседневностью, интересуясь только самим собой, своими ощущениями, своими впечатлениями. Великие события обходили его стороной, он в них не участвовал, а посему интереса они для него не представляли. Великолепный рассказчик, в центре его повествований всегда был он сам; финансовые кризисы или смены правительств занимали его постольку, поскольку они могли отразиться на состоянии его кошелька и его личных удобствах. Ему было все равно, какому монарху и какому государству служить, лишь бы получать за это должное вознаграждение; он был готов приспособиться к любым обычаям, выучить любой язык, если труд этот мог принести удачу, деньги или доставить удовольствие. Его «Мемуары» являются поистине неподражаемым описанием повседневной жизни XVIII столетия. Многие современники Казановы оставили для потомства свои воспоминания, но он один из немногих, кто писал, не задумываясь ни об эпохе, ни об истории, ни о вечности. Его любовницы значили для него больше, чем монархи, а отменная работа желудка — больше, чем война за австрийское наследство или Семилетняя война. (Обе эти войны, сыгравшие немалую роль в европейской истории, прошли мимо Казановы, он их практически не заметил.) Он был далек от политики, высокие материи интересовали его в облегченном, прикладном виде. Он был готов говорить на любую тему, но всегда скользил по поверхности, не вдаваясь в подробности. Подобно журналисту, он воспринимал и описывал жизнь в ее отдельных фактах и проявлениях, и делал это с блеском и со вкусом. Для него имело значение все, что ему доступно; то, что находилось вне сферы его личных интересов, важности не представляло. «Мы — мельчайшие частицы в этом мире, где смешались добро и зло. Мы бросаем слова и совершаем поступки, не зная, как они откликнутся. Значит, нам должно делать то, что будет удобно и выгодно сегодня, ибо внутренне чутье наше не ошибается», — писал Казанова и жил днем сегодняшним. Живописание дня сегодняшнего снискало ему литературную славу (которой он жаждал, но так и не получил при жизни), поставив его в один ряд с такими мемуаристами, как Брантом[8], кардинал де Рец[9] и Таллеман де Рео[10]. Его любовные похождения, трудолюбиво описанные в «Мемуарах», сохранили для нас образ легендарного Любовника. Великий Авантюрист, вся жизнь которого является одним большим приключением, исписал горы бумаги, но вошел в историю автором одной книги, написанной по-французски, ибо всегда чувствовал в себе особое пристрастие ко всему французскому.

Казанова-венецианец

Венеция, открытая всем ветрам, город между небом и водой, то залитый лазоревым светом, то затянутый серой пеленой дождя. Город, где и роскошным дворцам, и скромным жилищам, вытянувшимся вдоль темных нешироких каналов, ночная тишина противопоказана, ибо камень, из коего они сложены, истончается, обращаясь в призрачный саван, наброшенный на каркас черной пустоты. Венеция живет многолюдьем, весельем, карнавалом. Сегодня говорят, что если из города исчезнут туристы, он превратится в призрак.

В начале XVIII столетия Венеция постепенно становилась местом паломничества праздношатающегося люда: туда прибывали знатные прожигатели жизни и мелкие авантюристы без гроша в кармане. И первые и вторые находили себе занятие: одни тратили свои цехины, другие сравнительно честным путем приобретали их. В церковь шли как в театр — поглазеть на красивых женщин, послушать хорошую музыку и оценить ораторский талант и актерский дар проповедника. Жизнь проходила на улицах и площадях, в кофейнях и трактирах, гондолах и челнах, открытая для взоров любопытствующих и соглядатаев. В этом спектакле, именуемом «жить в Венеции», каждый исполнял свою роль в меру собственных талантов. Правительственная машина Венецианской республики напоминала громоздкую, но хорошо смазанную телегу, медленно двигавшуюся по накатанной колее: ответственные посты переходили из одних знатных рук в другие, не менее знатные, и все шпионили друг за другом. К 1760 году население города насчитывало сто тридцать пять тысяч жителей; среди них было тринадцать тысяч слуг, целая армия гондольеров, готовых везти щедрого пассажира куда угодно, и восемьсот пятьдесят парикмахеров; на всех жителей приходилось семь театров, две сотни кафе и множество игорных столов, расположенных повсюду, вплоть до театральных фойе. Знатные картежники собирались в игорном доме Ридотто, где можно было играть, не снимая маски.

С раннего утра улицы заполняли цветочницы, разносчики питьевой воды, бродячие актеры, точильщики и нищие — истинные артисты и виртуозы своего дела. Патриции направлялись в Сенат, а их праздные жены развлекались с чичисбеями, молодыми людьми, чья роль, бесспорно, была выше роли доверенного слуги, но неизмеримо ниже, чем любовника. Досужие сплетники быстро заполняли кафе, окружавшие центральную площадь перед собором Сан-Марко. Бедняки и обнищавшие дворяне отправлялись на поиски хлеба насущного, но если первые старались заработать его трудом, то вторые предпочитали плутовать в игре и торговать голосами: вертелись, как могли. Большие состояния были сосредоточены в руках старинных аристократических родов — Мочениго, Джустиниани, Морозини, Фоскарини[11].

Вечером все отправлялись в театр. Театральные залы до отказа заполнялись самой разнообразной публикой: в дешевом партере размещалось простонародье, в пышных ложах щеголяли нарядами аристократы и богатые венецианцы. Но и в партере, и в ложах все шумели, смеялись, жестикулировали, переживая не столько действие на сцене, сколько пьесу своей собственной жизни. Трагедии успеха не имели. Зрители жаждали комедии, игры слов и игры ума. Жизнь актеров и актрис, певцов и певиц, танцовщиков и танцовщиц была у всех на виду, все бурно обсуждали актерские успехи, равно как и промахи и неудачи. Патриции, беря на содержание хорошеньких актрис, часто оплачивали не только счета их портних, но и учителей. Для театрального репертуара каждый месяц предлагалось не менее дюжины комедий. Процветало искусство словесности — изящной и пустой. В моде были поэты и острословы, в городе печаталось множество книг, газет, брошюр, книжечек и листков, которые, едва выпорхнув из типографии, тотчас становились предметом бурных обсуждений и жарких споров в многочисленных литературных кафе, а затем стремительно улетали в небытие, уступая место своим преемникам и способствуя поддержанию славы знаменитых венецианских типографов. Заставить умолкнуть слово могла только музыка — при звуках ее замирали все, от епископа до водоноса: пение и музыку обожали все без исключения. Приют для сирот и внебрачных детей превратился в своего рода консерваторию, где отбирались и шлифовались юные голоса. Там часто устраивались концерты, собиравшие многочисленную публику. Оркестры, выступавшие во дворцах и соборах, иногда насчитывали до четырех сотен музыкантов.

Толпы собирались всюду, где было на что поглазеть, будь то женитьба или похороны знатного аристократа, церемония прибытия иностранного посла, церковный праздник или всеми горячо любимая ежегодная церемония обручения Венеции с морем, когда парадная галера дожей, сопровождаемая ярко разукрашенными судами и суденышками, выплывала в залив, дож бросал в воды Адриатики золотое кольцо, символизировавшее обручение города с морем. «Дож золотой, что в облаке пурпурном, на Буцентавре золотом плывет», — писал поэт. Ни один театр не был в состоянии сделать декорации, способные соперничать с пышностью красок уличной процессии, с феерическим нарядом гондол, с многоцветьем богатых одежд и пестротой окон и балконов, облепленных возбужденными зрителями. Кульминация изобилующей зрелищами венецианской жизни — знаменитый карнавал, продолжавшийся более полугода, с небольшими перерывами. Чтобы принять в нем участие или просто полюбоваться пестрой толпой, в город съезжались иностранцы. Оставляя деньги в многочисленных кофейнях и лавках, они способствовали развитию торговли и, как следствие, процветанию Венеции.

Традиция карнавала восходит к римским сатурналиям, празднику, когда раб становился господином, а господин — прислужником, подносящим рабам своим чаши с вином. Карнавал — праздник, которого ждут и к которому готовятся с той самой минуты, когда гаснет последняя свеча уходящего карнавала, событие, без которого немыслима жизнь города. Начиная с конца XV века в Венеции создается ежегодный «карнавальный фонд». Венецианский карнавал XVIII столетия — это знаменитая баута — белая маска и длинный черный плащ с капюшоном, это блеск роскошных, шитых золотом и драгоценными камнями костюмов, это толпы Арлекинов, Пьеро и Коломбин, знаменитых персонажей комедии дель арте, и маски, маски, маски… Маска уравнивала простолюдина и аристократа, сенатора и куртизанку, разрушала сословные и общественные преграды, скрывала робость и прибавляла дерзости. Карнавал — благодатная среда для авантюристов всех мастей. Надев маску, человек становился анонимом, проникался чувством безнаказанности; он видел все, его же не видел никто, а значит, можно было дать выход страстям. В маске влюблялись и убивали соперников, танцевали и мошенничали, а когда наступала темнота и пестрые карнавальные костюмы скрывались под широкими черными плащами с капюшонами, наступало время любителей легкой наживы — игроков, отправлявшихся опустошать чужие карманы и пополнять собственные, и влюбленных, спешивших на свидания с чужими мужьями и женами, любовниками и любовницами. Несомненно, карнавал не лучшим образом влиял на мораль и нравственные устои венецианцев, однако и городские власти, и церковь на супружеские измены смотрели сквозь пальцы.

Авантюрист, Соблазнитель и Любовник (все определения с большой буквы!), бытописец своей эпохи, Джакомо Джироламо Казанова — плоть от плоти знаменитого карнавала, его беспокойное дитя. За свой век он успел перепробовать не один десяток масок: был студентом, проповедником, игроком, финансистом, фабрикантом, тайным агентом, алхимиком, врачевателем, предсказателем, драматургом, философом, издателем, журналистом, переводчиком, масоном, путешественником… Едва очередная маска переставала приносить выгоду, нужда в ней отпадала, он сбрасывал ее и надевал новую. Когда он был самим собой? Скорее всего, в детстве, когда мальчишкой украл у хозяйки пансиона копченую рыбу и до отказа набил ею голодный желудок, когда за несколько месяцев обогнал в учении всех великовозрастных недорослей в классе, когда изо всех сил старался понравиться матушке, примеряя свою первую — и ставшую главной — маску острослова и любимца общества. Искренен ли он в своих «Мемуарах»? Однозначного ответа на этот вопрос нет. Описывая свою жизнь, Казанова прежде всего лепил для истории фигуру «гражданина мира», коим он всегда себя считал, и — вольно или невольно — старался выставить себя в наилучшем свете. Однако чем ближе к концу продвигалась его работа, тем чаще из-под маски самоуверенного себялюбца выглядывал старый растерявшийся человек, внезапно осознавший, что жизненная круговерть выбросила его на обочину, где его подстерегает смертельный враг — скука. И Казанова, вооружившись пером и забыв про сон, бросался в очередной бой с могущественным противником, в очередной раз вспоминая любимых и просто встреченных им женщин, друзей и недругов, театральное закулисье и дворы монархов, мрачные своды тюрьмы Пьомби и покосившийся домишко на острове Мурано, где колдунья излечила его от кровотечений.

Для всех женщин, упомянутых в мемуарах, кроме, пожалуй, куртизанки Шарпийон и почтенной, одураченной им маркизы д’Юрфе, Казанова нашел доброе слово. Ведь он действительно искренне любил их всех — как любят хорошее вино, одинаково вкусное и в придорожном трактире, и в королевской трапезной. Влюбившись в женщину, он добивался ее, а добившись, старался доставить удовольствие не только себе, отчего бывшие любовницы не держали на него зла, а напротив, вспоминали о нем с большой теплотой. Но как бабочка не в состоянии утолить свой голод одним цветком, так и Казанова не мог постоянно любить одну женщину. Однолюб способен на концентрацию всех своих душевных сил, он сродни творцу, для него любовь заключает в себе целый мир. А Казанова не творец, он — Авантюрист, всю свою энергию и знания употреблявший на то, чтобы жить, доставляя себе удовольствие — каждую минуту, каждую секунду, не задумываясь над тем, долговечно ли нынешнее его счастье или нет и что с ним будет завтра. Он бежал от скуки, а скука, как известно, творцам несвойственна. Авантюрист Казанова подобен пестрой сверкающей бабочке, радующей глаз своим полетом, заставляющим нас забыть о вреде, приносимом ее гусеницей.

Казанова-Авантюрист

Авантюрист — искатель приключений, вечный странник, кочующий по свету по велению души или в силу обстоятельств. Не обладая глубокими познаниями, он тем не менее широко и разносторонне образован, знает несколько языков, обладает живым умом и наделен даром красноречия, благодаря чему легко завязывает знакомства в любом обществе. Ему не составляет труда общаться «ни с королями, ни с извозчиками», он возбуждает интерес первых и вызывает почтение у вторых. Для придания себе большей значимости он набрасывает на себя покров тайны: скрывает свое происхождение, берет новое имя, объявляет себя знатоком неведомого, намекает, что знает ответы на вечные вопросы, волнующие человечество. Он подобен паучку, снующему меж столицами и провинциальными городками, дворцами и трактирами и опутывающему их своей невидимой паутиной, дабы ловить в нее доверчивых мушек с туго набитыми кошельками. Великолепный актер, он тонко улавливает настроение зрительного зала, то есть аристократической гостиной, кабинета министра или приемной монарха, и всегда готов подыграть собеседнику, подав ему именно ту реплику, которую тот от него ожидает. Природный дар внушения и наблюдательность помогают ему убедить партнера буквально в чем угодно. Таков Казанова, таковы его «собратья по профессии» — беспокойное племя авантюристов XVIII столетия, кочевавшее по Европе и возбуждавшее любопытство скучающих вельмож и князей. Всегда в курсе последних новостей, новинок моды и литературы, знакомые с трудами философов и экономистов, эти люди исполняли роль живых газет и превратили Европу в единое пространство без границ.

Авантюристы галантного века — разночинцы, выходцы из богатого талантами, но бесправного третьего сословия, правдами и неправдами стремятся занять свое место под солнцем, стать вровень с родовитой аристократией. Для этого у них есть талант, образование, энергия — все, кроме гербов и длинной вереницы вельможных предков. Изобретательный Казанова, рано ощутивший сей недостаток, быстро сочиняет и выучивает наизусть свою благородную родословную, которую он возводит к некоему Хакобо Казанове, уроженцу Сарагосы. В 1428 году этот Хакобо (побочный сын какого-то дона Франциско), будучи секретарем короля Альфонса Великодушного[12], похитил из монастыря юную монахиню Анну Палафокс, бежал с нею в Рим, где, добившись у папы освобождения Анны от обетов, женился на ней. От него и пошел род Казановы. Помимо родословной Казанова заодно присваивает себе и титул — шевалье де Сейнгальт, коим широко пользуется, не вдаваясь в подробности его происхождения. Получив от папы скомпрометировавший себя орден Золотой шпоры, он вместо того, чтобы спрятать никчемную награду поглубже в карман, гордо выставляет ее напоказ: среди дворян принято носить ордена. Свой орденский крест Казанова украшает таким количеством сияющих камней, что разобрать происхождение его становится невозможным. Он делает все, чтобы уподобиться сильным мира сего. Но вельможи терпят в своей среде выскочек только женского пола — за их неотразимые прелести, без обладания которыми не могут обходиться даже монархи. Классический пример — карьера дочери армейского поставщика Жанны-Антуанетты Пуассон, знаменитой маркизы де Помпадур, официальной любовницы Людовика XV, вершившей внешнюю политику Франции, до которой у безвольного и сластолюбивого короля просто «не доходили руки».

Что ж, авантюрист свободен, ничто не связывает его ни с одной страной, ни с одним правительством, у него нет ничего постоянного: ни друзей, ни женщин, ни покровителей. Подобно древнему мудрецу, он все свое несет с собой; багаж вечного странника Казановы чаще всего вмещался в один дорожный чемодан. Вольнодумцы, эпикурейцы, ниспровергатели религиозных догматов, знатоки модных в те (и не только) времена оккультных наук, авантюристы жили за счет собственной изобретательности, карт и вельмож, которые ценили их как остроумных собеседников, чародеев и людей сведущих, платили им за это и приглашали в свои дома. Откровенно потакая людской глупости, авантюристы гордились своим умением извлекать выгоду из легковерия и тщеславия своих ближних. «Обмануть дурака — поступок, вполне достойный умного человека», — пишет Казанова, для которого «обман дураков» является одним из существенных источников дохода. Он занимается сомнительной ворожбой, продает заведомо бессмысленные алхимические рецепты, проделывает более или менее сложные фокусы, выдавая их за результаты магических действий. Казанова не гнушается и более серьезными махинациями: шулерством, или, выражаясь его словами, умением «подправить фортуну», шпионажем, сомнительными финансовыми операциями.

В то время как просветители, которым, впрочем, также не было чуждо ничто человеческое, желали исправить пороки этого «лучшего из миров», авантюристы стремились всего лишь найти свою нишу в обществе сильных мира сего, стать с ними на равных, чтобы затем наслаждаться преимуществами издревле заведенного миропорядка. Именно для этого Казанова то и дело надевал маску «человека сведущего», предлагая монархам и князьям свои услуги: проект разведения шелковичных червей — императрице Екатерине Второй, план проведения празднества в китайском стиле — императору Иосифу II, проект заселения Сьерра-Морены — королю Карлу III. Однако во всех начинаниях себялюбивый венецианец, в сущности, всегда исповедовал принцип, сформулированный величайшим авантюристом всех времен и народов Наполеоном Бонапартом: «Главное — ввязаться в бой, а там будет видно». Всю жизнь Казанова «ввязывается»: становится послушником и через несколько лет самовольно расстается со священническим облачением; поступает на службу в армию и, не выдержав военной дисциплины, самовольно оставляет службу; издает театральный журнал, но после нескольких номеров, не имевших успеха, на который он рассчитывал, бросает издательское дело; устраивает фабрику по изготовлению набивных тканей, но, соблазнившись прелестями молоденьких работниц, начинает обольщать их, забывает о производстве и разоряется. Его начинания напоминают бег по кругу, когда бегущий каждый раз возвращается на исходную позицию, то есть на прежнее пустое место, и вновь начинает все с начала.

«Добро проистекает из зла, а зло из добра, — утверждал Казанова, — а потому надо радоваться жизни такой, какая она есть». Великое жизнелюбие, стремление познать жизнь во всех ее проявлениях — отличительная черта Джакомо Казановы. Жизнь — единственное богатство, данное человеку Богом, и тот, кто не любит ее, ее не достоин. «Я всегда шел туда… куда гнал меня ветер», — пишет он. Авантюрист живет за счет репутации, которую сам же и творит, и не столько поступками, сколько своими рассказами о них.

При кочевой жизни Казановы недостатка ни в сюжетах для повествования, ни в слушателях у него не наблюдалось. Постоянно путешествуя, иногда не по собственной воле, он везде находил людей, готовых выслушать его, приветить, посочувствовать и даже предоставить на время в его распоряжение свой кошелек. Но он и не задерживался долго на одном месте. Получив все, что можно, от очередных друзей и покровителей, он спешил дальше, навстречу неведомым приключениям и новым знакомствам. Самоуверенный и невоздержанный на язык, он своими неуместными и дерзкими высказываниями нередко наживал себе могущественных врагов. Сумев вовремя унести ноги и почувствовав себя в безопасности, Казанова вновь стремился обернуть себе на пользу свою общительность, острый ум и наблюдательность. Очередное путешествие — это возврат к исходной позиции, очередной забег по кругу, новое вечное возвращение.

Авантюристу Казанове приходится постоянно заботиться о своем физическом здоровье, ибо путешествия, равно как и женщины, требуют недюжинных сил и выносливости. Ведь дороги, соединяющие города, где сосредоточены достижения цивилизации, ужасающе плохи, тряские экипажи, куда пассажиров набивается как сельдей в бочку, часто ломаются, а путешественников со всех сторон подстерегают разбойники, жаждущие завладеть их чемоданами и кошельками. В придорожных харчевнях и гостиницах царят грязь и зловоние, ползают клопы, прыгают блохи, снуют крысы, над отхожими местами роятся тучи мух, еда малосъедобна, а постели жесткие и сырые. Но у Авантюриста луженый желудок и крепкий сон, он оптимист и приучил себя стоически переносить дорожные неудобства. В любую погоду он едет из города в город, из страны в страну, равнодушный, как и большинство его современников (мода на любование природой еще не наступила), к пейзажам, будь то английские луга или виноградники Прованса, русские снега или ущелья Пиренеев, прусская равнина или морские просторы. Не влекут его и достопримечательности, будь то античные развалины или знаменитые музеи; он знакомится с ними, потому что это модно и дает возможность лишний раз продемонстрировать свою эрудицию, процитировав античного автора или обронив пару знаменитых имен. Главное для него — найти живую красоту, завести роман, начать интригу, его интересуют живые люди, готовые сегодня удовлетворить его запросы, его тщеславие, доставить ему удовольствие. Прошлого не вернешь, а заботиться о будущем не имеет смысла, ибо оно все равно отойдет в прошлое. Поэтому carpe diem! — лови мгновение!

Казанова — Соблазнитель и Любовник

Каждый знаменитый авантюрист галантного века был личностью по-своему выдающейся и запоминающейся. Калиостро прославился как предсказатель, с его именем связывают загадочную и запутанную историю с похищением ожерелья французской королевы Марии-Антуанетты. Сен-Жермен слыл изобретателем эликсира молодости и философского камня, именно он сообщил тайну трех карт русской красавице-графине, сгубившей алчного Германна.

Долгая карьера Авантюриста Казановы является одновременно и карьерой великого Соблазнителя и Любовника. Всей своей жизнью, а затем и своими «Мемуарами», почти три четверти которых посвящены его любовным похождениям, Казанова доказывает, что любовь является для него главным и наиболее приятным занятием. Характерно, что обрывается его труд как раз на том периоде жизни героя, когда тот больше не может одерживать побед на любовном поприще. По его собственному утверждению, женщин было у него несколько сотен, и, разумеется, далеко не все они упомянуты в его «Мемуарах». Есть утверждение, что женщин у Казановы было более трех тысяч.

Исследователь жизни Казановы испанец Хуанчо Крус называет цифру 132, при которой на год в среднем приходилось по три любовных приключения. По социальному положению среди этих дам было 15 представительниц королевских дворов Европы, 18 дам благородного происхождения, семь актрис, три монахини, три певицы, четыре куртизанки, шесть танцовщиц, 24 служанки, шесть крестьянок, 11 женщин легкого поведения и даже одна рабыня. Примерно столько же женщин насчитывает и французская исследовательница Сюзанна Рот — 144, иначе говоря, три с половиной романа в год. Исследовательница проанализировала национальный состав любовниц Казановы. На первом месте оказались его землячки — итальянки (47), далее — француженки (19), потом — уроженки Швейцарии (10), затем немки (8), англичанки (5) и испанки (2). Разброс в цифрах обусловлен, скорее всего, принципами подсчета — одни стремятся охватить все возможные связи Казановы, включая знакомства в веселых домах, завсегдатаем которых он являлся, другие — те, о которых упоминает он сам.

Каждая женщина в глазах Казановы обладала своей неповторимой прелестью. «Тот, кто полюбил чтение, будет из любопытства прочитывать все встретившиеся ему книги; тот, кто полюбил женщин, будет добиваться любви каждой встретившейся ему особы, невзирая на то, красавица она или дурнушка», — пришел он к выводу, любуясь дочерью графа Бонафеде, угловатой девочкой-подростком в коротком платьице. Знакомясь с очередной женщиной, Казанова мгновенно оценивал ее, обнаруживал массу достоинств и устремлялся на штурм. Красноречивый, обаятельный, решительный, отличавшийся оригинальностью суждений и стремительностью в исполнении решений, он сразу пускал в ход все свои чары, ибо искренне жаждал понравиться очередной избраннице. «Мужчина, который словами говорит о своей влюбленности, дурак; умный человек доказывает свою любовь действиями», — утверждал великий Соблазнитель. Он обожал ухаживать за женщинами, осыпать их подарками, исполнять их капризы, потакать их прихотям. И за это стремление найти с ними общий язык, угадать их тайные желания женщины ценили его и сами проявляли к нему вполне объяснимый интерес. Так что если особа была недурна собой — а любое приятное личико пробуждало в Соблазнителе желание, — она вполне могла рассчитывать на ответное внимание. Усладив свой взор, Казанова приступал к штурму: невзначай касался колена, груди, прически, находил предлог завязать бант (с чем он справлялся превосходно), примерить подаренные им чулки или подвязки. Тонкий знаток процедуры ухаживания и великий ее ценитель, он рассматривал обольщение как необходимую прелюдию, делавшую завершающий аккорд еще более приятным. Тем более что благодаря своей физической крепости он был готов повторять сей аккорд многократно; эта способность являлась особым предметом его мужской гордости и льстила его тщеславной натуре.

Иногда — очень редко! — ему все же случалось потратить время на ухаживание, но так и не достичь цели. Ежели он понимал, что усилия его напрасны, то, воспринимая любовь как естественное здоровое чувство, он без промедления отказывался от осады неприступной крепости и искал утешения в доступных объятиях других невинных красавиц или жриц продажной любви. Женщины, сопротивлявшиеся особенно долго, никогда не привлекали внимания Казановы. Конечно, ухаживание придает пикантность любовному приключению, но всему есть предел. Казанова никогда не овладевал женщиной против ее воли, предпочитая, чтобы та сама отдалась ему, но желательно поскорее, и вдобавок осознавая последствия своего поступка. Достижение сей цели требовало досконального знания женской психологии, в чем Соблазнителю никак нельзя отказать. Столь же превосходно Казанова изучил и собственную натуру; он знал, что любое поражение, любые нежелательные последствия любовного приключения уязвят его самолюбие и станут досадной помехой, которая наверняка стеснит его безграничную свободу. Значит, главное — не ошибиться в выборе и, доставляя удовольствие избраннице, полностью удовлетворить собственное самолюбие.

А еще лучше — превратить процесс соблазнения в увлекательную игру, дабы избежать скуки и лишний раз продемонстрировать все свои таланты. Когда ему это удается, его уже влечет не столько сама женщина, сколько преодоление препятствий, связанных с обладанием ею: опасности подогревают страсть и возбуждают кровь. Любовь — та же игра. И в ней он, как и за игорным столом, в своей стихии: разрабатывает тактику, использует каждый промах противника в свою пользу и, полный энергии, упорства и сил, наносит решающий удар. Обольстить жену под самым носом у мужа, влюбить в себя неопытную девицу и дать ей первый любовный урок буквально на глазах у бдительной мамаши, совратить невесту накануне свадьбы, приобщить к служению Венере молоденькую монахиню — успех подобных приключений приятно щекочет его самолюбие. И тут уже не важно, достанется ли ему в результате юная красавица с лукавым взглядом и лилейной кожей или женщина в летах, с внешностью, далекой от идеала.

Да и есть ли у любвеобильного Казановы идеал? Вряд ли на этот вопрос можно дать однозначный ответ. Соблазнителю нравятся выразительные глаза, яркие губы, белоснежные зубы, здоровый цвет лица, упругая грудь и статная фигура, особенно когда она облачена в изящные наряды. Он не поклонник употребления косметики и предпочитает естественные краски природы, свидетельствующие об отменном самочувствии, не любит дряблых телом. Обрюзгшей аристократке он может предпочесть крепенькую служаночку, хотя, скорей всего, соблазнит и первую, и вторую. А так как любовная интрига для Казановы является одним из средств рассеять скуку, то помимо естественности и свежести он не может не ценить в женщине качества, дарованные ей образованием и воспитанием: красноречие, остроумие, начитанность, умение вести себя в обществе и поддерживать любую беседу. Поэтому нередко Соблазнитель стремится покорить женщину-личность, стоящую на одном интеллектуальном уровне с мужчиной и только в силу общественных условностей пребывающую в зависимом положении. Встретив такую красавицу, Соблазнитель превращается в традиционного Любовника, то есть заводит длительный — для Казановы — роман, безумствует и даже страдает. Подобные истории в жизни Казановы нечасты, ведь несмотря на всю свою галантность он всегда считал женщину низшим созданием, для завоевания которого недостойно прилагать излишние усилия.

Иногда возлюбленные Казановы превосходили его умом и силою характера. Отвечая ему любовью, они прекрасно понимали, что страсть великого Соблазнителя эфемерна, ибо всегда и во всем он любит исключительно себя. Но волшебное обаяние Любовника, готового подарить возлюбленной всего себя без остатка, все свое время и все свои деньги (последними, впрочем, его нередко наделяли сами любовницы), оказывалось сильнее логики и прозорливости. Женские чувства брали верх над разумом.

Несколько месяцев продолжался роман Казановы и загадочной француженки Анриетты. Прекрасная затворница из Мурано, восхитительная М. М., утонченная аристократка, днем прятавшая свое роскошное тело под темной рясой из грубой шерсти, а ночью, надев ослепительное платье и скрыв под маской лицо, отправлявшаяся на поиски удовольствий, сама избрала Казанову своим любовником. Сразу же разгадали Казанову Эстер, услаждавшая его утонченными беседами в Голландии, рассудительная и отличавшаяся трезвостью суждений мадам Дюбуа и любительница теологических споров юная швейцарка Гедвига.

После каждого из прочувствованных романов Казанова впадал в тоску — не ел, не пил, по нескольку дней не покидал гостиничного номера, не мог ни писать, ни читать. Однако время шло, и все возвращалось на круги своя. Казанова снова возвращался к реальности, а значит, снова видел женщин, влюблялся, соблазнял, обольщал, подыскивал мужей своим любовницам, наделял их приданым — словом, как обычно, старался угодить тем, кто имел счастье ему понравиться. Одни женщины искренне любили его и мечтали стать спутницами его жизни: Тереза, ставшая знаменитой певицей; дочь актеров Итальянской комедии Манон Балетти, очаровательная и наивная К. К… (список можно продолжить). Для других интрижка с Казановой была очередным развлечением, и как бы ни складывались у женщин отношения с Соблазнителем, какой бы продолжительной ни была их связь, расставались они без горечи и мук.

Любовник и Соблазнитель — эти две роли Казанова играет постоянно, ибо не может жить без любви. Природа наградила его внешностью, как нельзя лучше подходящей под его амплуа: высокий, стройный, мускулистый, с большим орлиным носом на смуглом лице и черными живыми глазами. Но в «живых глазах, полных ума, всегда сквозит обида, тревога или злость, и оттого-то он кажется свирепым», — написал о Казанове его друг, утонченный аристократ принц Шарль де Линь[13], который именно из-за выражения глаз считал венецианца уродливым. Впрочем, де Линь познакомился с Казановой, когда тот уже был в зрелом возрасте; к тому же женское понятие красоты нередко расходится с мужским, тем более когда речь идет о Соблазнителе. И все же — откуда этот тревожный взгляд?..

У Казановы были любовницы во всех слоях общества, всех возрастов, во всех странах, где ему довелось побывать: аристократки, авантюристки, непорочные девицы и продажные девки, служанки, кухарки, содержанки, чужие жены… Но всякий раз, обольщая очередную приглянувшуюся ему красотку, он в глубине души, подсознательно, боялся получить отказ, ущемляющий его гордыню и унижающий его самолюбие. В детстве первая возлюбленная обманула его и посмеялась над ним. Правда, позднее она раскаялась и подарила ему свою любовь, однако боязнь отказа затаилась где-то в сокровенной глубине души Казановы. В середине жизни на пути его вновь встретилась женщина, неподвластная его чарам и отказавшая ему в любви. И не только отказавшая, но и жестоко насмеявшаяся над ним. Ею стала лондонская куртизанка Шарпийон, сумевшая обвести Соблазнителя вокруг пальца и выставить его в неприглядном виде перед обществом. Моральные страдания потерпевшего поражение Казановы были столь велики, что он буквально заболел с досады и даже подумывал о самоубийстве. После истории с Шарпийон у него иногда стало возникать несбыточное, по его собственному убеждению, желание начать оседлый образ жизни.

Достигший зрелости Казанова являет собой характерный образ распутника, атеиста и вольнодумца, иначе говоря, либертена, личности, порожденной свободой нравов эпохи Регентства во Франции и распространившейся по всей Европе. Однако после выхода в 1761 году в свет «Новой Элоизы» Жан-Жака Руссо в моду постепенно входят любовные страдания, возвышенные и трагические чувства; рядом с образом либертена появляется образ воздыхателя. Но неразделенная любовь, ревность, вздохи и переживания чужды Казанове. Жизнелюбивый, он смеется, когда ему весело, соблазняет красотку, когда вид ее пробуждает в нем чувственность, и сохраняет здоровую, чуждую непристойности, естественность. Любовь для него — забава, изысканная, веселая и пикантная, физическое влечение, а не духовная страсть. Но в отличие от многих своих современников он не сторонник извращенных форм любви, тем более однополой, чурается массовых оргий. Для его темперамента вполне хватает достичь цели вполне традиционным способом, его стремление к новизне находит удовлетворение в процедуре ухаживания и соблазнения. Приверженец естественности, он предпочитает во всем следовать природе. В природе нет ничего вечного, значит, нет и вечной любви. Когда цель достигнута, пора следовать дальше. Все когда-нибудь уходит в прошлое, так почему же любовный роман должен быть бесконечным? Лучше с улыбкой встретить неизбежное, нежели тратить силы, пытаясь остановить неумолимый бег времени. Расставание заложено в природе вещей, так не стоит омрачать его слезами и сценами ревности; лучше с удовольствием вспоминать о том, что было. Сколь мудрой может оказаться философия погони за наслаждениями!

Казанова не любит женщин. Женщина для него является чем-то вроде домашнего зверька ценной породы, коего заводят, дабы от скуки забавляться с ним. Поэтому он на редкость быстро забывает своих любовниц и гордится тем, что ему неведомо чувство ревности. Правда, иногда он опрометчиво обещает жениться, но, опомнившись, всегда находит самые неожиданные, самые веские причины, дабы не сдержать слово. Женитьба — как, впрочем, и все, что может стеснить его свободу, — вызывает у него содрогание. Женщины сменяют друг друга, как города на карте Европы, по которой путешествует знаменитый Авантюрист. Ничто и никто не может удержать его — ни женщины, ни деньги, ни почести, ибо он любит только самого себя и потакает только собственным капризам. Он готов любыми, в том числе и не слишком честными, способами добывать и женщин, и деньги, и почести — но только под настроение, когда ему этого хочется. Беспечный, не обремененный никакими моральными нормами или обязательствами, он путешествует по жизни, стараясь извлечь из нее как можно больше удовольствия. Женщина, которой он улыбается утром, вечером уже готова броситься к нему в объятия, а ночь провести у него в постели, где они вместе будут предаваться радостям плотской любви. Быть может, великий мастер любовной игры впервые вознесет свою любовницу на самую вершину страсти, откроет для нее бескрайнее и упоительное царство Венеры, и она будет ему за это благодарна.

Казанова дарил женщине наслаждение, ибо не мог наслаждаться в одиночку. В глубине души презирая женщин, он тем не менее делал все, чтобы его любовная победа доставила радость не только ему, но и ей. Только, разумеется, никакой морали, никаких обязательств, просто немного удовольствия. Расставаясь, Казанова всегда старался пристроить бывшую любовницу или хотя бы оставить приятное воспоминание о себе в виде красивого платья или кошелька с золотом. Бросая женщину, он никогда не говорил, что разлюбил ее; конечно же, он будет любить ее вечно, просто сейчас он любит еще и мадам X или мадемуазель Z… Отсутствие жестокости в отношениях с женщинами, пожалуй, является основным отличием Казановы от многих аристократов, для которых надругательство над добродетелью было делом банальным и никаких кар за собой не влекло.

Любовные связи Казановы никогда не оканчивались трагически. В чем причина? В мудрости Казановы? В его богатом и разностороннем жизненном опыте? Нет, скорее в неспособности любить по-настоящему. Сын комедиантов, он сам всю жизнь был актером, играя собственный образ на сцене жизни. Всем известно, что игра в чувства и подлинные чувства не имеют между собой ничего общего. Но хорошего актера трудно заподозрить в неискренности, а Казанова был блестящим актером. И, может быть, именно поэтому женщины всегда уступали ему, а расставаясь, уносили в своем сердце кусочек радости.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.