Дела семейные[57]

Дела семейные[57]

Пошел привести в порядок свои бумаги и, обнаружив разбросанные вещи жены, разгневался…

19 августа 1660 года

Перед сном, уже в постели, повздорили с женой из-за собаки, которую, по моему приказу, заперли в чулане, ибо она изгадила весь дом. Всю ночь провели в ссоре. Приснился сон, будто жена моя умерла, отчего дурно спал.

6 ноября 1660 года

Среди прочего миледи (графиня Сандвич. — А.Л.) очень меня уговаривала не экономить на жене, и мне показалось, что говорилось это серьезней обычного. Мне ее слова пришлись по душе, и я решил подарить жене кружевной воротник. Беседовали на разные темы, отчего получали немалое удовольствие.

9 ноября 1660 года

В Уордроб, где миледи (графиня Сандвич. — А.Л.), как оказалось, уже подыскала моей жене кружевной воротник за 6 фунтов. Очень рад, что обойдется он мне не дороже, хотя про себя подумал, что и это не так уж мало. Да поможет мне Бог упорядочить свои расходы и расходы жены, дабы расточительность моя не нанесла урон ни моему кошельку, ни моей чести.

11 ноября 1660 года

Часов в девять утра, позавтракав, отправились верхом (из Чатема. — А.Л.) в Лондон. Из всех путешествий, какие только мне доводилось совершать, это было самым веселым, и меня переполняло непривычное чувство радости жизни. <…> Несколько раз спрашивал встречавшихся нам по дороге женщин, не продадут ли они мне своих детей, — не согласилась ни одна; некоторые, правда, предлагали отдать мне ребенка на время, если бы это меня устроило.

11 апреля 1661 года

Мы взяли лошадь и, еще до обеда, приехали в Болдуик, на ярмарку. Съели по куску свинины, за что с нас спросили по 14 пенсов — неслыханно дорого! Оттуда в Стивнедж и, переждав ливень, — в Уэллинг, где нас отлично накормили и отвели на ночь в комнату с двумя кроватями. Спал поэтому один, и, должен признаться, за всю жизнь не спалось мне так хорошо и вольготно; время от времени, правда, просыпался от шагов за дверью и от шума дождя, который шел всю ночь, однако потом тут же засыпал вновь. Никогда прежде не было у меня так покойно на душе. И у жены, по ее словам, — тоже.

23 сентября 1661 года

Все утро в присутствии; по возвращении обнаружил в спальне, наедине с моей женой, мистера Ханта, что, прости Господи, запало мне в душу. Припомнил, однако, что сегодня — день стирки, камин во всем доме горел только в спальне, а на улице холодно, — и успокоился.

19 ноября 1661 года

Долго и с удовольствием беседовал в постели с женой, которая ни разу еще, благодарение Господу, не доставляла мне больше радости, чем теперь. Сейчас она, как никогда прежде, заботлива, послушна и экономна, и, если не давать ей действовать по своему усмотрению, будет оставаться таковой и впредь. Домашняя хозяйка она бесподобная.

2 ноября 1662 года

Допоздна разговаривал с женой о супруге доктора Кларкса и о миссис Пирс, коих мы недавно у себя принимали. Очень сожалею, что у жены моей так по сей день и нет сносной зимней одежды; стыдно, что она ходит в тафте, тогда как весь свет щеголяет в муаре. Засим помолились и в постель. Но ни к какому решению так и не пришли — придется ей и впредь ходить в том же, в чем и теперь.

29 декабря 1662 года

Вечером — дома с женой, все хорошо. Жаль только, что сегодня она забыла в карете, в которой мы ехали из Вестминстера (где ночевали), свой шарф, а также белье и ночную рубашку. Надо признать, что следить за свертком велено было мне, — и все же в том, что я не забрал его из кареты, виновата она.

6 января 1663 года

Сегодня жена опять заговорила о том, что ей нужна компаньонка; водить дружбу с прислугой — ее только портить, да и компании у нее нет (что чистая правда); засим позвала Джейн и, вручив ей ключи от комода, велела достать оттуда пачку бумаг. Взяла копию давнего своего письма ко мне (оригинал я в свое время читать не пожелал и сжег), в котором жаловалась на жизнь, и принялась читать его вслух. Жизнь у нее, дескать, одинокая, скучная и проч. Писано по-английски и может, попади оно в посторонние руки, стать достоянием гласности, в связи с чем приказал ей это письмо порвать, от чего она отказалась. Тогда выхватил его у нее из рук и порвал сам, после чего отобрал пачку бумаг, вскочил с постели, натянул штаны и запихнул бумаги в карман, дабы она не могла ими завладеть. Засим, надев чулки и халат, стал вынимать из кармана письма и, превозмогая себя, по одному рвать их у нее на глазах, она же рыдала и упрашивала меня не делать этого. <…>

9 января 1663 года

В Вестминстер-Холле разговорился с миссис Лейн и после всех рассуждений о том, что она, дескать, более с мужчинами дела не имеет, в минуту уговорил ее пойти со мной, назначив ей встречу в Рейнском винном погребе, где, угостив омаром, насладился ею вдоволь; общупал ее всю и нашептал, что кожа у нее, точно бархат, и действительно, ляжки и ноги у нее белы, как снег, но, увы, чудовищно толстые. Утомившись, оставил ее в покое, но тут кто-то, следивший за нашими играми с улицы, крикнул: «Кто вам дал право целовать сию благородную особу, сэр?», после чего запустил в окно камнем, что привело меня в бешенство; остается надеяться, что всего они видеть не могли. Засим мы расстались и вышли с черного хода незамеченными.

29 июня 1663 года

Утренняя беседа с женой, в целом приятная, немного все же меня огорчила; вижу, что во всех моих действиях она усматривает умысел; будто я неряшлив специально, чтобы ей было чем заняться, чтобы она целыми днями сидела дома и о развлечениях не помышляла. Жаль, что это ее заботит, однако в ее словах есть доля истины, и немалая.

27 августа 1663 года

Всю первую половину дня занимался с женой арифметикой; научилась сложению, вычитанию и умножению, с делением же повременю — покамест начнем географию.

6 декабря 1663 года

Вернувшись домой, обнаружил, что жена, по собственному разумению, выложила 25 шиллингов на пару серег, от чего пришел в ярость; кончилось всё размолвкой, наговорили друг другу невесть что; я и помыслить не мог, что жена моя способна отпускать подобные словечки. Припомнила она мне и наш разъезд, чем крайне мне досадила. Пригрозил, что поломаю их (серьги. — А.Л.), если она не отнесет их обратно и не получит назад свои деньги, с чем и ушел. Спустя некоторое время бедняжка послала служанку обменять серьги, однако я последовал за ней и отправил домой: мне довольно было и того, что жена подчинилась.

4 июля 1664 года

<…> Время провели очень весело; когда женщины, отдав вину должное, встали из-за стола и поднялись наверх, я отправился за ними следом (из всех мужчин один я) и, заведя разговор о том, что у меня нет детей, попросил научить меня, как их завести, на что они ответили согласием и, от души веселясь, дали мне следующие десять советов. 1. Не обнимай жену слишком крепко и слишком долго; 2. Не ешь перед сном; 3. Пей настой шалфея; 4. Не брезгуй красным вином; 5. Носи тонкие подштанники из грубого полотна; 6. Живот держи в тепле, спину в холоде; 7. На мой вопрос, когда этим лучше заниматься, вечером или утром, они ответили, что не утром и не вечером, а тогда, когда охота будет; 8. Жене — не слишком туго шнуровать корсет; 9. Мне — пить крепкое пиво с сахаром; <…> Последнее же правило самое главное: ложиться головами в ноги кровати или, по крайней мере, поднимать изножье и опускать изголовье. Необычайно забавно.

26 июля 1664 года

Вернувшись сегодня вечером домой, принялся изучать счета моей жены; обнаружил, что концы с концами не сходятся, и рассердился; тогда только негодница призналась, что, когда нужная сумма не набирается, она, дабы получить искомое, добавляет что-то к другим покупкам. Заявила также, что из домашних денег откладывает на свои нужды, хочет, к примеру, купить себе бусы, чем привела меня в бешенство. Больше же всего меня тревожит, что таким образом она постепенно забудет, что такое экономная, бережливая жизнь.

29 сентября 1664 года

Вчера вечером легли рано и разбужены были под утро слугами, которые искали в нашей комнате ключ от комода, где лежали свечи. Я рассвирепел и обвинил жену в том, что она распустила прислугу. Когда же она в ответ на это огрызнулась, я ударил ее в левый глаз, причем настолько сильно, что несчастная принялась голосить на весь дом; она пребывала в такой злобе, что, несмотря на боль, пыталась кусаться и царапаться. Я попробовал обратить дело в шутку, велел ей перестать плакать и послал за маслом и петрушкой; на душе у меня после этого было тяжко, ведь жене пришлось весь день прикладывать к глазу припарки; глаз почернел, и прислуга заметила это.

19 декабря 1664 года

Встал и отправился в «Старый лебедь», где встретился с Бетти Майкл и ее мужем; Бетти, за спиной у su marido[58], удостоила меня двух-трех жарких поцелуев, чем привела в совершеннейший восторг.

5 августа 1666 года

Сегодня утром, когда я одевался, к постели моей жены подошел малютка Уилл Мерсер и в доказательство, что он ее Валентин[59], принес ей синюю бумагу, на которой собственноручно вывел золотом, причем очень красиво, ее имя. В этом году я тоже Валентин моей жены, и обойдется мне это в 5 фунтов, каковые бы я, не будь мы Валентинами, отложил.

14 февраля 1667 года

Митчелл с женой нанесли нам визит, много пили и смеялись, после чего — вечер был прекрасный, светила луна — Митчеллы и я отправились кататься на лодке. К своему огорчению, видел, как всю дорогу ella жмется a su marido и прячет manos quando уо пытаюсь взять одну de los — так что тем вечером у меня con ella ничего не получилось. Когда мы пристали к берегу, я под каким-то благовидным предлогом отправил муженька обратно a bateau, расчитывая урвать у нее пару baisers; взял было la за руку, однако ella отвернулась, и, quando я сказал: «Мне нельзя tocar te?», с легким modo ответила: «Yo no люблю, когда меня трогают». Я сделал вид, что не заметил этого, после чего вежливо попрощался et su marido andar меня почти до самого mi casa[60], где мы и расстались. Вернулся домой раздосадованный, про себя, однако ж, решил, что еще не все потеряно.

17 февраля 1667 года

Долго лежал со своей бедной женой в постели; вспоминали, как она, бедняжка, покуда мы ютились в нашей комнатушке у лорда Сандвича, топила углем печку и стирала своими нежными ручками мое грязное белье, за что я должен любить ее и восхищаться ею всю жизнь. А также убеждать себя, что она способна делать все это и впредь, если только, по воле Господа, нам суждено опять впасть в нужду.

25 февраля 1667 года

Перед обедом упросил жену спеть; бедняжка так фальшивила, что довела меня до исступления. Увидев, в какую я пришел ярость, она стала так горько плакать, что я решил: не буду более ее расхолаживать, а попробую лучше научить петь, чем, безусловно, доставлю ей удовольствие, ведь учиться она очень любит — главным образом, чтобы угодить мне. С моей стороны крайне неразумно отбивать у нее охоту выучиться чему-то дельному. Ссора наша, впрочем, продолжалась недолго, и за стол мы сели помирившись.

1 марта 1667 года

Вернулся домой к обеду; у жены учитель музыки. Я так рад, что она, пусть и с опозданием, начинает играть на флажолете, что решил, что буду в течение месяца-двух учиться у него и сам. Если только Господь пошлет моей жене и мне долгую жизнь, мы сможем в старости играть вместе.

8 мая 1667 года

Вечером дома. Пели с женой на два голоса, после чего она, ни с того ни с сего, заговорила о своих туалетах и о том, что я не даю ей носить то, что ей хочется. В результате разговор пошел на повышенных тонах, и я счел за лучшее удалиться к себе в комнату, где вслух читал «Гидростатику» Бойля[61], пока она не выговорилась. Когда же она устала кричать, еще пуще сердясь оттого, что я ее не слушаю, мы помирились и легли в постель — в первый раз за последние несколько дней, которые она спала отдельно по причине сильной простуды.

4 июня 1667 года

С утра — в присутствии, куда присылает за мной жена; возвращаюсь и вижу хорошенькую девушку, которую она хочет взять себе в компаньонки. И хоть девушка не столь красива, как описывала жена, она все же весьма хороша собой, настолько, что мне она должна понравиться, а потому, исходя из здравого смысла, а не из чувства, было б лучше, если бы она у нас не осталась, дабы я, к неудовольствию жены, ею не увлекся. <…>

27 сентября 1667 года

Домой в карете. Дома пел и ужинал с женой, поглядывая украдкой на нашу красотку (Деб Уиллет. — А.Л.) Засим — в постель.

1 октября 1667 года

Тут я попрощался с отцом и дал сестре 20 шиллингов. Когда я уезжал, она плакала — то ли оттого, что не хотела со мной расставаться, то ли потому, что жена была с ней нелюбезна. Да простит меня Господь, я считаю ее такой хитрой и зловредной, что слишком большой любви к ней не испытываю. Впрочем, она, как бы там ни было, — мне сестра, и я должен ее содержать.

11 октября 1667 года

Встал, оделся и спустился к себе просмотреть кое-какие бумаги. Тут входит Уиллет с поручением от своей хозяйки, и я впервые не удержался и ее поцеловал — уж больно она хорошенькая и очень мне по душе.

22 декабря 1667 года

Вечером ужинал у нас Дж. Бейтлир; после ужина Деб (Деб Уиллет. — А.Л.) расчесывала мне парик, что привело к величайшему несчастью, какое только выпадало на мою долю, ибо жена, неожиданно войдя в комнату, обнаружила девушку в моих объятиях, а мою manus sub su[62] юбками. На беду, я так увлекся, что не сразу жену заметил; да и девушка — тоже. Я попытался было изобразить невинность, но жена моя от бешенства потеряла дар речи; когда же обрела его вновь, совершенно вышла из себя. В постели ни я, ни она отношения не выясняли, однако во всю ночь не сомкнули глаз; в два часа ночи жена, рыдая, сообщила мне под большим секретом, что она — католичка и причащалась, что, разумеется, меня огорчило, однако я не придал этому значения, она же продолжала рыдать, касаясь самых разных тем, пока наконец не стало ясно, что причина ее страданий в увиденном накануне. Но что именно ей бросилось в глаза, я не знал, а потому счел за лучшее промолчать. <…>

25 октября 1668 года

Встал и незаметно сунул Деб записку: пусть знает, что я продолжаю отрицать, что ее целовал, и ведет себя скромно. Очень надеюсь, Господь простит мне эту ложь, ибо знает, как тяжело мне будет, если бедняжка из-за меня пострадает; ежели жена все узнает, она никогда со мной не помирится и жить вместе нам будет невмоготу. Девушка прочла записку и, проходя мимо, мне ее подбросила.

9 ноября 1668 года

Хандра не оставляет жену ни днем ни ночью; утром сказала, что не допустит, чтобы я виделся с девчонкой. В присутствие, где пробыл все утро; оттуда — домой обедать; жена раздражена пуще прежнего, говорит, девчонка во всем призналась, что не может меня не пугать, ибо последствия предвидеть невозможно. <…> Упрекала меня в жестокости и вероломстве, я же продолжал отрицать, что целовал ее. Твердила, что всегда была ко мне добра, я же с самого начала обращался с ней дурно; что из верности мне отказывалась от многих искушений: домогался ее, дескать, при посредстве капитана Феррера даже милорд Сандвич, чем вызвал ревность жены. Все это я признал, очень горевал и плакал, после чего мы вновь помирились, и я — в присутствие, где просидел допоздна; вернулся, поужинали вместе и легли, однако спустя полчаса будит меня и кричит, что заснуть не может; не спала до полуночи, бесновалась, и я опять рыдал и, как и давеча, просил прощения, после чего дал ей слово: что сам рассчитаю девчонку, продемонстрировав мою к ней неприязнь, что я, пусть и с тяжелым сердцем, попытаюсь сделать. Таким образом удалось ее успокоить, мы наконец уснули и худо-бедно проспали до утра.

10 ноября 1668 года

Жена говорит, что Деб сегодня утром куда-то отправилась и по возвращении сообщила, что нашла себе место и завтра утром уходит. Это немало меня опечалило, ибо, по правде сказать, я испытываю сильное желание лишить эту девушку невинности, чего бы я, вне всякого сомнения, добился, если бы уо имел возможность провести con[63] ней время, но теперь она нас покидает, и где ее искать, неизвестно. Перед сном жена предупредила меня, что не позволит мне не только поговорить с Деб, но даже с ней расплатиться, поэтому я выдал жене 10 гиней, жалованье Деб за полтора с лишним года, и деньги эти жена отнесла ей в комнату. Засим в постель, и, слава Господу, на этот раз, впервые за последние три недели, мы провели ночь в мире и согласии.

13 ноября 1668 года

Встал с мыслью о том, что надо бы передать Деб записку и немного денег, с каковой целью завернул в бумагу 40 шиллингов, однако жена не спускала с меня глаз ни на секунду; она пошла в кухню до меня и, вернувшись, сказала, что она (Деб. — А.Л.) там, а потому мне туда заходить нельзя. После того как она повторила это несколько раз, я не выдержал и вспылил, чем вызвал ее гнев; обозвав меня «собакой» и «скотиной», она заявила, что я бездушный негодяй, и все это, сознавая ее правоту, я стерпел. <…> Ушел в присутствие с тяжелым сердцем; чувствую, что не могу забыть девушку, и испытываю досаду из-за того, что не знаю, где ее отыскать; более же всего гнетет меня мысль о том, что после случившегося жена возьмет надо мной власть и я навсегда останусь ее рабом. <…>

14 ноября 1668 года

Все утро у себя; радуюсь при мысли, что на сегодняшний день отношения между женой, Деб и мной улажены. В полдень поднялся наверх посмотреть, как идут дела у обойщиков — они вешают портьеры в моей лучшей комнате и обивают мою новую кровать, и обнаружил жену, в печали сидящую в столовой. На мой вопрос, в чем дело, она стала вновь кричать, что я изменник и последний негодяй, намекая на то, что накануне я был у Деб, что я с жаром отрицал, понимая, что узнать об этом ей было неоткуда, однако в конце концов, дабы облегчить свою и ее совесть и раз и навсегда покончить с этим дурным делом, во всем признался, после чего весь день, сидя наверху в нашей спальне, выслушивал ее угрозы, заклинания и проклятия. И, что того хуже, она поклялась всем, что у нее только есть на свете, что собственноручно расквасит нос этой девице и сегодня же от меня уйдет, и потребовала 300–400 фунтов отступного — тогда она, дескать, уйдет без шума, в противном же случае молчать не станет. Так, в смятении, печали и стыде, запечатлевшемся и на лице моем, и на сердце, в неимоверных страданиях, какие только могут быть ниспосланы человеку, провел я остаток дня, боясь, что история эта не кончится никогда; однако в конечном счете я вызвал У. Хьюера, которому во всем признался, после чего бедный малый, рыдая, как дитя, добился того, чего не удалось мне, а именно: взял с жены слово, что она успокоится, если я пообещаю ей никогда больше, до конца дней моих, не видеть Деб и не говорить с ней, точно так же, как в свое время я дал ей слово не видеть Пирс и Непп. И я дал, прости Господи, ей слово, что не увижусь и с Деб тоже, хотя, уверен, едва ли свое обещание сдержу. Вследствие чего, вопреки самым моим смелым надеждам и стараниям, в доме воцарился мир. Вечером — ужинать, за ужином теплые, ласковые слова — и в постель, где, к ее удовольствию, уо hacer con ella[64], и, проведши ночь в покое и радости, преисполнился решимости, если только удастся преодолеть этот разлад, избавить ее впредь от подобных переживаний — этих и каких-либо других тоже, ибо нет на свете большего проклятия, чем то, что происходит сейчас между нами; а потому клянусь Богом никогда более не обижать ее, о чем с сегодняшнего вечера каждодневно буду молиться в одиночестве у себя в комнате. Господь знает, что пока я не способен еще возносить Ему молитвы от всего сердца, однако, надеюсь, Он сподобит меня с каждым днем бояться Его все больше и хранить верность бедной моей жене. <…>

19 ноября 1668 года

<…> Когда же я вернулся, рассчитывая, что в доме наконец-то воцарился мир и покой, то застал жену в постели: она вновь пребывала в ярости, поносила меня последними словами и даже, не удержавшись, ударила и вцепилась в волосы. Всему этому я нисколько не противился и вскоре покорностью и молчанием добился того, что она несколько поутихла. Однако после обеда жена вновь озлилась, еще больше, чем прежде, и стала кричать, что «вырвет девчонке ноздри», и прочее в том же духе. По счастью, пришел У. Хьюер, что несколько ее успокоило; пока я в отчаянии лежал распластавшись у себя на кровати в голубой комнате, они о чем-то долго шептались и, наконец, сошлись на том, что, если я отправлю Деб письмо, в котором обзову ее «шлюхой» и напишу, что ее ненавижу и не желаю ее больше знать, — жена мне поверит и меня простит. Я на все согласился, отказался лишь написать слово «шлюха», после чего взял перо и сочинил письмо без этого слова; каковое письмо жена разорвала в клочки, заявив, что оно ее не устраивает. Тогда только, вняв уговорам мистера Хьюера, я переписал письмо, вставил в него слово «шлюха» (ибо боялся, как бы девушку не оговорили из-за того, что она состояла в связи со мной) и написал, что принял решение никогда не видеть ее больше. Обрадовавшись, жена послала мистера Хьюера отнести это письмо, приписав еще более резкое послание от самое себя. С этой минуты она заметно подобрела, мы расцеловались и помирились. <…> Вечером же я клятвенно пообещал ей никогда не ложиться в постель, не помолившись перед сном Господу. Начинаю молиться с сегодняшнего вечера и надеюсь, что не пропущу ни одиного дня до конца жизни, ибо нахожу, что для моих души и тела будет лучше всего, если я буду жить, угождая Господу и моей бедной жене; это избавит меня от многих забот, да и от трат тоже.

20 ноября 1668 года

У. Хьюер и я — по воде в Уайтхолл. И тут, сойдя на берег, я вдруг увидел Деб, отчего одновременно забилось сердце и прилила кровь к голове. Не удержавшись, отослал У. Хьюера на поиски мистера Рена (У. Хьюер, надо думать, ее тоже заметил, но вот заметил ли он, что я ее заметил, неизвестно; неизвестно также, сообразил ли он, почему я его отослал); сам же, по велению сердца, пустился вдогонку за ней и за двумя женщинами и мужчиной, людьми более простыми; она же — в старом своем платье. Сначала потерял их из виду, но потом обнаружил в часовне; заметил, что она меня сторонится, тем не менее заговорил с ней, она — со мной, и настоял на том, чтобы она para docere мне, оu она demeure теперь. И попросил ее, para она не выдала меня, что я vu elle[65], что она мне пообещала, после чего в волнении и изумлении — домой, к жене. Да простит мне Бог, не знаю, как напустить на себя уверенный и невинный вид после сегодняшней встречи с Деб, пусть и совершенно случайной. Больше же всего боюсь, как бы Господь не сподобил меня отыскать эту девушку, которую я и в самом деле люблю, люблю дурной любовью, — и буду молить Бога ниспослать мне сил этому желанию воспротивиться. Засим — ужинать; за едой отмалчивался, дабы не давать повода жене осведомиться, где я сегодня был и что делал; после чего с женой в постель, довольный, что страхи мои на этот раз не оправдались.

13 апреля 1669 года

Спускаясь в карете по Холберн-хилл, увидел ее (Деб. — А.Л.), а она — меня, однако она не остановилась, по всей видимости не желая со мной говорить. Отправился дальше, но затем остановился, вышел из кареты и последовал за ней; догнал ее в конце Хозьер-Лейн в Смитфилде и, дабы не стоять на улице, велел ей следовать за мной и привел ее в маленькую пивную, где, кроме нас, — никого; сели, разговорились и я besar la[66]. Дал ей банкнотами 20 шиллингов, и, договорившись встретиться в понедельник в Вестминстер-Холле, мы расстались. Вид у нее, к моей великой радости, столь же скромный и честный, как и прежде.

15 апреля 1669 года

С 10 до 12 ждал Деб в Вестминстере, однако то ли она пришла раньше и, не найдя меня, ушла, то ли ей что-то помешало, то ли она решила не приходить (последнее меня особенно радует, ибо свидетельствует о ее скромности). Так она и не явилась, и я, устав ходить взад-вперед, — домой.

19 апреля 1669 года

В полдень — домой, обедать; жена — необычайно хороша в своем муаровом платье в цветах, которое она пошила два года назад; вся в кружевах — красотка да и только! Хотя день выдался пасмурный, очень хотела в Гайд-парк (Майский парад в Гайд-парке. — A.Л.), мне же велела надеть мой лучший камзол, что я и сделал. Выехали: на запятках лакеи в новых ливреях из сержа, в гривах и хвостах лошадей вплетены красные ленты, опоры покрыты лаком, поводья зеленые, все такое яркое, блестящее, что народ провожает нас глазами. И то сказать, за весь день не видел я кареты красивее, наряднее нашей.

1 мая 1669 года